Повесть о повести. Часть 2

Валентин Левцов
                Москва.               

     К моему удивлению, в то время найти хорошую профессиональную машинистку оказалось делом достаточно сложным, так что приходилось напрягать всех своих знакомых и родственников.  Та женщина, которая согласилась на эту работу, сразу же назвала цену - по рублю за страницу.
     Я пришел к бабе Кате, и она по количеству слов в машинописной странице сделала простой подсчёт и ужаснулась, получалось гораздо больше чем сорок рублей. На самом деле в те времена, это были большие деньги.
     Сняв наличные в сберегательной кассе, я договорился с машинисткой о встрече в шесть часов вечера. Жила женщина в центре города. В то время транспорт ходил не регулярно, иногда приходилось долго ждать,  поэтому  на встречу поехал,  раньше. В тот день с автобусом мне как-то сразу повезло, я вышел на нужной остановке, когда до назначенной встречи было ещё больше часа. И  решил просто прогуляться по родным с детства улицам. Сразу же увидев недавно открывшийся магазин, который теперь занимал весь первый этаж знакомого мне старого четырёх этажного дома. Над входом висела вывеска «Скупка»…
    На этом месте моего повествования я задумался о том, как молодому современному человеку доходчиво  объяснить, что значило в те времена повсеместного дефицита это странное слово. И наконец, как мне кажется, нашел сравнение: в наше время все мы и молодые и старые по нескольку раз в день обязательно проходим мимо помойки… извините, я хотел сказать рядом с мусорными контейнерами. Где часто можно увидеть старые или просто ставшие ненужными вещи телевизоры, холодильники, диваны, кровати и т.д. И будьте уверены, что в то время всё это добро стояло бы в «скупке» и продавалось, причём за очень немалые деньги.
      В недавно отремонтированных помещениях вновь открывшегося магазина, ещё сильно пахло краской и олифой. Я долго ходил из одного отдела в другой среди старых вещей, когда моё внимание привлек красивый старый секретер из орехового дерева. На котором увидел большую, старую пишущую машинку «Москва» с заправленным чистым белым листом бумаги. В ту минуту  ещё не поняв, почему моё сердце забилось сильнее. Я подошел ближе и руки помимо воли потянулись к машинке, а все мои десять пальцев заняв средний ряд, привычно расположились над клавиатурой.  Оглянувшись по сторонам, я увидел, что рядом не было никого, и попробовал щёлкнуть указательными пальцами. Оказалось, чёрные буквы, ярко отпечатавшиеся на бумаге, как и положено, для каждой руки были на своих местах.  Сначала неуверенно, потом немного быстрее я застучал клавиатурой и в этот момент с удивлением  понял, что оказываться умею печатать на пишущей машинке.  Ведь когда-то давно в армии меня научили работать на старт-стопном телеграфном аппарате слепым методом, со скоростью больше двухсот знаков в минуту. А расположение букв, кроме одной оказалось общим и для простой пишущей машинки. Дальше я уже не мог остановиться и, не замечая ничего вокруг тут-же стоя перед секретером, стал увлечённо осваивать простые по сравнению с армейским телеграфным аппаратом функции механической пишущей  машинки. А потом печатать  то, что почему-то в эту минуту пришло мне в голову – это были мои же наивные стихи в подражание Есенину.
               
                Зимою осенняя дышит земля,
                Не слышен ни крик журавлиный,
                Ни милая песня дрозда.
                Пустуют грачиные гнёзда,
                Пустует хатёнка скворца.
                Лишь серый земляк воробишка,
                Нахохлившись, ждет холода.
                Да, чёрная ведьма-ворона,
                Который уж год подряд,
                Сидя на сухой тополине,
                Колдует для нас снегопад.
                И чувствуешь воздух холодный,
                И серое тучи тряпьё,
                И то, что зима на пороге,
                Стучит в ледяное окно.

