Сокровища Мангытов

Сергей Сокуров
Настоящий отрывок из моего последнего романа «Сказания древа КОРЪ», выставленного на ЛитРес  16.12.2013,  продолжает  линию, зачатую фрагментами «Приключение подпоручика Игнатия Борисова в Польше» (см. здесь 1.03.2015), «Раб Даниар-бека» (11.05.2015), «На Крыше мира и под ней» (24.07.2015), «Месть богов, проказа и поэзия» (2.08.2015), "Поэт и власть" . Здесь главным героем выступает Искандер Тимуров, сын поэта Тимура Искандерова, который после революции в Бухаре связал свою судьбу со свергнутым  эмиром, получившим приют в Афганистане.
 



Кала-и-Фату

Искандер Тимур-оглы занимал при  экс-эмире официальные должности старшего мирзы, проще говоря, писаря, и  дурбина, то есть государственного казначея, хотя ни государства, ни  казны у  последнего Мангыта не было после августовской революции 1920 года. Дворцом  Кала-и-Фату в долине Чардех  потомок Пророка и Чингисхана  Сейид Алимхан  пользовался из милости короля Афганистана. Бывший хозяин Садика Вселенной с центром в Бухорон Шариф завёл отборное стадо каракулевых овец, чтобы прокормить большую семью и горстку верных слуг потерянного трона.  Сейид Алимхан поощрял своё окружение  орденами эмирата, придворными званиями и бессмысленными должностями, за которыми ничего не было.  Своими делами и поведением Искандер доказывал готовность ради эмира (для него не бывшего) на жизнь впроголодь, ходить в дорогих обносках, при этом не тупеть в воспоминаниях о ярком и сытом былом.

К пятидесяти годам Мангыт  почти ослеп.  Вместительные пиалы-касы с наваристым бараньим бульоном прибавили тучности, наградили его всеми болезнями обжор и лежебок. Большую часть суток он возлежал на подушках, а если и выбирался за стены резиденции, то на вывезенном из Петербурга фаэтоне и не дальше тенистого берега Кабул-реки, где укладывался на кошму и декламировал персидские стихи о Благородной Бухаре. Бывало,  сочинял свои собственные,  на фарси и узбекском. В них, будто лейтмотив жизни, в  различных вариациях  повторялась одна мысль: «Чем гордым шахом по чужой земле ходить, в Отчизне милой лучше нищим быть».

Пришёл день, когда   дурбин растерянно  доложил, что   светлейший больше тратит, чем получает дохода от торговли каракулем. Незадолго до катастрофы Алимхан  положил в европейские банки 150 миллионов рублей. Документы о перечислении были потеряны в  панике бегства. Советская Россия сделала все возможное, чтобы не допустить к вкладам «врага трудового народа Бухары». Но незадолго до штурма Бухары Красной Армией и местными повстанцами Алимхану удалось организовать караван из двух сотен вьючных лошадей**. Под грузом десяти тонн изделий из золота, местных монет тильпя, царских червонцев и империалов караван направился по дороге на Карши. Последний раз его заметили в отрогах Гиссарского хребта, изобилующих расщелинами и пещерами. Слухи о спрятанных сокровищах стали второй жизнью двора  в Кала-и-Фату.  И поползли по Средней Азии.

Доклад дурбина подстегнул с недавних пор вынашиваемую Сейидом мысль. Поднявшись с дивана с помощью молодого человека, толстяк велел ему ждать. Сам отправился за штору, в комнату-сейф.   Вскоре появился, отдуваясь, что-то пряча в широкий пояс-шарф. Потом произнёс: «Мой достойнейший дурбин внушает мне абсолютное доверие, но за мной другие Мангыты, придворные, страна, её народы. Поэтому, в согласии с шариатом,   Искандер Тимур-оглы обязан дать клятву на Коране.  Клятву, что всё здесь услышанное из моих уст останется тайной, что ни пытки, никакие соображения не развяжут язык посвящённого». С этими словами  Сейид дал подданному знак подойти к отдельному столику, сам стал напротив. На нём лежала одна книга, правильный Коран, то есть  написанный по-арабски и арабской графикой; книга, не падавшая в грязь, не осквернённая прикосновением неверных. Взволнованный  Искандер положил ладонь   правой руки  на  священную книгу в озеленённой толчёным малахитом коже: «Я мусульманин! На этой Священной Книге клянусь Аллахом, именем Господа моего,  клянусь жизнью и здоровьем своей матери, а также жизнью и здоровьем всех моих сестёр, будущей жены и не родившихся детей, что я никогда за свою жизнь не произнесу вслух, не доверю бумаге, не выдам намёком то, что услышу сейчас из уст моего повелителя, светлейшего эмира Бухорон Шариф Сейида Алимхана (да будет имя его прославлено в веках!)"***.

