ЕДИНОЖДЫ ПРЕДАВШИЙ
(глава из романа)
В октябре 1947 года Алексею Коржу исполнилось двадцать семь лет и он занял пост председателя горисполкома. В отличие от предшественника-фронтовика, не очень грамотного и грубоватого, Алексей был образован, имел диплом инженера, у него был жесткий и волевой характер, резкий командный голос, он был умен, ловок и умел так высказать свое особое мнение, что оно никогда не противоречило мнению высшего начальства.
Еще в школе его считали хорошим и подающим надежды учеником в области физики и математики, он старался это впечатление поддерживать, но его манила и больше всего привлекала общественная деятельность. И даже не столько сама эта деятельность, сколько власть над людьми, которую она могла дать.
В пионерском лагере, куда летом 1931 года Лёшу отправили родители, он вскоре стал лидером - вначале в своей палате, где кроме него находилось еще пять мальчиков из разных городских школ, а потом в отряде. Эти мальчики, соседи по палате, знали друг друга и раньше, еще до лагеря. А он был чужой, из особой, считавшейся лучшей в городе школы, в которой учились дети городского начальства, высших военных, известных врачей, адвокатов и ученых. Они жили в хороших квартирах в центре города, почти у всех в семьях были няни или домработницы, у некоторых отцовские служебные машины, и на лето они обычно уезжали в Крым, Одессу или Сочи. А эти мальчики, соседи Лёши по палате, жили в тесных коммунальных квартирах или на городских окраинах с немощеными, плохо освещенными ночными улицами, некоторые в рабочих общежитиях с удобствами на улице, там были теснота, постоянные кухонные скандалы и нередко пьяные драки. Они ненавидели учеников школы, в которой учился Лёша, считали их зазнайками и барчуками, при встречах в парках или на пляже завязывали с ними драки или презрительно насмехались. В их душах еще жили генетические чувства зависти к богатым и успешным. Те чувства, которые в 1917 году привели к Октябрьскому перевороту и еще не исчезли из сознания поколения пролетариев 1930-х годов.
Лёша это ощущал. Это была атмосфера недоброжелательства, зависти и плохо скрываемой ненависти. Именно тогда у него появилось жгучее желание выделиться, доказать им свое превосходство, подтвердить законное лидерство.
Так это и произошло. Вечерами после отбоя, когда дневная жизнь лагеря замирала, в палатах выключали свет и укладывались спать, в темноте начинались разговоры и рассказы. Рассказы были самые разные - про смельчаков и героев, грабящих и убивающих жадных и богатых, а потом раздающих отнятое бедным, иногда про благородных чекистов и вредителей-шпионов, часто про воскресших покойников, вампиров и колдунов. Это были пересказы народных легенд, примитивные и дополненные злой фантазией рассказчика.
Лёша слушал, но молчал. Он обдумывал. Так прошло несколько первых дней. И в один из вечеров он заговорил и предложил послушать и его рассказ.. Никто в палате этого не ждал и к его предложению отнеслись с недоверием и насмешкой. «Ну что ж, - презрительно сказал Сенька, староста палаты, хулиган и сквернослов. - Давай жми, послушаем, что ты знаешь!» - «Хорошо, - сказал Лёша. - Тогда слушайте». И он начал. Уже через полчаса его соседи осознали свою необразованность. Пожалуй, тогда он впервые ощутил сладость власти над другими. С этого вечера эти мальчишки с нетерпением ждали наступления темноты, чтобы услышать продолжение волнующих событий - о Жане Вальжане, маленьком мангусте Рикки-Тиви-Тави или Шерлоке Холмсе. И если кто-нибудь пытался его прервать, остальные с негодованием набрасывались на него. Но Лёша и сам знал, когда прервать рассказ. Никто его этому не учил, но делал это он мастерски, обрывая рассказ на самом волнующем месте. А на нетерпеливые просьбы рассказать, что же было дальше, лениво отвечал: «Забыл, нужно припомнить, расскажу завтра».» - и вполне удовлетворенный, спокойно усыпал.