    - Эээ… Как ты это делищ когда совсем не смотрищ на букви? – Наконец вернул меня на землю незнакомый голос. Повернувшись, я увидел, что вокруг уже собрались несколько человек, которые с интересом наблюдали,  как я не глядя на клавиши, работаю на пишущей машинке. А рядом стоял маленький седой армянин  с громадным шнобелем. И я, взглянув на него, сразу понял, что имею дело с продавцом скупки.
     Дело в том, что в те времена почти все «тёплые» места были заняты лицами кавказской национальности. Они работали в пивных, ресторанах, торговали квасом и газированной водой на улицах, в общем, везде, где можно недолить, не доложить или обсчитать. А  место продавца в скупке вообще было очень престижно и стоило очень дорого, поскольку давало возможность для широкого «творческого» процесса. Один из приёмов которого мне тут-же продемонстрировал  шнобель. Когда я заика, со стажем стараясь разговаривать, односложно спросил - сколько стоит? - Шнобель ухмыльнулся.
- Отдэльно не продается, толька в нагрузку вместэ со шкафом – нежно с любовью погладил рукой ореховую поверхность секретера продавец.
- Шкаф к машинке?! – удивился я. Это вызвало смех стоявших вокруг людей. Армянин оглянулся на посетителей, и на его лице появилась саркастическая улыбка.
- Эээ… й какой глюпый шкаф балшой, а машинка такой маленький.
- Машинка к шкафу – наконец догадался я.
- О… ес, ес – вытянув указательный палец правой руки, вверх решил блеснуть знанием английского языка шнобель, при этом утвердительно кивая головой.
- Ес, ес – О.Б.Х.С. – Тут-же передразнил я его как Хмырь Косого из фильма «Джентльмены удачи». Однако если судить по тому как, изменившись, погрустнело выражение лица продавца последнее моё слово, по-видимому, вызвало в его душе какие-то очень нехорошие воспоминания.  И я тут-же решил продемонстрировать свой собственный контрприем, на глазах продавца переложив из одного нагрудного кармана рубахи в другой удостоверение крановщика, которое всегда носил с собой.  Красная корочка подействовала на того гипнотически, он проводил её взглядом и по-видимому стал в уме решать имеет ли она отношение к последнему моему слову.
- Давай накладную! – теперь уже твёрдым и сильным голосом потребовал я,  перейдя в наступательную фазу.
- Какой накладной… - сделал вид, что не понял меня продавец. При этом переводя взгляд с моего лица на правый карман рубахи, где теперь лежала красная корочка.
- Кабинет заведующего магазином где? – выговаривал я каждое слово, хорошо понимая: если шнобель поймёт, что имеет дело с заикой, то станет смеяться мне в глаза, и тогда я уже точно потеряю контроль над собой.
- Слуший зачем заведующий…- засуетился Шнобель – ты дорогой очень похож на моего брата Гиви у тебя такие же добрые глаза. Хочешь наклядную сейчас сделим. – и уже через минуту я знал, что пишущая машинка стоит всего тридцать два рубля. К тому же продается вместе с двумя новыми запасными катушками чёрной красящей ленты.
     Так я стал счастливым обладателем старой пишущей машинки «Москва».   
      И за неделю тщательно переписал на машинке четыре экземпляра моей повести, а все черновики собрал и аккуратно сложил в нижний ящик стола в подвале.   

                Начало хождения.

       Я стал рассылать отпечатанные на пишущей машинке рукописи заказными письмами, по всем известным мне адресам редакций и издательств, которые находил в популярных в те времена периодических изданиях. Работая на тяжелом кране, я достаточно хорошо зарабатывал и в деньгах не нуждался. Главным для меня было, что бы мою повесть просто прочитали люди. И  поэтому вкладывал в конверты расписки в том, что в случае издания повести я отказываюсь от гонорара в пользу издательства.
    Первые ответы, хотя сразу же по тем или иным причинам отклоняли предложение о публикации,  однако радовали меня. Часто повесть даже хвалили! Но самое главное, если судить по тёплым ободряющим отзывам и советам, которые я получал от редакторов - рукопись читали от начала и до конца…    
   
    За тот год что рукописи скитались по редакциям количество ответов перевалило уже за два десятка, но моя повесть так и не нашла своего  читателя. Надо заметить, что один экземпляр рукописи в редакциях, уже был утерян, теперь их оставалось три. Это, конечно же, не было проблемой, тогда я считал, что могу их напечатать  на машинке в любом количестве.   

                Всеподвальный потоп.   
   
    Я должен был отработать целый месяц на тяжёлом кране в командировке в пустыне, куда нас посылали на строительство обогатительной урановой фабрики.
    Днём жара больше сорока восьми градусов, ночью комары мошкара и повальное пьянство, которое поощрялось начальством. Впрочем, там пили все, поскольку в те времена считалось, что алкоголь выводит из организма человека радионуклиды.
     Нас простых рабочих, два раза в месяц возили в ближайший городок, который находился в ста километрах от объекта. Там мы  могли помыться в бане, а так же позвонить домой и узнать о здоровье своих детей, родных и близких. Поскольку в те времена ещё не было ни пейджеров, ни сотовых телефонов. В один из таких дней с трудом дозвонившись, домой я узнал, что в нашем доме случилась авария. Засорилась канализация, и фекальные массы вместе с водой почти на метр от пола поднялись по всему подвалу. Ситуация оказалась настолько серьёзной, что воду откачивали с помощью нескольких насосов.
     В ту ночь я так и не уснул, какое-то разноречивое, смутное, тревожное предчувствие заползло в мою душу и уже не покидало. До самого утра я думал о том, что оставшиеся три мои рукописи сейчас находятся где-то в разных редакциях, и никто не может дать гарантии, что они вообще вернутся. А если вода в подвале поднялась почти на метр, это может значить только одно: все черновики, которые я так заботливо и аккуратно сложил в нижний выдвижной ящик стола в подвале, теперь раскисают в моче и дерме…
    Последняя неделя, оставшаяся до конца командировки, была очень тяжёлой, я считал каждый день. После  трудового дня длившегося по четырнадцать, шестнадцать часов отстояв очередь, и кое-как помывшись в душе, я приходил в раскаленный за день от жары вагончик. А потом усталый под звон комаров сразу же засыпал и мне почему-то снился один и тот же сон - бабушка Катя улыбается, открывая дверцы своего книжного шкафа, и смотрит мне прямо в глаза. После чего я просыпался и уже не мог уснуть до самого утра.
   
                Прощай голубка.

