ГЛАВА 24
ВСЕ СРАЗУ И СЕЙЧАС!
Михаил Григорьевич Заянчицкий с Павлом Ивановичем Соловьевым и так редко встречались в силу своей занятости, несмотря на то, что Патрусевск был в двухстах верстах от Москвы, а теперь, во время войны, в связи со всеми трудностями семнад-цатого, в том числе и транспортными, уже почти четыре года как последний раз виделись. Заянчицкий, кроме своей работы доцентом в университете и кадетских партийных обязанностей, входил в продовольственный комитет Москвы, а Соловьев был настолько загружен работой в своем губернском присутственном месте, что и обычный
прием гостей они с женой уже давно не проводили, не говоря о поездках в столицы.
Но вот командировали Павла Ивановича в Москву на неделю по вопросам его ведомства, и он навестил Заянчицких, которые и слышать ничего не хотели о гостинице, в которой поначалу остановился тот. Тем более что квартира была на летнее время наполовину пуста — дети: Кирилл, Лидия и Николай жили в пору каникул на даче в Михайловке. Там же обитал и знакомый уже нам Николай Иннокентьевич Земсков, приехавший в первопрестольную по своим писательским делам и, как всегда в подобных случаях, остановившийся у своей двоюродной сестры, Марии Павловны.
В субботу вечером, как водится, чета Заянчицких, прихватив с собой Соловьева, отправились в Михайловку.
Стояла середина лета во всей своей зрелой красе, все в при-роде находилось в томлении, жизненные соки питали уже не только сами растения, но и многочисленные плоды, радующие глаз, вкус и обоняние, готовые дать в подобающее время семена будущей жизни. Все вокруг дышало утверждающей силой бытия, в котором даже умирание было частью этой вечной жизненной гармонии. И в этом бытии, казалось, не было места ничему дисгармоничному, злому, ничему бес-смысленному, как, например, преждевременная и насиль-ственная смерть. А ведь за две-три сотни километров от-сюда люди «сеяли семена» иные — стреляли друг в друга из пушек, пулеметов, ружей, травили газом. Шла война, бойня, которая не оправдывалась никакими объяснениями и соображениями: ни политическими, ни экономическими, ни национальными. Гибли и калечились миллионы человеческих тел, жизней, судеб, а вместе с ними гибла и травилась природа. Та самая природа, которая давала и дает человеку все необходимое для жизни, а значит и самое жизнь.
Подъезжая к деревне, наши дачники видели отдыхающих людей, наслаждающихся этой летней природной идиллией. Но такова суть военного времени — о чем бы ни гово-рилось и ни думалось, все возвращается к теме войны. Вот и сейчас представилось, что и там, в немецких землях, люди вот так же наслаждаются земной красой, земными благами, в то время, как их дети и внуки разрушают не только эту красоту, но и венец творения — человеческую жизнь. А ради чего и кого?!..
Когда путники добрались до дачи, их встретила веселая молодежь и аппетитные запахи приготовленного обеда. В саду, в тенистой его части стоял большой покрытый скатертью стол, на котором стоял в вазе огромный букет роз всех цветов и оттен-ков.
Умывшись и немного отдохнув с дороги, Михаил Григорьевич с супругой Марией Павловной и Павел Иванович присоединились к Земскову, детям, горничной и старой няне Агрипине Тимофеевне, которые уже сидели за столом и с нетерпением ожидали приехавших, чтобы узнать все московские и российские новости, и, прежде всего, новости с фронта.
Обед, как и принято в культурном обществе, прошел в легком общении. Лишь сведения с фронта, словно невесть откуда взявшаяся в ясный солнечный день и заслонившая солнце туча, на некоторое время сделали пасмурным настроение собрав-шихся. Но через некоторое время молодость, которая говорила: война? кровь? смерть? — это все где-то там, далеко, так далеко, что и нереально вовсе, совсем не в этой, а может, и вообще в другой какой-то жизни, с которой мы имеем только косвенное соотношение, брала свое, и восстановилась ясная безмятежная погода в молодых, а вместе с ними в некоторых и не очень молодых, душах, и возобладало веселое настроение.
