ГЛАВА 35
НОВАЯ ВСТРЕЧА ГРИГОРИЯ И ИВАНА
В Москве уже совсем не было слышно выстрелов и раздиравших душу криков и стонов. Бои, с однодневным перемирием продолжавшиеся до 3-го ноября (16-го по н. ст.), закончились победой большевиков. Так и не дождавшись помощи от войск с фронта, Комитет общественной безопасности сложил оружие. В этой бойне, где, с одной стороны, сражались никогда не державшие в руках оружия совсем юные красно-гвардейцы и по большей части не понимающие ради кого и чего они идут убивать и умирать опытные солдаты-фронтовики, а с другой,— самоотверженно сражавшиеся, исполняющие, как им внушили, свой «воинский долг», молоденькие юнкера, за эти десять дней пало в боях несколько сотен человек. Двести сорок погибших со стороны большевиков были захоронены 10—17 ноября на Красной площади в двух братских могилах, положив начало Некрополю у Кремлевской стены.
Все улеглось, и город постепенно приходил в себя, зализывая раны улиц и площадей, поминая своих сыновей,— ведь будучи первопрестольной, по праву считал таковыми и безусых подмастерьев, и крестьян, поневоле надевших шинели, и еще вчерашних гимназистов, готовившихся стать офицерами,— и еще не зная, и не думая даже о готовящейся ему роли, вновь стать главной столицей большой взбудораженной страны.
Люди, как кто мог, выживали, приноровливаясь к новому и, как всегда, надеясь на лучшее. Вот и Иван Степанов поехал в Патрусевскую губернию запастись продовольствием — в связи с недавними событиями в Москве было тяжело с этим,— что-то продать и что-то прикупить для продажи по возвращении, а заодно и своих проведать.
Общение с родней — длительное и хлебосольное, насколько это было возможно по тем временам, подходило к концу — когда все уже переговорено, выпито и съедено и возникает чувство: «А не пора ли по домам?» Тут и гости начинают спешно вспоминать неотложные дела, и хозяева суетливо озабочиваются разными бытовыми необходимостями. И только когда пришедшие решительно поднимаются на выход, вновь вспыхивает небывалое гостеприимство принимающей и благодарность отбывающей стороны. Здесь главное не поддаться этому прощальному обаянию и не решить на этой волне продлить пребывание, ибо это вызовет нервозность — хорошо еще внутреннюю — у хозяев, и в ответ — подозрение у гостей в их неискренности.
Читатель, надеемся, простит нам это лирическое отступление, тем более что ни со стороны Ивана, ни со стороны его родни ничего подобного не было. Не покидало их только чувство некоторой неопределенности, что витала в воздухе и не только в Патрусевске, но, наверное, по эту пору и надо всей Россией.
Иван, находясь в Патрусевске, не мог не проведать своего давнего друга-прия-теля Григория Курилова, который проживал в сем славном городе. И они, встретив-шись и вспомнив давние времена, решили посидеть в трактире, выпить пива,
благо в Москве с ним тогда были проблемы, как, впрочем, и сомногим другим.
— Виделись-то совсем недавно, а сколько всего произошло за эти месяцы?!— Иван отпил вкусную золотистую жид-кость и медленно поставил кружку на стол.
— Не говори, Вань! Только что, вроде, царь-батюшка властвовал, потом Временное, а уж ни тех, ни ентих нет, а заместо их — большевики.
— Помнишь наш давний — года четыре, кажись, тому назад — разговор про попу-щения Божьи?
— Помню, как не помнить.
— Ну, так вот, все, как мы говорили, и сбылось!
— Ты хочешь сказать, Вань, что большевики — наказание Божье за то, что прошлые правители не так делали, как надо бы?
— Кому наказание?
— Ну, им…
— Это другой вопрос. Им да, но не нам!
— Ты думаешь, нам лучше будет при большевиках?
Григорий допил свое пиво и заказал еще себе и Ивану.
— Но ведь если бы царь-батюшка правил бы как след, во-время, как мы тогда говорили, делал бы все для народа, для нас, для обчества, а не спал, крепко бы держал в руке местных правителей, как и все царство–то свое, так и не надо было бы никаких революций ентих и большевиков с ними?— произнес он.
— Да, енто так, все верно.
— И если б и Временное правительство делало как нужно… А то власть ослабили до, прости, некуда — вольница полная: кто во что горазд,— и делать для народа ничего не делали. Мало того, скажу по секрету,— ходят в столицах слухи — продать Рассею хотели и нас со всеми потрохами!
— Кому же?
— Как кому? Мировому имперализму — вот кому! Капиталистам заграничным богатая наша Рассея, как кость в горле, ежели богатеет, да и мы с нею живем-поживаем безбедно. Им нужна Рассея, чтоб ихним землям богатство приносила,— земля наша и все, что в ней, труд наш — все им. Во как!