    С рюкзаком за плечами зайдя в свой подъезд и, первым делом спустившись на несколько ступенек в подвал, я увидел, что воды осталось уже не так много. Но вонь ещё стояла такая, что у меня закружилась голова.
     Жена и сын в первую минуту даже не узнали меня, настолько сильно я загорел и похудел, как оказалось на целых пятнадцать килограммов.      
     Я только успел выйти из душа, как в двери нашей квартиры позвонили. На пороге стоял Гришка, причём совершенно трезвый. В прихожей квартиры мы с ним обнялись, и он как-то немного виновато и странно посмотрел на меня.
- Баба Катя умерла…- Я заглянул в его глаза и понял что эти слова правда, и совсем не стесняясь, Гришки жены и маленького сына, которые стояли рядом заплакал…
- Когда? – наконец смог спросить я. Гришка назвал число, оказывается, это случилось как раз в день последнего моего звонка домой из командировки.
     Екатерина Алексеевна тихо умерла на кухне, от сердечного приступа глядя на голубей за окном. Пока, наконец, соседи с улицы не заметили женщину, двое суток сидевшую не двигаясь у окна, в одной и той же странной позе и позвонили в милицию.
- Одевайся, пойдём с тобой на поминки сегодня как раз девять дней, только давай договоримся… - после этих слов Гришка исподлобья внимательно посмотрел на меня – за столом водку пить не будем, ты сам знаешь, баба Катя не любила. И не удивляйся, пожалуйста, тому, что у Екатерины Алексеевны оказывается много родственников. – Грустно усмехнулся Гришка. - Старший сын, две дочери, пятеро внуков и внучек, а недавно  ещё правнучка родилась. Я бабушку помогал хоронить на центральном кладбище, рядом с её мужем и для этого отгулы на работе взял, а могилку копать позвал наших пацанов. А когда гроб закапывали сын и дочки стали спорить, сколько, кому денег достанется после продажи жилья, а потом даже чуть не передрались.
   Когда я зашел в знакомую квартиру, то прямо с порога ощутил ещё витавший запах смерти. А проходя по коридору, почему-то сразу увидел за окном кухни одинокого совершенно белого голубя, который, нахохлившись, сидел на фанерной крышке от почтового ящика.
     За столом в комнате мы сели рядом, нам налили по тарелке лапши, но от водки извинившись, мы, отказались оба.
    Родственники, которых действительно, оказалось, много громко разговаривали между собой и смеялись. А когда мы с другом встали и пошли к выходу, этого, по-моему, даже никто не заметил. Проходя по коридору, я снова увидел на кухне за окном одинокого голубя. Гришка уже успел выйти на улицу, а я задержался, взяв со стола кусочек хлеба. Потом пройдя на кухню, открыл окно и раскрошил его.
    С детства я любил голубей и, хотя у меня не было возможности иметь своих, однако мне нравилось с пацанами толкаться на базарах, где их продавали или обменивали. Поэтому сразу же понял, голубь на самом деле оказался очень породистой белой голубкой с чубом над крохотным клювом, ещё двумя на голове и длинными лохмами на лапах. Голубка внимательно разглядывала меня сначала одним, а потом другим круглым радужным зелёным глазом. Было непонятно только одно, откуда взялась эта домашняя породистая птица и как оказалась на этой фанерке за окном.
     Голубка встав на лапы, энергично отряхнулась и резко взлетела через секунду, уже скрывшись за крышами соседних домов. - Прощай баба Катя – прошептал я слова, которые непонятно почему в эту минуту пришли мне в голову.
                …
     Мы вдвоём снова сидели на нашей лавочке в сквере, пили вино прямо из горлышка и поминали старую школьную учительницу.
    Я рассказывал другу о том, что в командировке далеко в раскалённой пустыне, как раз после её смерти, почти каждую ночь видел один и тот же сон: Баба Катя открывает дверцы книжного шкафа и улыбается, глядя мне в глаза.  И в этот момент неожиданно заметил, как Гришка с ужасом на лице смотрит на меня, а  потом он вдруг заплакал.
- Я ведь бабушке Кате так три рубля и не успел отдать… – заговорил он навзрыд – и на самом деле оказался настоящей сволочью…!  До тех пор пока ты о своём сне не рассказал: всё  думал, думал, думал, не хотел книгу отдавать, жалко было, жаба давила. А ведь Екатерина Алексеевна её тебе за два дня до своей смерти передала, как буд-то знала, что умрёт. – После этих слов Гришка достал из-за пазухи томик Гоголя в старинном кожаном переплете и протянул мне.

                Горят ли рукописи…?

