3. Лето после восьмого класса
Летом после восьмого класса ребята часто собирались у школы, чтобы вместе отправиться на пляж. К этому времени у ребят давно исчезло враждебное отношение между полами, которое было ярко выражено в младших классах и начал проявляться интерес к противоположному полу. Для похода на пляж мальчики и девочки теперь собирались вместе. Обычно отправлялись на пляж «Отрада», спуск к которому проходил на улице Пироговской, где недавно был сооружён фуникулёр.
Люба далеко не всегда могла присоединиться к одноклассникам. После смерти папы материальное положение их семьи резко ухудшилось. Зарплаты мамы едва хватало на самое скудное питание, а мама, как назло, пристрастилась к спиртным напиткам. Теперь Любе приходилось с утра пораньше уходить в магазины, чтобы, выстояв длинную очередь, добыть хоть какие продукты по государственной цене. Цены рынка, которым пользовались одесситы, стали недоступными Любе и её матери. Люба выросла и нуждалась во всём, но больше всего в одежде по её росту и фигуре, а денег на это не было. Пришлось Любе просить маму выделить что-то из её гардероба. Это маме не нравилось. После слёз и взаимного недовольства маме пришлось отдать Любе одно платье. Ростом Люба стала выше мамы, а по объёму много тоньше. Мамино платье висело на Любе как мешок. Любе пришлось самой подогнать платье по своей фигуре. У Любы эта работа спорилась и платье получились на славу. Хуже было со школьной формой. Пришлось маме одолжить деньги на приобретение школьной формы и пальто в рассрочку. К девичьей форме полагалось иметь два передника – чёрный для каждого дня и белый для торжественных дней. На белый передник денег не хватило и Люба довольствовалась одним чёрным.
Все эти жизненные трудности озлобляли маму и отражалось на взаимоотношениях с дочерью. Она всюду искала виновных в её неудачах. Ей казалось, что её обходят при решении вопросов повышения по службе, что ей специально дают такие задания, с которыми она не могла справиться. Главными виновными для неё были евреи, хотя не повышал ей зарплату её русский начальник. Надежду раздражала необходимость заботиться о дочке, тратиться на её одежду. Подрастающая дочь казалась ей тяжёлой обузой, от которой она с радостью бы отказалась. Люба чувствовала мамину враждебность. Она ненавидела всё, что маме нравилось и любила то, что маме было ненавистным. Чем больше мама ругала евреев, тем больше Люба чувствовала себя еврейкой, гонимой без всякой вины.
За прошедший год класс, где училась Люба, постепенно разделился по национальному признаку на два лагеря. Не то, чтобы был между этими лагерями непробиваемый барьер – некоторые ребята продолжали, как и в седьмом классе, дружить независимо от национальности. Одно соблюдалось совершенно строго – на политические темы ребята позволяли себе говорить только с представителями своего лагеря. Среди русско-украинских подростков выделялся своей враждебностью к евреям Сергей Титаренко. Это он старался сколотить вокруг себя ребят, демонстративно провозглашая себя борцом с сионистами, оккупировавшими Одессу, школу и их класс. Особенно ненавидел он Вову Эйдельмана за то, что Сергею никогда не удавалось обогнать Вову ни в учёбе, ни в спорте. Сергей жил в том же доме, что и Люба Круглова и во дворе все его звали Серёга. Ему давно не нравилось, что Люба ходит в гости к Вове и дружит с еврейскими девочками. Сергей даже однажды обратился к Любиной маме с жалобой на то, что Люба дружит с жидами. Он расписал в самом отвратительном свете Соню и Олю. Мама, злая и подвыпившая, набросилась на Любу за дружбу с евреями. Она не стесняясь в выражениях запрещала Любе дружить с еврейскими девочками.
- Опасайся жидов! – кричала мама. – Они тебя продадут ради своей выгоды!
- Ты их равняешь по себе? – обиделась Люба. – Чем тебя мои подруги не устраивают?
