Предчувствие Дездемоны на Отелло

Алексей Мильков
                Эпиграфы
                Каждой Дездемоне хочется побывать в смертельных
                объятиях Отелло, и при этом остаться в живых.
                А Отелло хочется максимально сжать шею Дездемоны,
                и при этом не стать фигурантом уголовного дела.
                Это трудно, когда эмоции захлёстывают, но возможно.
                Автор


                Известную фразу из “Отелло” “Она его за муки
                полюбила, а он ее за сострадание к ним” надо честно
                перефразировать словами: “Она его за руки полюбила, а
                он ее – за шею к ним”.
                Автор


       Настроение было самое подходящее для того, чтобы предаваться ничегонеделанию и просто созерцанием набегающих пейзажей за окном, но...
       Вагон пригородного дневного поезда от Владимира в Москву нервно содрогался в трансе, как и бросающийся в глаза, красивый, стройный, плотный брюнет напротив меня. Красивый мужчина в полосатых брюках, белой спортивной рубашке под черным сюртуком и в ботинках с коричневым верхом с множеством пупырышек содрогался даже больше – был весь в неуверенных движениях, с непередаваемым отчаянием во взоре и с ощущением роковой предопределенности по всему телу, словно он барашек и ехал на заклание.
       Его проблемы.
       Я поймал себя на мысли, что такие фактурные люди должны привлекаться в театр и кино.
       Итак, дорогу скрашивало невеселое монотонное постукивание колес и частое мелькание теней за окном купе.
       Мы перекинулись парой слов. Вначале разговор был о том, о сем, подают ли чай, какой погодой встретит нас Москва. Мужчина располагал к откровенности. Но потом он надолго замолчал.
       Не в моих правилах – тянуть за язык. Я, прикрыв глаза, меньше смотрел на соседа, больше слушал радио. Преобладала светская хроника: “Новости столицы. Сегодня, несмотря ни на что, знаменитый Вадим Почекенин выйдет играть роль Отелло”.
       При упоминании имени артиста мой попутчик неожиданно взметнулся, и остервенело выключил радио.
       Я посчитал, что это бестактность с его стороны, даже хуже того, беспардонность, и снова включил громкость.
       “...он попал в автомобильную катастрофу, разбив свой “порше” вдребезги, но сам при этом отделался легким испугом. Причиной его невнимательности на дороге послужила недавняя размолвка с исполнительницей роли Дездемоны, а теперь и новой женой Ритой Силуяновой, оказавшейся желчной эгоистичной женщиной, сделавшей ему жизнь несносной. Это придаст сегодняшнему исполнению заметную пикантность “лед и пламень” в душещипательном противостоянии между Отелло и Дездемоной. Спешите в театр, и вы станете свидетелями очередного триумфа актерского мастерства...”
       – Боюсь, что этот день для меня будет последний и решительный! – взволнованно произнес брюнет, тоскливо всматриваясь в окно на очередную сельскую панораму.
       Почти слова из “Интернационала”. Этот жуткий возглас отвлек меня от собственных мыслей, а он сбивчиво продолжил:
       – Хоть режиссер и дает сто процентов гарантии, его гарантии ничего не стоят, театр и кинематограф в нелегком положении, развал, раздрай, ни охраны труда, ни своего профсоюза.
       Он помолчал, повесив голову, потом смущенно спросил:
       – Вы, конечно, служащий, возможно дилер, имиджмейкер, или менеджер ведущей корпорации, а, впрочем, не важно – кто вы. Хотите – смейтесь, хотите – иронизируйте, мне все равно, но это серьезно. Как вы считаете, много ли проку... то есть, много ли опасности в так называемых сценических объятиях?
       – Вы имеете в виду членовредительство или удовольствие? – спросил я.
       – Хуже, – процедил он.
       Не знаю почему, но в дороге многие люди готовы поверить свои самые сокровенные тайны первому встречному. Я сидел, слушал и обескуражено недоумевал. Сомнительное знакомство – обретение нового друга только для того, чтобы излиться, чтобы вероятнее всего девяносто девять из ста случаев никогда больше с ним не встретиться. А он говорил и говорил – и много, и нервно, и пространно:
       – Все считают, что никакой. А если взять во внимание опасность передачи заразной болезни, а если по сценарию после связи с некоей героиней тебя ревнивый муж выбросил с балкона и надо суметь – высший пилотаж – сгруппироваться, а в полете поочередно на нижележащих этажах смачно чмокнуть девушку, затем еще одну, отмахнуться от кулака конкурирующего воздыхателя. И всё – непринужденно и элегантно, чтобы, не приведи господь, зритель не почувствовал обмана... Не верите? Видите, вот – шрам на лбу. Это еще ни-че-го! – кожу мне с заднего места пересадили... Это всё то, что называется импровизация. Не больше того... Для режиссера достаточное условие, чтобы я с высоты аккуратно спланировал мешком с песком и приземлился на кучу пустых коробок, при этом произведя много треска и подняв клубы пыли.