Так он стал лидером - вначале в своей палате, а потом и в отряде.
Позже, в школе он тоже лидировал - вначале в пионерском отряде, а позже, в восьмом классе, в школьном комитете комсомола. Он был неизменным старостой класса, редактором школьной стенной газеты, непререкаемым арбитром в иногда возникающих в классе спорах или недоразумениях и, что немаловажно, нравился девочкам. Всё у него шло гладко - и с учебой, и с общественными делами. Учителя его любили, директор школы по-отечески похлопывал по плечу при встрече в коридоре и были хорошие товарищи и даже друзья.
А летом 1936-го всё рухнуло. Ночью в их квартире до самого утра шел обыск и был арестован отец. Это была страшная ночь. Обняв Лёшу, с застывшим каменным лицом сидела мать, кто-то о чем-то её спрашивал и она, не поднимая глаз, односложно глухо отвечала. Жизнь вмиг переломилась на две части - до и после ареста отца. Для Лёши это была трагедия. Отца он любил, хотя в его глазах он был слабым человеком и в спорах с матерью, властной и шумной, всегда ей уступал, подчинялся. Иногда Лёша недоумевал - как мог отец, известный в городе адвокат, выигравший столько сложных и запутанных дел, быть таким слабым и неуверенным у себя дома. Даже с ним, сыном, отец не мог проявлять настойчивость и часто в спорах уступал и ему. С матерью же всё обстояло наоборот - именно она диктовала свою волю мужу и ему. Как видно, это от неё Лёша унаследовал тягу к власти, сладкому ощущению силы, превосходства над другими.
Начался новый учебный год. Но теперь всё изменилось. Директор школы, прежде всегда добрый и улыбающийся, стал сухим и строгим. Из школьного бюро комсомола Алексея вывели, а кое-кто из прежних товарищей стал открыто его избегать. В один из этих сентябрьских дней на большой перемене Алексея вызвал к себе парторг школы, учитель истории Богачёв. Никого кроме них в учительской не было.
- Садись, Алексей, нам нужно серьезно поговорить, - сказал он и пристально посмотрел в глаза Лёше. - Ты комсомолец и сам всё хорошо понимаешь. Послезавтра в нашей школе состоится митинг. В августе, как ты знаешь, в Москве прошел процесс троцкистско-зиновьевского объединенного центра. И мы должны выразить к этому свое отношение. Но сейчас я не об этом. Я о тебе. То, что я тебе скажу, нелегко. Но ты сразу не отвечай, подумай. - Он помолчал. - Я хочу, чтобы ты выступил на этом собрании. Но не просто так, а сделал заявление. О том, что если твой отец арестован органами НКВД, то, значит, он враг народа. И отныне ты его не считаешь своим отцом. - Богачёв сделал паузу, внимательно всмотрелся в побледневшее лицо Лёши и продолжил. - В этом случае на тебя не ляжет тень его преступлений, мы снова введем тебя в состав комитета и никаких сложностей в дальнейшей жизни у тебя не будет. Посоветуйся с мамой, убеди её. И завтра утром дай мне ответ. А сейчас иди.
Лёша поднялся. Дрожали колени, колотилось сердце и заболела голова. Не прощаясь, он пошел к двери. С уроков он отпросился и ушел домой. Что делать? Как поступить?Выступить на собрании, предать отца? А если он откажется и не выступит, что тогда? Тень преступлений отца ляжет на тебя, сказал Богачёв. И пусть к успеху в дальнейшей жизни будет ему перекрыт? Так как быть, что решить?
Мать молча выслушала его. Она работала в больнице и у неё тоже уже начались неприятности.
- Нас загнали в угол, - жестко сказала она. - Выбора у нас нет. Выступай. Отец, надеюсь, простит тебя, если вернется. И еще. Я решила, что весной после экзаменов мы с тобою уедем к моей сестре в большой город на Украине. Она живет одна, у неё большая квартира, с нею мы уже списались. Там нас никто не знает, и там мы начнем новую жизнь.