- Ты смеешь меня равнять с жидами? Я категорически запрещаю тебе дружить с иудиным племенем! Они продали Христа!
- Мама, о чём ты говоришь? О каком Христе может говорить член партии, коммунист? Ты разве веришь в Бога?
- Не провоцируй меня! Будешь дружить с этими жидовками, я перестану тебя кормить.
- Я с голода умру, но от своих подруг не откажусь! – резко сказала Люба.
Это заявление подействовало на маму как красная тряпка на быка. Она размахнулась и со всей силы ударила Любу по щеке. Она бы ударила ещё, но Люба перехватила её руку и с силой сжала запястье Надежды. Теперь Люба была не тот маленький ребёнок, которого безнаказанно можно было побить. Она выросла и окрепла, и её рука как железным обручем сжала руку мамы. От боли в руке Надежда мгновенно отрезвела. Её глаза прояснились и она вполне осмысленно сказала:
- Что ты дочка. Я хотела только предупредить тебя об опасности дружбы с жидами.
- Перестать применять это дикое слово, - сказала Люба. – Ты же хвастаешься, что имеешь высшее образование. Что стоит твоё образование, если ты по культурному уровню осталась на задворках деревни? У тебя культуры ни на грош. Что ты знаешь об евреях, что делает тебя такой махровой антисемиткой? Я пойду к вам в партком и доложу, что ты разжигаешь национальную рознь!
- Не надо. Поверь мне, что партия им не доверяет!
- Ты можешь показать мне хоть один документ партии об этом? – спросила Люба. – В Советском Союзе все нации равны. Не правда ли?
- Я категорически против того, чтобы ты дружила с этими противными девочками. Я лучше тебя знаю, что хорошо и что плохо, - теперь мама выбирала слова. Она боялась, что Люба по своей наивности действительно пойдёт в партком. Она прекрасно знала, что парторг завода её не осудит за антисемитизм, но ей вовсе не хотелось, чтобы её домашние дела обсуждались на заводе, где было много евреев. У неё было много врагов на заводе, особенно среди евреев.
В младших классах девочки дружили с девочками, а мальчишки с мальчиками. Это начало меняться в восьмом классе к концу учебного года. Некоторые девочки в классе начали подумывать о мальчиках и появились мальчики готовые дружить с девочками. Возникали дружеские пары. У мальчишек пользовалась успехом Соня Вайман за свои длинные косы и развитую фигуру. Люба тоже бы интересовала мальчиков, но все хорошо знали, что Любе нравится Вова Эйдельман и она пользуется взаимностью. Это было подмечено ещё в младших классах и все привыкли, что эти двое составляют дружескую пару. Во всём классе только эта парочка дружила устойчиво уже несколько лет. Остальные пары если и возникали, то очень быстро распадались по той причине, что серьёзных отношений ещё не было. Многие мальчики ещё вообще девочками не интересовались, а некоторым девочкам не нравились грубые манеры одноклассников. Другое дело мальчики из старших классов. Девочки интересовались мальчиками из старших классов и несколько девочек сумели завести себе дружков в девятом классе, а Маша Ивченко даже подружилась с десятиклассником Алексеем Рутовым. Их видели вместе как на переменах в школе, так гуляющими по Дерибасовской или по Приморскому Бульвару. Когда наступило лето, то оказалось, что Алексей в учебном году много гулял и окончил школу на тройки. Родители заставили его всё лето упорно учить упущенное, чтобы поступить в Водный Институт на судоводительское отделение. Родители Алексея даже наняли репетиторов по физике и русской литературе. Они строго следили, чтобы Алексей не отлынивал от подготовки к вступительным экзаменам. В конце лета Маша горько пожаловалась Любе на то, что Алёша совсем её забыл из-за подготовки к поступлению в институт.
- Жизнь и будущее важнее, - успокаивала Люба. – Ты бы отказалась от своего будущего из-за мальчика?
Маша подумала и ответила:
- Ты, наверное, права. Как ты думаешь, после вступительных экзаменов он вернётся ко мне?
