ГЛАВА 42
ВСТРЕЧА В БОЛГАРИИ. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДАВНЕГО СПОРА
— Ну что, доигрались, уважаемый Михаил Григорьевич?— съязвил Павел Иванович, обращаясь к бывшему доценту вместо приветствия.
— Да причем здесь я? Мы, кадеты, всегда хотели, чтобы все произошло культурно, интеллигентно. И к тому же эта революция — вовсе не наша, она отличается от того, что мы хотели, как земля от неба!
— Да, да… Поэтому вы и уехали одним из первых сразу же после разгона Учреди-тельного собрания — с земли прямо на небо, ха-ха!.. Мы уже слышали об этом не раз... Но вы и подобные вам, уважаемый Михаил Григорьевич, разожгли этот самый костер, который и спалил в итоге все! И вот мы здесь, в гостеприимной болгарской В. — и с чем?
— Ну, понятное дело, теперь, Павел Иванович, все будете валить на нас, кадетов! А что касается отъезда, так и сами съехали ведь, ну, не сразу, положим, но и не дожидаясь конца борьбы. С Деникиным же из Новороссийска в феврале 20-го, извини-те, драпанули, сами рассказывали… А ведь многие — не в пример нам — еще надеялись и на барона, и на адмирала, и до сих пор некоторые ждут, надеются и верят, ха-ха, ха-ха!..
— Вы знаете, я человек мирный и не склонен к резким заявлениям,— продолжал Павел Иванович, как бы не замечая выпада Заянчицкого.— Но теперь говорю: вы и есть поджигатели, породившие еще больших поджигателей — эсеров, которые совершили две революции и подготовили третью, чем благополучно и воспользовались большевич-ки!
Они стояли на площадке у лестницы, ведущей вниз, к длинному и широкому белому песчаному пляжу, расстилавшемуся далеко вдоль ровного берега, переходившему, где кончался песок, в покрытые негустой, уже пожухлой в эту позднеосеннюю пору, зеле-нью горы, с возвышающимися прямо из воды голыми скалистыми уступами.
За спиной, со стороны храма раздался звон колокола. Собеседники обернулись. Пятиглавый храм из светло красного кирпича с сияющими на солнце золотыми куполами и увенчанной таким же куполом не очень высокой колокольней красовался на холме, возвышаясь над окружающими его постройками.
Этот город на берегу моря стал приютом для большей части из тридцати пяти тысяч pуccкиx эмигрантов — солдат и офицеров врангелевской армии, тех, кому удалось эвакуироваться после разгрома, переброшенных из военных лагерей Турции, и штат-ских беженцев, гонимых ужасами Гражданской войны. Здесь оказались ученые, журна-листы, писатели, художники, актеры, режиссеры и люди других специальностей — в общей сложности, около семи тысяч интеллигентов. Первые эмигранты прибыли в В. на известном пароходе «Витязь» 25 декабря 1919 года. Среди них были и наши знакомые — Соловьев и Заянчицкий. Ныне же, в 1922-м году, люди достигали В. разными путя-ми: кто-то из Штеттина, куда были доставлены из Петрограда на двух «философских пароходах» в октябре и ноябре 1922 г., а кто-то так же по морю из Одессы и Ново-российска или поездом через Румынию.
Обустройством беженцев, начиная с первостепенных нужд, занялось Славянское общество и Болгарский Красный Крест. Средства на это выделили также Совет рос-сийских послов в Париже, Всероссийский Союз Городов и Всероссийский Земский Союз.
29 января 1920 г. в Софии с активным участием болгарской общественности была создана первая совместная организация — Русско-болгарский культурно-благотвори-тельный комитет. Он взял на себя заботу о прибывающих беженцах, собирал средства, создавал пункты питания, решал жилищные проблемы и прочее. Руководителем комитета стал известный болгарский русофил и славянофил архимандрит Стефан, будущий бол-гарский экзарх…
— Павел Иванович, смотрите, а не Земсков ли там стоит? Смотрите, смотрите, вон там!..— и Заянчицкий показал вниз, в сторону ближайшей пляжной беседки. Он был весьма рад переключить разговор на другую тему — достали его правые, и он никогда бы не подошел к такому человеку, как Павел Иванович, без риска оказаться в центре ругани и даже драки, если бы они не были родственниками.— Наверное, прибыл паро-ходом?
— Похоже, он…— Павел Иванович, сняв шляпу, поднял руку с ней высоко над голо-вой и стал махать, пытаясь привлечь внимание Земскова.