       Мой попутчик достал бутылку водки “Белый ястреб” и маленький стаканчик, налил на треть и подал мне.
       – Извините, не пью, – отказался я.
       Он энергично долил стакан доверху и одним махом опрокинул себе в рот, словно пытался потушить внутри себя невидимый костер.
       Живость его движений являла собой импульсивность, но проявление нервозности и суетливости, даю голову на отсечение, почему-то не казалось мне неискренним. Я внимательно смотрел на попутчика и почти доверял ему. Что-то подсказывало, что он на самом деле не фальшивит. С другой стороны, такой соврет – дорого не возьмет.
       А он продолжал:
       – Так, о чем я? Ах, да! С чего у меня начинается рабочий день? Прихожу, как обычно, в съемочный павильон, а режиссер Туныхин тут как тут, меня подлавливает, командует: “Голубчик, есть срочная подработка – новый эпизод, суперответственная съемка, не подкачай, покажи, на что способен! А то знаешь ли…” А я кипятюсь. Понимаю, что режиссёр шантажирует, кричу в голос: “Опять поцелуи, лобзания с этими прокуренными звездами кино! На-до-ело! У меня, между прочим, своя пассия есть, почти жена, уже беременная! Хотим объявить о помолвке. Она не терпит запах чужих “Диор”. Конфликтовать с ней не имею желания!” “Разговорчики! – предупреждает Туныхин. – Будешь делать то, что желает продюсер, а он лучше нас с тобой знает, как правильно вкладывать средства. Ну так как, капусту срубить хочешь?” – Он помахал перед моим носом пачкой денег. А я не за себя, за подругу беспокоюсь. Она обязательно бросит упрек: “Опять был в объятиях этой мерзавки, этой химерки Клеонтины Чернявской? Тоже мне... артистка! Одно название. Как можно западать на неврастеничек и интриганок даже за большие бабки? О, если бы я не вырвала тебя тогда из ее цепких лап!..”
       Мелкие, может быть, несколько излишне правильные черты лица моего попутчика, небрежная элегантность делали его похожим скорее на преуспевающего делового человека, чем, как мне показалось, на психопата. Но вдруг он опомнился.
       – Да, что это я? Разболтался, как последний мальчишка. Многословие – мой враг. – Он налил еще водки и проглотил порцию также молниеносно, как предыдущую, затем тягуче продолжил рассказ:
       – “Петрович, – как-то взмолился я, – просто невмоготу, съемки замотали, дай день на восстановление тонуса – не очень удачно вписался, а потом вынырнул из Ниагарского водопада, на теле живого места не осталось”. “Очень даже прекрасно! – обрадовался он. – Не надо тратиться на грим, меньше работы визажистам, а тебе легче входить в образ! Ты нужен мне срочно, какой есть, участвовать в сцене восторга старой греховодницы к молодому повесе”. Я содрогнулся – судьба снова уготовила нелегкое испытание. “Почему на мою долю достаются старухи, а другим – молодые артистки?” – не проявил я энтузиазма, а еще больше – должного пиетета к авторитету режиссера. А Петровичу – что! “На выход!” – приказывает.
       Мой собеседник перевел дух, набираясь сил, и щеки его приняли округлые мягкие очертания. Но его напускное спокойствие, длившееся последние пять минут, между тем меня не обманывало. И вот оно – странное беспокойство, засквозившее по всему его телу, прорвалось новым водопадом слов. Это было не просто многословие, а исповедь в чистом виде.
       – Недавно приключился типичный случай, когда люди даже в простейшей на вид ситуации создают опасную для жизни окружающих обстановку. Сидел я за столом по безобидному, в общем-то, сценарию между двумя артистками в массовой сцене банкета. Не помню какой по счету был дубль. Одна тянула меня в свою сторону, другая настойчиво – в другую. В результате, не поверите, от этого перетягивания каната я месяц в травматологии провалялся.
