Иван Петров. ремень

Николай Вознесенский
РЕМЕНЬ   

     Война  откатилась  на запад. Шёл  1944 год.  Люди постепенно  начали привыкать  к  мирной  жизни.  Прекратились  потоки  машин и повозок  с ранеными,  бесконечные  колонны солдат,  спешащих  к фронту.  Прекратились  воздушные  бои,  за которыми  деревенская  ребятня  наблюдала  со  страхом  и любопытством, а  женщины  переживали  за  наших лётчиков,  которые  в  первый  год  войны  гибли  чаще  немцев  в неравных  боях.   Кончилось  то  тревожное  ожидание  неожиданных  перемен  на фронте,  когда  в силу  сложившейся ситуации   всех  жителей  прифронтовых сёл  и  деревень  в экстренном порядке  эвакуировали  подальше от фронта.

Увозили, правда, не очень далеко, километров за  тридцать  на восток,  но как только наступало затишье  на фронте  или он отодвигался  немного,     люди  снова  возвращались  в  свои  дома.  Всё  это было уже  позади  и невозвратно.  В это  верили  твёрдо.

     На  свободных  от окопов и  блиндажей  полях  посеяли  зерновые,  хотя значительно  меньше, чем до войны и  по объёму  и по ассортименту. Началась  крестьянская  мирная  жизнь,  но по  военному  времени  она  была  изнурительно  трудная.  Не хватало  людей, лошадей, инвентаря, техники.  Но дисциплина  в колхозе  была   высокая, ответственность  военная.  Девиз  был  один, как во всей стране:  «Всё  для  фронта, всё для  победы».   Каждый  колхозник  от старика  до подростка  чувствовал  эту  ответственность.
 
 Председателем  в колхозе  была  женщина  Щербакова  Вера  Семёновна,  из  эвакуированных из западных  областей.
 Ей  было  далеко  за  пятьдесят,  а  может и  все  шестьдесят. По крайней  мере, она  выглядела  на  столько.  Старая убеждённая коммунистка,  требовательная и  добрая.

     Сентябрь  стоял  сухой,  но  прохладный.  По ночам уже бывали заморозки.  Зерновые  все уже  были скошены,  повязаны  в снопы  и  уложены в скирды  в ожидании  обмолота.  Молотили  тогда сложными  молотилками  или,  как их  тогда называли,  «сложками»,  которые  приводились  в действие  от трактора ХТЗ.   От  приводного  шкива  трактора  шёл  плоский широкий  прорезиненный  кордовый  ремень  на  шкив  молотилки.  Он был довольно  длинный  и  являлся  единственным и главным  соединительным  звеном  между  трактором и молотилкой.   Молотили  днём  до темноты, а на ночь на току  выставлялся  сторож.   Молотилку  перевозили  от скирды  к скирде, с поля  на поле. Пока всё не обмолотят.
     Однажды,  где-то  в середине  сентября,  когда  обмолот шёл во второй  бригаде,  сторожил  молотилку Иван  Петрович  Кузин.  Его  все  звали просто –  Иван  Петров.  Пожилой  мужчина,  невысокого роста  и,  как  все  самобытные люди,  со своей чудинкой.   Ходил  он  всегда  с суковатой, но  хорошо  обработанной  палкой, скорее  больше  по привычке, чем по необходимости, опираясь  на неё.

     У  Веры  Семёновной  был  сын  Николай  призывного возраста,  но  в армию  его не брали  из-за  небольшого дефекта. На верхнем веке правого глаза  у  него была  большая  шишка  вроде  бородавки, которая  почти  совсем не давала  глазу открываться.  Его  так  и звали  Коля-шишка.  Это был  весёлый, общительный  парень,  прекрасный гармонист.  Он  очень стеснялся  своего  положения, его мучила совесть  от  того, что  он околачивается  в тылу,  в  то  время, когда  все его  ровесники  воюют.  Получается, что  он  из-за  какой-то  бородавки  как бы  увиливает от фронта. Он  регулярно  ходил в военкомат  с просьбой  направить его  на фронт.  В конце концов,  он добился своего. Ему сделали  благополучно  операцию  и он  ушёл  на  фронт.  Было  в колхозе  ещё несколько  парней  трактористов  призывного  возраста,  у  которых  была  бронь – отсрочка  от призыва.
 
      Хотя  было  и трудное  время, но  по  вечерам  после  изнурительного  труда  в поле молодёжь  обязательно   собиралась  в  каком-либо  селе  или деревне  на вечёрку  попеть,  потанцевать, да  и вообще  пообщаться, ведь ни  радио,  ни кино  не было.  Вот и  в  этот  раз  парни  из  нашего  колхоза  пошли  на  танцы  в  посёлок «Красный пахарь».  Это  километра  за  четыре  от  нас.

 Когда  возвращались  обратно, была  уже  полночь.  Чтобы  сократить путь, решили идти через поле напрямик,  благо  погода  стояла  сухая, хотя  и прохладная.  Шли  они как раз через то  поле, где накануне  молотили  рожь.   Коля-шишка, любитель  розыгрышей  и  шуток,  предложил  зайти  на ток  и  посмотреть,  что там  делает  Иван Петров.  Даже  поспорили,  спит он или бодрствует  на страже  народного  добра.   Ещё  издали  они  услышали  могучий  храп,  далеко разносившийся  в тихом  морозном  воздухе.

