Моя мама Анна Ивановна родилась в селе Тагна, Заларинского уезда, Иркутской губернии в 1919 г., по другой версии в 1917 г. Девичья фамилия у нее Сухарева. Мы постепенно в детстве узнавали об истории маминой семьи. Фамилия Сухаревы не подлинная. Наш далекий предок был сослан на каторгу в Сибирь в начале 18 века. Упорно передаются сведения, что он, возможно, участвовал в казацком бунте в Украине. Тогда им не стали рубить головы, отправили на каторгу в Сибирь. В Иркутской губернии он сбежал и направился в сторону Саянских гор. Там он попал в бурятское поселение на берегу реки Тагна и женился на дочери главы племени. Фамилию сменил, назвался Сухаревым.
Мама рассказывала нам, что он сидел до суда в Московской Сухаревой башне, от нее и взял фамилию. По другой версии, сухарятами называли ссыльных каторжников, которые менялись местами с людьми, возвращающимися с каторги, конечно, за какую-то плату. Предок этот, фамилии которого мы никогда не узнаем, основал село Тагна. Место было благодатное: богатая тайга, рыбная река, хороший климат. Позднее он как-то сумел вызвать в Тагну двух братьев из Украины, переправив им весть о себе. Количество Сухаревых быстро росло.
В семьях было по 12-14 детей. Братья и их потомство оказались предприимчивыми и работящими: распахали землю, рыбачили, ходили в тайгу охотиться, заготавливать ягоды и грибы, добывать кедровые орехи и торговали. Постепенно они становились зажиточными хозяевами, а некоторые купцами, скотоводами. Мамин дед Петр Петрович Сухарев перегонял коней из Монголии и содержал большой конный двор. Его родственники держали магазины вдоль железной дороги, это уже в начале 20 века.
Мой дедушка Иван Петрович отделился от отца и поселился в маленькой избушке. Прижимистый Петр выделил от своих богатств минимум: двух коней и корову. Иван продал одного коня и на вырученные деньги с двумя односельчанами содержал на паях мельницу на реке Тагна. Но большевики помешали им развернуться. В колхоз дед отказался вступать и открыто высказывался против советской власти. За это его в 1932 г. и раскулачили.
Он сумел скрыться от ареста и вероятного расстрела. А бабушку Веру с четырьмя младшими детьми (Феде 9 лет, Лёне 7, Зое 5, Римме 3) посадили на телегу и увезли в ссылку в тайгу. Когда их выгоняли из избы, активисты даже не дали собраться, один из них выхватил у бабушки узел с детскими вещами и разбросал по полу. А потом уже за селом их догнали и отобрали последний куль муки. Старшего сына Павла в Тагне не было, он работал в леспромхозе.
Дочь Нюра – наша мама, куда-то уходила и, возвращаясь домой, увидела, что семью увозят. Она сумела убежать в соседнюю деревню Березкину, которую тоже основали Сухаревы. Там жил мамин дядя. Отец сопровождал ее по тайге на расстоянии. У дяди она и жила какое-то время. Мама наша была очень красивая, задорная, ей тогда было 15 лет. Она красиво пела высоким голосом, особенно хорошо получалось с ее братом Павлом, у которого был замечательный баритон. А дальше был арест его и деда. Обвинение понятное – они против советской власти.
Павла вскоре выпустили потому что вышел указ вождя «Сын за отца не ответчик». Потом война, Пашу призвали в армию. Где-то в районе Ленинграда он пошел с товарищем набрать зерна из разбомбленного вагона. Красноармейцев тогда кормили плохо, и оружие было не у всех. Так они, безоружные, попали в плен к немцам. Вскоре Павла освободили подошедшие советские войска. И сразу же он попал в руки НКВД. Ему припомнили прошлый арест и отправили в лагерь на Дальний восток. Проезжая по Иркутской области он в Заларях или Тырети выкинул из вагона письмо, где писал, что он жив и везут его на Дальний восток. Какой-то добрый человек передал письмо Сухаревым. Больше ничего о нем долго не знали, не было права на переписку.
Потом мамин второй брат Федя написал с фронта, что Паша жив, писать нельзя. Это узнал по просьбе Федора его командир. Сам Федор прошел всю войну разведчиком и погиб при форсировании Одера в середине апреля 1945 года. О Павле семья получила новые сведения много позже. Младший сын Леонид служил на флоте в Находке. Однажды какой-то человек, наблюдавший за волейболом между моряками, услышал фамилию Сухарев. Он спросил Леонида, нет ли у него брата Павла и рассказал, что сидел с ним в лагере. Запомнился ему Павел тем, что, развозя на лошади воду, всегда пел очень хорошим голосом. Больше о нем ничего не известно. Он из лагерей не вернулся.
Наша тетя Зоя, мамина сестра, написала в этот лагерь №1111 письмо. Ответа не было. Была у мамы еще одна сестра Римма, очень красивая, светловолосая, голубоглазая. Но, переболев в детстве скарлатиной, потеряла слух. Она стала очень искусной портнихой и еще хорошо рисовала.