       Глаза мои не обманывали. Между тем, печаль, которую хотел перебороть в себе и, скорее всего, переложить на меня, не сходила с лица красивого мужчины. Голос его порой звучал вдохновенно, порой в нем слышалась грусть, но каждое слово от первого до последнего было проникнуто искренностью, большим чувством и, главное, болью. Его безвольные щеки подергивались в такт ударам колес на стыках.
       – Опасности нас подстерегают буквально на каждом шагу, – взлохматил он курчавые волосы. – Вроде бы пустяки: для лучшего сценического эффекта на ногу упал утюг или пар из чайника ударил прямо в глаз. Как правильно, главное фотогенично, стерпеть боль или, если нужно, еще сильнее разыграть ее? Кто, как не мы, это сделает лучше, профессиональнее? Как-то в одной постановке героиня меня упрекнула: “А вы, почему стесняетесь? На столе черная икорка. Кушайте, кушайте!” Когда тебе такое говорят необыкновенные глаза роковой прелестницы и смотреть на стол равнодушным взглядом просто невозможно, теряется осторожность, не чувствуешь подвоха и эпизод превращается в скандальное происшествие, а иногда в смертельный номер. Бывает, до промывания желудка доходит от бутафорского продукта – было такое в прошлый раз. Еле спасли – меня и других гурманов…
       Губы попутчика тихонько затрепетали.
       – А оплеухи? Ни одна уважающая себя мелодрама без них не обходится. Сценарист требует их столько, сколько записано в сценарии. Ни на одну больше, ни на одну меньше. Костьми ложится. Режиссер следит за чистотой исполнения оплеух на силу, на точность, на выразительность. Главная героиня, как водится, гуманитарий по образованию, несильна в арифметике, тем более, в физике, к тому же не может попасть в удар. И все начинается сначала. Нам в дикость, а ей в радость. Но ненадолго. Дубли, бесчисленные, сменяющие друг друга. И вот уже актриса в нервном потрясении, в настоящей прострации, ей не до смеха, проклинает тот день и час, когда впервые в своей жизни вышла на сцену, корчится от боли, что растянула руку. Режиссер обещает поступить с ней непотребно прямо тут же на сцене по закону сурового шоу-бизнеса, давит на психику, что не видит характера, что она халтурит, удары маломощные, не достигают цели. Сценарист куксится, что их меньше, чем положено, – отхождение от сценария. На площадке крик, брань, слезы. “Профура!” – режиссер в отчаянии не смягчает выражений...
       – Ах, так вы артист? – обрадовался я, впервые так близко увидев человека популярной профессии.
       – Отчасти, вы угадали, но не совсем! – неуверенно последовал ответ.
       Я растерялся.
       – Что, значит, “отчасти” и “не совсем”?
       – Если только при некотором приближении...
       Эта забавная сентенция сбила меня с толку еще больше. Попутчик поверг меня в недоумение: “Кого он играл в спектаклях и кино?” Я вспоминал и не мог вспомнить, хотя фактура его рисовала в моем воображении его сто лиц и сотни ролей.
       – Извините мою память, но в главной роли вы для меня не засветились, – сказал я.
       – Я не люблю красоваться, – ответил он. – Я не сторонник гламурного отношения к профессии.
       – Но такие актеры пользуются огромным спросом в любом театре и в кино, поскольку идеально подходят на роль второго плана.
       Видимо гримаса, которую я скорчил, была достаточно выразительной.
       – Вы не совсем угадали! – ошарашил он блуждающим взглядом. – Артисты – что? – унитарный в своих заблуждениях, привилегированный, в общем-то, капризный, забалованный класс. Любят рисоваться, но не любят рисковать, не умеют и не хотят. Им, да снизойти до плебейского поступка? Что вы! Только мы на это способны! Люди второго сорта. Такая вот у нас работа.
       – Так кто же вы... черная маска, откройтесь! – иронически смерил я его.
       – Не догадались? Некоторые артисты на почве неприязни к партнеру или партнерше, из нежелания всё делать своими руками, из страха перед чем-то надуманным, из мистической боязни сорваться, начитавшись разного рода гороскопов, от веры в предрассудки, и еще из множества только им одним известных причин, панически не желают выходить на сцену.
       – Нет еще, – развел я руками.
