Произошло это в некой стране, нынче раздираемой гражданской войной и мерзавчатой властью. Страну эту я называть не буду – нет стран, не обогативших свою историю временами правления подлецов и гражданских войн. Те немногие страны, наивно считающие, что «у нас это невозможно» просто ещё не дожили до подобных кошмарных уроков бытия.
В ту же пору страна казалалась почти земным раем – мягкий, но не изнеживающий климат, отсутствие природных ужасов, вроде чрезмерной высоты гор, вулканов, бездонных пропастей, жарких и снежных пустынь, своевольных могучих рек, океанских тайфунов, страшных землетрясений, непроходимых джунглей, жары или холода… Всё в этой стране было в меру – горы, леса, поля и моря – будто всевышняя сила рассчитала, взвесила и выдала всего ровно столько, чтобы не осталось излишков.
И хозяйство страны было в отличном состоянии – сёла процветали, могучие заводы обеспечивали рынок всем, что можно было прjизвести, сотни тысяч учёных в своих лабораториях совершали удивительные открытия, а инженеры создавали уникальную технику. Магазины были полны товарами, население зарабатывало достаточно денег, чтобы спокойно раскупать выставленное на прилавки… Не было нищеты, не было бесстыдно демонстрируемой безумной роскоши. В характере жителей страны самому первому взгляду бросалось благодушие – лишь после за благодушием проступали иные, не всегда приятные, черты. Но у любого народа есть черты, которые соседям не нравятся, и есть такие, которым они завидуют.
Благоденствие рухнуло в один год.
Я видел эту страну в разные времена и жизнь дала мне возможность увидеть перелом её судьбы. В один год появились нищие , появились и наглые самодовольные хозяйчики, бесцеремонно ломавшие устоявшийся порядок вещей ради собственной – иногда очень мелочной – выгоды.
Стихия тотального грабежа и торжество официальной бессовестности каким-то странным образом повернула мозги жителей страны; поворот этот стал не сразу понятен – только из тщательного прослеживания истории удалось выпрясти ниточку понимания.
В память врезался один случай – характерный не столько поступками, сколько общей психологической канвой происшедшего.
«Жили-были дед да баба»… В том селе, где мне выпало учительствовать, действительно жили дед да баба. А где их нет?
Обоим шёл уже восьмой десяток лет, деду – больше, бабке – меньше. Дети, если они у них ещё были, видимо проживали далече и в описанной истории никак не проявились. Жили – как обычно живут глубокие пенсионеры на плодородной сельской земле, в собственном доме, построенном ещё в незапамятные времена. Если город не вмешивается своей жадной и неуёмной властью, если нет панов-извергов и деревенская жизнь устроена более-менее справедливо, на той земле голода быть не может. А что ещё старикам надо, не обременённым иными заботами?
Так и жили, так и дожили до сумасшедших времён, когда на изрядной части суши воцарился дурдом, а потеря былого благополучия ожесточила ранее добродушные сердца. И как у стариков так вышло – свидетелей нет, - но поссорились дед с бабкой. Скорее всего, причина-то была пустячная, но, видимо, захватило общее сокрушение устоев прежнего бытия, а к новому, ещё неоформившемуся, приспособиться уже не смогли.
И стукнул дед бабку. В гневе, надо полагать. А в гневе частенько подворачиваются нехорошие для ссор предметы. Деду подвернулся топор…
Потом уже, как увидал старик, что бабка не дышит, со страху решил он сделать алиби. Дом поджёг.
Пока подъехали пожарные, то да сё, дом сгорел. Останки бабушки увезли в город – в райцентр, дед приютился в пристройке, отбитой пожарными от огня.
Однако, вышла закавыка – обследование пожарища однозначно выявило поджог, а городские медэксперты с уверенностью установили смерть от топора.
Тут уж все зачесали себе репы. Власть обязана была арестовать деда, судить и посадить – и улики налицо, и дед не запирался, рассказал всё, как было. Но… под восемьдесят лет… Какая зона? – старик же до неё и не доедет. На селе тоже обсуждали этот смурной случай, пришли к выводу, что дед временно рехнулся. Отнеслись к нему со смесью отчуждения и сочувствия.
Власти старика арестовывать не стали – взяли подписку о невыезде и оставили его жить в недосгоревшей баньке до суда. А была уже осень, хотя климат страны относительно тёплый, но не нежный и зимовать на улице затруднительно.
В школе у нас работал физрук Володя, один из тех редких людей, которых никакие обстоятельства не собьют с позиций благожелательного отношения к людям. Такой уж у него сложился характер – душевный.
И вот как-то раз рассказывает он в нашей тесной компании учителей происшедшее с ним.
- Иду в школу, прохожу мимо рощицы, слышу – хрип какой-то. Сунулся в чащу – там дед на ветке висит, ногами дёргает. Ну… я его снял, откачал…
С минуту мы, учителя средней школы, молчали, потом разом – в три или четыре голоса:
- Зачем?!
Володя смутился, опустил глаза и ответил виновато:
- Не подумал…