Коронованный изгнанник поднял правую руку на уровень груди, что символизировало высшую степень доверия. Искандер обошёл столик и, склонившись, с чувством  приложился к пухлой кисти. Ритуальная чистота была соблюдена. Алимхан плюхнулся на  диван, похлопал ладонью рядом с собой.  Искандер повиновался. «Теперь, мой дурбин, запоминай, -  эмир извлёк из-за пояса поношенную  чёрно-белую тюбетейку. – Как тебе узоры? Не кажутся странными?». - «Да, светлейший государь, узор  необычный – мелкий, частый, без повторяющихся элементов. Подобного мне не встречалось».  Эмир самодовольно улыбнулся: «Этот узор -  изобретённое мной письмо. Вот ключ, - Алимхан извлёк из недр нижних халатов продолговатую полоску плотной бумаги. – Изучи и верни, не переписывай. А тюбетейку при мне наденешь. При мне снимешь, когда  покончишь с делом.  Потерять можно только с собственной головой. Спи в ней. В седле повязывай платком. Повелеваю поступать таким образом: читаешь сначала первую фразу – от центра к краям по спирали. Фразы разделены кружками. Каждая фраза – отдельная инструкция. Действуешь согласно ей. По достижении намеченного,  разбираешь вторую фразу,  и так до конца.  Алфавит изучишь при мне, ключ я заберу. Инструкция тебе понадобится на той стороне Амударьи. Не сразу. Когда  с Ханского трона за Яккобагскими горами увидишь снежные вершины Гиссарских хребтов. Тюбетейку первый раз снимешь у входа в мазар с золотым куполом. Он там один такой, не перепутаешь. Сопровождать будут всадники курбаши Усмана. С ними вьючные животные, налегке. В помощники тебе назначаю опытного караванбаши по кличке Дервиш».

Искандер почувствовал холод в позвоночнике:  Дервишем звали хмурую личность, будто тень бесшумно передвигающуюся в мягких каушах по  Кала-и-Фату. Он был небольшого роста, плечист и кривоног. Но что особенное в нём бросалось в глаза окружающим, так это непропорционально огромные кисти рук – будто клешни рака. Поговаривали, что  в Бухаре он был личным палачом эмира и что всем способам лишения жизни предпочитал удушение, притом, удавкой не пользовался.  Железной хватки пальцев оказывалось достаточно.


Хантахта -  Ханский  трон 

Сотня курбаши Усмана,  перейдя Амударью Шортапинским бродом, вторглась в  пределы Узбекской ССР  и  пошла на север, держась поросших кустарником  плавней  и горных троп, обходя кишлаки. Кавалерия сопровождала вереницу вьючных лошадей, опекаемых вооружёнными погонщиками. Копыта лошадей были обмотаны тряпками, головы всадников покрыты фуражками военного образца. Издали их принимали за красноармейцев. Случайных встречных басмачи отводили в  чащу тугаи и удавливали камчой. Караванбаши эту работу выполнял голыми руками. Ночами огней не разводили. На  четвёртый день спустились к Урадарье, подмывающей подошву Яккобагских гор.  Здесь разделились.  Усман оставил Искандеру вьючных животных с погонщиками, беспрекословно выполнявшими все команды Дервиша. Своих  джигитов  повёл вниз по течению реки. Отсюда могли нагрянуть красные кавалеристы. За Яккобагскими горами открылось холмистое плоскогорье Хантахта, что значит  Ханский  трон  - любимое место летнего отдыха  эмиров. На севере виднелись заснеженные вершины Гиссарского хребта.