       – Поймите правильно, когда артист – фуфло, размазня, за дело берутся достойные люди. Я каскадер, бытовой, семейный, домашний, называйте, как хотите. Я каскадер на разные мелкие случаи жизни. В отличие, скажем, от настоящих, так называемых суперменов, которые в огне не горят, в воде не тонут, сквозь пальцы просачиваются и медные трубы проскакивают без смазки, переворачиваются в автомобилях, владеют приемами каратэ и тому подобное. Они все умеют делать, мы ничего не умеем делать. Мы – пассивные каскадеры, а они – активные. Если они бьют, то нас – бьют! По-настоящему! В лучшем случае тортами и яйцами закидывают. Согласны, что размазывать торты на ком-то надо? Нас спускают в канализацию. Мы в театральной жизни самые отверженные, вот и вся разница. Они герои, мы – антигерои. Риск одинаков, а платят меньше. Но это не значит... – он с мольбой посмотрел на меня. – Главное, чтобы публика не скучала. Народ любит не просто зрелище, а щекотание низменных чувств. Их право, и нельзя лишать этого. А с этими инфекциями форменное недоразумение. Люди не то, чтобы себе позволить... целоваться и то бояться стали. А мы, пожалуйста, подставляемся – не церемонимся, не брезгуем, не остерегаемся.
       – Да-а-а-а! – покачал я головой от удивления. – Страсти-мордасти!
       Когда каскадер расхваливал свою профессию, его глаза горели, но вот они снова потухли.
       – Иронизируете? Для вас многое из артистической жизни остается за кадром, а я свидетель, я заставлю поверить! Вот характерный пример. Вы это читали? – спросил он и протянул старую газету с подчеркнутыми строчками: “Соединенные Штаты... Отелло был сегодня в ударе… Тем не менее, драма “Отелло” завершилась благополучно... Великую Дездемону, как только откачали, сразу же поздравили со вторым рождением…”
       – Ну, так это же Голливуд – фабрика грез! – бросил я.
       – Не думаю, что это Соединенные Штаты? Типичный не только для них случай.
       Я недоверчиво пожал плечами.
       – Очередная утка из жизни звезд.
       – Синеющая Дездемона от асфиксии – нет, не утка! – взметнулся грустный попутчик.
       – Журналюги преподносят утки как правдоподобие, а потом тиражируют в очевидность? – стоял я на своем.
       – Это безобразие происходит повсюду, где на сцене идет “Отелло”, – не отступал попутчик.
       – Ну уж! – восхищенно-недоверчиво почти согласился я.
       А он продолжал:
       – Хочу вас прощупать. У меня просьба. Я назову утверждения, а вы их подтвердите.
       – Отвечу, что в моих силах, – согласился я.
       – Каждая женщина мечтает сыграть роль Дездемоны, а каждый мужчина – роль Отелло. Так?
       – Так.
       – Причем Дездемоне хочется побывать в смертельных объятиях Отелло, и при этом остаться в живых.
       – Так оно и есть.
       – А Отелло хочется максимально сжать шею Дездемоны, и при этом не стать фигурантом уголовного дела.
       – Как-то так. Без вопросов.
       – Как показала жизненная практика, это трудновыполнимо, но возможно, и шансы, как мы видим, есть и у той и другой стороны.
       – Ну так. Не сомневаюсь. Поэтому я за экстрим смелых и рискованных мужчин и женщин, постоянно доказывающих его своим поведением в жизни!
       – Похвально! Вы продукт своего времени! – отметил попутчик мои интеллектуальные соображения. – Ответили безукоризненно. Вот вы, пусть даже не наделенный математическим анализом человек, и то знаете, что существует такое понятие – вероятностность событий. Если на сцене героиню душат понарошку сто раз, уж, не думаете ли вы, что и сто первый сойдёт ей с рук, обернется для неё аплодисментами, новым триумфом, обойдется ей без всяких приключений, без телесных повреждений, а то и хуже того не обрастет последствиями? Можно исключить такую возможность? Конечно, нельзя, что и доказывает жизнь. Стечение обстоятельств и, трудно сказать, в силу каких причин: то ли травмированная психика Отелло на данный момент дает сбой, то ли не оставляет равнодушным привлекательность или отсутствие оной у артистки, которая задевает его за живое. Да мало ли что еще? Незаряженное ружье иногда стреляет. Сложный вопрос, требующий объяснения психологов: что ожесточает мужчину даже в вроде бы приятной постельной сцене?
       – Ну, это, в общем-то, понятно! – усмехнулся я. – Импровизация! Человек шалеет, отрешается от мира сего и концентрируется на объекте. Все остальные реалии для него отходят на второй план.
