ГЛАВА 31
«ИНФЕКЦИЯ И КАРАНТИН»
Михаил Григорьевич Заянчицкий расхаживал по своему университетскому кабинету, периодически растирая озябшие кисти рук. Несмотря на холодную, уже позднеоктябрь-скую погоду семнадцатого года, здания университета не отапливали и окна не готовили к зиме.
Всем было не до того — и студенты, систематически про-пускавшие занятия, и многие преподаватели, и работники из числа обслуживающего персонала бегали по бесконечным сходкам, митингам, демонстрациям и заседаниям комитетов. Казалось, вся жизнь теперь заключалась только в этом.
Вот и сегодня на лекцию Заянчицкого пришел только один студент. Они посидели минут пятнадцать в холодном лекционном зале, и он отпустил дисциплинированного молодого человека — не читать же лекцию ему одному. К тому же, это было на руку и самому Михаилу Григорьевичу, так как он должен был сегодня выступать в московском отделе ЦК партии кадетов.
И, вообще, все, что происходило в последний год, нравилось Заянчицкому. Сутулый от длительной работы за письменным столом, он при одной мысли о событиях распрямлялся и, то и дело довольно покашливая, похлопывал себя по бедрам, что водилось за ним только в молодые годы.
Да ведь было от чего радоваться Михаилу Григорьевичу. Начиная с января, в Петрограде все более и более стала нарастать стачечная борьба рабочих, волна которой перебросилась и на Москву. И лозунг "Хлеба!" быстро стал меняться на явно революционные: "Долой войну!", "Долой самодержавие!"
«А когда через пару дней на сторону восставших стали переходить военные и пришло известие, что Николай отрекся, а Михаил не принял престола, переложив решение о государственном устройстве на будущее Учредительное собрание, то можно было сказать — свершилось!— думал доцент, и глаза его искрились и излучали тепло.— Вот оно! Сколько же мы ждали этого? Теперь избавимся от всего этого «старья», что душило, не давало жить, тормозило развитие. Ну, держись, Россия!..» — Он довольно, как бы ободряя сам себя, погладил клинообразную бородку, кашлянул в кулак и снова стал энергично растирать мерзнущие руки.
Цель его единомышленников-кадетов — сделать из России парламентскую республику. Однако в программе прямо об этом не говорилось, там было написано: «Россия должна быть конституционной и парламентской монархией». Пора уже было переписывать эту статью программы, приводить ее в соответствие с истинными устремлениями партийцев. Законодательная власть должна принадлежать народному представительству. Во главе исполнительной власти должен стоять руководитель, избираемый на определенный срок народным же представительством, управляющий через посредство ответственного перед ним министерства. А экономику необходимо сделать свободной рыночной с беспрепятственным движением капиталов, со свободной куплей и продажей всего, включая землю и природные ресурсы. Какова будет цена этого, их по большей части не интересовало, главное — результат, ибо такая цель, по их мнению, оправдывает все средства. Для достижения ее, конечно же, необходима полная свобода, полная демократия. Они считали, что народ, получивший такие блага, к которым он стремился века, грудью встанет на защиту Отечества, что неминуемо приведет к победе над Германией. А рынок тем временем все быстро исправит и поправит. И не правы тут всякие царские генералы с офицерами, которые говорят, что невозможно победить в войне без строгой дисциплины, при такой демократии, царящей не только в тылу, но даже на передовой фронта. А тут еще крайние левые, так называемые большевики,— это же надо, слово-то какое придумали! — утверждают, что все это пустое, что только они сразу прекратят войну, наведут порядок и исполнят все чаяния народа. Да разве могут рабочие и мужики управлять заводами и фабриками, крупными сельскими хозяйствами, и тем более государством? И против рынка и капитала они, это же ясно. Жуть что такое! Как они собираются строить экономику и государство? Бред какой-то!..
«Эти социалисты, вообще, во многом повредили делу, создав свой Совет, вторую власть. Лишь бы только палки в колеса ставить! Вот расплодились на нашу голову!..— Заянчицкий в раздражении пнул ногой стул.— Хорошо еще, что у них все же более правые взгляды по сравнению с большевичками. И на Учредительное собрание они делают ставку — надеются добиться большинства, ха-ха-ха! Посему для них нет смысла в свержении Временного правительства. И все же пакостят они сильно. Вот хотя бы эсеры со своей общенародной собственностью на землю, или меньшевики со своими влиятельными профсоюзами и всеми прочими социал-демократическими штучками…»
Но, несмотря на все неприятности: неудачи Временного правительства в попытках решения национальных проблем и стабилизации внутренней обстановки, провал летнего наступления на фронте, массовые требования передачи всей власти Советам, продовольственный кризис, надвигающуюся угрозу остановки фабрик и заводов, Михаила Григорьевича и его коллег-кадетов не покидало чувство, что выходом из все-го этого будет всеобщее принятие единственно возможного, на их взгляд, либерального пути, как естественного и тем более свойственного свободолюбивому народу. Однако рассуждать со стороны, наверное, легче. А там, в правительстве виднее, поэтому и были приняты некоторые жесткие меры в отношении левых, как то — подавление демонстраций силой оружия, закрытие левой прессы, введение смертной казни на фронте, отсрочка выборов в Учредительное собрание и другие. Ну и что ж? Одно другому не противоречит — метод кнута и пряника еще никому не мешал.