Зоркий дервиш произнёс: «Мазар». Искандер, присмотревшись к блестящей точке вдали, различил серый куб гробницы мусульманского святого под  позолоченным куполом.
Близ его стен,   у хауса, питаемого родниками, люди дервиша принялись устраивать бивуак.  Сразу за мазаром, глубоко внизу, пенилась Кызылдарья. Противоположный склон горной речки  был  искромсан трещинами. Зияли  чернотой Тартар пещеры. Искандер отъехал в сторону, освободил тюбетейку от платка. Поворачивая круг тульи по часовой стрелке, принялся разбирать, от центра к краю,  спиральную строку тайного письма. Одновременно поглядывал на противоположный склон Кызылдарьи. Кажется, вот он, ориентир! И шитый нитками узор обрывается точкой. Искандер надел тюбетейку и повязал её платком. Боковым зрением заметил подъехавшего всадника. В нос ударил сладковатый запах терьяка. Ну кто ещё из его спутников так пропитан дурманящим табаком! Обернулся: точно, караванбаши. 

Наибольшую опасность затеянному  предприятию эмир и посвящённые в тайну в той или иной степени ждали от погонщиков. Как они себя поведут, узнав о характере груза? Поэтому ещё в Кала-и-Фату было решено держать их, сколько возможно, в неведении об истинной цели рейда. Притом,  золото Мангытов было надёжно упаковано в кожаные мешочки.  Пустили слух, мол, предстоит доставка в долину Чардех  свинца и пороха.  В первый вечер в лагере под стенами  мазара  Искандер открыто объявил, что намеревается разведать местность к северу от  Кузылдарьи. Через речку переберётся ночью. Благо, полнолуние. Спать у костра улёгся первым. Неподалёку расположился Дервиш. Как и все погонщики, караванбаши спал одетый, под попоной. Проснувшись в назначенное самим себе время, бесшумно отделился от плотной массы спящих.  Незамеченным, хоронясь за кущами тугаи, обошёл стороной хаус с мазаром  и стал спускаться к грохочущей реке, бесшумно ступая мягкими подошвами каушей по щебнистому склону. Вдруг замер. На противоположном борту ущелья вспыхнул  огонь. Дервиш запомнил его местонахождение. Помог ориентир -  освещённая луной острая скала, выступающая над изломанным верхом высокого берега. 


Пещера

Примерно часом ранее, в последний раз воспользовавшись подсказкой тюбетейки, Искандер, перейдя Кызылдарью, поднялся крутым склоном к подножию вертикальной стенки. Луна стояла за ней. Не сразу глаза различили узкую трещину в цельной скале. Казалось, через неё и горный козлёнок не протиснется, не то что палван с мешком золота на спине. Последний подъём оказался самым трудным. Наконец  ночной путник  очутился перед трещиной. Она настолько узка, что не каждый и голову всунет. Искандер достал из сумки  заготовку для факела.  Смола на конце короткой палки загорелась ровным пламенем.  Протянул факел в щель на длину руки, кое-как втиснулся боком и почувствовал, что стало просторней. Ещё шажок плечом вперёд, и можно дальше  передвигаться  обычным способом, но  медленно - щель изобилует поворотами. Сверху капает. Резкий спуск,  едва удержался на ногах.  Естественный коридор расширился: противоположные стены на расстоянии локтей. Дальше становится ещё просторнее.

Последний поворот направо – извилистый проход выводит  в пещеру размером  с обычный мазар. Свет факела дробится на неровностях мокрых стен. Зрелище грандиозное – застывший  фейерверк. Но отвлекает другое. Вдоль стен набросаны,  один на другой,  сотни кожаных мешочков. Каждый размером с головку сыра в полфунта. И каждый весом  раз в двадцать тяжелей, чем сыр. В них, не сомневается Искандер, золото Мангытов.  Легко понять,  их сюда доставили,  передавая из рук в руки  каждую упаковку по цепочке снаружи. В щели, видимо, поставили самых щуплых.  Отрадно, что под ногами не видно ни монетки, ни крупицы драгоценного металла, ни жемчужины. Уняв волнение, закрепив на стене факел, казначей, вступивший в свои права, начинает обход сокровищ,  пересчитывая кожаные мешочки. В какой-то момент оказывается спиной к выходу из пещеры. Успевает почувствовать и запомнить железный обруч, вдруг стиснувший шею с немилосердной силой. Потом  будто кто-то одним дыханием, содержащим сладкий смрад терьяка, задул факел.