— А теперь что? Думаешь, они утихомирятся? Може, теперь-то как раз и спуску-то нам не дадут? А?
— Не, большевики — люди сурьезные. Они крепко берутся.
Все для народа — мир, земля, заводы… Что ишо надобно? А, Гриш?
— Я думаю так. Управляли нами помещики и капиталисты, что под царем ходили. Потом — они же, но без царя. А теперича большевики заместо их. Уж больно похоже на то, как один гад съедает другую гадину. Не ты же править будешь и не я?
— Не в том дело! Править, так или иначе, кому-то надо — тут не попишешь. Я понимаю — не наши будут править, так чужие. Дело в другом.
— В чем, же?
— А в том, ради кого править. Ради себя, своей семьи, своего обчества — таких же богатеев?
— Так сам же говоришь, если б правили как надо, то и…
— Если бы, да кабы… Так не правили ж как надо! Кашу заварили, а расхлебывай другие. Вот и пришлось…
— Ну и ради кого править-то надо?
— Как ради кого? Ради народа, ради нас с тобой, ради детей наших. В Рассее нашей народ привык жить обчествами, потому, ежели им, то бишь всему народу, хорошо жить будет, то и каждому, будь-то мужик, рабочий, тылигент аль поп — всем добрая жизнь будет. Вот большевики-то и хотят такую советску власть устроить, чтоб так было.
— Скажи, и ты веришь, что так будет?
— Верю, Гришка! Думаю, не сразу — тяжело ишо будет, много всего поразрушено. Но будет, не сумлевайся, власть-то родная, народная, советская!
— Твои бы слова, да в Боговы уши, Ванька!— Божия Матерь, да будет с нами! — громко произнес Григорий.
На эти слова, сидевший за соседним столиком похожий на странника мужчина поднял голову и, глядя в сторону собеседников, сказал:
— Каждый повинен в том, что творится вокруг. Потому самое важное дело — любить и прощать, любить и прощать. Чем больше человеков так будут делать, тем больше любви будет в мире, слезами праведников отмолятся грехи людские, и жизнь станет другою.
Все, сидящие в трактире, повернули лица в сторону говорившего. Это был боро-датый человек со спадающими на лицо длинными русыми нечесаными прядями волос. Легкая улыбка светилась на его лице, взгляд немного прищуренных черных глубоко посаженных глаз был внимателен и ясен. На нем был старый темно-коричневый запыленный тулуп, мешковатые черные штаны, сильно обтрепавшиеся внизу и лапти. На стуле рядом с ним лежала серая котомка и старая смушковая* шапка, а рядом стоял деревянный посох с отполированной от длительного употребления ручкой. На не-сколько минут наступила полная тишина, ибо никто не мог ничего возразить этому человеку…
За окном уже стало темнеть. Люди спешили по своим делам, заходили и в трактир, заполняя его теплое, уютное, с иконами в углу, пространство. Как они относились ко всему происходящему?— трудно было сказать. Скорее всего, по-разному. Каждому по-своему мыслилось и его личное будущее, и будущее страны. Но мало кто думал, будучи маленькими клеточками — и сами-то больные — большого больного организма, что к нему, к этому самому организму и к ним, клеточкам уже применено самое насущное, востребованное и действенное лечение, первым этапом которого должен стать карантин, как это и бывает, когда произошло заражение страшной инфекцион-ной болезнью, грозящей гибелью самому организму и всем окружающим. Но все дело в том, что инфекция, глубоко поразившая тело, начинает управлять мозгом — мыслями, чувствами и поведением.
В науке известны опыты, когда в тело крысы искусственно пересаживали личинку паразита, обычно живущего в теле кошки. Когда эта личинка, развившись, становилась паразитом и откладывала яйца, поведение такой крысы резко начинало меняться. Дело доходило даже до того, что из предложенных в опыте коробок, поставленных недалеко друг от друга, крыса игнорировала коробки без запаха и те, что были пропитаны запахом крысы, мыши и сыра,— каждая своим,— и в качестве норки выбирала коробку с запахом кошки. То есть «кошкин» паразит, живущий в данный момент в крысе, стремился попасть в кошку, потому управлял действиями крысы, побуждая ее попасть в лапы ее злейшего врага.
…Потому и лечение прописано, и карантин назначен, но необходимо бывает провести еще большую психологическую работу, чтобы пораженный организм вместе со всеми его клеточками не противился сему лечению, не стремился убежать от карантина, от самого нужного ему лечения из рук назначенного Богом «врача-инфекциониста».
* Смушковый — смушка, и, ж. Шкурка новорождённого ягнёнка некото-рых ценных пород. (Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. – 4-е изд. – М., 1997.)
© Шафран Яков Наумович, 2015