    В свой подвал, надев резиновые сапоги, я сумел попасть только через два дня после приезда из командировки. По заржавевшей почти на метр от пола двери было понятно, насколько высоко поднималась вода. Через щели всё также пробивался свет, всегда горевший над аквариумом. Кодовый электрический замок, который был гораздо выше, сработал нормально. Но когда открылась дверь, мне в лицо ударил такой смрад, что я невольно сделал шаг назад, а потом, вздохнув глубже, ринулся к окну. Стальная створка со скрипом открылась, а деревянная застеклённая разбухшая от влаги рама форточки настолько долго не поддавалась, что мне пришла в голову мысль о том, что я могу просто потерять сознание. С отчаянием приложив максимум усилий, я почти с петлями вырвал раму и, приблизив лицо к проёму открытого окна, начал жадно дышать воздухом с улицы.
     Потом, чтобы  окончательно проветрить помещение, принёс из дома вентилятор, который закрепил в сторону окна, включив его, открыл шире двери и вышел на улицу.
   Только  через два часа снова спустившись в комнату, я смог нормально дышать и наконец, осмотрелся по сторонам. Стол, на котором стояла пишущая машинка, покосился,  и я первым делом с трудом выдвинул нижний ящик, в котором лежали мои рукописи. Да… всё оказалось гораздо хуже, чем я даже предполагал. Бумаги превратились в один истекавший желтой жидкостью и зловонием намертво спрессовавшийся тяжелый бесформенный кусок, который мне пришлось вытаскивать руками. Я отнёс всё, что осталось от двух лет счастливого вдохновения подальше от моей двери вглубь подвала, что бы ни чувствовался запах. Потом с трудом неровными фрагментами раздирал скользкие расползающиеся в моих пальцах листы и ложил их на горячие трубы, проложенные возле земляного пола. После чего включив воду, долго мыл руки с мылом.
    На первый взгляд пишущая машинка, стоявшая на столе выше уровня воды, не пострадала. Но оказалось, что сам сложный механизм стальных рычагов, крохотных пружинок и шестерней в агрессивной влажной среде настолько заржавел, что, ни одна из клавиш не работала. Впоследствии я несколько раз пытался её реанимировать, прочищая и промывая бензином, а потом, тщательно смазывая, но всё оказалось тщетным. Пациент оказался скорее мертв, чем жив. Кожаный диванчик кресло и начисто отклеившиеся обои вместе с литографиями старых мастеров пришлось отнести на помойку. Самыми стойкими оказались только полтора десятка рыбок остальные, по-видимому, не выдержав вони, покончили жизнь, самоубийством, выпрыгнув из аквариума. Их высохшие разноцветные трупики устилали столик, на котором стояла та самая «посудина», которая выпила столько крови у моего друга Славяна.
    Настроение было плохое, и временами я настолько сильно заикался, что почти не мог разговаривать, предпочитая больше молчать.
   Наконец по почте заказным письмом вернулась одна из трёх рукописей. Я положил её в ту самую картонную папку, оставшуюся как память от бабы Кати, и туго завязав красные бантики, положил в книжный шкаф и наконец, смог вздохнуть с облегчением.
     В то время, произошедшее, уже не казалось мне страшной трагедией, поскольку рукопись моей повести была со мной. А через неделю вернулись ещё два заказных письмо. Таким образом, у меня оставалось три  рукописи из четырёх. И я в свободное время начал приводить в порядок комнату в подвале. И не в ущерб семейному бюджету откладывать немного денег в заначку, для покупки пишущей машинки.
                …
    В один из воскресных дней уже после обеда, ко мне в подвал спустился как обычно пьяный Сапог.
- Ну как дела? – Спросил он, с надеждой глядя мне в глаза и, я хорошо понял, что сегодня деньги на выпивку у него есть просто ему хочется поговорить со мной.
- Только что закончил клеить обои – показал я рукой на противоположную стену.
- Хорошо получилось, – похвалил Сапог, – а что собираешься делать дальше?
- Завтра понедельник, впереди тяжёлая неделя сейчас работаю целый световой день, поэтому надо немного отдохнуть.
- Вот это правильно! – Заулыбался Гришка.
- Да, чуть не забыл, – неожиданно вспомнил я - мне тут обязательно ещё одно дело сделать надо.
- Какое ещё дело…? – Улыбка тут же исчезла с лица Сапога.
- Я тебе уже рассказывал про свои испорченные рукописи, как только подумаю, что они тут рядом лежат и гниют, сразу же настроение пропадает. А ещё запах от них нехороший на помойку отнести надо, я уже и мешок из-под сахара приготовил.
- На помойку говоришь… - сев на единственный оставшийся стул надолго задумался Сапог. – Нельзя на помойку! – наконец твёрдым голосом заявил он.
 - Это ещё почему? – не поняв, куда клонит Гришка, удивился я.
- А помнишь как у Булгакова в Мастере и Маргарите Воланд говорил, что рукописи-то не горят! Вот мы с тобой и проверим. – Внимательно взглянул мне в глаза Гришка, и я понял, что на самом деле он не шутит. Да…!!! Такая мысль могла прийти в голову только пьяному Сапогу.
    Потом мы вдвоем складывали в мешок бесформенные куски бумаги. Эти жалкие останки, однако, как-то сильно по-особенному воняли, дерьмом, мочой и гниющей бумагой, к тому же успели покрыться странной чёрной плесенью похожей на сажу. От которой мы с трудом отмыли руки. На тот случай если не совсем ещё высохшие рукописи на самом деле не будут гореть, я сунул в тот же мешок бутылку бензина, которым пытался чистить пишущую машинку. Гришка, явно вдохновлённый собственной идеей, перекинул его через плечо, и мы вдвоём пошли на речку к озеру. При этом прохожие, встречавшиеся нам на пути шарахались в стороны от пьяного Сапога и вони из мешка у него за спиной, а потом ещё долго оглядывались на нас. Его это забавляло, он отпускал каверзные шутки вслед и настолько увлекся, что мы чуть не прошли мимо магазина. Однако Сапог вовремя спохватился и, достав из кармана трояк, протянул мне. Я, пошарив в кармане, насчитал ещё два рубля с мелочью, при виде которых у Гришки настроение поднялось ещё больше. Отчего на радости, он прямо с мешком за плечами попёрся в магазин. Я с трудом уговорил его подождать меня на улице, сказав, что от запаха из мешка в магазине может протухнуть не только свежее мясо, но даже копчёная колбаса.
    По ступенькам возле грохочущей по бетонному выложенному наполовину торчащими каменными булыжниками широкому  желобу горной реки, мы спустились вниз я, прижимая к себе, нёс четыре бутылки вина. Прохладная в тот год осень уже давала о себе знать, поэтому на озере людей не было. 
    Громадной кучей, сложив найденные нами, на берегу принесённые рекой с гор сухие палки, брёвнышки, обломки досок и веток деревьев мы вытряхнули из мешка бесформенные куски ещё сыроватой бумаги и аккуратно положили сверху. Я вылил бензин и бросил зажженную спичку. Огонь полыхнул так сильно, что мы оба невольно сделали шаг назад.
     А потом вдвоём сидели на камнях и смотрели на костёр.
- Горят, ещё как горят… - тяжело вздохнув, с грустью на лице взглянул на меня, прямо на глазах протрезвевший Гришка. После его слов я почувствовал, как мне на руку упала капелька, и удивился, это была моя слеза, я не заметил, как заплакал. Увидев это, Гришка открыл бутылку вина и протянул мне.