Спал в эту ночь Алексей плохо. И. обдумав, на школьном митинге выступил. И произнес слова, продиктованные ему Богачёвым. В первые минуты он испытывал спазм в горле и даже стыд, но затем привычка к громким словам и шаблонным фразам взяла свое, выступление он закончил на высокой патриотической ноте и увидел одобряющие глаза Богачёва. Это его взбодрило и настроение улучшилось. Но в глубине души он знал, что струсил и отца предал.
Дома мать его одобрила, но облегчения это ему не принесло. Он молча кивнул, лег и попытался тяжкие мысли выбросить из головы. Но ничего не получалось. Он знал рубаи Омара Хайяма: «Гони предавшего однажды. Предавший раз, предаст и дважды». Раньше это были просто красивые и мудрые слова. Теперь это относилось к нему. Значит, он сможет и дважды. Он это понял. Он струсил. Это произошло. Конечно, об этом можно забыть, не думать, но убрать из прошлого уже нельзя. Оно было. И, значит, рубаи Омара Хайяма - просто красивые слова. а жизнь совсем другое. Всё в жизни фальшь. И нужно жить как удобно и выгодно, без ненужных колебаний.
Летом 1937 года они с мамой переехали в большой украинский город. От отца никаких сведений не было и узнать о нем не удалось. Выданный Алексею год назад паспорт и все документы у него в пути якобы украли - так ему посоветовала говорить мать, метрики тоже не оказалось. Заполняя анкету на получение нового паспорта, Алексей фамилию сократил: вместо Коржевского написал Корж. Школьных документов не было, но собеседование с учителями он прошел на отлично. И был принят в десятый класс.
Весной 1938 года Алексей Александрович Корж окончил десятилетку и получил аттестат отличника с правом поступления в ВУЗ без вступительных экзаменов. Осенью того же года он стал студентом строительного института. Отвечая на вопросы об отце, кратко отвечал - умер в 1936 году.
В июне 1941 года началась война. Алексей заканчивал третий курс и был членом институтского комитета комсомола. Приказом Государственного комитета обороны недоучившиеся студенты четвертого и пятого курсов были срочно выпущены с дипломами инженеров-строителей и тут же взяты в армию - в саперные и понтонные подразделения, а студентам третьего курса срок обучения продлили до сентября - с предстоящей выдачей дипломов и им.
Но в начале сентябре началась подготовка к срочной эвакуации тракторного завода в небольшой городок на Урале. На этом заводе, подлежащем перепрофилированию на выпуск танков, Алексей проходил практику. В связи с приближением фронта сроки эвакуации были очень сжатые, но еще жестче были сроки ввода в эксплуатацию цехов по сборке танков уже на новом месте.
Директор института созвал совещание, на котором сообщил о поручении обкома партии срочно создать бригаду из двадцати крепких студентов-третьекурсников в помощь заводу для разворачивания и организации на месте строительства сборочного танкового цеха. В составе этой бригады был Алексей Корж.
К этому времени уже начались массированные налеты на город немецкой авиации, но невзирая на это днем и ночью шли демонтаж и погрузка на платформы спецсоставов оборудования цехов. Теперь Алексей круглые сутки находился на заводе, лишь изредка ненадолго забегая домой, чтобы перед отьездом повидаться с матерью. Она, как и семьи прочих отобранных в бригаду студентов, пока оставалась в городе и предполагала приехать позже, после получения разрешения на эвакуацию - эваколиста.
Шли уже первые числа октября, когда эшелоны прибыли на место, где полным ходом велись работы по рытью огромного котлована под фундаменты танкосборочного цеха. Уже две недели, как температура наружного воздуха снизилась до отрицательных значений и выпал снег. Строительной техники не хватало, земляные работы велись вручную и в мерзлом грунте продвигались слишком медленно. Это грозило срывом графика начала монтажных работ и общего срока ввода цеха в эксплуатацию. А на железнодорожных путях накапливались и стояли под разгрузкой эшелоны с поставленным от военного союзника США броневым листом для выпуска танков.
