ОТЕЦ. Продолжение рассказа Этыка

               
   Мой отец Василий Дмитриевич Храмов не сибирского происхождения, расейский. Родился он в 1916 году в  Татарии. Семья была большая с шестью детьми. Отец его Дмитрий Васильевич был первым председателем колхоза, а папа первым и единственным пионером в деревне, он ходил в отряд в соседнее село.
   Дед наш Дмитрий Васильевич участвовал в знаменитом « расстрельном» съезде компартии. Ареста избежал благодаря случайности: кто-то донес, что он сидел на гулянке рядом с попом и за это был исключен из партии. А сажали и расстреливали только коммунистов.
   Бабушка Прасковья Андреевна – мать папы, была простой неграмотной крестьянкой. Потом выучилась грамоте в ликбезе.  У папы было два брата и три сестры. Оба брата погибли на войне. Сам он на войну не попал из-за болезни и отслужил в армии в тылу 7 лет. Это было в Иркутске.
   В Сибирь он приехал по велению сердца с несколькими друзьями. Они вместе окончили техническое училище. Папа получил профессию механика. Сначала он работал лесном  хозяйстве, позднее окончил заочно техникум и стал специалистом по горному оборудованию. С мамой он познакомился в леспромхозе под Улан-Удэ. Они поженились в 1934.
   Старшая дочь Эмма родилась в 1936 году в столице Бурятии. В следующие  4 года было еще четверо детей - мальчик Вова и тройня – девочки, но они не выжили. Вторая дочь Нина родилась в страшном 1942, я в 45, почти в день Победы. Обе в Иркутске. Меня сначала хотели назвать Виктория, но мама по дороге в ЗАГС передумала и назвала своим именем Анна.
    Потом она рассказала, что есть такое поверье: если последнюю дочь назвать именем матери, следующим  будет сын. Сбылось. Сыновей родилось подряд трое. Уже в Забайкалье в городе Балей-золото Читинской области.в 1948 Александр, Затем на забайкальском руднике Этыка Балейского района в 50г. Михаил, в 54 г.  Владимир. Старших назвали в честь великих русских полководцев.  Младшего понятно почему, но мы думаем, что это в память умершего годовалого сына. Он был необычайно красивым ребенком. Мама сильно о нем горевала. Есть фотография: на ней мама у маленького гробика, рядом старшая дочь.  Дальше в 1955 г. были снова девочки- двойняшки – Татьяна и Наталья. Всего 8 детей. Последние четверо у нас Забайкальского происхождения. Отец работал на руднике главным механиком, то есть, мы были детьми начальника. А уехали мы из Иркутска в далекое Забайкалье из-за меня. В девять месяцев я заболела полиомиелитом, руки и ноги были парализованы. Знаменитый иркутский профессор Ходос посоветовал сменить климат, и мы отправились на забайкальские рудники в места ссылки декабристов.
   Профессор оказался прав – у меня наступило значительное улучшение. Сначала я подняла к руку к лампочке,  когда отец держал меня на руках, ходить  начала в 3 года. Мама наблюдала, как это получилось. У нас были куры, которые свободно гуляли по двору. Одна из них – хохлатка подошла близко ко мне, а я стояла, держась за крыльцо, и вдруг сделала шаг. Курица отошла подальше, я еще раз шагнула. Мама часто об этом рассказывала со слезами. Она уже не надеялась на мое выздоровление. Позже призналась нам, что думала – лучше бы я умерла. Но я поправилась, бегала, прыгала на скакалке. Только на турнике подтянуться не могла. Зато много рисовала. Лет в 11 меня возили в детский санаторий, и там я увидела, как мне страшно повезло – другие дети ходили на костылях, часто одна рука вовсе не действовала. Так что я выглядела вполне здоровой. Профессор Ходос, когда  меня четырехлетнюю привезли в Иркутск показать ему, сказал маме:«Вы совершили подвиг».
    Но вернусь к отцу. Считаю, что он был талантливым человеком. У него было много рационализаторских предложений и даже изобретение, которое какой-то ловкий человек выдал за свое. Он мог неплохо рисовать, пел приятным голосом и умел играть на балалайке. На поселковых концертах читал стихи и прозу. Помню, как он разучивал отрывок из Шолохова про мужика, который наблюдает, как его обиженная жена пытается повеситься.
   Мы, ребятишки, с ужасом слушали его за закрытой дверью, принимали все всерьез.  Очень он любил читать «Василия Теркина». Это было в 50 х годах. Папа очень строго нас воспитывал. Стоило маме пригрозить: «Вот скажу отцу!» - мы мгновенно прекращали свои проделки. Но мальчишки время от времени выпрягались, например, выбродятся в грязи, - тогда получали ремнем, переодеться-то было не во что. Позднее он серьезно разговаривал с ними, внушал, убеждал. Парни наши ценили его мудрость и очень уважали.
   На день его шестидесятилетнего юбилея я написала «поэму», где есть такие строчки: Я думаю, что согласится моя ближайшая родня - Была для нас с отцом беседа полезней всякого ремня.
   Старшие сестры тоже получали иногда ремешком. Меня никогда не трогали, жалели, только ставили в угол. Мое увлечение рисованием поощрялось. Я часто после ужина сидела на кухне вместе с папой, который занимался с документами. Когда я засыпала, положив голову на рисунок, он относил меня на кровать.
     Отец был на руднике бессменным парторгом. И, можно сказать, батюшкой одновременно. Он не был верующим, но в поселке исполнял именно эту роль: стыдил пьяниц-мужей, если жена накануне прибегала с жалобой. С ним приходили посоветоваться, изливали душу.