- Если любит, то вернётся! – уверенно сказала Люба.
- Мне очень обидно, что даже иногда он не появляется, - печально сказала Маша. – Я ненароком подумала на него плохое, мол добился своего и больше мною не интересуется.
- Чего он добился? – удивилась Люба.
- Как будто ты не знаешь, чего все парни добиваются! – возмутилась Маша. – Твой разве не лезет тебе под юбку?
- Ты что? – изумилась Люба. - Как ты могла подумать? Вова не хулиган какой-то, он скромный мальчик.
- Ну и дурак! А Лёша первым делом, как мы остаёмся вдвоём засовывает руки мне под лифчик. Он же вполне зрелый мужчина.
- И ты позволяешь? – удивилась Люба. – Я бы так его шуганула, чтобы он навсегда отучился от таких штук.
- Дура ты Любка! Разве любимого отталкивают? Его привлекать нужно. Да и мне приятно ощущать его руки на моей коже. Я сама расстёгиваю лифчик заранее, чтобы ему легче было.
Люба начала понимать, чего добился Лёша. Не о ласках Маша говорила, а о чём-то более серьёзном.
- Ты с ним переспала? – спросила с испугом Люба.
- В том-то и дело, - с тревогой ответила Маша. – Может я ему не подошла и поэтому он не показывается?
- Ну ты и дура! – Люба была удивлена. – Неужели ты решилась на это так и не проверив его чувства?
- Он говорил, что любит меня, что не бросит, а сам всё время настойчиво добивался своего. Я долго держалась, не допуская его руки ниже груди. В конце концов, я не выдержала. Я в тот момент была так возбуждена, что не контролировала себя. Это было один только раз. Он был такой страстный и уверял, что очень любит меня.
Рассказывая это Любе, Маша не была уверена в Алексее. Тогда, когда он добивался её, ей казалось, что он так же страстно любит её, как она его, а сейчас, когда уже два месяца Алексей не появлялся в её доме, Маша сомневалась. Ей было очень обидно, но она утешала себя тем, что Алёша всё своё время уделяет подготовке к экзаменам. Люба разбередила её обиду. На душе стало муторно и слёзы сами покатились из глаз.
Люба нежно погладила голову подруги своей рукой и, успокаивая, сказала:
- Если любит, обязательно вернётся. Радуйся. Прошло целых два месяца и никаких последствий нет. Нечего волноваться.
- Ты это о чём говоришь? – сквозь слёзы спросила Маша.
- Если прошло два месяца и никаких признаков беременности нет, то ваше баловство осталось только баловством. Понятно?
- Ты думаешь, что я могла забеременеть? – испугалась Маша.
- Конечно могла! А как же иначе это происходит? – Люба поразилась наивности подруги.
- Ой, ужас какой! – Маша тревожно смотрела в глаза Любе.
- Ты разве не знала? – теперь удивилась Люба.
- Девочки что-то такое говорили, но я совсем не думала, что в моём случае такое возможно.
- Чем ты лучше других? О такой возможности всегда нужно помнить. Так можно искалечить свою жизнь, - серьёзно сказала Люба.
Рассказ Маши произвёл очень сильное впечатление на Любу. Люба не понимала, как это страсть может довести пятнадцатилетнюю девушку до потери контроля за своими поступками. Она не осуждала Машу, но не могла её понять. Она очень любила Вову, проводила много времени с наедине с ним, но ей и в голову не приходило допускать вольности в их отношениях. Ей просто было очень интересно быть с ним, говорить обо всём, что приходило в голову, интересоваться всем, что увлекает Вову, но об интимной близости она не помышляла. В её понимании близость допустима тогда, когда они окончат школу, институт и приступят к самостоятельной жизни. Она была уверена, что она может допустить такие отношения только после того, как их союз будет закреплён брачным свидетельством. Не то чтобы её не тянуло к близости, но так не было принято в нормальном обществе, и она крепко держала себя в руках, считая, что только после свадьбы можно позволить себе эту вольность. По вечерам, засыпая, Люба часто думала о Вове и, смущаясь, мечтала его обнять и приласкать. Иногда по ночам ей снилось, что они с Вовой живут в большой красивой квартире, окружены парочкой прелестных малышей – мальчиком и девочкой. Мальчик похож на Вову, а девочка на неё. Просыпаясь после такого сна, Люба чувствовала себя счастливой, ей казалось, что все трудности её жизни ушли и не надо поскорее бежать на Ришельевскую занимать очередь за молоком или другими продуктами. Но действительность никуда не девалась, и Люба спешила умыться, одеться и покинуть квартиру.
