Счастья не бывает мало

Повесть

  Инга не спеша шла по улице, разглядывая витрины. В заключительную, пешую часть путешествия она отправилась налегке. Дамская сумочка, переброшенная через плечо на манер котомки, дополняла её спортивный облик. Небольшой багаж – чемодан, зонтик и пакет с остатками продуктов, приготовленных матерью на дорогу, она на всякий случай сдала в камеру хранения, захватив только паспорт и билет на обратную дорогу.
  Утренний город вовсю гудел транспортом. Автополивалка брызгами разгоняла сонных прохожих. Те отскакивали и, встрепенувшись, как заводные устремлялись вперёд. Потянуло прибитой пылью. Улицы начинали поливать спозаранку, но с первыми лучами солнца зной сгущался над городом. Инга следила за номерами и дом от дома замедляла шаг. Со стороны могло казаться, девушка рассматривает витрины, но на самом деле её тревожили мысли о предстоящем знакомстве, ради которого она преодолела тысячу километров и теперь шла ему навстречу, шаг за шагом, удар сердца за ударом. И если в поезде она равнодушно взирала на мелькающие за окном пейзажи, то сейчас охватило волнение.
  Инга собралась в эту поездку наперекор воли близких. По мере того как она приближалась к цели своего путешествия, заплаканное лицо матери представало перед глазами всё чаще и чаще. Для себя Инга ещё на первом курсе решила: «Окончу институт и с дипломом поеду. Пусть знает, у меня и без него всё в порядке». Сдала госы, защитила диплом и вот идёт по городу, в котором живёт отец.
  «Может, мама права? – Инга остановилась у высоких стеклянных дверей, на которые прилепили кусок обоины с надписью красным карандашом «ремонт». – Зачем приехала? – Она осмотрела своё отражение. – Вроде, ничего. Немного растрёпана после поезда. – Взбила волосы и поправила блузу, налезшую на шею. – Шея папина, – вспомнились слова бабушки. – И губы папины. И кость тонкая, как у отца. Это уже слишком! Бабушку послушать, так у меня всё от отца».
  Особенно озадачивало Ингу, когда бабушка в сердцах говорила: «Такая же упёртая, как её отец», и поднадавливала на слова «упёртая» и «её».
  «Хватит воспоминаний, – девушка решительно направилась по улице. – Решено – сделано. Вот и дом».
  Арочный проход во внутренний двор продувало сквозняками, но загаженность ночными гастролёрами, ощущалась явно. В дальнем углу двора, скрипнув пружиной, хлопнула подъездная дверь, выпуская на улицу ученика.
  – Молодой человек, – обратилась она, едва поравнявшись со школьником. – Не подскажешь, где двадцать четвертая квартира?
  – В этом парадном, – указал тот на подъезд. – На третьем этаже. Вы к кому приехали? – полюбопытствовал подросток, не скрывая желания поболтать с незнакомкой.
  – Иди в школу, – развеселилась девушка, неожиданно ощутив себя давней соседкой этого малого. – Любопытной Варваре нос оторвали.
  – Ну и ладно, – парировал он и поплёлся вон со двора, но прежде чем скрыться в арке, всё-таки оглянулся. Инга словно ждала этого, весело помахала «любопытной Варваре». Скрылся первый знакомый, а с ним и нервная весёлость улетучилась. Взгляд остановился на лавочке, к ней она и направилась. Там, у себя дома, Инга не сомневалась в решении поехать к отцу, но сейчас, находясь у самой двери в подъезд, в котором живёт её родной папа, она ощутила дрожь в груди. Пальцы остыли и слегка тряслись. Мысли смешались, и она никак не могла вспомнить, как собиралась выстроить поведение, никак не могла придумать, как и что говорить.
  Лавочка – любимое место молодёжи. Повсюду разбросаны фантики от конфет и жвачек. Среди сора стремительно бежал, не разбирая дороги, муравей. Он нёсся сломя голову через окурки, бумажки, щепки. «Дома не ночевал», – прикованным взглядом Инга следила за букашкой. «Я – тоже», – девушка тяжело вздохнула и поёжилась, пытаясь хоть как-то разогнать неожиданно подступившую тоску. Она снова поправила волосы, в этот раз туго перетянув резинкой в хвост. Сумбурность мыслей прервали голоса дворников. Две женщины и мужчина в оранжевых жилетах принялись лихо мести двор. Инга как заворожённая следила за метлой, зачищавшей всё на своём пути. Блюстительница чистоты быстро приближалась и совсем скоро замела муравья, стремившегося к детской песочнице, но так и не попавшего туда.
  «А вот я попала», – подумала Инга, уставившись на освещённые солнцем окна пятиэтажки.
  – С утра сидят, – недовольно бубнила дворничиха. – С вечера не насидятся. И всё гадят и гадят, гадят и гадят.
  Она зло нажимала и на слово «гадят», и на метлу и норовила скорее приблизиться, явно желая хоть разок зацепить девицу. Ингу лихорадило от эмоций – она то улыбалась, запрокинув голову и щурясь смотрела на небо, то искоса поглядывала на ворчунью,  прикусывая край воротника. Едва метла не коснулась носка её туфли, она резко встала и направилась к подъезду.
  – О, о, пошла, пошла, – съехидничала ей вслед дворничиха.
  – К чёрту, – шёпотом отмахнулась Инга.
  Раз, два, раз, два, отсчитывала она ступеньку за ступенькой, вот и квартира. Де-вушка прислушалась к тишине за дверью. Часы указывали без четверти семь.
«Тихо. Может, спят ещё?» – гадала она, не решаясь позвонить и оглядывая пло-щадку.   
Инга ещё на вокзале поймала себя на желании внимательнее разглядеть всё, где и  чем жил отец. Этажом выше открылась дверь, и послышались шаги. Она быстро нажала на кнопку и пожалела – не хотелось, чтобы открыли при посторонних.
  – Если не договаривались, не откроют, – пробурчал сосед, спустившийся сверху.
  Инга долгим взглядом проводила того и нажала на кнопку ещё раз, настойчиво подержала. В глазке проплыли тени, и щёлкнул замок.
  На пороге появилась женщина чуть выше среднего роста. Одной рукой она дер-жала халат внахлёст, а другой – намотанное на голову полотенце. Женщина не спешила начинать разговор, и Инга от волнения не находила слов.
«А я выше, – всё-таки отметила она про себя. – Если бы не мамина дурацкая работа, то она была бы красивее. У этой приятное лицо. В ней есть шарм. Интересная особа».
  – Слушаю вас, – растянув губы в улыбке, прервала затягивающуюся паузу жен-щина, но ей не удалось скрыть недовольства настойчивостью раннего визитёра, к тому же девицы.
  – Я Инга, – всего-то и нашлась ответить девушка.
  Памятливая тень мелькнула на лице женщины, на миг смутив прекрасные черты.
  – Проходите, пожалуйста, – с запинкой проговорила она и посторонилась, жестом приглашая гостью. Известие взволновало, но это не помешало хозяйке прекрасно улыбнуться. Она закрыла дверь и достала из тумбочки тапочки.
  – Это вам, – полушёпотом произнесла она.
  – Кто там? – раздался из глубины квартиры мужской голос, женщина не ответила. «Наверно, он», – сердце у Инги забилось чаще и громче, глаза бегали с двери на дверь, ожидая появления отца. Она никак не могла ногами попасть в тапочки, но и отец не появлялся.
  – Проходите в комнату, – тихо повторила хозяйка, и Инга почувствовала её лёг-кое прикосновение у себя на лопатке.
  Донеслись шлёпанья босых ног, и из проёма в стене вышла девочка лет десяти, следом выбежала вторая – лет около шести. Обе в пижамах и с длинными распущенными волосами. Они с интересом уставились на гостью. Едва Инга собралась поздороваться с ними, как в дверях показался мужчина. Она ждала этого, но всё равно растерялась. Язык не поворачивался хоть что-то произнести. Перед глазами вставали образы, описываемые матерью. Высок. Вот только сутулится. Волосы чёрные, только прорезаны сединой. Стрелки у глаз есть. Мать рассказывала – из-за них в молодости потеряла голову. Очень ей хотелось, чтобы будущий муж имел стрелки у глаз. Взгляд глубокий и тёплый. «От глаз – не оторваться, – восхищенно повторяла мать». Есть такое. Он!
  – Это я… – едва смогла выдавить из себя Инга. – Вот, приехала…   
  – Вижу, – коротко ответил отец.
  Он улыбался одними стрелками. Точь-в-точь, как рассказывала мама. Они смот-рели друг на друга и не находили слов. Инга почувствовала – отец «говорит с нею», но не была готова к такому «общению». Сейчас она пожалела, ведь не верила матери, когда та рассказывала, как они с отцом могли разговаривать глазами, относя это к выдумке, и потому не расспрашивала. Мама часто и подолгу восторженно вспоминала очередную историю: «Однажды, так получилось, зашли мы в разные двери вагона электрички. Людей тьма! Стоим, разделённые пролётом, и смотрим друг на друга – разговариваем». Инга относила всё это к материным грёзам молодости. И вот отец ей что-то «говорил», но она не понимала, а как бы хотелось!
  – Располагайся пока, – одними губами обозначил отец и скрылся в комнате.
  – Девочки, умываться, – отдавала распоряжения мать, но сёстры не сдвинулись с места, с любопытством рассматривая гостью. – Так, быстро умываться. Кому говорю?! – мать повысила голос и так же, как и Ингу, поторопила прикосновением.
  – У неё волосы как у меня, – сказала младшая, выглядывая из-под материной руки, и уже в дверях в ванную снова обратилась к матери: – Мама, правда? 
  – У неё стрижка, – парировала старшая.
  – Как у меня, правда, мам? – не сдавалась младшая.
  – У неё стрижка, – настаивала сестра.
  – Танька, отстань! – прикрикнула на сестру младшая. – Мам, ну скажи – цвет как у меня, правда?
  – Мыться, – обеим коротко приказала мать, прикрывая за собою дверь.
  В ванной смешались шум воды с голосами девочек. «Мама, а кто это к нам прие-хал?» «Мама, это тётя или девочка?»
  – Это ваша сестра приехала к нам в гости, – попыталась ответить сразу на все вопросы мать, но их посыпалось ещё больше. «Когда ты её родила?» «Где она была до этого?» «Она теперь будет у нас жить?» «А где она будет спать?»
  Инга улыбнулась и уже с интересом оглядела комнату.
  – Заканчивайте и завтракать, – строгим тоном осадила девочек мать и вышла уже в домашней одежде и причесанная. – Что же вы стоите? Проходите в комнату. – Женщина снова мягко коснулась Ингиной спины, и они вместе прошли в гостиную. – Меня зовут Елена Николаевна, – с этими словами хозяйка протянула руку.
  Инге вспомнилось, как мама однажды крепко пожала мужчине руку, и хотела тоже стиснуть протянутую ладонь, но у неё не получилось. Елена Николаевна искусно прихватила только её пальцы, и получилось лёгкое прикосновение.
  «Надо же, совсем по-женски поздоровалась», – отметила про себя девушка. – У мамы тоже были тонкие, красивые пальцы, но тогда – это мужское рукопожатие резануло, и позже она поинтересовалась у матери: «Разве хорошо с мужчиной здороваться за руку?»
  «Мир изменился, и сейчас все здороваются за руку – и мужчины и женщины – это нормально», – объяснила сухо мать.
  Только что Инга стала свидетелем – мир не изменился. Вот стоит женщина, кото-рая поздоровалась с нею, с женщиной, по-женски. И нет никаких – «сейчас это нормально».
  – Не стесняйтесь, будьте как дома, – и снова вышедшему из комнаты мужу Елена Николаевна адресовала: – Сейчас будем завтракать. За столом и поговорим.
  – Давай вещи, – отец протянул широкие ладони. – Что-то не густо.
  – Очень приятно, остальные оставила в камере хранения, – невпопад ответила Инга, передавая сумочку. Она ожидала – отец засуетится, но, увы…
  – Проходи прямо на кухню. Я сейчас, – скинул сумочку на диван и снова скрылся в комнате.
 