Я должна была рассказать о маминых братьях. Она очень их любила и оплакивала всю свою жизнь. Без слез не могла о них говорить.
Далее о ссылке семьи Сухаревых. Страшно подумать, что было бы с красавицей Нюрой, попади она на место ссылки: это глухая тайга, бараки, охранники. Семье не нашлось места в бараке, и бабушка Вера с маленькими детьми жила на поляне. Одежду им сшила из мешковины. Они голодали, ходили по лесу и ближним деревенским полям в поисках съестного, даже побирались.
Дедушка Иван нашел их и по ночам приходил с какой-нибудь едой. Это было очень опасно. К холодам им нашли место в бараке. Одна одинокая женщина-ссыльная стала просить отдать ей в дети Зою, которой тогда было 5 лет. Бабушка наотрез отказалась. Женщина отомстила ей, выдав охране, что Сухаревы собрались бежать - дед Иван подготовил побег.
Когда беглецы выходили за территорию, их схватили. Деда посадили в сарай и охраняли. Он начал там петь, голос у него был хороший – высокий, красивый тенор. Возможно поэтому или, скорее, из-за нехватки работников, его отпустили на работу. А работа была каторжная. Лесоповал. Ссыльные арестанты, вернувшись с работы к ночи, сразу валились без сил.
Второй побег был удачным. Дедушка первым сумел убежать, добрался до Китая и везде старался заработать деньги на побег семьи. Старший сын Павел работал в другой деревне, ему передали, что ночью на окраине будут ждать сани. Вечером, когда в местном клубе были танцы, он, как никогда, здорово пел и плясал. Его тайком позвали на улицу, он добежал до саней, незаметно уехал и встретился с семьей. За ними была погоня.
Дед Иван хорошо все подготовил, везде заплатил, их пускали на ночлег. В одной деревне семью приютили чуваши, приехавшие в Сибирь по столыпинской реформе. Когда чекисты стали обыскивать избы, хозяева спрятали их в подполье и застелили крышку половиком, а пятилетнюю Зою посадили за занавеску и велели молчать. Беглецы слышали, как над ними ходили. Слава Богу, не нашли. Можно представить, что они пережили. Нюры с ними не было. По дороге Зою и Леню оставили у бабушки в Зиме, видимо, чтобы не вызвать подозрений. Позднее дед приехал за Нюрой и младшими. Вся семья собралась в леспромхозе под Улан-Удэ.
Иван жил отдельно и называли его дядей. Он сумел еще в Тагне сменить отчество Петрович на Павлович. Помог родственник. Заодно изменили дату рождения детей. Маме убавили два года. Она ходила за документами в сельсовет, а отец наблюдал с чердака. Мама очень боялась, что ее задержат. Получилось. Это была ее идея, - однажды она подслушала разговор мужиков, как можно сменить имя. Тогда как раз стали выдавать паспорта. Опасность, конечно, оставалась, надо было подальше уехать. Так они оказались в Бурятии.
Дед работал поблизости на мясокомбинате и приносил семье продукты. Паша и Нюра активно участвовали в самодеятельности, выступали в клубе. Перед войной Павла после смотра самодеятельности пригласили работать в музыкальный театр в Улан-Удэ, но приехать в столицу Бурятии не смог – случилось большое наводнение на реке Селенга. А ведь у него совсем по-другому могла бы сложиться жизнь…
В леспромхозе наши родители и встретились. Дед был против их брака, не нравились ему «расейские». Потом постепенно смирился, поняв, что наш отец хороший работник, и отличный семьянин. Нюру пришлось отвоевывать у местных ухажеров. Еще раньше, когда мама, убежав из Тагны, жила у дяди в Березкиной, ее высмотрел главарь бандитской шайки Федька. Банда скрывалась поблизости от деревни. Федька тайком приходил в деревню повидать Нюру, которая его ухаживания отвергала. Он хвастливо заявлял: «Все равно Нюрка будет моей». Помешали чекисты (за это им спасибо!) Ухажера выследили, когда он пробирался к дядиному дому и застрелили возле школы, которая была рядом. Маму не тронули. Она через много лет с ужасом об этом рассказывала.
Мама говорила, что она вышла замуж пятнадцати лет. Даже от нас скрывала свой возраст. На самом деле ей было 17. Мы всегда удивлялись, что на семейной фотографии она выглядит взрослой девушкой. Так и прожила всю жизнь с неправильными документами. Но надо сказать, что она всегда выглядела намного моложе своих лет, наверно, так благотворно повлияло на нее рождение многих детей.
Когда семья после переезда в Иркутск, а потом на забайкальский рудник, стала лучше жить, отец любил покупать ей красивую одежду и обувь. Он считал, что жену надо наряжать и возмущался, когда видел на улице семейную пару – муж в пальто, а жена в телогрейке. После возвращения отца из командировок на следующий день в нашем доме собирались мамины подруги посмотреть, что на этот раз привез жене Храмов, - разглядывали, примеряли, хвалили такого мужа и втайне завидовали. Некоторые, не подошедшие маме вещи, она продавала.