От матери Алексей не имел никаких сведений. В конце сентября город было оставлен Красной армией и общее положение на фронте стало неутешительным - железный каток немецкой армии двигался быстро и неудержимо, большая часть Украины, вся Белоруссия и Прибалтика уже были в руках немцев, Ленинград оказался в огненном кольце, а от Смоленска до Москвы оставалось около двухсот километров. Значит, мать осталась в оккупации. Это было плохо, так как все там находящиеся попадали под подозрение органов НКВД. Поэтому, отвечая на пункты анкет о родителях, Алексей писал - умерли.
Теперь Алексей Корж возглавлял работы на участке котлована, где грунт был очень твердым, с гранитным щебнем и песком. Даже острые, как бритва, американские саперные лопаты входили в грунт лишь на полштыка. Дневной план, установленный графиком работ, не выполнялся. Землекопы, работая в две смены, выбивались из сил, но дневную норму не выполняли. Такое же положение сложилось и на других участках котлована.
На экстренном ночном совещании у директора завода кроме начальника строительства, прорабов и мастеров присутствовал хмурый человек в форме НКВД с двумя шпалами в малиновых петлицах. Пока шло обсуждение сложившегося положения и заслушивали объяснения прорабов, он молчал. Выступил он в конце, после всех.
- Сейчас в котловане работают двести человек - сто пятьдесят землекопов и пятьдесят подсобников. Работы идут в две смены - с восьми утра до двенадцати ночи, - он сделал паузу. - Значит, так. Прямо с завтрашнего утра у вас будет еще сто пятьдесят человек. И работы будете вести не в две, а в три смены. Третья смена будет ночная - с двенадцати ночи до восьми утра. - Он хмуро оглядел всех. - Так что до утра продумайте организацию и назначьте руководителей работ. И еще. До утра нужно сбить барак с нарами для новоприбывших. Доски подвезут через час. О посуде и организации питания позаботьтесь сами, кое-что мы подбросим. И самое последнее. Умерших или больных актировать только по номерам, без указания фамилий. И сразу подавать рапорт для возмещения убыли рабочих. Всем всё ясно?
Всем всё было ясно. До трех часов утра работал штаб строительства и распределялись обязанности. К утру новый график работ был готов. Уже в пять утра начали прибывать крытые машины с людьми и сопровождающей охраной с оружием и собаками. Было еще темно. Сразу всем новоприбывшим раздали ломы, носилки, тачки, распределили по бригадам, и мастера начали выводить людей на участки. А по периметру котлована на бровках были установлены прожектора, освещавшие котлован, рядом с ними расположились бойцы охраны с собаками. Все новоприбывшие были в одинаковых черных лагерных ватниках с нашитыми на спинах номерами в белом квадрате и в суконных шапках. Они были неотличимы и похожи друг на друга как близнецы. Под окрики и свистки бригадиров они торопливо пробегали по наклонным дощатым трапам и скрывались в котловане. Алексей наблюдал за распределением людей на своем участке, стоя у своей будки. Голова была тяжелой и клонило в сон. Всё шло по плану. Горели прожектора, шумели моторы машин, первые, уже нагруженные, уже отъезжали в клубах дыма и пара, слышались крики и свистки бригадиров.
Внезапно Алексей замер и перестал дышать. Вверх по трапу нагруженную землей тачку с трудом толкал человек. Сердце Алексея остановилось. Он узнал. Это был его отец. Он был очень худой, сгорбленный, с седой бородой, из коротковатых рукавов ватника были видны худые руки в рукавицах. Ему было лишь под пятьдесят, но сейчас это был дряхлый старик. Толкая перед собою тачку, он невольно на миг остановился и с мукой разогнулся. И Алексей разглядел номер на его спине - 14725. Тут же раздался грубый окрик охранника и отец, согнувшись, двинулся вверх. Он уже скрылся в темноте у шумящих машин, а Алексей всё еще стоял, замерев и слыша грохот пульсирующей в висках крови, не дыша и не в силах сделать шаг на ватных ногах. Как автомат он вошел в будку, захлопнул дверь и тяжело сел. Что делать? Подойти? Это можно сделать прямо сейчас. Но это будет означать конец его жизни, нынешней и будущей. Значит, не подойти? Быть рядом, на расстоянии десятка шагов, и не подойти? Видеть, как отец с мукой толкает тяжелую тачку, как грубой руганью его подгоняет конвоир? Знать, что в конце смены он, измученный и полуголодный, бессильно рухнет на дощатые нары промороженного барака и провалится в тяжкий каменный сон безвинного каторжника? Так что делать? Что?