  Семья зажила обычными хлопотами, словно никаких посторонних в доме. Никто не спешил извиняться за утренний беспорядок и за то, что прозевали прибытие гостей. В Ингиной жизни всё происходило бы наоборот. Хозяева улыбались бы, извинялись, а во взглядах сквозило бы недовольство. Правды ради, Инга понимала, она не называла точной даты. В том единственном телефонном разговоре, на который решалась почти месяц, сумбурно говорила, лепетала, дрожа от волнения, и в завершение сообщила, собирается приехать примерно в двадцатых числах мая. И всё равно в этой семье чувствовалось другое отношение.
  – Переодеваться и причёсываться, – из кухни отдала дочерям новое приказание мать. – Забирайте Ингу с собой, покажите свою комнату.
  После неожиданного для них известия девочки с ещё большим интересом рас-сматривали незнакомку-сестру.
  – Я Люся. Мне шесть лет и десять месяцев, – представилась младшая девочка. Она особенно вглядывалась в гостью.
  Инга отметила – для шести лет девочка обладала взрослым осмысленным взгля-дом.
  – Через два месяца будет семь, – поддержала Люсю сестра.
  – Танька, я сама скажу, – огрызнулась младшая.
  – Таня, – представилась старшая сестра. – Пойдём в нашу комнату.
  – Инга, – назвала и своё имя Инга. – Пошли.
  Она собралась взять девочек за руки, но те убежали и, когда Инга входила сле-дом, то уже приготовились показывать пенаты. Комната вмиг превратилась в склад раз-бросанных игрушек, доставаемых из разных шкафов одна за другой. Телевизор мелькал мультиками. Девочки говорили наперебой.
  У Инги никогда не было столько игрушек. Она рассматривала всё, что сёстры ей показывали – глаза разбегались. Ей с детства хотелось иметь сестру или брата. Сейчас же видела сразу двух сестёр, и они были такими маленькими. Инга никак не могла решить – общаться с ними как с младшими девочками или как с сёстрами, и в чём разница.
  – Ты будешь спать с нами, – заявила Люся. – Не переживай. Папа поставит вот здесь кровать для тебя.
  – Я не переживаю, – Ингу смутила детская прямолинейность.
  – Люська, не болтай, – Таня чувствовала неладное в происходящем, но сама не могла объяснить, сказанное младшей сестрой её также смутило.
  – А что? – не унималась Люся. – Она же наша сестра. Где она будет спать? Где ей кровать ставить?
  – Как вы тут? У-ух, разгромили комнату! – прервала зарождающийся спор Елена Николаевна. – Давайте завтракать, – и в этот раз её улыбка была лёгкой, без напряже-ния.
  Девочки первыми заняли места. Елена Николаевна заканчивала сервировать стол. Инга опустилась на ближайший к ней стул.
  – Это папино место, – снова объявила Люся.
  – Тихо ты, – одёрнула сестру Таня.
  Инга растерянно улыбнулась. Она не знала, что делать, но и интерес, как поведёт себя отец, сам собою разгорелся. Ей очень захотелось, чтобы папа позволил сидеть на его месте и чтобы он это сделал на виду у всей семьи и именно сейчас. Может же она рассчитывать на такую привилегию хотя бы как гостье? Тем более всё это условности. У неё в семье рассаживаются, как заблагорассудится. Инга придвинула тарелку, но приступить к еде не решилась. Все ждали отца. Покрутив вилку в руке, она вернула её обратно. К завтраку вышел высокий парень и голосом отца поздоровался:
  – Здрасте. Матвей, – представился он и занял своё место.
  Только едва уловимая улыбка, слетевшая с его губ и быстро прикрытая склонён-ной головой, выдала интерес подростка к утренней гостье.
  – Это наш Мотя, – громко представила брата Люся.
  «Он спросил «Кто там?», – отметила про себя Инга, с интересом разглядывая брата. Матвей был похож на отца как две капли воды. Увлечённая рассматриванием ребят, Инга не заметила, как подошёл отец, и его крепкие руки взяли дочь за плечи, а приятный голос, чуть-чуть мягче, чем у Матвея, над самой её макушкой сказал:
  – Вот сюда садись.
  Инга сама не поняла, как подчинилась. Она постаралась ни на кого не смотреть, но проступивший румянец выдал конфуз.
– Я же говорила – это место папино! – многозначительно воздев брови кверху и округлив смешно глаза, утвердительно произнесла Люся.
– Люська! – зашипела на сестру Таня.
– Танька, отстань! Мама, скажи ей, – пожаловалась Люся.
– За возню обеих выставлю из-за стола, – тихим голосом приструнила мать доче-рей.
Семья расселась – и Инге определили своё место. Никто и ничто не могло сбить заведённый порядок. Даже её приезд. И ей это только что продемонстрировали. От осознания этого придавило в груди.
 «Дура, зачем приехала? Кому ты здесь нужна?» – Инга понимала, эта оскорблён-ность не оправдана, но едва могла с нею справиться, предательский румянец выдавал подпорченное настроение.
  – Я пью кефир, – неожиданно сообщила Люся, внимательно разглядывая раскрасневшееся лицо старшей сестры. – Что с тобой? Он полезен. Танька не любит кефир. Папа, правда, кефир полезен?
  – Правда, – кивнул отец. – Плохо, что Таня не пьёт кефир. Ешь.
  – Мама, – не унималась Люся. – Ей кровать можно поставить рядом с моей.
  – Не хорошо говорить о присутствующих в третьем лице, – наставила дочку Елена Николаевна. – Ешь. Поставим рядом с твоей.
  Инга урезонилась и даже повеселела. Она стала украдкой поглядывать на сестёр и брата.
  – Как с учёбой? – Григорий Михайлович взглядом адресовал вопрос сыну.
  – Нормально, – Матвей хитро заулыбался, ниже к тарелке пригнув голову. – Эк-замен по химии приближается.
  – И что? – отец поднял на сына глаза.
  – Не сдам, наверное.
  – Это как?
  – Ничего в химии не понимаю.
  За столом воцарилось молчание. Инга увидела на лицах домочадцев озабочен-ность. Даже Люся нахмурила брови, сведя их пухлыми бугорками к самой переносице.
  – Ты, что, совсем дурак? – неожиданно выпалила она. – На тройку не сможешь сдать?
  – Во-во, – сверкнув улыбкой в стрелках у глаз, согласился отец, но уже никто не мог сдержать эмоций.
  Общий смех оживил обстановку. Инга догадалась, – Люся скопировала слова па-пы, тем самым вызвав оживление.
  – Правда, папа?
  – Ешь. Правда, – и спокойным тоном напутствовал сына: – Сдашь. Это же так просто – всего лишь химия!
  Напряжение пропало. Семья продолжила завтрак, а на Люсином лице отобрази-лась уверенность, – брат обязательно сдаст химию.
  – Всего лишь химия, – с важным видом заявила она и, глядя на Ингу, добавила: – Когда у меня будет химия, я буду сдавать сразу на пятёрку. Правда, папа?
  – Правда, – поддержал отец и погладил её по голове. – Я всё, – глава семейства поднялся. – Поехал. Пока устраивайся, – с этими словами Григорий Михайлович положил руку Инге на плечо. – Остаёшься в помощь Елене Николаевне по хозяйству. Мы с тобой пообщаемся на выходные. Да, и ещё, какой номер камеры хранения и код? После работы заскочу за твоими вещами.
  – Я могу сама…
  – Нет, – мягко отрезал отец. – Ты на хозяйстве с Еленой Николаевной.
  Следом собрались и дети – отец отвозил их в школу. Многоголосый шум выкатился из прихожей на лестничную площадку, и в квартире воцарилась звенящая тишина.

  За домашними заботами женщины быстро нашли общий язык. Инга отметила – жена отца спокойная, рассудительная, с искусно прикрытой властностью женщина. Она умело управлялась по хозяйству, успевая поддерживать разговор. Иногда девушке каза-лось, собеседница, увлечённая готовкой, не слушает или не расслышала, но следовавший вопрос или ответная реплика разубеждали. Не заметив как, Инга рассказала о себе всё и даже поделилась сокровенными девичьими переживаниями. Она и сама с интересом слушала Елену Николаевну, которая много и с охотой рассказывала о детях, обходя отношения родителей.
  – Елена Николаевна, как вы познакомились? – не выдержала Инга и задала му-чающий её вопрос.
  – Очень просто, – хозяйка едва заметно улыбнулась. – Как и все – пришёл, уви-дел, победил.
  – Вот так сразу, с первого раза? – Инга взглянула возбуждённо на собеседницу и поспешила отвернуться, ей опять стало нестерпимо обидно за маму.
  – Ну, не с первого, – Елена Николаевна задумалась.
Было заметно, ей не приходилось разговаривать с детьми о сугубо личной жизни, и она оказалась не подготовленной, поэтому стала говорить с расстановкой:
– В разговоре развязан, движениями грубоват, я бы сказала – не отёсан, но во взгляде глубина и уют. Такая, понимаешь, – надёжность! Поначалу меня раздражало многое… – Елена Николаевна снова задумалась на мгновение и, с облегчением вздохнув, продолжила: – Почти всё. Каждый раз спрашивала себя, зачем мне это надо? Но он звонил, и я соглашалась встретиться. Звонил не тогда, когда я его просила или договаривались. Звонил тогда, когда… – на лице Елены Николаевны мелькнула счастливая улыбка. – Звонил, когда звонил. Я всегда выходила с настроем – это последний раз. Говорила себе: сейчас выйду и всё скажу, рубану с плеча, и всё кончено.
  – В жизнь не выйду, если мне парень звонит не тогда, когда договорились.
  – Как говорит наш Мотя, возьми с полки пирожок. Извини, пожалуйста, – мило улыбнулась хозяйка. – Я была такая же! Потому и говорю: Пришёл, увидел, победил.
  – Почему вы Матвея Мотей называете?
  – Уже и не помню, – Елена Николаевна отвлеклась от работы, вспоминая. – А! Когда Мотя родился, мы его назвали Матвеем. Долго выбирали имя. Потом давай думать, как называть ласково. Матвеечка? Матвейчик? Матвейка? Все очень простецки. Как-то Григорий Михайлович пришёл с работы, а Матвей стоял у шкафа и натянул на себя кучу вещей, ему тогда около двух лет было. Папа наш и говорит: «Что это за тётя Мотя появилась?» Матвей возьми и давай повторять: «Мотя, Мотя». Каждый раз, как папа приходил с работы, Матвей встречал его и кричал: Папа! Мотя! Так и появился Мотя, но мы его так зовём только в семье. На людях – Матвей.
  – Вы любите отца? – неожиданно спросила Инга и затаилась, не решаясь даже глаза поднять.
  – Это что ещё такое? – вспылила хозяйка. – Не надо задавать такие вопросы. – Женщине удалось справиться с эмоциями, голос её зазвучал спокойно. Инге даже показалось, Елена Николаевна похолодела. – Отношения родителей, извини за такое обобщение, не должны волновать детей. Не прилично задавать подобные вопросы взрослым, – Елена Николаевна сделала паузу и тише добавила: – Я и так позволила больше чем положено.
  У Инги сжалось сердце от ощущения того, что только что для неё открылась ка-кая-то страшная тайна, о которой отец даже не догадывается. Она даже поспешила пожалеть отца. Но Елена Николаевна собралась с мыслями и продолжила:
  – Для меня Григорий Михайлович как океан. Я с головой погрузилась в него. Как же я могу не любить такого человека? – глаза Елены Николаевны источали такую верную любовь, разглядев которую, Инга изумилась. Хозяйка выдержала изучающий взгляд девушки и тихо закончила: – И всё на этом!
  Инга не находила слов. Её снесло этим любящим чувством. Она никогда и ни у кого не видела такого взгляда – ни у своих подруг, ни у матери, ни у кого из подруг матери. Ей было о чём задуматься. За короткое время пребывания в отцовском доме она успела столько всего видеть, что всё, с чем сталкивалась, ставило в тупик. Она жила не так. Её жизнь тоже была нормальной, но не такой, как в семье отца. Инга ясно отдавала себе отчёт в том, что семейный уклад, чужой для неё семьи, захватил её с головой, и это ей нравилось.
  За разговорами и занятиями по дому женщины не заметили, как время подошло к обеду.
– Заболтались мы с тобой, – Елена Николаевна взглянула на часы. – Так. Суп го-тов, котлеты, макароны и компот. Ты будешь чай или компот?
– Чай, но можно ограничиться и компотом, – поспешила ответить Инга.
Щёлкнул замок входной двери.
– Ма, привет! – крикнул Матвей, прибежавший из школы.
– Наши возвращаются, – улыбнулась хозяйка и повернулась к двери, ожидая, пока сын войдёт в кухню. Встретила она его, укоризненно качая головой.
  – Здрасте, – поздоровался Матвей с гостьей.
  – Вот теперь здравствуй, – мать потрепала сына по вихрам. – Люсю снова забыл подождать? – Елена Николаевна сняла фартук. – Ладно, развлекай Ингу, а я быстро сбе-гаю.