Пленник

Он очнулся в палатке лежащим на кошме в нижнем белье. Вошёл  крепыш в гимнастёрке, с закатанными рукавами на волосатых руках, в клеёнчатом фартуке, запачканном кровью. «А, проснулся? Ну, брат, повезло тебе: от такой гарроты другой бы на твоём месте сразу богу душу отдал. Вон синяки – все десять пальцев. И каких! Клешни!  Русскую речь понимаешь? Встать сможешь?». Искандер сделал попытку сесть, но острая боль в шее не позволила.

«Ната, помоги  скорбному, нечего  тут залёживаться, пленника следователь ждёт», - проворчал врач и вышел наружу. «Пленник, вот оно что», - безразлично констатировал мозг очнувшегося. Некрасивая, рослая сестра, судя по белому наряду и красному крестику на косынке, помогла больному подняться на ноги и, усадив на ящик, одеться. «Обопритесь на мою руку!».

Пока переходили в другую палатку, Искандер успел окинуть взглядом местность вокруг мазара. Она была усеяна телами людей и лошадей. Нарукавные платки зелёного цвета  выдавали басмачей курбаши Усмана. Голые по пояс, в обмотках,  красноармейцы сносили  трупы к свежей яме, собирали тут и там разбросанные украшения из блестящего металла и искристых камней, поддавая кончиком  ботинка рваные мешочки из кожи.


Старший майор Рихтер

Представитель военной Фемиды работал за столом, сложенным из ящиков. Был он в мундире особого цвета и покроя, при командирских петлицах. Представился  старшим майором Рихтером,  неизбывным «старорежимным» жестом указал введённому на ящик, поставленный торчком перед импровизированным столом. Этот жест, тщательно выбритое, освежённое одеколоном интеллигентное лицо, манера разговаривать выдавали в красном офицере «бывшего». Сестра вышла.

«Для вас я гражданин следователь, - продолжил старший майор. - Вы были взяты на территории, захваченной басмачами. Правда, вы единственный из пленников, не участвовавший в бою, так как, по заключению врача,   потеряли сознание намного раньше, чем началась перестрелка,  притом, вас пытались задушить свои же. Это даёт вам возможность утверждать, что  люди курбаши Усмана захватили вас силой. Но, во-первых, это надо доказать – где, когда, при каких обстоятельствах. Во-вторых, вам предстоит  опровергнуть предположение следствия, что вы -  Искандер Тимур-оглы, сын литератора Тимура Искандерова… Да, да, у нас сын за отца не отвечает, я напомнил об этом ради полноты следствия. Но вам придётся ответить за незаконное пересечение советско-афганской границы, притом, не с целью навестить родной дом и полюбоваться красотами Бухорои Шариф. Вы выполняли преступное задание бухэмира, ныне частного лица, который тем самым действует во вред  СССР и Афганистана. Не буду вас томить, задержанный: мы ведём вас от ворот Кала-и-Фату. А тюбетеечку потеряли? Сочувствую. Её подобрал некто Дервиш. Знакомы с таким?  Он успел примерить сей завидный головной убор.  Думал оставить нас и хозяина своего  с носом – уйти с награбленным в Кашгар. Не вышло. У нас он…Видите, господин Государственный казначей, нам всё известно.  Советую сотрудничать с нами.  Будете говорить правду?».


Цена  клятвы

Искандер перевёл дыхание и не ответил на вопрос. По убеждению он верен идеи монархии и династии. Он обязан вынести изощрённые допросы, пытки в застенках НКВД, о которых ходит столько леденящих кровь слухов. Лгать на допросах? Это бесполезно, они всё знают. И не позволяет честь. Это его основное  достояние. Нет, он не запачкает себя ложью. Он будет молчать, если поймёт, почувствует, что его ответ  способен нанести вред всем, кто дорог ему, всему, что ему дорого.