                Ул. Грушовая 50.

       Робкая мысль показать повесть Максиму Звереву  приходила мне и раньше. Этот человек был великим знатоком природы Заилийского Алатау сказки, рассказы и повести которого для детей и взрослых я с детства очень любил.
   В Советском Союзе книги Зверева издавались тиражами в десятки тысяч экземпляров. Поэтому скажу честно, я был уверен в том, что моя повесть настолько слаба, что может вызвать только презрительную усмешку у настоящего писателя-натуралиста такого уровня, отлично знающего горную природу.
    Я знал, что Максим Дмитриевич жил в Алма-Ате где-то в  «компоте». Почему такое странное название получил этот предгорный район, станет понятным если знать, что в то время он был самым чистым и зелёным в городе и буквально утопал в плодовых садах. Попав в это место, сразу вспоминаешь песню Юрия Антонова «Пройдусь по Абрикосовой».
    Точного адреса у меня не было. Но когда, оказавшись на Вишнёвой улице, я назвал фамилию Зверева ехавшему мне навстречу мальчишке на велосипеде. Тот предложил довести меня. В тех местах, где дорога шла в гору педали велосипеда сидя на багажнике  крутил я сам. Таким образом, мы, вдвоём быстро промчавшись по тенистым улочкам, остановились возле ворот большого дома, на которых можно было прочитать адрес - ул. Грушовая 50. 
     От денег, которые я предложил пацанчик категорически отказался только с широкой улыбкой на курносом лице в частых солнечных веснушках попросил передать привет дедушке Максиму от его друга Лёньки Мамонтова.
    Первая встреча с Максимом Дмитриевичем была  короткой и для меня тяжелой, я очень волновался и почти не мог разговаривать. Передав привет от Леньки, я с трудом смог объяснил цель своего прихода.
     Максим Дмитриевич извинившись, сказал, что как раз сейчас по заданию редакции работает над статьёй и должен закончить её не раньше чем через месяц. Только после этого сможет прочитать рукопись, а потом позвонит мне по телефону, мы с ним встретимся и обсудим мою повесть.
   Я передал синюю папку с красными завязками Звереву и,  попрощавшись,  поспешил уйти. И только выйдя из ворот дома, обнаружил у себя в руках вторую тоненькую папку, где лежали оставшиеся ответы из редакций которые собирался показать вместе с рукописью. Но беспокоить пожилого человека и отрывать от дел больше не решился.
   На всю жизнь я запомнил этот день, на календаре было двадцать восьмое августа 1986 года. Всю дорогу пока я на автобусе ехал домой в моей голове снова рассыпался бесовский смех Толика. А  когда зашел домой дал жене слово: если через месяц получу от Зверева отрицательный ответ, то уже навсегда оставлю свои литературные опыты…
                …
   Второе сентября было первым днём моего долгожданного отпуска, на работу идти было не надо. И я, встав, в пять часов утра решил пробежать вместо своего обычного ежедневного семикилометрового маршрута вокруг озера. - Вверх вдоль горной реки  до плотины и обратно что составляло не меньше двадцати километров. Я не знал другого способа, кроме бега на большие дистанции, который помогал мне тогда и до сих пор помогает справиться со стрессами, плохим настроением и повышенным давлением.
   В тот день, вернувшись с маршрута, я зашел в свою квартиру уставший пропотевший, но с отличным настроением. И жена сообщила, что несколько минут назад мне позвонил какой-то незнакомый мужчина и, узнав, что тебя нет дома, оставил свой номер телефона, попросив перезвонить ему. Я набрал незнакомый номер.
 - Алло слушаю – раздался в трубке мужской голос,  который я почему-то сразу узнал и от этого растерялся!
- Здравствуйте Максим Дмитриевич… 
                …               
      Уже через два часа я сидел за письменным столом напротив писателя Зверева.
 - Хочу сказать Валентин повесть, которую ты принёс, я в тот же день решил посмотреть на ночь. Иногда я делаю так с рукописями, которые мне часто предлагают прочитать. - После этих слов старик с едва заметной улыбкой на лице внимательно посмотрел на меня и продолжал - Часто после двух, трёх страниц это помогает мне уснуть… – В тот момент я сильно волновался, почему-то приняв шутку на свой счёт и тяжело вздохнув, опустил голову. Старик по моему выражению лица заметил это. И тут-же поспешил добавить. – Но после того как прочитал первую главу твоей повести, то хорошо понял, что на этот раз просчитался и теперь уже совсем не смогу уснуть до тех пор пока не узнаю что-же произошло с котом дальше. Да… скажу честно ты смог удивить, но у меня есть один вопрос, который не даёт покоя – как тебе пришла в голову мысль написать про белого домашнего кота, попавшего в дикую горную природу? – После этих слов Максим Дмитриевич внимательно посмотрел на меня.
- Я тоже часто думал об этом – стараясь говорить медленнее, контролируя свою речь, я тщательно подбирал слова – и вспомнил один случай из моего далёкого детства.
   Однажды мы вдвоём с отцом собирали горную малину в одном из дальних заповедных ущелий и, случайно увидели промелькнувшего между стволов деревьев обычного домашнего кота. Я очень удивился, потому что хорошо знал, до ближайшего жилья было не меньше десяти километров. И стал расспрашивать у отца - как мог оказаться здесь в горном еловом лесу простой домашний кот - но он ничего не смог сказать. Хорошо помню, насколько сильно тогда мне хотелось знать ответы на свои вопросы и, как часто потом я думал об этом…
    В детстве моим любимым писателем был Джек Лондон. И скорее всего, впоследствии под влиянием этого великого автора уже став взрослым я, придумывая ответы на свои собственные детские вопросы, и написал первую повесть. – В этот момент я с удивлением обнаружил, что проклятая пружина во мне как будто совсем перестала давить и не мешает мне заике нормально разговаривать. А взглянув на Зверева, хорошо понял, почему это произошло: Такой по-детски простой, ободряюще - доброй и располагающей к себе улыбки как у этого человека я не видел больше никогда в жизни. 
 - Да, ты хорошо знаешь нашу природу… – Задумался Зверев, глядя через окно в сад на ветви яблонь апорта склонившихся под тяжестью не успевших ещё до конца поспеть громадных красных яблок. А потом снова посмотрел мне прямо в глаза. – Но главное, ты сумел пропустить судьбу домашнего кота через свою душу. - Наверное, любишь охоту? – вдруг неожиданно с прежней улыбкой на лице спросил Максим Дмитриевич.
- Когда-то ещё мальчишкой, каждое лето во время школьных каникул я жил в горах на пасеках. – Утвердительно кивнул я головой - В двенадцать лет у меня уже было собственное ружье - старенькая двустволка шестнадцатого калибра. Сейчас я часто вспоминаю, как мы четверо пацанов, из которых я был самый младший, в далеком ущелье за двадцать километров от ближайшего жилья, в отвесном глиняном обрыве вырыли небольшую пещерку и жили там две недели. Если не было дождя, спали на сухой траве у входа. Питались тем, что иногда удавалось подстрелить пару кекликов, фазана или улара. Ловили в горной реке саком с длинной мотнёй форель и усача.  Но скажу честно, часто ложились спать голодными.
    Однако уже через много лет я вспоминаю это время, запах Тянь-Шанских елей и горящего кизяка в костре. Никогда больше я не чувствовал такого полного единение с природой, как там на высоком холодном берегу шумной горной речки. Одеться теплее, лечь на спину на сухой траве, положить под голову руки и до половины ночи просто смотреть в небо. Нигде не думается так светло и хорошо, как под чистым звёздным небом. А потом неожиданно проснуться от первого луча солнца. И снова радоваться жизни.
   Но в семнадцать лет со мной произошло нечто такое, о чём не люблю вспоминать... В общем с того времени я больше не охочусь и не убиваю животных и птиц. – Старик внимательно посмотрел на меня и в его прищуренных глазах снова заиграли молодые искорки.
- Сегодня мы с тобой разговариваем не больше часа, однако я человек уже проживший жизнь ловлю себя на мысли о том, как будто знаю тебя с детства. Поверь мне на слово, в жизни такое случается не часто и прости, пожалуйста, меня старика за настойчивость, но мне бы очень хотелось услышать твою историю.
 - Да я расскажу о том случае, но только потому, что точно знаю, Вы Максим Дмитриевич поймёте меня…
               