Мы, став взрослыми, спрашивали у мамы, как она справлялась с детьми, а нас было восемь - такими разными: шумными и тихими, обидчивыми и покладистыми, подвижными и спокойными. Она говорила, что родители должны с самого раннего возраста наблюдать за поведением ребенка и приспособиться к его характеру. Она всегда разговаривала с грудничками, называла их "куронька-муронька" и "колялёлечка" и обязательно пела им колыбельные про серенького волчка, старика-бабая, голубей.
Баю-баюшки-баю, не ложися на краю. Придет серенький волчок, стащит Сашу за бочок. Стащит Сашу за бочок и утащит во лесок, под ракитовый кусток.
Баю,баю, баю,бай, не ходи старик бабай.
Не ходи старик-бабай, нашего Вову не пугай.
Люли-люли люленьки, прилетели гуленьки. Стали гули ворковать, колыбель твою качать. Спи, наш Мишенька, усни, угомон себе возьми.
Мама наша была удивительной женщиной. Я бы сказала – некрасовской. «Во всякой одежде красива, ко всякой работе ловка». И еще она была похожа на жен декабристов. Отец после нашего переезда в Иркутскую область устроился на работу в Ангарск, потом до пенсии работал в геологии. Не могу назвать, сколько мест проживания поменяла семья. И всегда на новое место безропотно переезжала мама и вся семья. Думаю, маме даже нравилась перемена мест.
Она умела правильно организовать отъезд. В новом доме обязательно устраивала огород. А как же прокормить семью без своей картошки, капусты и прочих овощей? Наш брат-нигилист Михаил ворчал: «Ну вот – опять целину поднимать!» Но всегда копал. Брата Саши рядом уже не было, он жил на Дальнем востоке. Младшие, конечно, помогали в меру сил. Помню, у меня еще в Забайкалье на руднике Этыка была своя грядка, на которой я упорно сажала ноготки. Они и до сих пор мои любимые цветы. Мама умела отлично делать соленья и варенья, которые мы все очень любили. Соседки бегали к ней за рецептами. Родители наши, пользуясь оказией, часто отправляли нам – старшим, уже студентам, домашние заготовки.
Пережив в юности страшное потрясение – изгнание в годы раскулачивания всей семьи Сухаревых из любимого села, которое основал их предок еще два века назад, мама не потеряла доверие и уважение к людям. У нее на новом месте сразу же заводились подруги, которые тянулись к ней со своими бедами и радостями, приходили посоветоваться и поучиться всему. Потом после переезда на другое место мама переписывалась с ними.
Больше всего времени семья прожила в Нижнеилимске, куда мне очень нравилось приезжать на каникулы и еще в селе Знаменка Жигаловского района. Из Иркутской области никуда не выезжали. Я считаю, что в эти годы наша семья жила наиболее благополучно. Всегда было жилье, обычно дом или полдома на три комнаты. Снабжение в геологии было хорошее, был свой магазин. Помню, мне, студентке художественного училища, в голодный Иркутск иногда посылали банки с тушенкой и паштетами. Когда я приезжала домой, мама ахала: «Исхудала-то как!» И принималась меня откармливать.
Вторая половина шестидесятых запомнились громадными очередями и давкой в мясные магазины. Хлеб продавали по норме. Но все-таки можно было прожить, кормиться в столовых дешевыми обедами, правда, через час снова хотелось есть. Люди жили надеждой на лучшее безопасное время и терпели все. Слишком живы были воспоминания о войне, репрессиях. Мама долго не рассказывала нам, что дедушку Ивана и ее брата Павла считали врагами народа. Сухаревых, основателей благодатного села Тагна и других деревень, всех выселили, посадили или расстреляли.
Наша любимая мама прожила недолгую жизнь, всего 59 лет. Родительский дом, благодаря именно ей, всегда был теплым и гостеприимным. Как мы скучали по этому дому! Нам всем родители дали хорошее образование: четверым – высшее, остальным – среднее специальное. Как интересно и весело мы проводили в нашем приветливом доме, когда приезжали на каникулы или в отпуск.
Потом стали привозить своих детей. Мама еще успела поняньчить внуков, а их у нее набралось 26. Отрадно для всех нас то, что мамина музыкальность и любовь к пению передалось всем ее потомкам. Мы часто и с удовольствием пели. Из маминых правнуков четверо окончили музыкальную школу.
Когда мама ушла из жизни, в теплый наш дом полетели письма с соболезнованиями, приходили друзья семьи и очень сожалели о таком раннем уходе доброй, красивой, талантливой женщины. Перед смертью она наказала детям: «Оркестр не приглашайте. А когда я буду здесь лежать, включите пластинку Штоколова, пусть поет на весь дом».