На следующий день на пляже, отозвав Любу в сторонку, Маша обратилась к Любе:
- Ты знаешь Люба, я подумала, что ты не должна никому говорить о том, что я тебе вчера открыла. Я вовсе не желаю, чтобы наши девочки осуждали меня. Не дай бог мальчишки узнают и начнут приставать, считая меня девушкой лёгкого поведения! Я вовсе не такая! Просто я поддалась минутной страсти.
- Не волнуйся Маша, - сказала Люба. – Никто не имеет права осуждать тебя. Я читала в книжках, что любовь – это такое сильное чувство, что может затмить разум.
- Спасибо тебе! Я была уверена, что ты меня понимаешь. Тебе же тоже иногда нестерпимо хочется отдаться Вове.
- Почему ты так решила? Я никогда не думаю об этом, - сказала Люба, покраснев от смущения. Её отношения с Вовой были сугубо личными и она не желала обсуждать их ни с кем.
- Я тебе не верю. Я хорошо по себе знаю, что, возможно, ты можешь сдерживать себя, но не думать об этом совершенно невозможно.
- У меня имеется разум и он всегда выше чувств! – сказала Люба. Она чувствовала, как фальшиво это прозвучало, хотя она говорила совершенно искренне. Не простое это дело любовь, и осуждать Машу она не в праве.
К девушкам подошла Оля Нудельман. Оля так и не стала поступать в техникум, уговорив родителей, что она хочет учиться на медсестру, а в медучилище поступают после десятого класса. Оле показалось подозрительным то, что Маша и Люба перестали говорить, как только она подошла.
- О чём вы секретничаете? – спросила Оля.
- Ты сама подметила, что мы секретничаем. Разве прилично лезть в чужие секреты? – возмутилась Маша.
- Я не лезу! Если хотите держать секрет от меня – держите. Мне просто любопытно о чём думают девочки, которые ходят с мальчиками.
- Это не твоё дело – сказала Маша. – Заведи себе мальчика и тогда ты сама узнаешь, о чём думают другие девочки.
- Легко тебе говорить! – совершенно искренне сказала Оля. – На меня мальчики не смотрят. Всё пялятся на тебя и Соньку – у вас всё на месте, а у меня грудь не растёт и ноги как две длинные палки.
- Не бери это в голову Оля, - пожалела подругу Люба. – Я читала в книжке, что у женщин с маленькой грудью достаточно вырабатывается молока, чтобы кормить ребёночка, а у тех, у кого очень большая грудь, зачастую молока недостаточно.
- Как это может быть? – удивилась большегрудая Маша.
- Грудь большая за счёт жира, а не молочных желез, - пояснила Люба. – Маша ещё будет тебе завидовать.
- И всё ты знаешь, Любка, - сказала Оля. – Дети, когда они будут, а пока мальчики от меня отворачиваются.
- Погоди, скоро будут выстраиваться в очередь за твоим вниманием, - успокаивала подругу Люба. – Я уже перегрелась, пошли в воду купаться.