  Однажды старик, который был партизаном в Гражданскую войну, плохо слышащий из-за контузии и со слезящимися глазами, попросил отца помочь с пенсией, которую он никак не мог оформить. Он часто приходил к нам, забывая, что уже был и снова рассказывал о своих делах. Отец занимался этим, но скоро не получалось, надо было собирать какие-то справки.
   Наконец старик получил пенсию и пришел к нам с бутылкой красного. Мама усадила его за стол, подала нехитрую закуску. Папа немного выпил. Я не сказала, что он не выпивал, это случалось крайне редко, но старого партизана уважил. Старик расчувствовался, стал вспоминать о Гражданской,  даже запел дребезжащим голосом. Песня «По долинам и по взгорьям» - это о нем и его товарищах. Старика этого обижали  поселковые оторвы – дети часто безжалостны к больным людям. Они подкрадывались сзади к идущему по улице старику и громко орали. Он пугался и замахивался на них палкой. Мучители с хохотом разбегались. Каюсь, мне тоже было смешно на это смотреть. После того, как отец помог ему, мы всячески старались оградить старика от издевательств, рассказывали, каким он был героем-партизаном. Постепенно от него отстали, думаю не без вмешательства отца, он, видимо, поговорил с родителями.
   В середине 50 х стало известно, что рудник закрывают, хотя еще долго можно было добывать олово. Несколько лет в окрестностях Этыки стояла московская экспедиция, которая обнаружила в нашей местности уран. Нас переводили на рудник  Акатуй. Это, где сидел в тюрьме декабрист Лунин, умнейший человек, потому и опасен он был для власти. Акатуйская тюрьма была самой страшной в Сибири, там был свинцовый рудник. Лунина очень уважали местные жители. Я видела там на сопке его ухоженную могилу.
   Тюрьму, полуразрушенную, тоже видела. Там сохраняли одну стену, наверху которой была кровь. Мне рассказали, что это кровь знаменитого вора Ланцова, который пытался убежать из этой страшной тюрьмы. Беглеца подстрелили, когда он перелезал через стену. Из камеры он выбрался через печь. Ланцов тщательно подготовил  побег, все предусмотрел. В песне про него это подробно описывается. Конечно же, он стал народным героем. А пятно крови постоянно подкрашивали даже в советское время. Жители Сибири всегда сочувствовали каторжникам и помогали им. У многих коренных сибиряков предками были каторжники, например, семья нашей матери. И в советское время многие отбывшие в Гулаге оставались жить в Сибири.
   Как поется в песне «Священный Байкал» : «Хлебом кормили крестьянки меня, парни снабжали махоркой». Женщины в поселениях на ночь оставляли за воротами хлеб и молоко, чтобы беглый каторжник не залез к ним в дом и не натворил беды. Стража, настигнув сбежавшего, сразу стреляла.
   Еще одна песня о красивой молодой каторжанке. Это воспоминание ямщика: «Вдруг казачий  разъезд перерезал нам путь, тройка резвая вкопана встала. Кто-то выстрелил вдруг прямо девушке в грудь, и она, как цветочек, завяла. Перед смертью она признавалася мне: «От жандармов я нынче бежала, но злодейка-судьба здесь настигла меня…» - И навеки она замолчала».  Конечно, в Сибири были популярны каторжные песни. Отец знал песню о Ланцове и часто пел ее по нашей просьбе.               
  О том, как из нас воспитывали читающих людей разговор особый.  Это заслуга отца. В 50 е годы он сумел наладить подписку книг через Читинский книготорг. Познакомился с женщиной, работающей там, и она предлагала нам подписки на выходящие издания. В те годы стали печатать много художественной и другой литературы. У нас в доме часто появлялись новые книги, на которые мы немедленно занимали очередь.
     Однажды я первой сумела захватить очередной том Майн Рида с романами «Белый вождь» и «Прекрасная квартеронка» и прочитала  его за шесть часов, не сходя с места на полу. А сестра Нина торопила меня и часто ревниво заглядывала в комнату.  Я не могла оставить чтение – она сразу бы забрала книгу. Победило мое невероятное упрямство, а книга была настолько интересной, что я вытерпела даже голод и жажду.
   В нашей библиотеке была подписка на приложение к журналу «Огонек», Детская энциклопедия, Всемирная история, издания русских и зарубежных писателей. Журналов мы выписывали кучу – около 15, от «Мурзилки» до «Знание-сила», для мамы «Работница» и «Здоровье». Еще были, конечно, «Огонек» и папины партийные журналы. То есть, мы получали почти все, что выходило в то время плюс газеты для разного возраста. Прочитывали мы все.
  Когда отец купил отличное трофейное ружье-трехстволку «Зауэр», он выписал журнал «Охота и охотничье хозяйство». Мы тогда узнали, как он хорошо стреляет. В лесах наших водилось много рябчиков, и без добычи охотник не возвращался. У него и напарник нашелся – сосед Куликов, тоже умелый стрелок. Тогда все, что мы выписывали, стоило недорого. Например, книга 2- 3рубля. А после денежной реформы денег в 1961 г.  -  20-30 копеек.
  Отец наш прожил 82 года, ушел из жизни в 1998. Работал он, пока мог двигаться и был бодрым. Однажды, работая в пионерском лагере сторожем, он сумел догнать цыганенка, который украл что-то у пионера, и прочитал ему мораль.
 Когда пришла печальная телеграмма, я жила в Твери и не смогла приехать на похороны в Иркутск, денег на самолет не было. Время было тяжелейшее – у народа не было ни денег, ни еды, всего, что было нужно для жизни. Только через несколько лет я побывала на его могиле.