                Орёл.

    Работать я пошел с пятнадцати лет. А уже в шестнадцать получил охотничий билет и зарегистрировал свое ружье, что давало право в городе в специальных охотничьих магазинах покупать боеприпасы, в основном дымный порох, капсули и дробь. Которые в те времена в далёком предгорном поселке, где жили мои родственники, были большим дефицитом. Поэтому друзья всегда ждали меня, когда я приезжал, мы заряжали патроны и обязательно все вместе шли на охоту.
     В городе я часто мечтал о том, как с ружьём за плечами быстрым шагом иду по горным тропинкам, а впереди всегда заснеженные и загадочные далёкие горные вершины. И в такие минуты у меня в голове обязательно звучали стихи Роберта Бернса.
               
                В горах моё сердце... Доныне я там.
                По следу оленя лечу по скалам.
                Гоню я оленя, пугаю козу.
                В горах моё сердце, а сам я внизу.

     В тот год осенью на ноябрьские праздники, мне удалось приехать в посёлок только на один день. Поэтому для настоящей охоты времени не было, и тогда мы решили пойти километров за пять в лесополосу. Просто пострелять из ружей, в общем, устроить себе пикник.
     День был очень солнечным и ярким без единой тучки, по воздуху медленно летели белые длинные паутины. Горы на южной стороне были видны как на картине и манили. А справа почти до самого горизонта виднелись уже убранные колхозные пшеничные поля, на которых стояли высокие стога соломы. По дороге мы пятеро ещё совсем молодых мальчишек развлекались тем, что один из нас бросал высоко вверх клубни картошки, которую прихватили с собой, что бы испечь в костре, а остальные влёт палили по ним из ружей.
   Возле лесополосы расположились на  древнем скифском кургане,  развели большой костер, достали съестные припасы кто, что смог взять из дома, пекли картошку на углях, жарили хлеб, и солёное сало на палочках. Мы были молоды, здоровы и нам было просто хорошо вместе.
- А посмотрите на тех орлов, они после наших выстрелов даже не взлетели – показал рукой вдаль мой двоюродный брат Колька самый младший из всех нас. Примерно в полутора двух километрах от кургана, на вершинах нескольких стогов по всему полю, действительно сидели несколько орлов.
- А чего им бояться, – рассмеялся Газиз красивый парень отец, которого узбек, приехавший когда-то на целину, а мать была из тех немцев, что сослали во время войны в Казахстан. Он был старше меня всего на год, но стрелял влёт кекликов и фазанов без промаха и считался из всех нас самым удачливым охотником. Поэтому пользовался уважением, мы звали его иногда по имени, но чаще просто - Немец. – Орёл птица очень умная, - продолжал говорить Газиз - зачем им летать силы тратить они, сидя на стогах добычу выглядывают и хорошо понимают, что с такого расстояния человека и его ружья опасаться нечего, у орла зрение лучше нашего в сто раз. А ещё посмотри внимательно на ближайшего,  башка у него как перископ в обе стороны вращается, человека увидит с любой стороны на триста шестьдесят градусов, да что там говорить, уже много раз проверено. – После этих слов мне в голову пришла одна мысль.
- Перископ говоришь… - я, встав, спустился с кургана и пошел вдоль поля, глядя на стога.   