  Инга рассматривала лицо брата. Для Матвея, хоть и старшеклассника, также неожиданным оказалось появление старшей сестры, и он испытывал некоторую нелов-кость. По наставлению матери он приготовился развлекать гостью. Ничего не придумав лучшего, уселся напротив и умолк, разглядывая утварь на столе.
  – Матвей! – позвала из коридора мать: – Руки помыл после улицы?
  И Инга и подросток заговорщицки заулыбались. Он едва не схватил горбушку.
  – Уже мою, – парировал Матвей, но в ответ захлопнулась входная дверь.
  – Куда собираешься поступать? – поинтересовалась Инга, когда они остались вдвоём.
  – Не знаю ещё, – равнодушно пожал плечами Матвей. – Отец говорит, надо идти в мединститут.
  – А сам как думаешь? – старшую сестру разозлил ответ брата.
  – Я тоже так думаю.
  – Совсем нет личного мнения? – продолжала она злиться, едва сдерживаясь, чтобы не наговорить лишнего.
  – Почему же? – брат почувствовал настроение сестры и смешливо зыркнул. – Мама у нас врач, всегда поможет. Папа тоже поддержит.
  – Разве он медик? – с иронией проговорила Инга.
  – Он не врач, но разбирается в медицине. Мама, когда у неё сложный случай, всегда консультируется с папой.
  – Надо же? – не смогла скрыть удивления Инга. – И что же он советует?
  – Зря ты так, – не принял ироничный тон подросток. – Отец очень хорошо разбирается в медицине. Когда он был студентом, то подрабатывал на «скорой» фельдшером.  Идём. – Поймав недоверчивый взгляд сестры, Матвей вскочил. – Правда, отец не разрешает заходить к нему в кабинет, но мы потихоньку.
  Полумрак комнаты встретил их уютом. У окна стоял пузатый стол на коротеньких ножках-шпильках и рядом с ним чертёжная доска. Штативная лампа была прикреплена так, чтобы можно было повернуть её как к столу, так и к доске. Напротив стола – кожа-ные кресло и небольшой глубокий диван. Все стены до потолка закрывали шкафы, за-ставленные книгами.
  – Вот, смотри, – Матвей открыл единственный глухой шкаф и извлёк оттуда туго перетянутую бечевой, набитую бумагами папку. Он бережно стал доставать из неё корочки и протягивать сестре. – Это всё папины. Это диплом фельдшера. Это – архитектора. А это благодарность от экспедиции за то, что папа спас жизнь участнику экспедиции.
  – Что он сделал? – разглядывая письмо, поинтересовалась девушка.
  – Он прооперировал геолога и спас ему жизнь. Была нелётная погода, и к ним не мог прилететь на помощь вертолёт. Нужно было срочное хирургическое вмешательство. Папа сделал операцию, – с гордостью сообщил Матвей.
  – А он умеет?
  – Конечно, умеет! – воскликнул подросток, почувствовав недоверие сестры. – Смотри, – и он достал следующую бумагу. – Это его зачётка по хирургии. Одни пятёрки, и за лекции, и за практические занятия. Он специально ходил в мединститут на лекции по анатомии и практиковал резать, чтобы повысить свои знания. А ты знаешь, где тренируются студенты, будущие хирурги? В морге!
   – Всё равно это безответственно, – с упрямством в голосе, настаивала Инга.
   – Сама ты безответственная, – огрызнулся брат.
   – А здесь что такое? – Инга отклонила занавеску на боковой стенке шкафа.
  – Это папино оружие, – с гордостью сообщил брат. – В молодости он занимался фехтованием на саблях.
  – Какая-то странная сабля, – нарочно, как можно равнодушнее произнесла она, видя, с каким запалом гордости рассказывает брат. – Квадратная…
  – Сама ты квадратная! – не на шутку разозлился Матвей. – Смотри! – и он достал очередной диплом. – Это папа выиграл турнир по фехтованию, а это его билет кандидата в мастера спорта.
  – Кандида-ата-а, – протянула Инга, уже не скрывая весёлости. – Я думала он мастер, а он всего-то кандидат.
  – Что ты понимаешь! – взорвался от обиды Матвей.
  – Ладно, ладно, – рассмеявшись, быстро заговорила Инга. – Я пошутила, Матвей. Конечно, это всё здорово! Я, как и ты, горжусь папой!
  – Ну тебя! – отмахнулся Матвей. – Выходи из папиного кабинета.
  – Матвей! – Инга поймала брата за руку и, заглядывая в глаза, проговорила: – Я пошутила. Правда!
  – Выходи, – смягчил тон Матвей.
  – Мир? – Инга протянула руку.
  – Мир, – примирительно пробубнил Матвей, отворачиваясь от сестры. – Надо выходить, а то мама сейчас придёт и будет ругаться.


                * * *

  Дни пролетали один за другим. Инга всё чаще погружалась в раздумья. Противоречивые чувства терзали её. Она стыдила себя за тот душевный комфорт, в котором купается в семье отца, и жалела мать. Сколько страданий ей доставляет, откладывая отъезд! Она выискивала недостатки и пыталась придираться к мелочам в укладе этой семьи, но стоило Елене Николаевне позвать помогать по хозяйству, она забывала обо всём и с удовольствием готовила еду, убирала квартиру, складывала детские игрушки. Пока девочки были в школе, она раскладывала игрушки на кроватях и любовалась. Инга не могла объяснить всего того, что видела каждый день в доме отца, а главное, своего желания участвовать в этой жизни. Она не могла объяснить себе, почему дети тянутся к отцу? Весь день они проводили с матерью. Елена Николаевна занималась их жизнью, участвовала в детских вечеринках, а зачастую и сама их организовывала. Отец утром видел семью во время завтрака. Ужиная, общались дольше. Правда, много говорил и с каждым накоротке. Но если кто-то из детей переходил грань, то тут же одёргивал его, иногда, в понимании Инги, недопустимо грубо, и всё продолжалось. Как-то маленькая Люся взяла за привычку замахиваться кулаком на всех домашних. За ужином замахнулась и на отца. Она сделала это в шутку, но отец выставил свой кулак и ткнул в лоб Люсе.
  – Следующий раз долбану тебя так… – отец запнулся негодуя, взгляд его посуровел, и голос зазвучал глухим гневом. – Раз и навсегда перестанешь… Где ты этому научилась? Не хорошо на папу, маму, брата, сестёр замахиваться.
  Отец не собирался выслушивать оправданий. Ужин потёк своим чередом. Инга следила за реакцией всех членов семьи, но никого  не занимало произошедшее. Даже маленькая Люся ничуть не изменилась в лице, только почесала лоб. Инга отметила про себя - стала бы назло делать. Сколько ещё нервов у матери потрепала бы. А тут…
  После ужина отец уходил в свой кабинет работать. Без надобности к нему никто не заходил. Даже для неё не сделали исключения. Показывая квартиру, Елена Николаевна на две двери только указала рукой:
– Это рабочий кабинет нашего папы, а это родительская комната. Она не для экс-курсий.
Комната Матвея Инге понравилась, но подросток стоя выждал, пока гостья всё осмотрит, и поспешил закрыть двери. На что мать только улыбнулась и так прокомментировала действия сына:
– Личное пространство.
Зато комната девочек была в распоряжении старшей сестры, и младшие были ей только рады.
И всё-таки дети находили различные предлоги забежать к папе. Он им отвечал или что-то рассказывал и категорично выпроваживал.
 Как-то Инга стала свидетелем короткой сцены между отцом и Люсей. Проходя мимо кабинета, девочка как бы невзначай толкнула дверь, та возьми и откройся.
 – Кто там? Что надо? – послышался голос отца.
 – Это я, Людочка, – растерянно произнесла девочка. – Ничего не надо. Просто зашла.
 Отец поднял на неё уставшие глаза и, едва заметно улыбнувшись, протянул руку. Люся подбежала к папе. Тот поцеловал её в лоб и коротко сказал:
 – Ступай.
 Люся выбегала из отцовского кабинета с сияющим лицом, словно выполнила ка-кое-то важное задание.
 Инга рассматривала сестру и никак не могла себе объяснить её восторга. Она нуждалась в его понимании. Папа не сходил с уст всех членов семьи – от маленькой Люси до Елены Николаевны. Она и сама стала жить с оглядкой, с вопросом – что скажет папа, а понравится ли папе? Раньше такого не было. Что же с ней происходит? Она себя не узнавала.
 
* * *

              В один из дней Григорий Михайлович задержался на работе. Семья жила обыч-ными домашними заботами. Инга подметила – что-то не то происходит в доме. Она пыта-лась угадать, что же её насторожило в сегодняшнем вечере? Отца не было, но никто из домочадцев не обмолвился словом. Елена Николаевна только сообщила во время ужина:
              – Папа задерживается.
             Девушка следила за выражениями лиц детей. После ужина те вернулись к уро-кам. Ближе к десяти все стали готовиться ко сну. Инге чего-то не хватало, но она не могла понять. Ожидая очереди в ванную, она расположилась в зале и перелистывала журнал. Сосредоточиться не получалось, мысли блуждали по всем домочадцам – она искала ответ. Слух уловил тихие шаги. В приоткрытую дверь в коридор она увидела, как Люся, крадучись, подошла к кабинету отца и, озираясь, заглянула в него. Удостоверившись, что там темно, она быстро закрыла дверь и побежала на кухню. 
  – Мама, а папа скоро придёт? – девочка прижалась к матери.
  – Скоро, – она погладила дочку по голове. – Иди спать. Поздно уже.
  Инга вглядывалась в лицо сестры. Маленькая Люся улыбалась, а глаза выдавали задумчивость. Девушку осенила догадка – домочадцы искусно скрывали едва уловимую грусть, даже Люся боролась с нею. Спокойствие матери передалось, но к себе в детскую она уходила притихшая. Инга  вспомнила себя в детстве. Она не задумывалась – почему нет папы. Её не расстраивало отсутствие матери в те периоды, когда мама уезжала по делам или отдохнуть, как она объясняла, от «тяжёлой жизни». Её не брала. Значит, она была частью этой «тяжёлой жизни». Инга согнала брови, вспомнив эпизод из далёкого детства. Впервые она осталась на целую неделю одна, когда ей было чуть больше восьми лет. Утром приходила соседка проверить, как она собирается в школу, и вечером – приготовить еду. Тяжёлый вздох вырвался у девушки из груди.
– Что так? – живо поинтересовалась Елена Николаевна, в этот момент возвращав-шаяся из комнаты девочек в кухню.
– Не-е, ничего, – всего-то и нашлась ответить Инга. – Пойду купаться.
На её слова из детской раздался смех. Выбежала Люся и восторженно затараторила:
– Мама! Мама! Она идёт купаться. Такая большая, а ещё купается.
– Уже говорила тебе, – со сдержанной улыбкой, Елена Николаевна погладила дочь по голове. – Не хорошо о присутствующих говорить в третьем лице.
– Я что-то не то сказала? – вмиг покрывшись пунцом, переспросила Инга.
– Всё то, – погладив девушку по плечу, успокоила хозяйка. – Это у нас папа с девчатами балуются и подмечают друг за другом… В общем, иди мыться, потом девочки тебе объяснят, – Елена Николаевна решила предоставить возможность детям самим общаться с сестрой. – Я меняла бельё сегодня. Твои вещи справа на полке, – возвращаясь к домашним делам, пояснила она. – Полотенце – белое – твоё.
  Снимая с лица макияж, Инга рассеянно осмотрела себя в зеркале и решительно стала под горячий душ. Ещё некоторое время из девчачьей доносился возбуждённый галдёж, но и он вскорости утих. «Ну да, – неожиданно осенила догадка, и она улыбнулась. – Взрослые моются, а дети купаются. Маленькая, а уже язвочка. С ними всё-таки интересно». От нахлынувшего восторга Инге хотелось петь.
Пока она мылась, Елена Николаевна постелила на диване в гостиной. Инга выключила свет и юркнула под одеяло. Укрывшись с головой, она с упоением глубоко вдохнула свежесть постельного белья и потянулась, удобнее устраиваясь. На кухне стукнула кастрюля, девушка неожиданно спохватилась – улеглась, а ни с кем даже не обмолвилась словом. Елена Николаевна тихонько прошла к детям, чтобы посмотреть на девочек и выключить свет в комнате у сына.
– Спать! – отрезала мать на недовольство Матвея.
Когда  она возвращалась, Инга тихо сказала:
– Спокойной ночи.
– Спокойной, – шёпотом ответила Елена Николаевна и на Ингину голову  мягко легла её рука.
Горькой душевной обидой отдалось в Инге это прикосновение. Она заметила – ро-дители не скупились и часто гладили детей куда удавалось – по руке, голове, спине.
«Ведь это мгновение, а как приятно, когда мамина рука гладит тебя по голове, – терзала себя Инга. – Но почему меня в детстве не гладили?» Как бы она ни пыталась заставить себя отмахнуться и отнести это к родительской навязчивости, но снова и снова ощущала мягкое прикосновение руки Елены Николаевны, и от этого становилось легко и мило.  И это мимолётное прикосновение победило – девушка успокоилась и задремала.