Следователь, знаток людей, не мешал подследственному копаться в себе. Пусть подумает. Опустив голову, Искандер предался мучительным мыслям. Кто информатор красных  в долине Чардех? Подозрение падает на дервиша. Он мог вести двойную игру.  Палач по призванию способен на любую подлость, любое преступление. Он не служил эмиру, а отрабатывал щедрое вознаграждение за каждый труп в обход Суда Шариата, без утверждения верховным судьёй - козиколоном. Видимо, давно вызрело в  жреце смерти  желание овладеть  хоть частью сокровищ Мангытов, да не знал, как приступить к делу. Он знал приблизительное местоположение тайника, знал о секрете эмировой тюбетейки. Только прочесть на ней зашифрованное Алимханом не мог.  Воспользовался его, дурбина, оплошностью. Видимо, люди Дервиша догадались, что в тайнике. Начался кровавый делёж, в котором приняли участие подоспевшие басмачи Усмана. А красные дерущихся накрыли.

«Я дал присягу… Клялся на Коране», - вырвалось у Искандера. - «Похвально! Но  вы присягали эмиру, э-ми-ру! Сейчас эмира нет, он давно низложен. Он пансионер короля Афганистана, торговец каракулем. Ваша присяга недействительна. Что касается Корана, на котором вы клялись… Подтвердите, книга из личного собрания бухэмира?» - «Да». –«Так знайте, все книги в покоях Мангыта были просмотрены ещё в Бухаре нашим человеком, ортодоксальным безбожником, страница за страницей. Значит, тот Коран  неправильный,  и клятва ваша – пустой звук. С той же ответственностью перед Аллахом вы могли поклясться на Библии».  – «Я присягал Сейиду Алимхану, коронованному лицу, человеку», - упрямо стоял на своём Искандер.  – « Человеку, - саркастически усмехнулся следователь. – И этот человек испытывал к вам отцовские чувства? Так? Сейчас проверим. Идите за мной… Помочь вам? Сами? Ладно,  не торопитесь».

Старший майор и подследственный подошли к палатке, охраняемой часовым. В ней, под слюдяным окошечком, лежал на кошме укрытый под подбородок армейским одеялом короткий человек с восковым лицом. Глаза его были закрыты. Подойдя ближе, Искандер узнал Дервиша. На оклик Рихтера на узбекском языке не отозвался, но лишь соплеменник подошёл к лежащему вплотную, тот  как от толчка вскинул веки. И сразу ужас отразился в них:  «Ты… Тимур-оглы!.. Как? -  послышался хрип. Тут он заметил русского. –  Значит, мы не там? – долгая пауза, взгляд  Дервиша стал блуждать. -  Мирза… Знает Аллах, я не хотел… Сейид велел… Знать о тайнике троим – это много… Ты дело своё сделал… И меня бы потом».

Искандер понял: «Ты лжёшь, Дервиш, не мог Алимхан. Лжёшь!». – «Верь… Меня забирает Аллах. Скоро предстану… Уже вижу. Перед ним… не смею…».

Рихтер и пленный дурбин вышли из палатки с умирающим. Старший майор пытливо заглянул в лицо пленника. Тот понял  вопрос: «Я не осуждаю эмира. Быть хозяином Богчаи Олам и в одночасье потерять всё свое могущество, власть, друзей и союзников… Жесточайший удар.   Я …  прощаюсь с ним». – «Так вы будете сотрудничать со следствием?» -  «Я отвечу на все ваши вопросы. Буду говорить только правду». – «Разумно. Такая позиция облегчит вашу участь». – «Я могу задавать вопросы, гражданин следователь?». – «Что вас интересует?» - «Курбаши Усман тоже в ваших руках?».  Старший майор ответил не сразу: «К сожалению, ушёл с полусотней и  частью сокровищ. Вопрос, куда?  На что пойдёт золото Мангытов? Вот здесь вы, Искандер Тимур-оглы,  можете принести пользу своему народу».