Только Земсков с Соловьевым да разве что старая няня посерьезнели и не оставляли этого настроения после разговоров о войне. Видя это, хозяйка, Мария Павловна, после обеда предложила мужчинам пройти в беседку и поговорить, как она выразилась, на мужские темы.
Беседка находилась в тихом живописном уголке сада. Ми-хаил Григорьевич, захвативший с собой пару бутылок легкого десертного вина и пачку сигар, убрал из беседки все лишнее, оставленное здесь детьми и женщинами, и быстро устроил нечто похожее на маленький мужской клуб.
— Хорошая погода стоит, господа…— начал Заянчицкий.
— И такая же, наверное, сейчас на передовой…— не мог отойти от темы войны Земсков.
— Безусловно, такая, а на Украйне, на австро-венгерском, и еще лучше будет,— поддержал Павел Иванович.
— Вот вы все война-война,— Михаил Григорьевич наполнил бокалы и предложил их собеседникам.— А ведь она лишь на время оттянула политический взрыв, ибо к лету 1914-го об-щественный кризис был в апогее. Вот сейчас на дворе, как говорится,16-й, и положение вновь резко обострилось, усилилось революционное движение.
— Думалось, что в годину внешней угрозы, когда на кон поставлена сама независимость, люди всех сословий, политических убеждений и национальных амбиций, как это всегда было в русской истории, соберутся вокруг идеи защиты отечества,— сказал Земсков, слегка пригубив вино.
— Где там!— поддержал его Соловьев.— Буржуазия вся в оппозиции, интеллигенция хочет устроить все на западный манер и прямо сейчас, в военное время. Все пар-тии, даже умеренные октябристы, требуют свобод и уже сегодня!..
— Но разве это хорошо, что царь отказался выполнять требования народа, проводить реформы, более того, распустил Думу?!— воскликнул Заянчицкий и залпом выпил бокал вина.
— Простите, милостивый государь, какие реформы во время войны, слыханное ли это дело?!
— Николай Иннокентьевич, так ведь кризис власти — кризис!— и он все усилива-ется с каждым годом! Система прогнила сверху донизу!..
— Так может он и кризис, что его целенаправленно создают…— начал Земсков, но Заянчицкий перебил.
— Вот, вот! Сейчас вы скажете о мировом за-а-аговоре!..
— Михаил Григорьевич, вы сами о нем сказали! Я же имею в виду не то, что требуется раскрывать и доказывать, а то, что находится на поверхности — заявления ведущих представителей буржуазии, настроения интеллигенции, действия политических партий…
— И ведь они обращаются не только к верховной власти, но и к народу! Причем работают с его самой активной частью — армией. Посмотрите, что творится на фронтах. Антивоенное настроение все больше охватывает солдат, и даже часть офицеров. В сознании солдат движение против войны и самодержавия переплелись и уже нераздельны!— с горечью произнес Соловьев.
— Господа, я удивляюсь, как можно не видеть очевидного! Прими царь требования народа, проведи реформы всей политической системы и экономические, дай свободы, и все само собой устроится, как нельзя лучше. Рынок сам отрегулирует все экономи-ческие отношения, парламент решит все насущные общественные и юридические вопро-сы, предприятия са-ми, исходя из прямой выгоды, произведут все необходимое и передовое для обороны, армия, составленная сплошь из добровольцев, с воодушев-лением пошедших на фронт защищать завоевания свободы, победоносно завершит войну!..
— Сударь, вы прямо сказочную картину нам рисуете!— перебил его Павел Иванович.