  Едва подкатывающийся сон прервался коротко пропевшим в коридоре звонком.
  – Дети спят? – поинтересовался отец, раздеваясь.
  – Спят. Поздно уже, – спокойно отвечала Елена Николаевна. – Завтра в школу. Проходи сразу в кухню.
  – Как Люська? – спросил отец, пережёвывая.
Инга улыбнулась – она тоже, когда садилась за стол, брала ломтик горбушки и жевала.
  – Уроки все сделала? – продолжал Григорий Михайлович.
  – Сделала, – отвечала Елена Николаевна, накрывая на стол.
  – Ей ещё год бы дома поиграть. Мне много не клади, – вздохнул отец. – Я с тобой за компанию перекушу. Сбил аппетит, перехватив во время встречи. У Танюши всё в порядке?
  – Всё нормально.
  – Что Мотя? Не поздно пришёл?
  – Нет. Он мужчина уже, – эти слова Елена Николаевна произнесла окрепшим го-лосом, и Инга представила её глаза, переполняемые гордостью за сына.
  – Как Инга?
  Инга затаила дыхание, боясь даже моргнуть, она прислушивалась к каждому сказанному слову и с какой интонацией оно произносилось. Сердце забилось сильнее. Отец спросил о ней в общем порядке, как будто делал это каждый день.
  – Как Инга? – вопросом на вопрос продолжила разговор Елена Николаевна, только в этот раз она перешла на шёпот. – Она взрослая девочка. Ей бы погулять. Что она дома сидит. Сходи с нею куда-нибудь.
  – Схожу, – согласился отец. – На выходные. 
  На кухне умолкли. Инга примерилась к своей жизни. Она любила засидеться с подругами допоздна, а иногда приходила домой под утро. Никто её не встречал. Ужинала тем, что находила в холодильнике, и спать. Нет, конечно, никто не запрещал разогреть еду, но не было настроения. Мама спала и даже не слышала, в котором часу  возвращалась дочь. Как-то Инга вернулась домой с зарёй и сидела на кухне, пережёвывая горбушку. Вошла мама, на ходу перевязывая халат, и удивилась: «Чего так рано подорвалась?» Она даже не взглянула на дочь. Поставила чайник и пошла в ванную. Инга тогда ничего не ответила. Ей было обидно до слёз. Дочери не было дома всю ночь, а любимая мама спокойно спала. Сейчас мама плотно позавтракает и отправится на работу. Вспомнит об Инге только к обеду. А если бы я за это время сто раз умерла бы, например? Инга часто проводила подобные аналогии. Она и к отцу решила ехать после очередного прихода домой под утро и сонного маминого: «Ты уже встала?»
  В тяжёлых раздумьях Инга забылась. Едва сомкнув глаза, она тут же открыла их. Ей показалось, так и не удалось поспать, но уже брезжил рассвет. Встревожило сон тихое движение по комнате. Мимо прошла Люся и направилась в спальню родителей. Инга поспешила за девочкой, чтобы вернуть её в постель, решив, ребёнок спросонья заблудился. В приоткрытую дверь она увидела, как отец приподнялся.
  – Люсенька, ты чего, доча?
  – Папа, я пришла посмотреть, ты есть или нет.
  – Боже ты мой, – отец, прихватив одной рукой дочку, закрутил её к ним с Еленой Николаевной в кровать. – Куда же я мог деться? Ну, полежи с нами.
  У Инги едва не оторвалось сердце. Она была поражена тому, как эта девочка, её родная сестра, всю ночь спала с тревогой, ожидая папу. И вот дождалась. Её маленький, ещё крепкий организм в состоянии выспаться за пару часов, когда рядом папа и мама. Она уснула крепким, спокойным детским сном. Инга вернулась в постель и больше не сомкнула глаз.
  Что же это такое «папа»? Этот вопрос мучил её всю жизнь. Он ещё сильнее мучил каждую минуту жизни в этой семье. Она не понимала всего, что происходит, и не находила сразу объяснения. Ей было это чуждо, но она чувствовала, – эта чуждость искусственная, воспитанная, может быть, не насильно, но и не основательно, и потому разваливалась каждодневно. В  очередной раз она стала свидетелем, как маленькая Люся всю ночь спала на полусознании, ожидая, когда вернётся папа. Организм не выдержал и уснул, но это был сон тревожный, потому что едва стало возможно, он проснулся и поднялся, чтобы пойти и удостовериться – пришёл папа или нет.
  Что же такое папа? Этот вопрос с силой бил в виски. Инга ворочалась в постели и тяжело вздыхала. Только на мгновение сон одолел её измученное сознание, и всё выстроилось в истину. Папа – это когда он всегда рядом, даже если его нет, но он всё равно рядом. Он везде. Он с тобой. Ты всегда находишься под его заботливым крылом. Папа – это как энергия. Мама – всё для ребёнка. В этом Инга не сомневалась. Сейчас она видела – папа – это как воздух. Отними у этих детей воздух, и они завянут. Нет, они будут жить, но эта жизнь будет хилой и безыммунной. А у неё, у Инги, жизнь иммунная? Крепкая? Она выучилась, самостоятельный человек и всё равно поехала к отцу. Он не звал, не искал, а она бросила всё и поехала. У неё есть убедительное объяснение своему поступку – она хотела показать, – и без него обошлась. Это ли единственная причина?  И обошлась ли?
 В семье отца ей становилось уютно.

* * *

  В субботний день семья собралась на обед. Инга поймала себя на мысли, уже привычно занимает отведённое для неё место. Как всегда Люся делилась впечатлениями от нового мультика, вперемешку рассказывая и о новой игре, которую придумали маль-чишки во дворе. Все слушали и молча ели.
  – Папина самая любимая, – отец погладил Люсю по голове.
  Инга украдкой обвела всех взглядом, но никого не смутили слова отца. Даже Таня не обратила внимания на адресованную любовь только Люсе. «Почему же меня эти слова задели? – саму себя засыпала вопросами Инга. – Так просто взял и сказал, – одна дочка самая любимая. Значит, другая не любимая? Или не самая любимая? А сын, любимый? Почему же никто из детей не обиделся? А меня почему задели слова отца?»  Её глаза вмиг наполнились слезами. Инга склонила голову и невидящим взглядом уставилась в тарелку. Прервал её тяжёлые мысли голос Тани.
  – Чего на меня смотришь?
  – Любуюсь тобою, – ответил отец.
  – Ты всегда так говоришь, – без смущения парировала Таня.
  – А мной! – воскликнула Люся.
  – И тобой.
  Инга слышала ликование в голосе отца, и ей показалось, он специально так себя ведёт, чтобы лично ей досадить. Комок горькой обиды перехватил горло. Она едва сдер-живала себя, чтобы не разрыдаться или не заорать в истерике.
  – Лучше мамой любуйся, – опять невозмутимо посоветовала Таня.
  – И мамой любуюсь, – ответил отец и посмотрел на Елену Николаевну.
  – А Ингой? – неожиданно для Инги спросила Люся.
 Инга замерла, ожидая отцовского ответа.
  – И Ингой любуюсь, – не замедлил отцовский ответ.
  Это уже было слишком для неё. Она рванулась из-за стола, опрокинув стул.
  – Не надо! – в истерике вырвалось у неё и, задыхаясь от слёз, Инга выбежала из комнаты.
  Сидящие за столом замерли. Только отец продолжал есть как ни в чём не бывало, но по тому, с какой силой Григорий Михайлович пережёвывал пищу, можно было догадаться – глава семьи нервничает.
  – Ешьте, – тихо призвала детей Елена Николаевна.
  Неожиданно вскочила Люся. Она собралась удалиться, но отец осадил её строгим, вопрошающим взглядом. Девочка на мгновение замешкалась, но быстро нашлась и скороговоркой проговорила:
  – Я там забыла кое-что… – она пристально посмотрела на папу, не решаясь так просто выйти из-за стола.
  Взгляд отца потеплел, обозначились у глаз стрелки едва заметной улыбки.
  – Хорошо, иди, – согласился он, нервно дёрнув бровями.
  Маленькая Люся торопливо выбежала из комнаты.
  – Гриша, ты помягче с ней, – проговорила Елена Николаевна.
  Григорий Михайлович долгим взглядом посмотрел на жену. Они понимали друг друга с полуслова, и он вместо ответа тяжело вздохнул. Семья продолжила обед.
  Люся бегом спешила в комнату, но входила тихо и едва дыша.
  – Я тут забыла… – начала она, глядя в спину старшей сестры, стоящей у окна, но та не шелохнулась, и девочка запнулась. Инга вытирала слёзы с лица, а те текли и текли ручьями. Платок насквозь промок, она вытирала их ладонями, но ладони тоже были мокрыми. Затаённое дыхание прерывалось приступом всхлипывания, и тогда слёзы лились ещё сильнее. Совсем не кстати был для неё приход этой малявки, но она и нуждалась в чьём-то присутствии. Люся подошла и прильнула к сестре. Инга не решалась обнять девочку. Её стало колотить от нахлынувшего волнения. Неожиданно захотелось схватить этого маленького человечка и прижать к себе как родную, близкую, самую дорогую сестру на всём белом свете. Трясущуюся руку она опустила на голову девочки и погладила. Люся мгновенно обхватила старшую сестру обеими руками и разрыдалась:
  – Ты наша! Наша! Наша!

                * * *

  Они шли с отцом по бульвару. Инга собиралась о многом поговорить, но даже на маленький вопрос не хватало духу. Ей хотелось взять отца под руку, но на это тоже не доставало решительности. Инге было стыдно за выходку во время обеда.
– Извини за обед, – тихо сказала она, но отец не ответил. Он только наклонил её голову и поцеловал в лоб.
«И всё прошло, – с облегчением вздохнув, отметила про себя Инга. – Как будто ничего и не было. Так просто. Папа поцеловал в лоб, и всё прощено. И о чём после этого можно говорить?» И они  снова пошли молча.
– Давай я пойду с этой стороны, – предложила она, видя, как отцу приходится уворачиваться от встречного потока. – А то они тебя совсем затолкают.
  – Не затолкают, – улыбнулся отец, пропуская очередного прохожего невежу. – Место женщины справа от мужчины.
  – Место женщины, – перекривила Инга отца.
  – Ну да, – не обращая внимания на иронию дочери, подтвердил тот. – В Англии слева, у нас справа.
  – Почему в Англии слева? – не поняв, удивилась, Инга.
  – У них же левостороннее движение?
  – И что?
  – Мужчина должен идти со стороны встречного движения. Женщине же комфортнее идти справа, чтобы её не затолкали.
  – А галантность? Где ваша мужская галантность? – с этими словами Инга стала слева от него. Григорий Михайлович только в сторону улыбнулся и продолжил путь.
  – Ой! Мой палец! Куда летишь?! – скривилась от боли Инга.
  – Да пошла ты! – ругнулся уже издали спешащий куда-то парень.
  Едва сдерживая смех, отец обошёл дочь и, придерживая за талию, они устроились в своём потоке. Инга слегка прихрамывала, и ей было очень обидно.
  – Заступиться за даму у вас принято? – огрызнулась она, а отец в ответ только рассмеялся.
  – Я же начал с того, что заступился. Сразу поставил тебя справа от себя. Ты ре-шила поступить по-своему. Ещё и не довольна.
  – Ты всегда такой? – после паузы поинтересовалась Инга. Отец только посмотрел смеющимися глазами. – С мамой ты тоже был таким? – неожиданно вырвалось у неё.
  – Ты же на собственном пальце, – отец указал всё тем же улыбающимся взглядом на ногу Инги, – убедилась, что я прав. Зачем же мне меняться?
  Снова замолчали. Что на это скажешь? Боль в пальце проходила. И идти справа от отца было удобнее. Инга следила украдкой за отцом, и ей стало его немного жалко, а он, как будто ничего и не происходило, спокойно уворачивался от различных хамов, оберегая её от них. Она вздохнула. Скорее признавая своё согласие с тем, что отец прав.
  – Все ещё болит?
  – Нет. Уже прошло.
  – Почему так тяжко вздыхаешь?
  – Устала ходить, – соврала Инга и внимательно посмотрела на отца. «Надо же, какой внимательный. Думала, он занят только прохожими, а он услышал, как я вздохну-ла».
  – Свернём на том перекрестке, тут есть одно кафе приличное. Там и посидим. Отдохнём.