Уже почти рассвело, а Алексей всё сидел, мучительно думая, колеблясь, ища решение, не зная, как поступить. Он слышал доносящиеся из котлована крики бригадиров и свистки охраны, лай собак, грохот тачек по трапу и пронзительный скрежет лебедок.
Взошло холодное солнце и погасли прожектора, а он все сидел.
В восемь утра он с усилием поднялся и вышел. Работа в котловане кипела. Вверх и вниз по прогибающимся трапам пробегали тачечники, мелькали лица и спины людей, глухо рычали моторы стоявших под загрузкой автомашин. Постояв, Алексей повернулся и тяжело побрел в санчасть. Там он сказал, что заболел, и знакомая медсестра дала ему отгул на сутки. Но днем он всё же вышел в котлован. Работала уже другая смена. Значит, подумал он, отец отдыхает. Это хорошо. Но он знал, что эта его мысль - самообман, лукавство. Решение он принял. Помочь отцу он не в силах и, значит, губить свою жизнь не намерен. Мысленно он увидел лицо матери - его решение она одобрила бы. Значит, это правильное решение. О рубаи Омара Хайяма он уже не вспоминал. Но помнил. И всё же это был правильный выбор, хотя цену себе он уже знал и сам. Он понял - никакие моральные соображения в дальнейшей жизни помехой быть ему не должны. Жизнь одна, и прожить ее нужно как можно успешнее. Без слюнтяйских колебаний.
С этого дня к котловану он старался не приближаться и о номере 14725 не вспоминать.
В начале ноября фундаменты были забетонированы, котлован засыпан и уже шел монтаж колонн и ферм покрытия. Большинства заключенных на стройке не было, а среди временно оставшихся номер 14725 отсутствовал.
Весной того же года Алексей Корж стал членом партии. Коммунистическая идея его никогда не привлекала. Это было нечто рассудочное, далекое от жизни. слащавая фантазия недоумков. Но это был трамплин. И не воспользоваться им было грешно. Только нужно было приложить усилия. Это он сумел. И вскоре стал заместителем начальника строительства цеха. Это была первая и очень важная ступенька,
У него в эти дни появилась подруга, ее звали Тамара. Она была киевлянкой, все её родные погибли в Бабьем Яру в сентябре 1941 года, а она училась в Московской консерватории и единственная из всей семьи уцелела. Она была красива, умна, талантлива и главное - любила Алексея. Вдвоем им было хорошо, но о своих родителях Алексей ей не рассказал.
В конце 1946 года он вернулся в свой город с назначением на должность и.о. главного ЕДИНОЖДЫинженера треста «Облстроймонтаж». Тамара приехала с ним. Но в отделе кадров Алексею дали понять, что отношения с Тамарой желательно прекратить, так как это может стать препятствием для дальнейшей его карьеры. Алексей намек понял. Это было непросто, но необходимо. Он себя преодолел. Вскоре его отношения с Тамарой стали прохладными, и после нового года он их разорвал. Но было еще одно, тоже очень неприятное. В этом городе жила его мать. Об этом никто не знал. Тот факт, что в годы войны она оставалась на оккупированной территории, бросало тень и на него, Алексея. Это был серьезный минус в его биографии. И о том, что сын в городе, она не знала. И не должна была знать. Из-за этого Алексей поселился в заводском общежитии для рабочих, а позже получил квартиру в доме для руководящих работников города и области. С матерью он уже никогда не виделся и жизнью её не интересовался. Единожды предавший, он предал еще трижды.