       – Вам понятно, однако никто не взял на себя смелость объяснить феномен. – Попутчик поднял глаза, его голова откинулась к стенке. Наконец он отряхнулся от груза задумчивости. – Вот вы, предположим, будучи Отелло, полностью войдя в роль, в раж и, как еще там, во вкус, в перевоплощение, гарантируете артистке полную безопасность?
       – Не знаю, – чистосердечно признался я. – Смотря, с какой ноги я встал.
       – Вот именно, вы попали в точку. Что и доказывает жизнь. Той Дездемоне, которую откачали, еще повезло, других навсегда поглотила тьма и безвременье. Правда, статистика об этом преднамеренно умалчивает. Вы, наверное, встречались с таким случаем: неожиданно – раз, и спектакль отменяется? Причин множество, это одна из них. Бедные Дездемоны! Они не виноваты, что настоящим артистом движет сознание глубокого реализма, а, следовательно, чувство постоянной внутренней неудовлетворенности к себе, к своему творчеству. Он артист, он выкладывается – и этим все сказано. А если, случаем, мужчина с нерастраченным потенциалом? Превзойти себя и замысел режиссера, зажечь, завести зрителя – вот его сверхмаксималисткая задача. Помните, наверное, дикий случай, произошедший когда-то давно на спектакле “Отелло”? Один ковбой в зале не выдержал и всадил из своего “кольта” всю обойму в подлеца Яго, за что был казнен. Похоронили их в одной могиле. На памятнике высекли слова: “Лучшему актеру и лучшему зрителю”.
       – Понятно. Хрипящая Дездемона в предсмертной агонии – это ли не сильнейший довод в пользу посещения всеми театра, – вставил я, но он проигнорировал мое не лучшее замечание.
       – Придумали защитный воротник на шею Дездемоны, но и он не спасал. Что иному Отелло позвоночный столб, если он кочергу бантом вяжет, и у него наивысший момент творческого экстаза. Силы его удесятеряются от ненависти, когда он произносит такие слова: “Ты подарила Кассио на память подарок мой – платок!”
       Он обратился ко мне:
       – Вот вы сдержались бы в такой ситуации?
       – Не знаю, – ответил я, – не гарантирую.
       Красивый мужчина остановил свой эмоциональный поток слов, чтобы плеснуть в стакан остаток водки. К счастью, это была последняя порция, ибо я боялся, что он потеряет контроль над собой.
       – Простите за слабость к спиртному, – заискивающе извинился он, и продолжил рассказ: – Не помню, кому пришла в голову счастливая мысль в последнем акте заменить Дездемону... каскадером, загримировать того так, чтобы зритель не догадался, да и Отелло не знал. Расчет на физико-технические возможности каскадера, на тренированные мускулы, на его бычью шею...
       Обычно я скрашивал дорогу дремотой; на этот раз собеседник не давал повода заснуть. Он еще не выговорился, поэтому я молчал как настоящий джентльмен, проявляя героическое терпение не обрубить его пьяные бредни.
       – К черту! – неожиданно выкрикнул он. – Подставляюсь под Отелло в последний раз. Пусть – грандиозный актер, пусть – все преклоняются перед убийственной силой его искусства, но есть же разумный предел! Бил я этому мавру физиономию не однажды в гримуборной, чтобы не распускал руки. Разве остановишь? Буквоед! Написана Шекспиром ремарка “душит ее” и, хоть убей, выполняет. Вот незабвенный Владимир Яндылетов...
       – Что, что с ним случилось? – вздрогнул я, услышав некогда знаменитое на Таганке имя.
       – А что ему сделается? Тоже гениальный, непревзойденный, скажу, актер, но режиссера разве обманешь? Того насторожила нерешительная, безвольная игра Яндылетова в ключевых сценах, когда требовалось показать себя настоящим мужчиной во всем блеске необузданной страсти. Оказался тряпка, импотент. Где он сегодня затерялся со своей незадачливой судьбой? Слышал, играет во второсортных театрах, далеко в провинции и не совсем Отелло.
       – Да, опасная у вас профессия! – сердце мое сжалось. – Но, может, обойдется, еще лет сто, даст Бог, проживете?
       – Господи, когда создадут наш профсоюз пассивных каскадеров? – словно его прорвало, воскликнул красивый мужчина. – Каскадер беззащитен перед грубой природой силы. А если актер, извините, как бы это сильнее выразиться... банально выпивши?
       – Нажравшись, – подсказал я.
