ГЛАВА 34
НОСТАЛЬГИЯ
Прошел год. День за днем, шаг за шагом Курилов наладил свое «американское» дело, которое худо-бедно приносило семье достаточный для жизни доход. Юля была довольна, дети учились и имели все для домашних игр и развлечений вне дома, быт был полностью автоматизирован. Что еще нуж-но женщине? Все бы хорошо, да только, то ли склад души у Андрея был такой, то ли жизнь его теперешняя не писывалась в «формулу русского человека»*, но кошки по сердцу скребли — навалилась на него тоска-кручина.
Нет, он не сидел сиднем. В свободное время достаточно поездил по Америке, посмотрел страну, познакомился с людьми, благо язык знал уже неплохо. И все время его не оставляло чувство — «Не мое, не мое это!». Большое значение в настроении сыграло то, что, несмотря на общительность американцев, по душам так и не смог ни с кем поговорить — не принято у них так себя вести. Не понравилась и заматериали-зованность, и низкие духовность с культурой американцев.
В прошлом, 99-м году бомбили Югославию. Курилов беседовал с людьми на эту, волнующую его до сих пор тему. Тех, кто был за бомбежки, в Америке он не встретил, сколько ни заводил разговоров на эту тему. Кто-то был против, подавля-ющее же большинство испытывало полное безразличие. Андрей понял тогда одну важную для себя вещь — у американцев на первом месте деньги. Понял Курилов — не его эта страна.
Настроение же, как ни скрывай его, тем более в семье, будет неминуемо переда-ваться домочадцам. И однажды жена не выдержала:
— Андрюш, что случилось? Ты последнее время на себя стал не похож. Все же вроде тип-топ, то бишь наладилось?
— Вот-вот, именно, тип-топ, мг…— пробурчал тот.
— Ну что не так?
Промолчал Курилов в тот раз, и в другие разы отделывался то молчанием, то междометиями, а то шуткой, правда, невеселой. Но как-то потянуло его на откровенность:
— Эх, Юлька, женушка моя дорогая! Поймешь ты меня, иль нет, но чужое мне все здесь: и менталитет их, и ценности.
— Ну, ты даешь? Что уж теперь — будем после драки кулаками махать? Раньше думать надо было, информацию собирать, общаться. А теперь… Дети адаптировались, учатся… Ну, что у нас плохо? Все ведь наладилось, а будет еще лучше. Что у тебя вдруг так?
— Да не вдруг, по капельке все накапливалось.
— А поподробнее?
— Поподробнее? Ну, слушай. Ты заметила, какие тут продукты?— Безвкусные, как опилки, нет никакого удовольствия от пищи. Молоко ведь неделями не портиться! А почему знаешь? Потому что полно консервантов.
— Да есть такое дело, я заметила. Но ведь везде есть свои недостатки в продуктах. В России они — свои, здесь — иные. Тебе, Андрюш, не нравится что-то другое…
— Да, ты права. Понимаешь, эти неестественные отношения между людьми, искусственные улыбки, от которых уже про-сто тошнит! Один наш, русский, рассказывал, как однажды, коллеги по работе, улыбаясь, очень доброжелательно пожелали ему хороших выходных — уикенда, по-здешнему,— а как только он приехал домой, тут же получил по факсу извещение об увольнении. А за что, он и до сих пор не знает.— Мало улыбался, наверное. Что можешь сказать на это?
— Ну что сказать? Я же не знаю всех подробностей.
— Подробности… А вот еще один знакомый рассказывал, да я и сам сталкивался с этим не раз, как все «стучат» друг на друга. Просто у них такая этика поведения. Однажды он опоздал на работу, и понадеялся, что его, как в России водится, «прикроют». Но не тут-то было, напротив, его «заложил» ближайший коллега по работе.
— Ужас!
— Вот, поняла. А я как-то слышал по телику, как ведущий одного ток-шоу учил, как продвинуться по службе. Он на полном серьезе советовал, вот, буквально дословно: "Если кто-то взял с работы домой ручку — сообщите начальству". "Узнайте хобби вашего начальника и увлекитесь тем же". "Если же кто-то плохо отозвался о начальнике — тут же расскажите ему".