  Григорий Михайлович пил кофе. Инга задумчиво водила ложкой в чашке с чаем, вдыхая ароматный фруктовый парок. Нагромождения мыслей не давали сосредоточиться. Она мечтала остаться один на один с отцом, чтобы поговорить, а разговор не завязывался. Увиденное за эти несколько дней поставило кучу новых вопросов. Они роились, затмевая вопросы всей жизни. Она собирала их с самого детства и копила, чтобы когда-нибудь выплеснуть предателю-отцу. Вот он, сидит и пьёт, как ни в чём не бывало, кофе. И что? Инга пристально посмотрела в глаза отца. Он спокойно принял её вызов. Они молча смотрели друг на друга – она тревожными, наполненными решимости и одновременно боязни, а он мягким взглядом улыбающихся стрелками глаз. Инга видела, как отец «заговорил» с нею, но она не понимала.
  – Ты был всегда мне нужен, – неожиданно вырвалось у неё.
  Инга ещё что-то хотела сказать, но поперхнулась от внезапной обиды. Она старалась не моргать и даже подняла выше голову, но всё равно слёзы предательски набухали и полились через край.
  – Я знаю, – тихо проговорил Григорий Михайлович, отворачиваясь, чтобы не ви-деть дочериных слёз.
  Инга не расслышала и, переведя дыхание, продолжила:
  – Почему вы расстались? Ведь ты же любил её? – Инга вытирала глаза, а слёзы затмевали всё вокруг.
  – Односторонняя любовь может быть только к работе, – задумчиво произнёс отец и после паузы повторил: – Я знаю, что был нужен.
  – Что ты можешь знать?! – едва удерживая рыдания, выпалила дочь.
  Слёзы слетали огромными каплями, и она, вытирая их с глаз, со стола, беспомощно улыбаясь. Да, она слабая девочка, ребёнок своего отца. И не важно, что она собиралась быть сильной. Собираться – это ещё не быть!
  – По детям вижу, – неопределенно ответил отец.
  – У разных детей по-разному, – с тоской вырвалось у Инги из груди.
  – По-разному-то по-разному, а отец – всегда одинаково – нужен. Это потом, ко-гда повзрослеете – по-разному вам становятся нужны родители… Ладно об этом. Ты мне скажи, ты довольна поездкой.
  – Какой поездкой? – не поняла Инга.
  – К нам. Ты же на разведку приехала?
  – Наговорить хотелось, всего, что надумала за все эти годы.
  – Чего же не наговорила?
  – Повзрослела… что ли.
  Инга не знала, что ещё сказать. За эти несколько дней, проведённых в семье от-ца, в её голове всё перевернулось. Она страдала от своей сиротливости до самого порога дома отца. Потом быстро втянулась в новый для неё ритм, казалось, чужой семьи. У неё даже появились сёстры и брат, о которых она мечтала, но спокойствия не наступило. Сейчас она жила с тяжестью в сердце за мать. Ей было жалко маму. Она ненавидела благополучного отца и также ненавидела мать. Она ненавидела той ненавистью любящей дочери, которая готова разорваться на две половинки ради счастья родителей, но…
 – Как же теперь с этим жить? – Инга обхватила руки отца.
 Григорий Михайлович не ответил, он чувствовал, дочери надо выговориться.
 – Я всё равно немного счастлива, – прошептала дочь.
 – Счастья не бывает мало, – Григорий Михайлович задумчиво глядел в окно.
 – Ты не оправдываешься и не спешишь доказывать обратное, – Инга положила голову отцу на руки.
 – В чём оправдываться и что доказывать? – усмехнулся с горечью в голосе отец. – Идёт жизнь. Для нас всех она такая. У других – другая, – Григорий Михайлович выдержал паузу и неожиданно сказал: – Потом, это тебе надо доказывать…
 – Мне? – раздражаясь, выпалила Инга и едва не наговорила в этот раз всё, что собиралась многие годы, но отец опередил:
 – Да, милая! Мне не надо доказывать, что я отец. Это ты должна доказать, что ты дочь! – Григорий Михайлович тяжело вздохнул и закончил: – Достойная дочь.
 Своими словами отец словно развязал узел, и весь бисер высыпался в траву. У Инги на душе неожиданно полегчало, и всё стало прозрачно. Для её понимания то, что сказал отец, было из ряда вон, но именно это расставило всё по полочкам. Определило её место, указало дорогу по жизни. Дочь уткнулась отцу в плечо и заплакала. Заплакала тихими слезами. Отец молча пил кофе и смотрел в окно, не мешая дочери разобраться в себе.
– Вчера у мамы был день рождения, – немного успокоившись, задумчиво произнесла она. – А я забыла.
– Поздравь сегодня, – равнодушно предложил отец.
– Я собиралась к нему вернуться, – дочери было тяжело, и Григорий Михайлович молчаливо участвовал в её настроении. – А ты помнишь, когда у мамы день рождения? – Инга изучающе посмотрела на отца.
– Помню, тридцать первого мая, – быстро ответил тот, и на дочь уставились лу-каво искрящиеся глаза.
– Врун, – возбуждённо выпалила дочь. – Если бы я не сказала, вспомнил бы ты! А как зовут её? – неожиданно вырвалось у Инги.
– Ну, да, – с возрастающей весёлостью подтвердил отец. – Помню.
Инга видела, как отца словно подменили, перед ней сидел уже не взрослый муж-чина, отец семейства, а мальчишка-озорник, нашкодивший и теперь старающийся скрыть свою проказу. Она увидела во взгляде отца неправду, и от этого защемило в носу. Инге стало обидно за маму, она мгновенно возненавидела отца: «Неужели он и правда не помнит её дня рождения? Бедная мама. Как она могла любить такого человека? – зароились мысли у девушки в голове. – Он даже не помнит её имени!»
– Ладно, – дружелюбно заговорил отец. – Сдаюсь, не помню.
– Виктория Викторовна, – одними губами проговорила Инга и задумчиво добавила: – Ты называл её «Моя любимая Победка».
– Почему? – Григорий Михайлович не смог скрыть удивления, но тут же закивал головой. – Ах, да-да, Виктория, это же победа. Да, мог называть Победка. Да, Победку помню!
– Победку помню, – передразнила дочь отца. – Мне иногда кажется, она тебя до сих пор любит. – Инга укоризненно покачала головой.
От подступившей горечи и обиды за маму эмоции бурлили и перехлёстывали, но неожиданно, откуда-то из неизвестного, потайного уголка сознания выскочило: «И это мой папка?» Слово «папка» прозвучало как-то странно. Его наполнение взбудоражило девушку. Она ощутила его вкус и с интересом уставилась на отца, рассматривая каждую морщинку на лице, каждую черточку. Это простое слово «папка», смело все эмоции и запульсировало в висках: «папка», «мой папка», «папка», «мой папка». И на душе стало покойно и даже светло, и на окружающий мир она посмотрела смелее.
– А когда день рождения у Елены Николаевны, тоже не помнишь?
– Помню, – голос отца прозвучал уверенно. – Двадцать пятого сентября.
– А год? – Инга изучающе смотрела на его лицо.
– Пятьдесят девятый, – не моргнув, отчеканил он.
– Идём домой, – дочь заторопилась.
С прогулки возвращались быстро. Инга словно подгоняла, но и отец шёл широким шагом. Всю дорогу он смотрел на красивый затылок дочери и любовался. Несмотря ни  на что он был счастлив. Все эти годы он ждал дочь, он знал – она приедет. Он так и го-ворил себе: «Если это моя дочь, она приедет, а нет, так на нет и суда нет».
– Елена Николаевна! – позвала Инга с порога.
– Вернулись? – хозяйка вышла им навстречу. – Ужин готовлю. Через полчаса будем кушать.
– Когда у вас день рождения?
– Четырнадцатого апреля сорок восьмого года, – мать догадалась, в чём смысл такого вопроса, и махнула рукой в сторону супруга. – Григорий Михайлович никогда не помнил, когда у меня день рождения.
– Перепутал, – отец смешно развёл руками. – Зато с годом почти угадал.
– Почти угадал, – дочь укоризненно покачала головой.
– С этими годами рождения он нас впутал в такие неприятности на французской границе, – стала рассказывать уже из кухни Елена Николаевна и, когда Инга вошла, продолжила: – Всей семьёй поехали на машине в Германию, а там решили день провести в Страсбурге.
– Мама, а когда это было? – услышав шум, прибежала Люся.
– Ты ещё не родилась.
– А Танька? – не унималась дочь.
– Тане было два года.
– Ух-ты! – воскликнула девочка и устроилась у папы на руках, который, улыбаясь, слушал супругу, готовый в любой момент дополнить.
– Таможенный контроль в Страсбурге прямо в черте города, – шинкуя капусту, Елена Николаевна поглядывала в сторону мужа. – Таможенник посмотрел паспорта и указал, надо, мол, подойти в офис зарегистрироваться. Григорий Михайлович наши документы оставил, а взял только свои.
– Я думал, – поддержал рассказ Григорий Михайлович, – если он посмотрел, этого и хватит. Заходим. Он записал мои данные и просит документы других. Я говорю, лень в машину возвращаться, а что надо, я продиктую. Он спрашивает – имя жены и дата рождения. Я называю. Записал, вернул паспорт, и я собирался уйти, но тут заходит его коллега, женщина таможенница, и говорит, нет, надо документы. Пришлось идти за паспортом Елена Николаевны.
– Григорий Михайлович прибежал, – продолжила супруга. – Говорит, всё, только тебя запишут и едем. Ждём его, ждём, а он всё не выходит и не выходит. Уже тридцать минут прошло, час. Таня маленькая, капризничает. Уже я выхожу из машины и иду его искать, а мне таможенница так мило улыбается и показывает на машину, мол, сидите в машине. Опять ждём. Волнуюсь, что там произошло? Где наш папка? Тут приезжает ка-кая-то машина, из неё выходят несколько человек в форме и к нам. Всё и завертелось. Детей отобрали. Что говорят, я не понимаю. У меня началась истерика. Меня просят пройти в отдельную комнату, а там уже переводчик и давай допрашивать. Понять ничего не могу, но отвечаю. Каким одеколоном пользуется муж, какой зубной пастой, каким бритвенным прибором, и пошло-поехало.
– А меня в другой комнате больше часа, точно так же допрашивают: какие духи у жены, какая помада, в каком магазине она покупает вещи? – весело заговорил Григорий Михайлович. – Откуда я знаю в каком? Говорю я и не знаю, а зачем ей ходить по магази-нам? Я всё сам покупаю. Женщина таможенница, как это услышала, широко раскрыла глаза: «Этого не может быть!» говорит. Для их женщин – это нонсенс. И снова меня до-прашивать.
– Ага, я помню, – входя на кухню, присоединился к беседе Матвей. – Нас с Таней завели в комнату. Я держу её на руках, а она смеётся. Две женщины наблюдали за каж-дым нашим движением. Иногда одна из них спрашивала: «Эта девочка кто тебе?» Сестра, отвечаю. «А как её имя?» Таня, отвечаю. Таню спрашивают: «Кто этот мальчик?» А она говорит: «Мотя». Женщины переглядываются и снова спрашивают: «Как его имя?» Она снова отвечает: «Мотя». Тогда меня спрашивают: «Мальчик, как твоё имя?» Называю – Матвей.
– В общем, пять часов нас допрашивали перекрёстно, – вздохнула Елена Никола-евна.
– Как всё обошлось? – Инга слушала с интересом.
– Обошлось, – Елена Николаевна горящими глазами посмотрела на мужа. – Если бы наш папа не перепутал мою дату рождения, то и не начиналось бы.
– Зато в каком прекрасном приключении поучаствовали! – весело продекламиро-вал Григорий Михайлович. – Да, доча?
– Да, папа, – отозвалась Люся.
– Как всё-таки выкрутились? – не понимала Инга.
– Как всегда, на моих уникальных способностях, – воскликнул весело отец.
– Григорий Михайлович сразил их своей наблюдательностью и глазомером, – зау-лыбалась Елена Николаевна. – Он назвал все наши размеры, а потом стал называть раз-меры одежды таможенников. Называет размеры талий таможенниц. Те обижаются, а их мужики смеются. В общем, превратил всё в балаган, – Елена Николаевна махнула рукой. – В итоге отпустили нас. Только Страсбурга мы не увидели, поздно было уже.
– Это как ты сделал? – не поверила Инга.
– Просто, – отец оценивающе окинул взглядом дочь. – Я могу с точностью назвать все твои размеры. Хочешь, поспорим?
– Инга, не спорь, – вмешалась Люся. – Проиграешь.
– Как это? – Ингу заинтриговало заявление отца, и она в уме прикидывала – шутит или правду говорит. – Давай.
– Не спорь, не спорь, – призвала прибежавшая на кухню Таня. – Проиграешь.
– Спорим. Вдруг выиграешь, – подначивал отец. – Давай на пять размеров поспо-рим.
– Спорим, – с вызовом согласилась Инга, ища поддержки у Елена Николаевны, но та никак не участвовала в назревающем споре, только улыбалась, продолжая заниматься приготовлением ужина.
– Начнём! – скомандовал отец, обведя всех детей серьёзным взглядом, чем вызвал общее веселье, а Люсенька захлопала от восторга в ладоши.
– Папа, можно я что-то тебе скажу на ухо, – вызвалась она.
– Давай, только быстро, – разрешил отец.
– Поддайся, – Люся прошептала так, что услышали все.
– Никаких поддавков, – отрезал отец. – Приступим. Рост – метр шестьдесят девять.
– Это не сложно догадаться, – отмахнулась Инга.
– Правильно, правильно, – захлопала в ладоши Люся.
– Объём головы! – снова торжественно объявил отец: – Пятьдесят четыре санти-метра.
– Не знаю, – пожала плечами Инга, она не ожидала услышать размер головы.
– Танюша! – скомандовал отец. – Неси сантиметр.
Измерение объёма головы превратили в кутерьму. Все из детей брали сантиметр и измеряли голову старшей сестры, и у каждого получалась другая цифра. Наконец и Елена Николаевна взялась за сантиметр.
– Пятьдесят четыре, – сообщила она и передала сантиметр Инге.
Дети ждали окончательного вердикта, пока Инга сама обхватывала сантиметром свою голову. Девушка взглянула на цифру. Ей оставалось только покачать головой.
– Ура! – закричала Люся.
– Дальше, – сообщил отец. – Длина локтевой кости – двадцать семь сантиметров, а объём талии – пятьдесят восемь, нет, пятьдесят семь сантиметров, а объём груди восемьдесят девять. Об объёме бёдер говорим?
– Ошибся с объёмом груди, – ликовала Инга. – Всегда был – восемьдесят восемь.
– Измеряй! – улыбаясь, отец протянул сантиметр. – Заодно измерьте объём бёдер. Я утверждаю – это сорок шестой размер, значит – это будет девяносто два, – я оставлю вас на короткое время, уже в дверях добавил: – Длина указательного пальца и среднего – первый без трех миллиметров десять сантиметров, а другой десять сантиметров и пять миллиметров.
Дети ждали, когда сестра начнёт измерения, но Инга медлила.
– Помочь? – предложила Елена Николаевна. – А то наши не отпустят, пока не удостоверятся.
– Всё правильно, – сдалась Инга. – Но как?
– Папа же классный архитектор! – с гордостью сообщил Матвей.
– С объёмом груди всё-таки ошибся, – посетовала Таня.
– Танька, молчи, – осадила сестру Люся. – Подумаешь, на сантиметр, правда, ма-ма?
– Не ошибся, – Инга таинственно взглянула на Елену Николаевну. – Иногда становится на сантиметр больше.
– Это когда? – удивилась Таня.
– Вырастишь, узнаешь. Идите, укладывайте учебники в портфели, – выпроводила мать дочерей. – Сейчас будем ужинать.