Прощение и назначение

Далее в пропущенных здесь главах описываются допросы Искандера, помещённого в следственный изолятор НКВД бывшей столицы Кокандского ханства.  Вёл их Рихтер.  Память Искандера удержала многое, увиденное и услышанное в Кала-и-Фату. Раннее развитие, природная наблюдательность помогли ему умело сопоставлять факты. Молодой человек оказался способен на глубокомысленные выводы. А работа с бумагами эмира вообще делала показания мирзы золотыми.  Сын известного поэта-либерала сотрудничал со следствием без хитрости. Как-то, закончив очередной допрос, следователь сказал:  «Меня уже трясут, требуют передать ваше дело в суд. Следственный материал тянет минимум на пять лет лагерей. Но не вешайте носа!  Я направил  рапорт куда надо. Есть маленькая надежда. Я предложил использовать вас  в одном деле, которое русские называют «выбивать клин клином».  Нас настораживает нынешняя  деятельность Алимхана, направленная на  организацию и финансовую поддержку бандформирований на территории среднеазиатских советских республик. Ваш курбаши Усманов, видимо, перебрался с частью сокровищ на южный берег Амударьи. Иначе чем объяснить оживление басмаческого движения?».   

Наконец пришёл ответ.  Следователю по особо важным делам предписывалось лично доставить в Ташкент задержанного  Искандера Тимуровича Тимурова (так впервые был назван  Искандер Тимур-оглы в официальной бумаге).  В столице УзССР старший майор привёл его под очи карлика с генеральскими петлицами. Был он чёрен и носат, с глазками мудрого грача. Искандер принял его за бухарского еврея. Так и оказалось: генерал Бухаров назвал Тимурова «земляком», долго расспрашивал о городе своей молодости. Неожиданно воскликнул: «Отлично! Подпишитесь под  отказом от бывшего бухэмира, как от вашего суверена и работодателя. Дайте расписку, что признаёте советскую власть на территории среднеазиатских республик. Словом, сделаете всё, что подскажет вам наш уважаемый товарищ Рихтер. Он ваш проводник в новой жизни, куратор вашей деятельности, вроде духовника, говоря по старинке. Но непосредственным вашим начальником будет капитан Шахмурад Алимов. Он ждёт вас  в Андижане».

Когда  новообращённый гражданин СССР Тимуров и  товарищ Рихтер добирались поездом  до Андижана,  наставник просвещал подопечного о  ждущей его службе:  «Этот стрелковый батальон был сформирован из коренных жителей среднеазиатских республик. Причём, аборигенов тщательно отбирали среди  преданных советской власти не за страх, а за совесть.  Парни из рабочего сословия, в Туркестане  малочисленного, беднейшие дехкане. Нашлись разночинные мусульмане, кто пострадал от басмачей и жаждал мести.  Неплохо показали себя  за Гиссарским хребтом. Там батальон пополнялся  уйгурами,  ойратами и монголами из приграничных аймаков. Роты и взводы батальона и сейчас отличаются по национальному признаку.  Узбекской ротой  командовал этот самый Шомурод.  Наш генерал ошибся, именно Шомурод. И не Алимов, а Олимов – белая ворона даже среди своих. Он  из высшей аристократии, выше некуда -  ханской крови; не поверите – Мангыт.  Да, двоих сыновей бухэмира, когда они попали в наши руки, отправили  в Москву на перевоспитание в специнтернат. Сейчас они – обыкновенные советские люди. О прошлом не вспоминают, а мы им не напоминаем. Возможно, вы близко сойдётесь с капитаном. Он ваш земляк  и, не исключено, вы встречались в Бухаре детьми. Об обстоятельствах, как вы оказались в СССР,  – боже упаси! Легенда такова: вы перешли к нам добровольно, разочаровавшись в монархических идеалах. Конечно же, зайдёт разговор об общих знакомых.  Вы поведаете ему о своей жизни  под Кабулом, и капитан  заинтересуется  некими лицами. Пожалуйста,  здесь можете быть откровенны. Мы в приватную беседу  не вмешиваемся. Только не сгущайте красок.  Запомните, частное лицо Сейид Алимханов вполне доволен своим положением эмигранта, торговца каракулем; жёны, дети здоровы. Вас зачислят в специальный батальон военным переводчиком с тюркских и иранских языков. Пока простым бойцом. Постараетесь – выслужите командирские знаки отличия. Вы ведь, не сомневаюсь, достаточно образованны».


Капитан  Олимов

Советский капитан  Олимов унаследовал от отца  склонность к полноте. Но, в отличие от молодого эмира Алимхана,  Шомурод излишнюю плоть  превращал в мышцы ежедневной гимнастикой.  Начштаба принял от Рихтера пакет из  канцелярии Бухарова. Прочитав его, обратил потеплевшие глаза на  Искандера.  «Сын нашего поэта? Польщён! Переводчики у нас служат при штабе. Старшина подыщет для  бойца Тимурова место под крышей. Вечером прошу ко мне отужинать, товарищи». -  «Спасибо, - отказался Рихтер, я немедленно отбываю, дела».