— Но тебе-то что до этого — ты же не в организации какой-то работаешь, а сам по себе?
— Ты знаешь, Юля, я бы не хотел, чтобы мои дети…
— Наши дети!
— Да, извини, чтобы наши дети стали такими, даже если они и будут жить в социальном раю! Я бы не хотел видеть их такими же невежественными, как американцы. Ты представляешь, выпускники школы даже собственное имя пишут с ошибкой. Люди не знают элементарной географии. Одна женщина спросила в разговоре со мной: "Африка — это в Египте?.."
— Ха-ха-ха!
— Вот тебе и «ха-ха»!.. А насчет воспитания детей, здесь, вообще, ой, как запущено! Да ты и сама знаешь — с подругами-то американскими толкуешь? Родители постоянно норовят отделаться от своих отпрысков — по утрам им «затыкают рты» мюсли и хлопьями с молоком, а вечером — обильной едой из магазина. Но главное — это компьютерные игры. Лишь бы только дети не приставали и не мешали родителям
потреблять свои удовольствия. Поэтому чада еще в под-ростковом возрасте отдаляют-ся от них, а совершеннолетние порой навсегда. В старости американцы обычно живут в домах для престарелых, и только в День Благодарения и Рождество дети приезжают к ним.
— Андрей, но мы же можем воспитать своих детей по-другому?
— Да, естественно, мы не будем все это повторять, но от среды-то мы их ничем не отгородим, она все равно — не мытьем так катаньем — сделает из них «своих»: ни к кому не привязывающихся, ни с кем тесно не дружащих, думающих только о карьере и — всегда улыбающихся при этом.
— Холодно от этого всего, согласна.
— И еще. Вот ты говоришь о детях, что они адаптировались, учатся... А я боюсь за их мозги. Ведь Америка из прежней страны здоровой конкуренции превратилась в инкубатор: так разбогатела и зажралась, что просто покупает мозги за границей. А сами американцы стали похожи на овощи, лежащие на грядке. И получается, что здешняя жизнь — рай для слабых, инвалидов, убогих, ничем не примечательных людей. Они обязательно выживут, не помрут от голода, и медицинскую страховку получат, и какую-нибудь работу найдут. А вот сильным в такой стране тяжело. Им необходимо преодоление и борьба, которых здесь теперь и в помине нет, а без этого и жизнь для них не жизнь. Они или уедут, или погибнут как личности, превратившись в жевателей резинки и поп-корна. Я очень не хочу, тобы наши сыновья в будущем пре-вратились в довольных и толстых, бесхарактерных и бесполых дебилов. А с другой стороны, в каждом городе есть районы, в которых боятся появляться даже полицей-ские. И, смотри, сколько «стрелков» появилось? Заметь, не засланных террористов, а своих. И на улице какой-нибудь развязный может покалечить человека, а то и убить. А откуда это идет? — Да из школы! Детям не разрешают трогать друг друга, по-ребячески драться. А мальчишки должны бороться, дергать девчонок за косички, находить выход природной агрессии. Вот она копится, копится и созревает до криминала. Потом люди удивляются, откуда, без видимой причины, расстрелы
одноклассников, военнослужащих и сослуживцев. Так что можно опасаться и за жизнь наших детей…
— Андрей, ты пугаешь меня! Зачем ты это все мне рассказываешь? Я волнуюсь, мне страшно стало. Зачем?!
— Ты сейчас похожа на страусиху — зарыла голову в песок и ничего не видит и не слышит. А только высунула, увидела страшное — и затряслась.
— Тебе бы только посмеяться надо мной!
— Юль, но ведь от того, буду я говорить об этом или молчать, ничего не измениться.
— Да, это так. Вспомнила, одна подруга, из наших, рассказывала: с переломом руки два часа сидела в очереди в клинике. Была жуткая боль, не могла рукой пошевелить, просила сделать обезболивание. И лишь после того как муж устроил скандал, ей, наконец, сделали укол, но снова вернули в очередь. А все потому, что служащий страховой компании ошибочно решил, что травма недостаточно серьезная, чтобы ей оказывали помощь. Так работает вся американская медицина: слово страховой компании — закон, иногда она даже указывает врачам, что им делать, кого и как лечить.