— Михаил Григорьевич, все это звучит действительно хорошо,— Николай Иннокен-тьевич встал и, стоя, продолжил:— Но скажите, милостивый государь, почему нельзя сейчас, прекратив все революционные действия, мобилизоваться всему народу, всем силам, всем прослойкам, обществам и партиям и победоносно завершить войну? А потом уж тихо и спокойно, когда будет полностью устранена внешняя угроза, заняться совместным и благодетельным общественным творчеством? Вы же и иже с вами призываете разрушать имеющееся и создавать новое в разгар войны, когда и положение на фронтах остается тяжелым и неопределенным! А то может получиться, как в шутке моего знакомого профессора медицины Петра Ивановича: «Больной пошел на поправку. Но не дошел…»
— Шутки шутками, но поймите, что если самодержавие и весь уклад нашей жизни, начиная от прав, свобод и земли и кончая экономикой, привел к поражению в русско-японской войне, к революции 1905 года, а после в течение десяти лет ничего не было реформировано, то где гарантии, что и эта война не завершится поражением, навязыванием России невыгодных, а может быть, и кабальных условий, не говоря уже о потере территорий, и вновь никаких реформ проведено не будет?
— Уважаемый Михаил Григорьевич, остановитесь на мину-ту и посмотрите как бы со стороны на то, что вы предлага-ете,— продолжал Земсков.— Идет 17-й год, уже три года, как враг стремится разрушить нашу страну извне, направляя
на это все свои силы, ресурсы, экономическую мощь. И в это же самое время, исходя, мы верим, из благих намерений, вы и ваши единомышленники хотите разрушить существующее устроение, согласен, несовершенное во многих отношениях, при этом, только теоретически доказывая и на словах обе-щая, что будет создано нечто другое и совершенное, которое сразу и во всех аспектах разрешит все вопросы нашей российской жизни, и одновременно будет одержана победа в войне. Таким образом, нетрудно увидеть со стороны два одновременных действия — разрушение извне и изнутри!
— Вы хотите сказать, что я и все мы, кто ратует за пе-ремены,— союзники Германии и Австро-Венгрии?— как-то очень тихо спросил Заянчицкий.
— Нет, Михаил Григорьевич, нет, просто те, кто хочет производить кардинальные изменения в стране во время кро-вопролитной и изнуряющей войны, похожи, не напрямую, нет, Боже упаси, на людей, кто поневоле действует в том же направлении, что и противник…
— При этом ни я, ни Николай Иннокентьевич, не отрицаем необходимость постепенных последовательных и выверенных реформ в мирное время при одновременном укреплении традиционной для страны власти. Так?— обратился Павел Иванович к Земскову.
— Совершенно верно!— подтвердил тот и, повернувшись к Заянчицкому, предложил.— А не выпить ли нам мировую?
— Мировую войну или революцию, о которой твердят большевики?— хмыкнул Заянчицкий.
— Если бы можно было таким образом закончить эту войну и не допустить револю-цию — «не при нашем доме бу-дет сказано!»,— то я со всем моим удовольствием!— в ответ пошутил Земсков.
Со стороны дома раздался громкий смех. За ним зазвучали перебивающие друг друга голоса и снова смех. К беседке под-бежала раскрасневшаяся Лида, а за ней Коля.
— Пап! Ну что он,— она кивнула в сторону брата,— все меня Виталием дразнит? Какие мы с ним жених и невеста?
— Жених, жених, а кто же еще?!— подшучивал над сестрой Николай.
— Хватит вам, «первоклашки»,— смеясь, подошел Кирилл.
— Ладно тебе, зазнайка-выпускник!— капризно, как бы обижаясь, но в то же время с той интонацией в голосе, которая всегда выдает глубокую симпатию, произнесла Лидия.
— И впрямь, дети малые,— улыбнулся Земсков.
Молодые убежали в глубину сада, и уже оттуда доносились их возгласы и смех. Они, беззаботно веселясь, отдыхали от учебы, от экзаменов, от реалий военного времени, которые чувствовались и здесь, вдали от фронта, впрочем, как и во всей стране.
Вдруг прозвучал дальний одиночный выстрел, затем второй, третий… На фоне разговора о войне и революции они заставили собеседников слегка вздрогнуть.
— Сосед со товарищи уток стреляют,— прокомментировал Михаил Григорьевич.
© Шафран Яков Наумович, 2015