* * *
  В кухне собрались быстро. Все одновременно вышли из своих комнат и уселись по местам. Пока ждали отца, возбуждённо обсуждали спор. Отец пришёл последним, и ужин начался. Инге не хотелось есть, и она ковыряла вилкой в тарелке. Семья не обращала внимания на настроение старшей сестры.
  – У тебя всё в порядке? – спросил отец.
  Инге не хотелось отвечать на безадресный вопрос, но никто из членов семьи не отозвался. Не выдержала только Люся. Она потихоньку тронула старшую сестру за локоть и, состроив серьёзную мину, ладошкой показала – мол, тебя спрашивают – отвечай. Физиономия сестры рассмешила Ингу.
  – Всё в порядке. Есть не хочется, – тихо ответила она, едва сдерживая улыбку.
  – Может же человек погрустить? – тут же поддержала Люся и, глядя на сестру, добавила: – Правда? Папа всегда говорит: постоянно улыбаться, – не хорошо.
  Инга покачала головой. На этом внимание на её персоне закончилось.
  – Люся, ты получила сегодня оценку? Тебя спрашивали? – отец смотрел на дочь и улыбался одними глазами. Инга опять увидела стрелки у глаз. Мама была права, они очень красивые и, когда отец улыбался, украшали его, подчеркивая тонкие черты на мужественном лице.
  – Да, – отмахнулась рукой Люся, состроив серьёзную физиономию. – Две – по математике и русскому, и одну четвёрку – по рисованию.
  Отец поймал взгляд супруги.
  – Всё? – спросил он как бы между прочим, цепляя картошку вилкой.
  Люся не спешила отвечать, ища поддержки у матери, но Елена Николаевна встала из-за стола и засуетилась у плиты. Девочка медлила, не зная, что ответить.
  – Папа, – выпалила Таня. – Люська ещё тройку получила за контрольную.
  – Молчи, Танька! Я сама, – обиделась Люся.
  Отец смотрел на дочь, и опять его глаза улыбались. Инга ждала, что же он ска-жет? Но Григорий Михайлович дождался, когда вернётся к столу супруга, и ей адресовал:
  – Учительница ходит на работу?
  – Ходит, – вздохнула Елена Николаевна.
  – Чем они там занимаются на уроках, если ребёнок тройки приносит? – вспыхнул раздражением Григорий Михайлович.
  – А по рисованию почему четвёрка? – прожевав, он снова заговорил с женой.
  – Не знаю, – Елена Николаевна покачала головой. – Рисунок хороший. За что снижать оценку, ума не приложу? Первый класс! Ты бы видел эту учительницу по рисованию. Ей бы самой ещё оценки ставить.
  – Доча, принеси. Посмотрим, что ты там нарисовала, – отец излучал саму любовь к дочери, и, довольная, Люся побежала за альбомом.
  Рассматривая рисунки, отец как-то зло искрнул взглядом и отложил альбом в сторону:
  – Молодец. Очень хороший рисунок.
  Люсино лицо озарилось счастливой улыбкой – оценка папы куда выше учитель-ской, но отец уже переключил внимание к другой дочери.
  – А что у тебя, Танюша?
  – Одна пятёрка за стихотворение и пятёрка за контрольную.
  – Папа гордится тобой.
  Слова отца никто из детей не воспринял враждебно или ревностно. Инга с любо-пытством наблюдала за всеми семейными сценами и никак не могла понять, почему в детях не проявляется ревность, которая была нормой в её прежней жизни среди детей маминых знакомых.
  – Мотя, а ты чего молчишь? 
  – У меня всё нормально, пап, – восторженно объявил Матвей, но никто не под-держал весёлости брата. Промолчал и Григорий Михайлович.
  – Ну и ладно, – неожиданно подвёл итог отец, а мать потрепала сына по волосам. – Потом разберёмся, – тихо закончил глава семейства, и тут уже мать с сыном переглянулись.
– Классная звонила, – после некоторой паузы добавил Григорий Михайлович.
Сообщённое главой семейством расстроило Елену Николаевну, и, чтобы скрыть своё настроение, она стала собирать использованную посуду. Наступила тишина, даже Люся прекратила болтать ногой.
– Была я у неё, – складывая тарелки в мойку, сообщила мать.
– Да ладно, па! – вспылил Матвей. – Сам разберусь! – он хотел выйти из-за стола, но отец не позволил:
– Я не закончил.
– А что она пристала ко мне?! – нервно выкрикивал Матвей. – Родной отец! Биологический отец! Этот воспитывал, значит, он родной, а тот не воспитывал, значит, он никто. Я сам решу! И вообще, – Матвей снова подскочил и в этот раз зло уставился на Ингу, – чего она к нам приехала! Езжай к своему настоящему отцу! А мы тут и с нашим биологическим отцом живём хорошо! Оставьте все меня в покое, – Матвей откинул ногами стул и убежал к себе в комнату.
На кухне воцарилось зловещее молчание. Григорий Михайлович и Елена Николаевна отчуждённо смотрели в окно, а Инга с Таней сидели, понурив головы. Только Люся, ничего не понимая, вертела головой с полными слёз глазами и не находила, к кому прильнуть. Наконец она тоже спрыгнула со стула и, громко рыдая, убежала в свою комнату.
– Что там произошло? – тихо заговорил отец. – Хотя и так ясно… – и он тяжело вздохнул.
– Матвей похвалился учительнице, что приехала в гости их старшая сестра, – начала Елена Николаевна. – Учительница возьми и скажи: какая она вам сестра, она чу-жой для вас человек. Матвей вспылил и говорит ей, мол, мой папа это и её папа, а та в ответ – какой он ей папа, у неё есть настоящий папа, тот, кто её воспитывал, а твой так – всего лишь биологический, – Елена Николаевна тяжело, на одном дыхании проговорила и, когда замолчала, тяжело задышала.
– А что Матвей? – Григорий Михайлович нервным движением обтёр лицо рукой.
– Он ей говорит: а ваш где настоящий муж или вы всё биологическими промышляете? Та его и выставила из класса, а потом побежала мне звонить.
– Это что за ерунда? – глава семьи едва удержался, чтобы не рассмеяться.
– Вот такая и ерунда, – с иронией в голосе заговорила Елена Николаевна. – Никак не может устроить личную жизнь. Дети же всё видят, подмечают. То один повстречает-повстречает с работы и пропадает, затем другой появится и тоже ненадолго. Матвей и нажал…
Больше Григорий Михайлович не сдерживал себя, а смачно рассмеялся, чем вызвал смех у Инги и Елены Николаевны, даже Таня, глядя на изменившееся настроение папы, развеселилась.
– Матвей! Сынок! – сквозь смех позвал отец. – Иди, Танюша, позови брата. Люся! Иди к нам, доча!
Семья снова собралась за столом. Отец выдержал паузу и заговорил ровным голосом, словно ничего не произошло.
– Матвей, сынок, ты мужчина и должен уметь сдерживаться, а главное, не позво-лять себе обижать женщину, даже если по жизни ей суждено идти дурой. Мы договори-лись с тобой?
– Договорились, – пробурчал Матвей.
– Это, во-первых, – весело сказал отец. – Теперь о главном. Некоторые безответ-ственные люди, назову их так, а таковых становится всё больше и больше, пытаются свою собачью жизнь оправдать такими понятиями, как биологический отец или мать, настоящий отец или мать. Это очень удобная позиция – нагулял дитя, подкинул на воспитание чужим людям и умыл руки – мол, я биологический родитель, а всю ответственность пусть несёт тот, кто воспитывал, мол, он и есть настоящий. Гнусность их философии состоит в том, что они пытаются всему обществу насадить эту мерзость как норму, объясняя тем, что жизнь изменилась и тому подобное; – Григорий Михайлович сделал паузу и твёрдым голосом продолжил: – Дети! Ничего в жизни не изменилось. Отец и мать у человека одни на всю жизнь – это те люди, можно тут согласиться с этими прохиндеями, биологические родители, которые произвели дитя на свет и дали ему жизнь. Нет и не может быть у человека других родителей, кроме биологических.
– Значит, – неуверенно заговорил Матвей, – тот, кто воспитывает человека всю жизнь, тоже может претендовать на отцовство?
– Тот, кто воспитывает, так и останется воспитателем, – устало парировал отец. – Тебя в школе воспитывает классная. Ты же не называешь её мамой?
– Вот ещё! – зло буркнул сын.
– Родственную связь, какие бы жизненные обстоятельства ни растягивали време-нем, расстоянием, – продолжил говорить отец, – пытаясь отдалить людей друг от друга, превращая эту связь в едва видимую нить, а то и вообще невидимую – разорвать невоз-можно – это вечная связь. В то же время связь между воспитателем и воспитуемым, какой бы она ни была толстой, пусть даже километр в диаметре, а рвётся, едва стукни по ней. 
– Правильно, папа, – неожиданно выпалила сидевшая смирно Люся, и от её звон-кого голоса все рассмеялись. – Ничего смешного не вижу, – обиделась девочка.
– Конечно, ничего смешного, – поддержал дочь отец.
– Вон, тётя Вера, – вооружившись отцовской поддержкой, подхватила Таня. – Вы-шла замуж за своего отчима…
– Так, – одним махом решила прекратить разговор Елена Николаевна. – Всем заниматься уроками. А то мы сейчас договоримся.
– Папа, ну это же правда? – заупрямилась та. – Мама её умерла, и тётя Вера стала женой отчима. Разве родной папа может жениться на дочке?
– Ходил по двору, рассказывал: я её люблю как родную, я её воспитывал с рождения, – поддержал сестру Матвей. – А тётя Люда умерла, он и женился…
– Тётя Вера женилась на своём папе? – от изумления у Люси расширись глаза.
– Он её отчим, – упрямо произнёс Матвей. – Значит, чужой дядя. И не женилась, а вышла замуж.
– Кому сказала, хватит! Быстро по комнатам и делать уроки, – прикрикнула мать, укоризненно покачивая головой и с улыбкой взглянув на мужа.
– Это же уже другой человек, – не мог успокоиться Матвей. – Его воспитывали чу-жие люди…
– При рождении, – отец поднял на сына сияющие глаза, – дитя наследует от родителей веру предков. От матери – с молоком; от отца – с генами. Изменив кровным родителям, человек продаёт веру предков. Помнишь, сына, как говорила наша бабушка? Что бы ни случилось – главное, веру свою не продайте, – Григорий Михайлович изучающе посмотрел на сына и с расстановкой вывел: – В том и загадка родственной природы, сынок. – Воспитатель может всю жизнь воспитывать, но не даст того, что родной отец даст за неделю, а может, и за пару дней. Да дня хватит! – И с этими словами отец подмигнул Инге.
– Бр-р-р, – маленькую Люсю потрясли слова отца. Она смотрела на папу широко раскрытыми глазами и затряслась от обуревающего восторга. – Какая сила! Мама! – Люся побежала в комнату. – Ты слышала, какая сила?
– Пра-авда?! – воскликнул Матвей и устремил изучающий взгляд на старшую сестру.
От слов отца Инга вздрогнула. Она чувствовала, как покраснела от пяток до ма-кушки, как будто только что заглянули ей внутрь и изобличили в чём-то очень личном. Лицо её вспыхнуло и горело. Для неё и самой простота, с которой отец объяснил всё происходящее с нею за последние дни, стало откровением. Слова отца попали в самую точку. Ведь он прав. Прошло-то несколько дней, а она уже не та Инга, которая сошла с поезда в этом городе. Как же ей теперь возвращаться? Как она теперь будет жить с мамой? Ведь мама заметит произошедшие с дочерью перемены. Это станет для неё ударом, тяжелее  предательства. Девушка не находила места глазам, бегая по утвари.
– Это правда! – повторил брат, переходя на ор.
Не зная почему, но, испытывая какую-то незнакомую для неё вину, Инга подняла на брата глаза. Она увидела во взгляде мальчишки, – он разгадал, что с нею сейчас происходит.  Инга ничего не смогла ответить пересохшими губами, язык словно прилип к нёбу, и только растерянно кивнула, втягивая голову в плечи. Матвей и без того верил отцу, но то, что сказал тот о неделе и даже о двух днях, выглядело фантастическим. Брат ожидал увидеть, как сестра с лёгкостью соврёт, из чувства солидарности между взрослыми, и поддержит отца, но то, что он увидел, что с нею произошло, поразило его. Матвей растерялся, ему стало невыносимо жалко сестру.
– Ух ты! – воскликнула Люся, не найдя детских слов.
– Всё! – прикрикнула из гостиной мать. – Матвей! Оставь папу в покое. По комна-там.
– Матвей, – позвал отец сына, собирающегося выйти, и долгим взглядом посмотрел на того.
– Хорошо, пап, – подросток, переминаясь с ноги на ногу, подошёл к Инге и протя-нул руку: – Извини.
Инга обеими руками приняла руку брата и готова была расцеловать её от переполнявших её эмоций. Ей хотелось крикнуть: «Ну какое может быть извини? Мы же родные!» Но Матвей отстранился. Его что-то ещё волновало, он всё-таки решил не откладывать:
– А из чувства благодарности?
– У благодарности, – принял вызов отец, но взгляд его стал жёстким и губы вытя-нулись в одну линию, – есть прекрасная золотая монета для оплаты – эта монета называется – спасибо. Ступай, – выпроводил сына отец.
В кухне остались Инга с отцом. Они молчали, погружённые каждый в свои думы. Неожиданно Григорий Михайлович засобирался.
– Я должна с тобой поговорить, – спохватилась Инга.
– Только не сейчас, – опуская руку на голову дочери, Григорий Михайлович осто-рожно погладил. – Успеется.
После такого бурного ужина вечер заканчивался молчаливо. Лёжа в постели, Инга долго ещё слышала, как родители переговаривались.