«А то, что большевички приняли решение о восстании, а правые активизировались в плане установления военной диктатуры,— думал доцент,— так это все крайние точки зрения и действия, которые по принципу качелей приведут к средней позиции, а уж средне;е их, кадетов, в российской действительности никого и нет. Так что все просто замечательно!» — и он в эйфории от благих предчувствий размашисто зашагал по кабинету.
Красивые старинные напольные часы пробили одиннадцать. Заянчицкий стал собираться на собрание. Сегодня на повестке для дискуссий было несколько вопросов — экономическая политика на данном этапе развития, недовольство мелких и средних предпринимателей, рост безработицы и цен, нехватка предметов первой необходи-мости, распределение сахара, введение карточной системы на продукты питания и самовольный захват помещичьей земли крестьянами. А в конце предполагалось обсуждение нескольких книг известных кадетских мыслителей о будущем общества, идущего по либеральному пути.
«Опять же правые с их мятежом. Неудавшийся диктатор Корнилов потерпел поражение, правые сошли с арены, и кадеты на время лишились своего спокойного, «обжитого» центра. Равновесие нарушилось, «качели» занесло влево, и теперь важно, чтобы они не застряли в этом положении. Тогда есть опасность и крайне правой отмашки, где «качели» тоже могут застрять,— размышлял Михаил Григорьевич.— Но не будет этого! Народ начал в феврале с требования полной свободы. И рабочие, и солдаты-мужики так радовались ей. Вот суть! Поэтому-то мы и верим, что наш путь — самый правильный и все утрясется!» — Он надел пальто с меховой подкладкой, меховую шапку — на улице дул пронизывающий ветер — и вышел из кабинета.
Но ветер не мог смутить нашего доцента-реформатора, как не могли смутить его и большевики, ставшие этой осенью столь популярными среди народа. Для него и большевики, и бездарный Керенский были подобны временным погодным явлениям, таким же, как и этот ветер, бивший в лицо мелкой дождевой пылью и метущий по тротуару и мостовой желтые листья — такие красивые, живущие своей особенной, как казалось, неповторимой октябрьской жизнью, но уже мертвые, а через месяц — и просто неприглядный гнилой прах.
Однажды вечером 17-го, под легкое постукивание о стекла окон на втором этаже уже практически голых веток берез, Павел Иванович Соловьев со своей супругой Полиной Ивановной пили чай. Рядом лежали прочитанные накануне газеты.
— Не переживай так, Паша, дорогой!— в отсутствие детей и посторонних они называли друг друга Паша и Поля. Ну, что изменится от твоих переживаний?— Только здоровью повредишь…
— Как же не переживать, Поля? Как же все это безобразие спокойно воспринимать можно? Довели страну — такую страну!— «до ручки», что называется. Продуктов не хватает, постоянные забастовки, экономика развалена, продолжает литься кровь в бездарно ведущейся войне, земельный вопрос не решен, обострились межнациональные отношения, и это, несмотря на то, что они добились своего — свергли царя-батюшку.
— И проблем не убавилось, а только прибавилось…
— Совершенно верно! Создается впечатление, будто некие силы специально все это затеяли, чтобы порушить все и погубить Россию…
— Брось, Паша! Свое головотяпство и есть причина всему.
— Не скажи, Поля. Вспомни, десятилетиями шла дискредитация власти, церкви и народных традиций, в том числе и в художественных произведениях. Конечно, и власть имущие совершали ошибки, и среди них хватало бездарностей, как, например, Николай наш Второй. И церковные, что и говорить, часто не соответствовали. Этому, безусловно, способствовало министерское положение церкви. Не секрет и то, что многие высшие сановники и священнослужители были настроены прозападно.
— Да, это так. Вот они и пытаются сейчас из России сделать западную копию. И все это во время войны!
— Лучшего внутреннего врага и не придумаешь, Поля! А народ не обманешь, поэтому народ не приемлет политику Временного правительства. Скажем прямо — если в феврале они были едины, то сейчас полностью противоположны.