Стол у Олимовых был русский:  дымящиеся пельмени,  дары огорода в первозданном виде, водка в графинчике из толстого стекла и бочковая селёдочка к ней, домашний морс из смородины, на который  налегала  отроковица, открывшая гостю  не без жеманства своё имя -  Софья. Русской, без оговорок, из четырёх участников застолья была одна  Марья, жена капитана, но этого оказалось достаточным, чтобы русский дух безраздельно царил за столом.  За  самоваром двое бухарцев, казалось, перебрали в воспоминаниях всех общих знакомых – из тех, кто бывал во дворце Ситора-и-Мохи Хоса. Одного только не коснулись – Алимхана. Видимо, и  Шомурод в своё время был недвусмысленно предупреждён: об отце  вспоминай – про себя – сколько душе угодно, а с языка – ни звука! Но Искандер  весь вечер чувствовал, как мысленно ходит его командир вокруг да около запретной темы.  И, пожалев собеседника, решился, когда, рассказывая о бегстве за Амударью, привёл внимавших ему Олимовых в долину Чардех.  Как бы между прочим назвал эмира (только по имени), его близких, ставших почётными пленниками короля Афганистана. Боец  службы военных толмачей не нарушил словесной инструкции Бухарова – описал идиллию, но так подбирая слова, что умный человек догадывался о реальном положении вещей. Капитан слушал внимательно, опустив глаза, не выдавая чувств мимикой налитого лица с крепкими щеками.

Уже в чистом тёмном небе пылали крупные звёзды, совсем как  над Бухарой, когда мужчины вышли на крыльцо покурить. Шомурод присел на ступеньки. Искандер, отсидев ноги, стоя прислонился к перилам. «Спасибо, - нарушил молчание капитан, - я не получал вестей от близких, ни тайным письмом, ни изустно. Правда, я отвык от семьи отца. Да и какая семья при гареме! Так, скопище кровных родственников. Ссорятся, интригуют, враждуют, состязаются за внимание хозяина. Что значит семья, я понял  в России. Между мной и отцом настоящей близости тоже не было. Не уверен, что он помнил по именам своих сыновей. Моё сыновнее чувство в сегодняшнем для меня понятии появилось  довольно поздно, когда отец навсегда ушёл из моей жизни, а рядом стоял Фрунзе и тыкал пальцем в бумагу: «Подпиши здесь!»  Понимаешь, меня  вынудили подписать отречение от отца. От отца! Не от трона Мангытов, не от прав на эмират. Это я бы сделал без истерики. Жизнь важнее. Можно поселиться среди ледников Памира и быть счастливым. Но отречься от отца, как от человека, зачавшего меня!.. Я подписал. Это самое тяжёлое воспоминание в моей жизни».
 

Послесловие

Фантастическую карьеру сделает в СССР сын последнего эмира  Бухорон Шариф****. В конце 30-х годов начальник штаба  батальона особого назначения случайно для себя и большого начальства проявил на учениях способности  военного инженера. Самородком заинтересовался генерал Карбышев.  Проверил  пехотного офицера по собственной методике, приговорил: «Это призвание!». Добыл для  Олимова направление в Военно-инженерную академию.  Но учёбу прервала война. Только на следующий год после победы полковник  Шомурод Сейидович Олимов поступит в Военно-инженерную академию имени Куйбышева, а по окончании её  станет в ней преподавать уже в звании генерал-майора. А тогда, в  41-м,  пришлось Шомуроду Сейидовичу  спешно собираться на фронт.  Знаменитый инженер при генеральских петлицах взял его в свою непосредственную команду. Что случилось с Карбышевым, известно. Олимову суждено было, часто под огнём, строить  оборонительные укрепления. Вскоре он добился перевода  в своё подразделение Искандера Тимурова, томившегося на востоке в ожидании вторжения японцев. Искандер не найдёт в себе той страсти к военно-инженерному искусству, что захватила  его  высокородного земляка. Но дисциплинированность ума, общие способности к учёбе, трудолюбие сделают его  хорошим помощником своего командира.  Правда, тот всё чаще стал использовать младшего товарища на переговорах с непреклонным начальством. Искандер умел убеждать и добивался, как правило, нужных командиру  результатов.