     - Есть шанс подстрелить ближайшего к нам орла - заявил я, когда снова сел на своё место.
- Все вы городские такие самоуверенные и глупые, – громко рассмеялся Немец – я же тебе говорю, не подпустит тебя птица ближе, чем на полкилометра.
- Можно попробовать – настаивал я.
- А давай с тобой забьём на спор, – неожиданно хитро прищурив глаза, оживился он. – Если не сможешь застрелить орла, отдаешь мне свой патронташ вместе с патронами! – Да, я уже хорошо заметил, что Немец «положил глаз» на мой новенький заводской патронташ, сделанный из настоящей телячьей кожи.  Вещь, о которой я давно мечтал и приобрёл всего несколько дней назад, когда покупал порох. Патронташ мне конечно-же было жалко, но остановится, я уже не мог.
- Согласен…- выдержал я паузу, протянув ладонь, а потом добавил - мой патронташ против твоего ножа. – После моих последних слов выражение лица Газиза изменилось, и на нём появилась растерянность. - Дело в том, что узбекский нож, который остался как память об  отце, трагически погибшем, когда его грузовая машина перевернулась на перевале, был настоящим произведением искусства. На одностороннем лезвие  золотом арабской вязью написаны слова из Корана. Ручка была сделана из белой слоновой кости с серебряной насечкой и украшена полудрагоценными камнями. Сам Газиз утверждал, что нож принадлежал ещё его деду, которого он не видел ни разу в жизни.
     Немец взглянул на свой нож, лежащий рядом с костром,  на ребят теперь внимательно смотревших на него, потом вдаль на сидящего, на стоге сена орла и в знак согласия пожал мне руку. И остальные пацаны свидетели нашего спора, одобрительно заулыбались и закивали головами. 
   Я зарядил ружьё патронами с крупной дробью, потом снял телогрейку и патронташ, положив его рядом с ножом Газиза и снова спустившись с кургана, пошел вдоль поля. Друзья сверху вниз внимательно наблюдали за мной, но никто из них пока ещё не понял, что я задумал. Пройдя метров триста, я  осмотрелся из-за множества стогов стоявших на поле в шахматном порядке, с этого места орла увидеть было невозможно, а значит и птица меня тоже не видела. Поэтому я спокойно пошел к следующему стогу и проделал так несколько раз. Таким образом, мне удалось пробраться к месту предполагаемого нахождения орла метров на четыреста. Когда осторожно выглянув одним глазом метров за семьсот от себя я, наконец, заметил сидящего на стоге орла, то понял, что прилично ошибся в своих расчётах, взяв, гораздо, левее. Однако с этого места я  уже мог хорошо наблюдать,  как громадная птица медленно вращает головой, внимательно оглядывая местность вокруг. И когда та повернула голову в другую сторону, я метнулся в зону, которую из-за следующего стога орёл не мог видеть  и затаился. Хорошо понимая, что спешить, было нельзя, дикая хищная птица очень чувствительна и при малейшей опасности тут-же поднимется и улетит.
     До заветной цели оставалось ещё метров двести, когда я, распластавшись на земле, очень осторожно выглянув из-за очередного стога одним глазом, заметил: орла что-то насторожило. Он быстрее завертел головой,  встал на лапы напрягся, а потом долго смотрел в мою сторону. Не меньше двадцати минут я лежал на сырой холодной земле боясь, пошевелиться, а моё сердце громко стучало в груди от волнения, толчками отдаваясь в висках. Постепенно орёл начал успокаиваться, потом сев на лапы нахохлился и снова стал медленно вращать головой. В тот момент, когда орел смотрел в другую сторону, я вскочил и, стараясь наступать на землю мягче, сделал стремительный рывок, чтобы опять оказаться в мёртвой зоне для видимости орла. Таким образом, за несколько бросков мне, наконец, удалось подобраться к птице метров на пятьдесят, ближе было нельзя вокруг стога, на котором сидел орел, было открытое пространство. Осторожно чтобы не произошло громкого резкого щелчка, я нажал на спусковой крючок ружья, а потом стал медленно взводить курок до упора, после чего осторожно отпустил спусковой крючок.  Таким образом, совершенно не издав звука, я привёл ружье в боевое положение. Потом встав во весь рост и прижав приклад к плечу осторожно, одним глазом взглянул на орла. И когда тот снова повернул голову в противоположную от меня  сторону, вышел из-за стога.
    Орёл увидел меня, когда я уже целился  и успел только широко раскинуть крылья, раздался грохот. Из-за густого  с резким запахом тухлых яиц вонючего дыма, которым отличается чёрный дымный порох, я не смог разглядеть достиг ли мой выстрел цели. А, не доходя до стога ещё метров  двадцать,  увидел вокруг много мелких перьев.