В море вода в тот день была неспокойная. Волны, пенясь, накатывались на песок пляжа дальше обычного уровня. Девочки быстро зашли в воду по пояс, остановились, ожидая набегавшую волну, которая окатила их с головой. Они взвизгнули потому, что разогретому жгучим солнцем телу девочек морская вода показалась ледяной. Маше это не понравилось. Она решительно повернула в сторону берега. Следующая более высокая волна уже в спину накрыла её с головой. Борясь с откатом волны, Маша поскользнулась и с воплем упала лицом в песок. Подскочившие мальчики помогли ей выбраться на берег. Оставив Машу у кромки воды, ребята присоединились к Любе и Оле. Все они дружно прыгали с приходом гребня волны, хохотали и радовались. Их тела охладились и вода теперь уже не казалась холодной.
Вова устроился прыгать рядом с Любой. Люба протянула руки ему, а он нежно её обнял её талию. Так они прыгали на пенящихся волнах обнявшись вдвоём. С каждой волной они немного отдалялись от берега. Любе было приятно прыгать обняв любимого. Она крепко прижалась к нему, наслаждаясь сквозь купальник его мышцами. Охватившее её чувство было столь сильно, что она не в силах была разжать объятия. По тому как одновременно нежно и крепко Вова обнимал её, Люба чувствовала, что и Вова испытывает удовольствие и готов прыгать на волнах бесконечно. Так они долго прыгали, даже не заметив, что все ребята постепенно вышли на берег. Прыгать было удивительно приятно и, если бы не морское течение постепенно уводившее их вглубь, они бы долго прыгали на волнах. Когда, опускаясь после очередной волны, ребята не почувствовали дно под ногами, они невольно разжали руки и поплыли к берегу.
На берегу, стоя у самой кромки воды, они подставили свои спины солнцу. Люба не могла оторвать глаз от загорелого мускулистого тела Вовы. Он словно могучий Геркулес стоял у кромки воды. Тонкая полоска плавок отличала живого Вову от каменной скульптуры обнажённого атлета. Люба посмотрела на берег, где на расстеленном на песке покрывале устроились её одноклассницы. Глаза всех девочек были направлены на Володю несмотря на обилие других полуобнажённых тел юношей. Люба с гордостью подумала, что её мальчик самый привлекательный в классе.
Люба вспомнила то чувство, которое возникло у неё в груди, когда Вова на виду у всего пляжа обнимал её. Она не могла осуждать Машу, которая испытывая подобное чувство, не смогла устоять перед страстью любимого. Она не ручалась за себя, если бы в минуту подобной страсти она оказалась бы наедине с Вовой. Легко осуждать тем, кто этих чувств не испытал. Мораль – это ханжество людей лишённых чувств. Нет, Люба не осуждает Машу. Её скорее нужно пожалеть – Машу бросил тот, кого она любила, кому она так доверилась, что пренебрегла правилами морали.
Вова с ранних лет привык к тому, что Люба его самый близкий друг и всегда относился к ней как другу. Мальчики обычно стесняются дружить с девочками, но Вова не стеснялся. Он всегда относился к ней как будто они оба были мальчиками. Но вот наступил восьмой класс и друзья Вовы стали поглядывать на девочек. В этот же период Вова начал смотреть на Любу не только как на друга, но и как на девушку. Он считал её своей девушкой и гордился тем, что его девушка самая лучшая в классе. Она очень красивая и волнует его чувства. Люба привлекала Вову не только внешним видом, но и тем, что она была верный товарищ, умница, одна из лучших учениц класса, активная и в спорте и во всех затеях класса и, вообще, самая лучшая девочка на свете. На пляже Вове показалось, что ребята из его класса смотрят исключительно на Любу, на её словно выточенную скульптором фигуру, заключённую в обтягивающий синий купальник из дешёвой вискозы. Вове было очень приятно, что его девушка привлекает внимание ребят. Ему с Любой было легко говорить на любые волновавшие его темы, советоваться по всем вопросам и Люба внимательно прислушивается к его мнению и вообще относится к нему с уважением. Их тяга друг другу была взаимной.