— «Наши»! Многие из них, Юля, выискивают что-нибудь плохое о России и радуются, если находят, так как это как бы доказывает им, что они правильно сделали, переехав сюда, даже если жить им не сладко... В психологии — я читал — это называется сверхкомпенсацией, кажется, когда из-за того, что не удается вписаться в окружающую действительность, чувствуя какую-то свою неполноценность, человек старается разными способами преодолеть это состояние. Кто-то, напрягая усилия, старается все же адаптироваться, сохраняя свои привычки и убеждения; кто-то приспосабливается к установкам окружающих людей или стремится достигнуть чего-то в другой области. А есть и такие, кто уклоняется, уходит в алкоголь и наркоту. Хуже — полный пессимизм, цинизм, а еще хуже озлобление. Но в любом случае человек, не отягощенный духовностью,— а таких сейчас большинство,— чувствует себя лучше, когда другому плохо. Если же таковых нет, то их придумывают. Или, например, так: «Мне здесь плохо, ни-чего не получается, а в России все еще хуже!» — говорит человек. Я же, Юль, просто хочу вернуться на родину, мне там в любом случае лучше, и понял это, пожив здесь.
—И все-таки, Андрей, я против возвращения в Россию! — пропуская мимо ушей психологические изыски Андрея, сказала Юля.
— А я все более и более созреваю в пользу возвращения!
— Ты это серьезно?
— Даже более чем! Пусть бизнес будет не таким легким и хорошим, но лучше жить в родной, привычной с рождения среде, где каждый корешок, каждая травинка своя, родная, не говоря уже о всех наших человеческих корнях и корешках.
— Ой, Андрей, что же с нами будет?
— Хочешь, оставайся с детьми тут. А я больше не могу, понимаешь?! Не могу без снега, без возможности просто ходить по улицам — американские города к этому просто не приспособлены! — без настоящих друзей, веселой компании, разрываю-щегося от дружеских звонков телефона. Ты знаешь, даже российское телевидение, которое здесь все ругают, в сто раз интереснее американского! И несмотря на хорошо складывающееся дело, у меня ощущение виртуальной реальности, жизни понарошку, как на трансфере, вроде не живу, а черновик пишу, и строго по инструкции... Вроде люди, а на самом деле кругом — биороботы.
Были мысли у Курилова уехать в Европу. Там и цивилизация, и по культуре с историей они ближе нам, русским, да и спокойнее у них. Но и скука, конечно, несусветная — все разложено по полочкам, с той только разницей, что на севере — ни чувств, ни эмоций, а на юге, наоборот, их избыток, как рассказывали русские американцы, часто бывавшие в европейских странах по роду работы и подолгу жившие там.
Не смог Андрей пересилить себя, ностальгия взяла верх над всеми соображениями. Собрал он семью, снялся с места и увез их обратно в Россию, в Патрусевск, в родные душе и уму места.
Вернувшись, Курилов с энергией взялся за дела — взял кредит, организовал небольшую строительную фирму и одно временно защитил диссертацию — стал кандидатом экономических наук.
Так в трудах и заботах провел он последний год ХХ-го века.
Результат получился неплохой — фирма работала, и можно было бы отдохнуть, так как устал он за этот год основательно.
Как-то Андрей встретил друга, Абаса Мамедова — чисто-кровного, но обрусевшего, азербайджанца, который давно, с самого окончания института, проживал в Патрусев-ске и много раз приглашал на отдых в Нахичевань, на свою родину. Но то отпуска не совпадали, то жены покупали путевки в разные места, а тут и отъезд, и год проживания в Америке. Да и как-то не хотелось Андрею с Юлей проводить отпуск в ближнем зарубежье, тем более в непонятной для них Нахичевани. Но после приезда из Америки их отношение ко мно-гим вещам изменилось. И Курилов, устроив себе две свободные от дел недели, согласился поехать, уговорив также еще одного друга, Костю Федотова. Жена осталась дома, так как нужно было готовить младшенького в школу.
* «Я вывел формулу русского человека. Вот она: русским человеком мо-жет быть только тот, у кого чего-нибудь нет, но не так нет, чтобы обяза-тельно было, а нет — и хрен с ним» (Н.С. Михалков).
© Шафран Яков Наумович, 2015