Достоин внимания в нашем повествовании случай, будто из приключенческого романа. В начале мая 1944 года прилетит из Москвы на фронт полковник Рихтер. Подавая  пакет из Генштаба подполковнику Олимову,  повторит своими словами секретное распоряжение, изложенное машинописным текстом: «Старший лейтенант Тимуров поступает в моё распоряжение. После выполнения спецзадания я возвращу его вам».  Уже на пути в Москву под гул авиационных моторов скупо откроется своему спутнику: «Вам предстоит опознать тело. Вернее, подтвердить имя покойника». – «В Москве?» - «Гораздо дальше». – «В Бухаре?» - «Нет, в Кабуле».

В столицу  дружественного королевства Афганистан советских офицеров, переодетых в штатское платье, с паспортами работников торговой миссии доставят  транспортным самолётом.  Автомобиль торгпредства, покинув аэродром, попетляв замысловато по окраинным улочкам Кабула, выберется в сумерках на  знакомую Искандеру дорогу. «Кала-и-Фату, - догадается  экс-казначей и спросит сидевшего за рулём Рихтера. – Алимхан умер?» - «В конце апреля». – «Своей смертью?» - «Да». – «Но почему он до сих пор не погребён? Это противоречит…» – «Настояли союзники». - «Он ещё не стар был вроде бы». -  «Тем не менее… Обжорство, переживания. От них почти ослеп. Знаете, за последние два года его буквально свалили с ног Сталинград,  поражения немцев на Северном Кавказе, потом Курская дуга. Очень надеялся Мангыт на Гитлера. К последнему эмиру Бухары с начала войны устремились все, кто желал вреда товарищу Сталину – недобитые басмачи, афганские клерикалы, немцы, турки, японцы и  другие. Надо ли говорить, что Мангыт приносил немало хлопот афганцам. Обе агентуры, прогерманская и  эмирская,  развернули было активную деятельность в Афганистане. Недавно с помощью королевских спецслужб и англичан мы её прихлопнули. Это стало третьим ударом для бухэмира, последним». – «Не кажется ли вам, Иван Карлович, что для опознания  надёжней был бы Олимов?»  Рихтер ответит не сразу: «Мы доверяем  Олимову. В СССР. Дома, среди своих,  он советский человек. Здесь, увидев мёртвое лицо отца, он станет… пусть на короткое время… сыном свергнутого монарха. Мы не можем рисковать. Приехали. Помните эти ворота?»

Глубокой ночью «свой человек» во дворце проведёт прибывших тайным ходом во внутреннюю мечеть, снимет покров с лица покойника. «Узнаёте?» - «Не сомневаюсь – Сейид Алимхан – последний эмир Бухары». – «Сегодня же подтвердите это письменно, распишетесь. Утром джаноза, то есть отпевание в кабульской мечети Шахи Душамшера. Любым способом нам необходимо проследить церемонию погребения».

…С изумлением будет наблюдать сторож кладбища Шухадои солихин, что значит Святых мучеников, за двумя неверными, одетыми в одинаковые чёрные пары, в чёрных шляпах.  Они приблизятся к мавзолею эмира Бухары  Алимхана и его любимой жены Назиры, постоят молча у входа в усыпальницу и войдут под синий купол.  Младший из неверных, лицом перс, вызвав жест неудовольствия старшего, явно белого человека, прочитает по памяти оят из Корана на арабском языке, потом, склонившись над треугольным камнем на свежей могиле последнего из правивших Мангытов,  на чистом фарси произнесёт вырезанные поэтические строки:
"Амири беватан зору хакир аст
Гадо гар дар ватан мирад – амир аст"
Это поэтическое сравнение эмира и нищего появилось  много лет назад под пером высокородного изгнанника в зелёной долине Чардех.

Уже по дороге домой, в Москву  Искандер признался Рихтеру: «Я его простил… Только вчера, в мавзолее».


Примечания:

**Событие не вымышлено.
***Подлинный текст клятвы.
****Описанное  ниже отвечает действительности (с учётом художественных дополнений).