ВОЖЖИ НА ШЕЕ
А был в том году ещё один случай с ним. Иван опять где-то перебрал. Стоял сухой октябрь. Лист с деревьев уже облетел, только дубы не спешили расставаться со своим летним нарядом, хотя уже довольно постаревшим. Ещё пасли скот.
Гордо пошатываясь, Иван подошёл к своей избе, но вспомнив, вероятно, чем кончилась летняя баталия, когда ему с почестями и утопиться не удалось, он предусмотрительно остановился у порога в сени и гаркнул:
— Варька, ты што там спать днём завалилась? А ну выходи, я с тобой щас разберусь. Я тебя научу уважать мужа.
В избе стояла тишина. Ни звука. Даже собака молчала, опасливо поглядывая на бушевавшего хозяина. Не увидев и не услышав никакой реакции на свою речь, Иван осторожно, опасаясь подвоха, приоткрыл дверь в сени. Присмотрелся, прислушался – никого не видно и не слышно. Войдя в сени, он смело распахнул дверь в хату и остановился оторопелый. В грудь ему угрожающе упёрлись рогач и коромысло. Противник крепко держал оборону. Иван от такой неожиданной встречи пришёл в полную растерянность и стоял, бессмысленно моргая и шевеля губами, пытаясь что–то сказать, но язык у него словно присох во рту от такого женского коварства.
Из оцепенения его вывела жена.
— Опять нажрался, чёрт косоротый. Дети в заплатках ходят, а он всё лакает эту гадость. Когда ты только подавишься этим самогоном!
В течение Варькиного монолога Иван постепенно выходил из шока и наливался злой решимостью. Глаза его совсем остекленели и побелели, как у сонной рыбы. Он отскочил от двери вглубь сеней и, гремя пустыми вёдрами и другой домашней утварью, начал что-то искать. Варька со свекровью, думая, что он кинулся искать топор, быстро захлопнули дверь и в дверную ручку вставили рогач.
Ивану на глаза попались тесьмённые вожжи, висевшие на стене. Он тут же решил: «Удавлюсь! Пускай хоть над трупом поплачут. И люди будут в них пальцами тыкать: «Вот до чего довели мужика».
Схватив вожжи, Иван окинул взглядом сени. Темно, по углам паутина и полно мух. Умирать в такой обстановке? Противно. Да и пока будешь вешаться, эти бабы могут выскочить и огреть коромыслом. Уж лучше на просторе, на дереве. С воплем: «Удавлюсь!» Иван выскочил из сеней на улицу. Остановился, оглядывая мутным взором ближайшие деревья. Возле избы одна из ракит привлекла его внимание, но до ближайшего подходящего сука было высоко. Пока будешь взбираться, можешь упасть. Вот у соседей подходящая ракита, но они вон уже выглядывают из сеней. Ещё начнут ругаться, поднимут гвалт на всю деревню, сбежится народ. Это, конечно хорошо бы при народе сделать, но ведь не дадут повеситься, ещё и поколотят. Иван погрозил кулаком своим домочадцам, смотревшим на него из окна, и прокричал:
— Всё. Вы ишо наплачетесь без меня. Не хочу я с вами больше жить. Довели! Удавлюсь!
Выкрикивая ругательства, он потрусил за деревню в отвершек, заросший молодым дубняком. В этой балке когда-то рос дубовый лес, но дубы давно спилили, а вокруг пней выросли молодые дубки. Они так и росли большими кустами. Дубняк был невысокий, два-два с половиной метра, но Ивана это не смущало. Для него главным было не конечный результат, а сам процесс, демонстрация для домашних. Добежав до леска, он нашёл возле опушки подходящий куст дубков, обвёл вокруг него вожжи, один конец завязал на шее, а за второй тянет и орёт: «Удавлюсь!», при этом стоит на опушке и смотрит на деревню: не бегут ли мать с женой или односельчане спасать его или хотя бы посочувствовать.
На поле тут же возле лесочка паслось деревенское стадо. Вначале, когда Иван прибежал к лесу со своими воплями, коровы насторожились, но видя, что он им не угрожает, махнули на него хвостами и продолжили свою деятельность по производству молока и навоза.
Дремавший на солнышке пастух, услышав шум, поднятый Иваном, вышел из-за кустов на опушку, увидел тщетные потуги Ивана привлечь к себе внимание, решил прекратить этот спектакль для коров, так как последние всё равно его не смотрят. Пастух был уже довольно пожилой мужчина. Он размотал свой ремённый кнут, подкрался к Ивану сзади и… кнут, со свистом рассекая воздух, стеганул Ивана по спине. Тот поперхнулся на очередном «Удавлюсь», как-то по-поросячьи хрюкнул, икнул, выронил из рук конец вожжей и рванулся прочь от кустов. Но вожжи, один конец которых был завязан на шее Ивана, зацепились карабинчиком за ветки куста. И пока Иван, хрипя, пытался оторваться от куста, дед ещё раз хорошенько вытянул его кнутом вдоль спины. Тот гикнул, рванулся изо всех сил, вожжи отцепились от куста и он плашмя ткнулся носом в землю. Тут дед достал его кнутом в третий раз. Брусак взвился, словно заяц, спугнутый с лёжки, и помчался в деревню, волоча за собой вожжи на шее. А дед вдогонку:
— Я тебе покажу, как вешаться, придурок. Олух царя небесного. И повеситься-то путём не может. Только коров напугал.
Щёлкнув ещё пару раз кнутом, дед вернулся к коровам, а Иван, заслышав щёлканье кнута, прибавил ходу. Не оглядываясь, он бежал вдоль по деревне к своему дому, забыв что у него вожжи на шее и волочатся по зеле.