Подойдя  к  току,  они  увидели  плотно  закутанную  в овчинный  тулуп фигуру, которая  привалившись  к  омёту,  выводила эти  мощные  рулады.

     Николай  сразу предложил:  деда  не  будить,  а  приводной  ремень  перепрятать  в  другое  место.   Все  согласились  подшутить  над дедом.  Зная, где спрятан  ремень,  который  они,  кстати,  сами   накануне  вечером  снимали  и прятали  в  солому,  чтобы он  не  намок  от  ночной  росы, ребята  перепрятали  ремень  и  ушли  домой,  не  разбудив  деда.

     Утром  до  восхода  солнца,  как всегда,  колхозники  собрались  на наряд  возле  правления  колхоза.  Ребята  рассказали  председателю  и  всем  присутствующим о  ночном  эпизоде  с ремнём.  Все  рассмеялись, а кто-то предложил: «А ему этот  день  не засчитывать. Будет  знать, как спать  на  работе».
 
Быстро  забыв  про  Ивана  Петровича,  продолжили  обсуждать  предстоящие  на  день  работы  и  распределять  людей  по  ним.

     Солнце ещё  не  взошло,  только  на  востоке  разгоралась  заря,  предвещая ясный  сухой  день.  Хозяйки  с дворов   выгоняли скот  и направляли его  вдоль  улицы  деревни  на  пастбище.  Вдруг  в  конце  улицы,  в  стаде,  которое  уже  привычно  сформировалось  и  шло хорошо знакомой дорогой  за  деревню,  произошло  волнение:  коровы  и  овцы  начали  разбегаться с дороги  в стороны.    И  тут  все  увидели,  как  вдоль  улицы  по  дороге,  распугивая  скот,  быстро, широким  шагом,  энергично помогая себе  неизменной  палкой,  поспешает  Иван Петров.  В  левой  руке у  него  тулуп,  который  волочится  по земле.  От  Ивана Петрова и  от  тулупа,  как  от  автомашины  поднималась  пыль  столбом.  Добежав  до  правления,  где  стояли колхозники,  не  переведя дух,  глотая  окончания слов  и,  как  всегда,  немного  картавя,  он  зарапортовал:

— Вера  Семённа!  Один  схватил  за горло,  другой  кричит:  «Молчи!»  и  ремень  утащили.

    Раздался  такой  дружный  хохот,  что  галки  и  воробьи  с  испугу  взлетели  с  ближайших  крыш  и  деревьев.  Иван  Петрович  стоял,  моргая  глазами  и  не  понимая  причины  такого  веселья. Он  думал так:  «Дело  военное.  Ремень – штука  очень  нужная,  дорогая  и дефицитная. Это  же  срыв  молотьбы.  Могут  посчитать как  вредительство.  Тут  тюрьмой  пахнет, а  они  гогочут  над  чужим  горем».   Не дождавшись  сочувствия  и  понимания,  дед пошёл   в наступление.

— Нечего  тут  смеяться. Тут  дело  сурьёзное,  государственное. Нужно  срочно  в  район  собчать,  а  вы  тут,  бдат  ты  мой,  зубы  скалите…

— Иван  Петрович, - вежливо прервала этот зажигательный  монолог  Вера  Семёновна.- А  может  быть  ты  заснул,  вот  ремень  и  украли?

—  Вера  Семённа,  бдат  ты  мой, да  как  я  могу,  да  ни  в  одном  глазу сна  не было.  Вот  те  истинный  крест. -  Иван  Петров  размашисто  перекрестился.

— А  ребята  говорят, что  ты спал,  а  они  ремень  и  перепрятали.

Не  теряя  достоинства,  забыв  про  только  что произнесённую клятву, дед  снова  ринулся  в атаку,  но  теперь  уже  в  другом  направлении.

— Фулиганы!  Я  буду жаловаться.  Я  до  самого  Калинина  дойду.  У  меня  сын  на  хдонте…

Фёдор  Савкин  подошёл  к  нему,  обнял  за  плечи.

— Ладно  тебе,  Иван  Петров.  Не  распаляйся.  Давай-ка  лучше  закурим  моего  крепачку.  Что  с  них  молодых  возьмёшь.  Им  лишь бы  повеселиться.  Такова она  молодость.

Они  отошли,  сели  на  завалинку,  закурили  и  опять заговорили  о войне.

      А  старший  сын  Ивана Петровича – Кирилл – пропал  без  вести  в  первые месяцы  войны  ещё  летом сорок  первого,  но  Иван  Петрович,  как и  многие односельчане,  которые  от  своих  близких уже давно  не  получали вестей, верил – сын  жив.   И  всегда,  при случае, как  только  речь  заходила  о  фронте,  о  войне  (а она  заходила  каждый  день),  Иван  Петров  заводил  речь  о сыне. Начинал  строить догадки  и  предположения.  Свернув  и  раскурив  толстую  самокрутку  из  крепкого,  душистого  самосада,  он  заводил  разговор  о  последних  сводках  с фронта и  обязательно  переводил  разговор  на  сына.

— Я,  бдат  ты мой,  думаю так:  в  партизанах  мой  Кирилл.  Потому  и  нет  у  него возможности  подать  весточку  о себе.

— А  может  он  в плену? – Высказывал  предположение  Фёдор, его  сосед.

— Нет!  Такого быть  не  может.  Ты  што  моего  Кирюшу  не знаешь?  Это  же  орёл!  Такие  в  плен  не  сдаются, – распалялся  Иван Петров. – Он  в  партизанах.  Это  точно.