       – Хоть я интеллигент, но лучше не скажешь! Вы внесли свой вклад в словесность! – похвалил он мой синоним и продолжил. – Вдруг, какая муха его укусила? Да мало ли еще чего? Вдруг именно сегодня проявятся скрытые садистские наклонности? Один раз без приключений нормально отыграл Отелло, пятый, десятый. Осторожность, знаете ли, притупляется, когда-нибудь и расслабится, контроль потеряет. В театре тоже травматизм большой. А его налитые кровью глаза? А руки-крюки? Видеть надо!.. Страшно! Жутко! Предчувствие не обманывает меня.
       – Всё образуется, всё устроится, – тупо повторял я. Я никогда не видел человека в столь подавленном состоянии, а потому почувствовал к нему сострадание. Каскадер забился в угол, но мученически улыбался помутневшим взором и бледными, бескровными губами.
       – Человеку не запрещается идти против течения, наперекор судьбе, вот обрастать беспокойством нельзя, – наставлял он. – И никогда не пренебрегайте тайными посулами судьбы в образе предчувствия, предостерегающего вас об опасности, даже в тех редких случаях, когда совсем кажется, что нет никакого основания доверять ему. Вот только на предчувствии, как бы, не потерять лицо!
       Я стал успокаивать:
       – Все обойдется! Предчувствия бывают у всех нас – этого, я думаю, не станет отрицать никто, даже совсем ненаблюдательный человек или бесчувственное бревно. Идешь ли ты на ненавистный экзамен, признаешься ли в любви. Таинственный внутренний голос только предупреждает, только предостерегает, что всё может плохо кончиться. Всего-то... Не обращайте внимания, есть большой процент того, что он только и останется гласом вопиющего в пустыне. Так что не берите близко к сердцу.
       Пустая бутылка мерно покачивалась на полу от движения вагона.
       – Говорил себе “ни капли алкоголя”. А как, скажите, бороться со стрессом? – спросил он уже заплетающимся языком. Глаза его забыли былой блеск и смотрели только вперед, в пустоту.
       Мы уже проезжали пригороды Москвы. Было жарко, и я открыл окно. Вагон скрипнул и остановился.
       – Надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии присутствовать на моем спектакле? – С этими интеллигентными словами он сунул мне контрамарку.
       – Спасибо! – я принял ее как реликвию.
       – Не дай Бог, чтобы этот день стал для меня последним! – взволнованно произнес брюнет, перекрестился и поспешно вышел на перрон.
       И вдруг появился в открытом окне.
       – Объясните вот такой юридический казус. В результате сценарно-рабочих отношений со мной у артистки появился внебрачный ребенок. Интересно, как вы считаете, кому он принадлежит – отцу или матери?
       – Очаровательный бутуз?
       – Да, очень.
       – В результате сценарно-рабочих отношений?
       – Да, да, да!
       – Высокому искусству! – успокоил я его.
       – Не понял, повторите, – переспросил он, – отдадут его мне или матери отсудят?
       – Осторожнее! – предупредил я.
       Поезд пошел. Все быстрее и быстрее ускоряя ход. Каскадер висел на руках и напряженно ждал ответа. Времени думать не было, хотя такому человеку не откажешь в привычках к экстремальным ситуациям.
       – Так как? – простонал он.
       – Как вас звать?
       – Мое имя вам вряд ли что скажет. Рабочий сцены Олег Панчерюгин.
       – Ага, – кивнул я, – очень приятно. Держись дружище! – И тут же спохватился: вот так неожиданность, вот так новость! Даже вовсе не каскадер он. Рабочий сцены с апломбом большого артиста!?
       – Ждите. Пришлют на алименты через судебных исполнителей! – сквозь ветер, первое, что пришло в голову, выкрикнул я.
       – Прощай, друг! – отозвался ветер.
      
       * * *
       На следующий день я прочитал некролог о трагической гибели Олега Панчерюгина. Несчастный случай на рабочем месте. Подразумевался инфаркт – не выдержало большое сердце прекрасного человека.
       “Уж не Вадим ли Почекенин в роли Отелло приложил к этому руки?” – У меня закралось сомнение.
       Точно. Только я один знал истинную подоплеку слепого происшествия.
       Рита Силуянова, его жена, настоящее чудовище, растоптала его чувства, добилась своего – довела муженька до ручки, сделала его монстром. Да, Олег Панчерюгин умер героем, на посту, настоящим каскадером с большой буквы! Мне было противно за себя, даже муторно, но я взял грех на свою душу в том, что только успокаивал Панчерюгина там, где надо было элементарно подтвердить его опасения, кричать и звонить во все колокола всему миру о возможной человеческой катастрофе.
      
       _____________________________