  Всё, также широко раскинув крылья, орёл лежал на спине с другой стороны стога, в скошенной торчащей щетиной стерне, его грудь оказалась пробита дробью  навылет. Только в эту минуту я, наконец, понял, насколько большой и красивой оказалась эта хищная птица. Орёл был ещё жив,  громко и часто дышал, а из его приоткрытого клюва брызгали капли крови, но при этом он без страха немигая смотрел мне прямо в лицо, своими большими, круглыми, жёлтыми глазами.  Я не помню, сколько простоял так, не отрывая взгляда от смертельно раненой птицы. Но в этот момент орёл откинув голову, назад посмотрел куда-то вверх, после чего предпринял отчаянную безуспешную попытку перевернуться и  встать на лапы. Я взглянул туда, куда теперь смотрел орёл и прямо у себя над головой в глубоком бирюзовом осеннем небе, на головокружительной недосягаемой высоте увидел несколько крохотных, чёрных точек. - Это после моего выстрела взлетели те самые орлы, которые сидели на других стогах и как-то, необычно быстро поднявшись в небо теперь кружась хороводом, наблюдали за происходящим на земле. В этот момент мне в голову пришла мысль о том что, наверное, эти красивые гордые птицы прощаются со своим собратом. И тот видит их, но  сам уже никогда не сможет там, в родной для него холодной высоте летать рядом с ними. А ещё в эту минуту я, наконец, понял, почему мне удалось обмануть его.  Судя по ещё желтому клюву и яркому оперению, орёл оказался почти птенцом только этим летом  впервые вставшим на крыло и покинувшим родное гнездо, ещё не успевшим узнать насколько могут быть коварны, хитры и опасны люди.
    Агония продолжалась, молодая большая птица упорно цеплялась за жизнь,  я уже не мог выдержать этой картины и что бы прекратить мучения выстрелил в орла из второго ствола. Потом  отвернулся и сел прямо на землю. В душе у меня не было ни радости победы, ни гордости за себя, а только одна невыносимо тяжёлая, мёртвая пустота…
     В этот момент у меня за спиной раздались знакомые голоса, крики вопли и поздравления я повернул голову мои друзья, задыхавшиеся и раскрасневшиеся от быстрого бега,  уже стояли рядом. И даже на лице Немца, который, достав из-за пояса, протянул свой нож, я увидел удивление и восхищение.
    Снизу вверх я взглянул ему в глаза, как только что, смертельно раненый орел смотрел в мои. А потом сказал первое, что, почему-то тогда пришло мне в голову.
- На этот раз проиграл я, можешь забрать патронташ, мне он больше не нужен…
                …
   На этом месте я решил закончить свой рассказ и посмотрел на старика, выражение лица Зверева было серьёзным и задумчивым.
- Каждый охотник, когда нибудь понимает что, убивая животное не от нужды, а от скуки ради забавы, он становиться убийцей. – С ободряющей улыбкой на лице кивнул мне старик, а потом добавил - и чем раньше это произойдет, тем лучше для человека.
     То, что ты сейчас поведал, меня затронуло. Я уверен из этого может получиться хороший, душевный рассказ, только дай мне слово, что попробуешь его написать. А ещё хочу сказать, – посмотрев на меня из-под седых бровей, улыбался Зверев - я должен быть тем человеком, который прочитает  рассказ первым. – И в ответ на эти слова я  радостно закивал головой…
    (На этом месте своего повествования  должен признаться, что так и не смог сдержать слова, данного в тот день Звереву, поэтому главу «Орёл» в моей «Повести о повести» посвящаю его светлой памяти).            
 – А вот это я приготовил для тебя. – Взяв со своего письменного стола два листа бумаги, протянул мне Максим Дмитриевич.
     Когда несколько раз, перечитав машинописный текст я, наконец, до конца осознал смысл написанного, мне в голову пришла радостная мысль о том что, наконец, мою повесть смогут прочитать люди. У меня в руках была положительная рецензия, написанная ещё 30 августа, то есть на следующий день после моего первого знакомства с подписью Максима Дмитриевича Зверева. В рецензии он предлагал редактору Тарасову включить повесть в сборник казахстанских писателей о природе «Лик земли» или даже издать, отдельной книжкой хорошо иллюстрировав. На втором листе Максим Дмитриевич сделал свои замечания по повести, но их было совсем немного. Затем  взяв с полки книгу и открыв её, тут-же что-то написал на первой странице и, прощаясь, протянул мне. 
    Выйдя из ворот дома, я взглянул на часы и удивился, оказалось, что с Максимом Зверевым мы разговаривали около трёх часов. И только после этого обнаружил у себя в руках книгу в синей обложке, это был пятый выпуск «Лик земли» открыв её на первой странице, я прочитал:
   
        Уважаемому Валентину Алексеевичу от редактора сборника.
                М.Зверев.
                2.09.86 года.               
            
Связаться с автором можно по электронной почте:  levanovus2014@yandex.kz