Наконец, Николай Иннокентьевич заметил их и, протискиваясь сквозь толпу, стал подходить. Заянчицкий, чувствуясебя в меньшинстве и не желая вновь вступать в схватку,— а она, он чувствовал, была неминуемой,— сделал попытку удалиться.
— Простите, Павел Иванович, я вспомнил — мне нужно…
— Да бросьте, что вам нужно? Что нам вообще; сейчас нужно? Одному Богу это из-вестно,— говорил он, слегка удерживая за руку Заянчицкого.— Останьтесь, может быть, Николай Иннокентьевич знает, куда лучше податься в Европе? Ведь нас, как понимаете, нигде не ждут.
— Рад видеть!— коротко и по-простому поздоровался Земсков.
— Пароходом прибыли, Николай Иннокентьевич?
— Нет, поездом из Штеттина до Софии, а оттуда сюда также местным поездом.
— А, так вы на «философском пароходе» из России?
— Да, 16 ноября на пароходе «Preussen» из Петрограда. Всего на двух пароходах, в том числе Oberb;rgermeister Haken, нас, «пассажиров», сто шестьдесят человек было. Ну, а сюда, в В., почему?— Понимаете, здоровье подкачало. Врач в Штеттине сказал, что мне показан средиземноморский или черноморский климат. А тут с ока-зией в Германии был поручик Николаев…
— А, да, да…
— Он рассказал про вас, ну, я и решил направиться сюда, в В., к родственникам.
— А семья здесь, с вами?— спросил Соловьев.
— Конечно, Екатерина Владимировна и Дима с Леной сейчас на квартире.
— Мы вот с Михаилом Григорьевичем хотим посоветоваться с вами, куда податься в Европе, не пропадать же в этой дыре! Тем более что моим Пете и Володе уже двад-цать два и девятнадцать соответственно, им бы образование получать, да где там со всей этой кутерьмой. Владимир даже гимназию не закончил. Полина Ивановна тоже переживает.
— Мой Кирилл успел университетский курс закончить, а Николай нет, и Лидочка свои Высшие женские курсы — то же не успела. Им нужно завершить образование, а старшему бы хорошую работу найти… Ваши-то как?
— Мои еще малы, по сравнению с вашими. Дмитрию — тринадцать, а Елене — один-надцать. В Петрограде они учились, но этот год — пока определимся и обустроимся более-менее — для учебы потерян.
— Так куда вы думаете ехать?— вернулся к своему вопросу Павел Иванович.
— Думаю так. Хоть мне и полезен местный климат, но подлечусь немного и в конце следующего лета — в Париж.
— Почему именно туда?— почти одновременно спросили Заянчицкий и Соловьев.
— Там больше возможностей для нас и детей.
— Наверное, и мы с вами,— проговорил Михаил Григорьевич.
Родственники немного помолчали.
— Объясните нам, Николай Иннокентьевич, чему мы обязаны появлению в русской истории такого феномена, как «философские пароходы»?— «взял быка за рога», види-мо, давно желавший задать этот вопрос Соловьев.
— Что бы там ни говорили, но подлинная причина одна — неуверенность больше-вистского руководства в крепости своей власти. Ведь после введения НЭПа, сменив-шего, как известно, военный коммунизм, и разрешения в сфере экономики, пусть и не полностью, но рыночных отношений и частной собственности, появилось желание и свободы слова, и общественных свобод, и общественно-политических движений… А на-кануне начались массовые забастовки профессоров и преподавателей.
— Понятно… А мы вот тут спорим, Николай Иннокентьевич, о роли кадетов.
— Мг… мг…— полуотвернувшись, прореагировал Михаил Григорьевич.
— Бросьте друзья! Опять вы за свое?
— А вы что же, Николай Иннокентьевич, переменили свои взгляды и кадетом, либо, не дай Бог, эсером заделались?— воскликнул Соловьев.
— Нервы, нервы, Павел Иванович… Ну кто мог подумать, что они у вас так сдадут? Вы же всегда были спокойным и уравновешенным?
— Будешь тут спокойным и уравновешенным при таком развовороте событий! Мы же с вами не на даче у Михаила Григорьевича, не у меня, бывшего статского советника, в кабинете и не у вас в питерской квартире беседуем, правильно?
— Что пенять на то, что случилось и искать виновных? Придет время и история всех и все расставит по местам. Когда организм охвачен смертельной болезнью, не тратят время на поиски причин и виноватых, а применяют все средства, чтобы побе-дить болезнь.