* * *

  Утром Елена Николаевна ушла на работу. У неё был приём в поликлинике, а потом заступала на сутки в стационар. По дороге она должна была завести Люсю в школу. Таня делала уроки. Мотя с отцом ещё засветло уехали по какому-то важному делу. Инга смотрела в экран телевизора, а мыслями была далеко дома. Что там делает сейчас мама? Сколько горьких минут она ей доставила своей поездкой и ещё продолжала добавлять каждый день, откладывая отъезд. Ещё больше девушку заботило то, как они будут жить после её возвращения.
  Из комнаты вышла Таня.
  – Телик смотришь?
  – Ничего интересного, – Инга отключила телевизор. – Уроки выучила? Пошли, погуляем.
  – Уроки сделала. Я не могу. Мне ещё надо сделать то, что папа поручил.
  – Потом сделаешь, – Инга с интересом посмотрела на сестру. Ей почему-то очень захотелось подбить Таню нарушить правила. – Пойдём, погуляем. Я целыми днями сижу дома. Ещё потеряюсь, – и чтобы совсем быть убедительной добавила: – Город мне пока-жешь. Ты же хотела город показать?
  – Хорошо, – согласилась Таня. – Потом быстро сделаю.
  Инга ликовала. Она видела, как впервые за несколько дней в этом доме был нарушен порядок, и она к этому приложила руку. В их с мамой жизни порядок был чем-то иллюзорным. Они много строили планов, но почти никогда им не суждено было сбыться или они осуществлялись с таким скрипом, что процесс превращался в каторгу и длительную ссору. Чаще всего – планы так планами и оставались. Зато вечерами они могли долго обсуждать и сожалеть о том, как отказались от намеченных планов и как было бы славно, если бы они выполнили хоть один из них.
  Сёстры собрались и наметили маршрут. Сразу условившись, – так чтобы больше посмотреть и вернуться домой заблаговременно. Таня должна была успеть выполнить папино поручение. 
  Красивый и большой город с просторными бульварами и проспектами увлёк се-стёр. Множество людей и городского транспорта. По дороге они дважды покупали моро-женное, насчёт которого тоже был наложен родительский запрет. Инге не составляло труда уговорить маленькую Таню только попробовать.
  – Если есть по чуть-чуть, то ничего не будет, – заверила старшая сестра. – Глав-ное, не большими кусками и не глотать.
  – Месяц назад я всего-то ложечку попробовала и две недели ангину лечила, – сама себя настраивала отказаться Таня, но не удержалась.
  Увлёкшись прогулкой, они забыли про время и, когда на площади часы пробили двенадцать, ахнули. Пришлось ловить такси, хватать из дома портфель и сломя голову нестись на урок. Благо школа была в нескольких кварталах.
– Попадёт мне, – сказала Таня на прощание. – Я же не сделала.
– Не волнуйся, – успокоила сестру Инга. – Скажу – я виновата.
Инга ещё погуляла по городу и, когда вернулась, дома застала Елену Николаев-ну.
– Жду тебя, – взволнованно встретила она девушку.
– Что-то случилось?
– Звонила Танина классная. У Тани температура поднялась, – собираясь, рассказывала Елена Николаевна. – Ума не приложу, откуда она взялась?
– Мы погуляли по городу, а потом я проводила её в школу, – рассказала Инга. – Всё было нормально. Надо было не ждать.
– У тебя же нет ключа от дверей. Сейчас Матвей придёт, – отдавала распоряжения Елена Николаевна. – Подогреешь еду и поедите. Мы скоро будем. Если ничего страшного, то сразу домой, а нет, так через поликлинику проедем.
– Хорошо, всё сделаем, – принимала к исполнению Инга.
– Чуть не забыла. Вот рабочий номер телефона отца. Дозвонись ему, – и Елена Николаевна ушла.
Дочери пришлось несколько раз набирать номер, вращая диск, прежде чем она услышала в трубке голос отца.
– Привет, – у неё не повернулся язык сказать «папа», и она от этого зажмурилась. – Это Инга.
– Я слышу, доча, – спокойно ответил отец. – Как вы там?
– Таня заболела – сообщила Инга и тише добавила: – Мы мороженого поели.
– Она же знает, что ей нельзя, – голос отца погрубел.
– Я её уговорила.
– Где они?
– Кто они? – не поняла вопроса Инга.
– Елена Николаевна пошла за ней?
– Да.
– Я и спрашиваю, давно ушла?
– Да, давно. Наверно, скоро придут.
– Я тоже скоро буду, – коротко бросил отец, и в трубке послышались короткие гудки.

Елена Николаевна укладывала Таню в постель, когда в дверях раздался звонок. Это вернулся с работы Григорий Михайлович. Он не спешил к больной. Пока мыл руки, к нему вышла супруга.
– Что там? – коротко бросил он.
– Ума не приложу, откуда могла взяться температура, – сетовала Елена Михайловна.
– Разберёмся, – поцеловав жену, Григорий Михайлович бросил короткий взгляд на старшую дочь. Извиняясь, Инга только повела плечами.
– Я компрессы приготовлю.
– Нет, – отдавал распоряжения отец. – Инга приготовит компрессы, а ты принеси тройку – но-шпу, анальгин и супрастин и ступай на работу. Сами управимся. В кухне, на полке, бутыль спирта, – адресовал дочери Григорий Михайлович. – Стакан на литр воды разбавишь, марля в аптечке, – отец пальцем указал на ящик в прихожей и ушёл в комнату к девочкам.
До позднего часа они постоянно меняли компресс, обкладывая всё Танино тело марлей, пропитанной разбавленным спиртом.
– Зачем так часто менять, – в какой-то момент не выдержала Инга.
– Видишь ли, у Тани аллергия на температуру, – устало пояснил отец.
– Как это? – удивилась она.
– Вот так. Организм не может бороться с температурой. Разбухает, сжимает сосуды, а кровь пенится и превращается в хлопья. Если прозевать, конец наступает в течение часа.
– Какой конец? – слова отца ошарашили дочь. – То есть я хотела сказать, а мы успели?
– Меняй марлю, – спокойно сказал отец и уже обратился к Тане. – Ну как ты?
– Хорошо, папа.
– Давай измерять температуру, – отец встряхнул термометр и сунул дочери под мышку. – Вроде стабилизировалась.
– Я тоже чувствую, – сокрушённо подтвердила Таня.
– Как же тебя угораздило? – отец положил Тане на лоб руку.
– Очень захотелось, пап, – виновато проговорила дочь. – Я не выполнила твоё поручение.
– Бог с ним, – тяжело вздохнул отец.
– Это я её уговорила, – попыталась заступиться за сестру Инга.
– Не адвокатируй, – поднимаясь, отец поцеловал Ингу в лоб. – Она организован-ный человек и может сама отвечать за свои поступки.
Состояние Тани стабилизировалось, и она уснула.
 