— Да, это о многом говорит…
— Вот и я о том же! Погибла Россия наша, Полюшка, погибла безвозвратно!.. Кто спасет ее, матушку, если и Господь отвернулся от нее за грехи наши? Корнилов попытался — не смог. Кадеты и прочие иже с ними?— Так они и ввергли нас в это дерьмо! Социалисты, начиная с эсеров всех мастей, этих самых социал-дерьмократов, черт бы их побрал, и кон-чая большевиками, они что ли спасут? Разрушат до основа-нья, как поется у них в песнях, а потом тот, кто был никем, станет всем. То есть те, кто ничего не мог, растащат все и поделят между собой, а потом, когда все, что можно, будет проедено и пропито, придут крепкие хозяева из Британии, Герма-нии, Франции и прочая и возьмут богатства наши в свои цепкие руки. Уж они-то установят тот порядок, который им нужен. И нам применение найдут — понятно какое…
— Что будем делать, Паша, уезжать, пока не поздно?
— Кроме этого пути, другого пока что не вижу… Впрочем еще поживем, посмотрим…
— На чудо надеешься?
— На него только теперь и остается надеяться, Полюшка!
Не только одни наши герои из Патрусевска думали о чуде. Ожиданием его, чита-тель, была пронизана вся атмосфера тех дней. Видимо такой настрой свойственен всем смутным временам. Ведь смута во многом замешивается на обещаниях чуда, поддерживается его ожиданием и заканчивается при полном разочаровании обманутых в своих надеждах.
Вот и Николай Иннокентьевич, многого наслушавшись за день в писательских и студенческих кругах Петрограда, придя домой, из вежливости после ужина посидел немного со своими домочадцами — супругой Екатериной Владимировной и детьми: Дмитрием и Еленой, восьми и шести лет,— и ушел к себе.
Закрыв дверь кабинета, он подошел к окну. В семье, как и у многих сейчас, царила нервозность. Да и как могло быть иначе, если везде: в стране, в городе, во всех учреждениях и на предприятиях была неразбериха и непонятный ажиотаж, доходя-щая до абсурда вседозволенность и полное наплевательство на работу; если постоян-но сменяющие друг друга и сотрясающие воздух лозунги призывали к немыслимым, на взгляд любого здравого человека, целям. И все это на фоне постоянного ухудшения уровня жизни по сравнению с тем, что был еще год тому назад, и что тогда казалось — хуже не придумаешь.
«Что это,— думал Земсков,— как не болезнь, как не эпидемия, как не чума?!»
Позавчера поделился Николай Иннокентьевич своими мыслями со знакомым профессором медицины Петром Николаевичем Кузьминым. Тот очень заинтересовался такой анало-гией и развил идею Земскова дальше.
— Если представить общество человеком, то наблюдаемое сейчас состояние — самая что ни на есть настоящая инфекционная болезнь, сопровождающаяся помутнением и раздвоением сознания — шизофренией с маниакальным бредом.
— Тогда правильным будет, если следовать нашему с вами, Петр Николаевич, определению, изолировать «больного» от всех внешних воздействий, то есть в данной ситуации любым путем прекратить войну. А затем ввести «карантин» и лечить от всей этой заразы, ибо цель любой инфекции — гибель и разложение организма, превращение его в добычу, в кормушку носителей этого заболевания.
— Да, да, Николай Иннокентьевич, все правильно! Вместо конструктивного обмена мнениями между различными силами для принятия выверенного решения, который единственно был возможен только под сильной монаршьей властью, им захотелось борьбы и насильного навязывания своей «правоты». Поэтому если общество своими силами справиться с «инфекцией» не может, если «лечение» в обычных условиях не помогает, то необходим «карантин».
— Если продолжить нашу мысль, Петр Николаевич, то последней попыткой России справиться со страшной болезнью, поразившей ее, излечиться своими силами, было наступление Корнилова.
— Да, вы правы. А кто же тогда, по вашему мнению, те «врачи», которые предлагают стране и народу лечение в условиях карантина?
— А вот сейчас вы будете очень удивлены по поводу того, что я вам скажу. Эти врачи — большевики!
— ???
— Да, да, именно они! Только сейчас это мало кто осознает. Более того, видят в них самое страшное зло, какое только может быть. Но пройдет время, может быть, много времени, и вначале немногие, а потом все больше людей, будут это понимать.
— Николай Иннокентьевич, вы меня очень сильно удивили! Вы на самом деле серьезно считаете, что Лев Троцкий, Ленин и иже с ними сыграют такую роль?..
— Ну, что вы? Троцкий — точно нет… Ленин — темная лошадка… Но моя интуиция подсказывает, что там, за ними, есть силы, конкретные люди, которые, прикрываясь определенной идеологией и риторикой, способны сделать и сделают все для ликвида-ции этой опасности, для исцеления нашей страны, нашего народа от этой чумы! И то, что они на своем съезде в августе семнадцатого приняли решение о вооруженном восстании с целью завоевания власти, является подтверждением правоты моих слов. Свержение власти «микробов» и диктатура — это и есть карантин!
© Шафран Яков Наумович, 2015