— Правильно Николай Иннокентьевич! Нужно раздавить эту гидру большевизма, как заразу!— обрадовался, что нашел единомышленника, Заянчицкий.
— Нет, уважаемый Михаил Григорьевич, вы меня неправильно поняли. Зараза, инфек-ция, коль уж зашла речь, а меня можно не так понять,— это как раз ваши единомыш-ленники и, вообще, все, кто разжигал это бесовство на протяжении более чем полу-века. Есть мнение и оно довольно основательное, что русская революция началась в 1825 году. Вот она — болезнь! Но, как я уже сказал, не об этом сейчас речь,— и, видя, как скукожился Заянчицкий, слыша эти слова и принимая их лично в свой ад-рес, Земсков добавил.— Но еще раз — история рассудит и вынесет свой вердикт. А слова одного из лидеров эсеровских,— как бишь его?— нет, не помню… ну, так и Бог с ним!— о том, что большевистский переворот есть самая удачная форма контррево-люции — верны, как никогда. Лечение организма от страшной инфекции путем введения карантина уже началось. И большевики — я это ясно понял, господа,— именно те «са-нитарные врачи», которые его, этот самый карантин, осуществят.
— Николай Иннокентьевич, креста на вас нет! Побойтесь Бога! Что вы такое гово-рите? Большевики — Троцкий с Каменевым и Зиновьевым что ли — врачи для России?! Да такая мысль никому и в горячечном сне придти не может!— возмутился Павел Иванович.
— Ну почему?.. Россия наша,— хоть и не совсем Восток,— но, тем не менее, дело тонкое…
— Я от вас ждал любых обвинений в свой адрес, но подобного заявления и подумать не мог услышать!— распрямив до того сутулую спину, с саркастической усмешкой сказал Заянчицкий.
С моря подул восточный ветер. Он принес с собой свежий запах, какой можно почувствовать лишь вблизи от кромки воды или во время шторма. Солнце поднялось высоко и находилось в зените.
— Господа! Болезнь, которая поразила Россию, страшная. Бог свидетель, она грозит распадом тела страны и гибелью ее души. Снизу доверху все заражены ею. Как в человеческом организме при смертельной инфекции, когда клетки — носители заразы,— попадая в сердце, органы, нервные центры и мозг, разрушают тамошние клетки и обрекают тем самым все тело на гибель, так и в случае страны, которая также является своеобразным организмом, по сути, происходят те же процессы. И, как в случае с пораженным страшной болезнью организмом, единственно верным решением является изоляция его, то есть карантин, то же самое необходимо и стра-не. В условиях такого карантина в «зараженной стране» все «перебаливают» — про-являются в жизни — в соответствии с той «инфекцией», которую они в себе несут, перебаливают, кто как может. И придет время, когда в соответствии с этими прояв-лениями, «организм», то есть страна, решит, какие «клетки» ему нужны, а какие нет. Процесс исцеления долог и сложен,— задумчиво проговорил Земсков, глядя куда-то вдаль, поверх голов своих собеседников.
— Так что же вы, если так все понимаете, сами-то не остались «перебаливать», а, извините, высказывались, за что и были депортированы?
— Одной половиной сознания понимаешь — тут бы и молчать, как говорится, в тря-почку,— но другая половина приучена к свободе волеизъявления, то есть к свободе языка, господа, вот и… А большевики знают свое дело крепко и не догадываются о том, о чем я догадываюсь. Поэтому я, скрепя сердце и с болью в душе, здесь.
— Да, нет, Николай Иннокентьевич, ничего уже хорошего в России не будет, гибнет она окончательно, и никто ей уже не поможет…— потерянно проговорил Павел Иванович.
— Ну что вы, господа, в самом деле, опомнитесь! Большевички кончатся через год, от силы два. А если не кончатся сами, европейские державы им в этом помогут, а заодно и Россию цивилизуют!— патетически, выставив вперед грудь, заявил Михаил Григорьевич.
— Мг, помогут, цивилизуют… Захватят и сделают сырьевым придатком. Вот их цель!— как только вы этого не понимаете? А карантин тем хорош, что он не только внутри
все под контролем держит, но и извне враждебное организму не пропускает, пока тот не выздоровеет, не встанет на ноги, не станет дееспособным и самодостаточным.
— И откуда вы такой умный? И это все, откуда у вас?
— Слушайте, Павел Иванович, и думайте, потом может пригодиться. И вы, Михаил Григорьевич. Кто знает, все в жизни меняется, и парадигмы тоже…
© Шафран Яков Наумович, 2015