 
* * *
  Весь вечер разговаривали. Им было о чём. Инга задавала вопрос за вопросом, а отец отвечал и отвечал. Она слушала и понимала, как рушится тот замок, который вы-строила её мать за все эти двадцать четыре года. Сердце сжалось, а душа трепетала от горечи за неё. Зачем? Кому нужны были все эти сказки? – пульсировало в висках. Мать потому и не хотела отпускать к отцу. Знала, – все годы врала и всё это вскроется. Знала – всё рухнет и надо будет начинать сначала, а сил уже не будет. Нет той двадцатилетней девчонки, которая могла бы на всё махнуть рукой, как когда-то она распорядилась судьбами своей и её – Инги, и начать заново.
  – Хватит на сегодня, – наконец сказал отец, крепко ударив по коленям. – Пора спать. Уже за полночь. Иди мыться.
  – Нет. Я после тебя. – Инге хотелось побыть одной.
  – Как хочешь,  –  отец собрался уйти.
  – Помнишь, я тебе говорила, – беря отца за руку, одними губами произнесла Ин-га, – у меня с детства есть тайна, которую я никому никогда не рассказывала?
  – Помню, – сухо ответил Григорий Михайлович.
  – Хочешь расскажу? – Инга знала – отец откажется, но она нуждалась в том, чтобы выпустить из себя эту многолетнюю тяжесть.
  – Нет, не хочу, – голос отца звучал так же сухо.
  – Я всё-таки расскажу, – дрожащими губами упрямо произнесла Инга, но отец промолчал. – Я была ещё маленькая, лет семь мне было, у мамы появился мужчина, – Инга замерла, прислушиваясь к дыханию отца, но тот даже не шелохнулся, как будто его и не было рядом. – Понимаешь, – словно оправдываясь за причинённую отцу боль, Инга едва не разрыдалась и, снова переведя удушливое дыхание, продолжила: – Она была счастлива и собиралась замуж. В одно утро, мама отвела меня к бабушке и они о чём-то взволнованно поговорили. Бабушка потом весь день приговаривала: «Наконец и ей счастье улыбнулось», и гладила меня по голове. К обеду вернулась мама с этим мужчиной. Оба улыбаются. Мама счастливая, с цветами, и у обоих блестящие кольца на пальцах. Это они приехали из загса. Мама подозвала меня и сказала:
  – Это твой новый папа. Мы теперь будем жить все вместе, – с этими словами она посмотрела на своего нового мужа и, соединяя наши руки, добавила: – Скажи, здрав-ствуй, папа.
  Инга замолчала, собираясь силами, чтобы открыть самое основное, ради которого и начала эту исповедь. Григорий Михайлович сидел, не шелохнувшись и не отрывая взгляда от улицы. Всё, о чём говорила дочь, проникало в него, и он чувствовал тяжесть каждого слова сердцем.
  – И я… – вырвалось у Инги, но голос сорвался и она умолкла.
  От волнения пересохло в горле. Подступивший ком душил, девушка никак не могла перевести дыхание, а Григорий Михайлович словно окаменел. Слабея, Инга опустилась на колени, обняла отца и, обливаясь слезами, шёпотом заговорила:
  – Я никогда больше этого не говорила. Понимаешь… мама счастливая… бабушка целый день… Мне было всего семь лет… Что я могла понимать? Сказали, скажи… Я же тебя никогда не видела… Я даже не знала, ты, вообще, есть? – Инга замолчала, тяжело дыша. Она села рядом с отцом и, обтерев слёзы, тихо заговорила. – Это моя тайна. Я была маленькая, но почувствовала, – только что совершила предательство. Я не знала тебя, не видела, а уже предала.
  – Какая ты гадкая! Я ненавижу тебя! – ворвавшись в комнату, закричала Люся, обливаясь слезами. Она смотрела на Ингу с ненавистью и хотела что-то ещё сказать, но не нашлась и, оттолкнув старшую сестру, кинулась к отцу. – Пусть она уходит! Она пло-хая! Пусть она уезжает! Я её ненавижу!
   – Пошли. Тебе пора спасть, – Григорий Михайлович взял дочь на руки и понёс в детскую: – Нельзя так говорить о сестре, – успокаивал дочь Григорий Михайлович. – Она наша и останется такой навсегда. Папа любит её так же, как и тебя, и Танюшу, и Мотю.
  – И маму? – сквозь слёзы спросила Люся.
  – И маму.
  Инга долго смотрела вслед отцу и Люси, крепко обхватившей папу за шею и ис-подлобья смотрящую на неё невидящим взглядом. Она всё чаще и чаще вспоминала ма-миных подруг, которые как заклятие приговаривали, успокаивая мать: «Не волнуйся ты. Пусть поедет, познакомится. Столько лет прошло. Они чужие люди. За неделю гостей годы не наверстаешь». Инга вспоминала эти слова и внутренне восставала. «Разорвали. Разделили. Сделали своё дело, а мне наверстывай. Как? Как прожить за неделю гостей двадцать четыре года? Я же не Люся, которой папа моет попку. И не Танюша, которую папа купает и моет волосы. Представляю, «Папа, помой мне попу, я покакала. Папа берёт меня на руки и моет попку. Мне, двадцатичетырёхлетней девице. Как соединить упущенные годы?»
  В таких тяжелых думах Инга не заметила, как вышел из ванной отец.
  – Доча, иди мыться. Тебе постелить?
  – Что? – не расслышала Инга.
  – Мыться иди. Я уже. Постелить тебе?
  – Нет, не надо, – что-то перевернулось внутри Инги. Она ужаснулась собствен-ной догадке, как сократить все упущенные годы, как перешагнуть эту пропасть во времени. Ею обуял страх перед пропастью, которая стремительно разверзлась у неё под ногами и в которую ей предстояло шагнуть. На лице её передался весь кошмар внутренней борьбы между выходом, который она увидела, и светом, которого она так испугалась и к которому стремилась, возможно, всю свою жизнь.
  – Что с тобой? – отец увидел бушующий ужас в глазах дочери и не на шутку встревожился. – У тебя всё в порядке? Ничего не болит? Может, неотложку вызвать? Я сейчас позвоню Елене Николаевне.
  – Нет, нет, со мной всё в порядке.
  – Инга, – отец попытался поймать дочь за руку, но она вырвалась и выбежала из комнаты.
  – Инга, – отец потянул за ручку двери в ванную, но та была заперта. – Может, лучше не закрывай дверь? Дети спят. Тебя никто не побеспокоит, – отец прислушался к происходящему за дверью.
  – Не волнуйся, со мной всё в порядке. Иди, ложись… – Инга едва не сказала: «я сейчас приду». Она пустила воду, но продолжала прислушиваться к звукам за дверью. Наконец стукнула дверь в спальню отца, и она перевела дыхание. Инга уставилась на себя в зеркало. На неё смотрела сущая бестия, фурия, с бешеным взглядом. Черты лица обострились в решительности.
  Она скинула одежду и стала под горячий душ. Обливаясь водой, она сверху вниз разглядывала своё тело. В зеркале её тело смотрелось красиво. Инга была блондинкой. Светлые волосы на теле не были заметны и не портили внешний вид. Вода тонизировала, но не смывала волю. Инга быстро прикрутила горячую воду и на всю открыла холодную. Едва тело покрылось мурашками, тут же пустила горячую струю и долго согревалась. Решила – надо идти до конца. Она долго стояла под душем, оттягивая время, но…
  Тихо ступая, практически на цыпочках, Инга подошла к комнате девочек и при-слушалась. Они спали. В отцовской спальне свет тоже был погашен. Как назло луна све-тила ярко, освещая всю квартиру. Инга, не сводя глаз с двери отцовской спальни, направилась к ней. Сердце билось сильнее и сильнее, и девушке казалось, его слышно на всю квартиру. Уже у самой двери оно рвалось наружу. Сердце так сильно билось, что казалось оно могло разбудить спящего. В висках пульсировало до боли. Девушка потянула за ручку и вошла. Она остановилась у двери, замешкавшись, но не от нерешительности, а чтобы скинуть халат. Её белое тело засветилось под лунным светом. Блеск придавало лоснящееся возбуждение. В голове всё горело. Ни одной мысли и ни одного страха. Одна сплошная бестия. Инга медленно подошла к кровати. Отец лежал на спине и бесшумно дышал. Вдруг он открыл глаза. Инга метнулась и села сверху, крепко сжав коленями закутанное в одеяло тело. Она дрожащей ладонью закрыла ему рот и горячо, воспалённо зашептала:
  – Молчи. Я этого хочу сама. Я так хочу. Я не хочу быть чужой. Я хочу быть как они. Я имею на это право, – она говорила так, словно доставала слова из самого сердца. Слова вырывались с горячим дыханием. Её цепкие руки схватили руки отца и водили по всему телу, а губы говорили, говорили. Жар раскалял до безумия голову изнутри.
  – Это мой живот. Это моя шея. Это моя грудь. Это моя попка. Это… Я удалила во-лос. Как у них. Это вся я. Я уже не девственница. У меня есть парень, но я ещё не знаю, люблю я его или нет. Наверное, нет. Но всё уже было. Он не такой, как ты. Надо чтобы ты его увидел. Я обязательно познакомлю вас…
  Инга водила руками отца по телу, а сама продолжала восседать на нём. Она извивалась, чтобы лучше показать всю себя. Она прикладывала руки отца к груди и целовала его ладони. Она, словно обезумевшая, прижимала их к животу и водила по талии и бёдрам. И всё приговаривала.
  – Ты так их моешь? – и она отправляла руку отца «мыть» попку. – А меня не мыл. Теперь и я знаю, как это когда папа купает дочку. Ты знаешь, я очень быстро возбуждаюсь. Мой парень говорит – это не нормально.
  Инга крепко прижимала руки отца. Григорий Михайлович не мог разобрать, о чём шептала обезумевшая дочь. Лицо её горело и обливалось нервным потом. Неожиданно она замолчала, сжалась, напряглась до дрожи и выдохнула. Она уткнулась в отцовские ладони и разрыдалась. Григорий Михайлович не шевелился, давая дочери самой справиться с эмоциями. Наконец дочь успокоилась.
 – За эти дни наплакалась на всю жизнь, – с ухмылкой прошептала Инга.
 – Слёз не бывает мало, – осторожно проговаривая слова, сказал отец.
Едва справляясь с бессилием, она слезла с кровати и, покачиваясь, удалилась. Ещё долго Григорий Михайлович слышал шумящую воду в ванной.

  Инга открыла глаза от ощущения, что кто-то на неё смотрит. Рядом сидели Танечка и Люся. Они обе улыбались, а Люся, увидев проснувшуюся сестру, легла ей на плечо.
  – Мы уже все встали, – сказала Таня.
  – Кто все? – вздрогнула Инга, приподнимаясь.
  – Мы и папа. Скоро мама с дежурства придёт.
  – Как ты? Температура? – она приложила руку к Таниному лбу.
  – Всё хорошо, – залепетала сестра. – Спасибо тебе.
  – За что? – удивилась Инга.
  – За мороженое.
  Инга рухнула на подушку, выдохнув с облегчением. Застучали расставляемой на стол посудой. Люся сорвалась с места и побежала на кухню, следом поспешила и Танечка.
  – Папа, папа! Она проснулась!
  Инга услышала приглушенный голос отца. После утреннего туалета она вошла в кухню. Отец и девочки сидели за столом.
  – Давай быстрее, – поторопил дочь отец. – Тебя ждём.
  – Доброе утро, папа, – неожиданно для себя сказала Инга.
  – Доброе утро, – спокойно ответил отец. – Садись завтракать.
  Инга внимательно посмотрела на лицо отца, но оно ничего не выражало. Отец завтракал как обычно. И даже подмигнул подбадривающе, как обычно. Сначала Инге, а затем и девочкам.
  Инга с облегчением вздохнула. Она с радостью смотрела на сестёр. Её душа ликовала. Ела она быстро и с аппетитом. А поев, энергично встала и, поблагодарив отца, запросто подошла и, поцеловав его в висок, сказала:
  – Спасибо. Вкусно. Пойду, погуляю.
В дверях она столкнулась с вернувшейся Еленой Николаевной. Та выглядела свежо и ярко. Открытая улыбка дополнялась тонким ароматом духов, и только усталые глаза выдавали то, что мать семейства вернулась с ночного дежурства.
– Ой, здравствуйте, Елена Николаевна.
– Здравствуй. Куда так рано?
– Пройдусь по утреннему городу и сразу домой.
– Осторожнее переходи дорогу, – напутствовала Елена Николаевна и, подобрав свисающий локон, заправила его в основную прядь Ингиных волос. Девушка склонила голову и подалась вперёд, на что мать семейства просто поцеловала её в лоб. – Ступай. Без тебя обедать не садимся.
Как на крыльях Инга пробежала по ступенькам и выскочила на улицу. Она с вос-торгом оглядела всё вокруг. Она почувствовала, что смотрит на мир глазами папы, сестёр, брата, и от этого ощущения сердце забилось ликуя. Инга коснулась пальцами места, куда поцеловала её Елена Николаевна, и улыбнулась. «И Елены Николаевны… Надо разузнать, как тут с работой, – строила планы она, ступая быстрым шагом. – И попросить папу помочь снять квартиру».