Вове было о чём волноваться после того, как между ним и его отцом прошёл откровенный разговор о желании родителей покинуть страну и поселиться в Израиле. Разговоры об отъезжающих велись в их семье уже пару лет и не были секретом от Вовы. Вова поделился этими разговорами с Любой ещё в начале прошлого восьмого класса. Вова и Люба обсудили отъезд некоторых еврейских семей в Израиль. К удивлению Вовы, Люба с пониманием и энтузиазмом поддержала сторону тех, кто отъезжал, хотя думал, что русская девочка отнесётся враждебно к тем, кто покидал страну. Она рассуждала об уезжающих так, как будто она никогда не слышала ни одного слова советской пропаганды и выросла в еврейской семье. Она не видела в отъезде никакого предательства, как этот шаг называли власти. Она была уверена, что если к евреям в Союзе относятся с подозрением, то евреям следует искать страну, где бы к ним относились с доверием. Девушка, которая Вове нравилась с самого детства, рассуждала так, как будто она родилась в еврейской семье. Вова гордился тем, что его лучшая подруга разделяет с ним взгляды по всем вопросам, включая такой щекотливый вопрос, как желание некоторых евреев покинуть Советский Союз.
Вове действительно было о чём волноваться. Отъезд в Израиль означает безусловную разлуку с Любой без всякой надежды на встречу в будущем. Как пережить такое? Как бросить лучшего друга? Тяжело даже подумать об этом. Как переживёт Люба? У Любочки ведь нет никого ближе его. Да, Вове было о чём волноваться. Как бы он не любил Любу, взять её в Израиль нет никакой возможности. Предстояло не временное расставание на каникулы, а расставание навсегда! От этой мысли сердце Вовы разрывалось. Был бы он совершеннолетним он бы остался в Союзе ради своей любви. Но ему только шестнадцать лет. В этом возрасте он не имеет возможности распоряжаться своей судьбой и должен был делать то, что задумали его родители. Он не осуждал родителей, которые были уверены, что они затевают отъезд именно для будущего Вовы. Ещё до принятия решения об отъезде, родители обсуждали большие трудности и лишения, которые им предстоят в новой стране с тяжёлым совершенно незнакомым им языком. Но они сознательно шли на это, уверенные в то, что это делается для будущего, для Вовы.
Даже начало процесса оформления разрешения на выезд в те времена было связано с большими неприятностями. Ещё до того, как подавалось властям заявление на выезд, необходимо было собрать несколько документов, которые открывали всем и каждому намерение покинуть страну. Вова должен был получить справку в школе о том, что он ученик данной школы. В справке необходимо было указать, что справка предназначена для предъявления в ОВИР в связи с выездом в Израиль. Обратившись за этой справкой лучший ученик класса превращался в официального предателя родины. Каждый ученик класса вправе его презирать. Враждебность по отношению к нему не порицалась, а поощрялась учителями. Вова, конечно, знал, что еврейская часть класса его не осудит, даже найдутся те, кто будет ему завидовать, но всё же почти половина класса изменит отношение к нему. В своей Любе Вова был уверен – она не осудит, но вражда к нему отразится и на её положении в классе. Вова её любил и не мог допустить, чтобы кто-то хоть намёком обидел его Любу.
Подставив солнцу спину, Вова думал со страхом и горечью о том, как он откроет Любе его разговор с отцом. Он не сомневался в её положительной реакции на идею переезда в Израиль для абстрактной еврейской семьи, но речь идёт не о какой-то неизвестной семье, а его семье. Отъезд разрушает самое святое для него и Любы – их любовь. Вова откровенно поделился своими переживаниями с отцом. Отец помрачнел в лице. Тяжело внушить сыну необходимость расстаться с лучшим другом, с первой любовью ради будущего. Стараясь придать своему голосу доверительный оттенок, отец сказал:
- Я знаю, что вы дружите с самого раннего детства. Я уважаю вашу дружбу, но ведь поставлен на карту вопрос не только твоей, а всей нашей жизни. Наша семья велика, она включает маминого брата Илью, его жену и детей, а так же бабушку Софу. Мы собираемся уезжать все вместе, одной большой семьёй. Ты должен понять, что твоя детская дружба, будущее которой неизвестно, не должна препятствовать отъезду. Если бы ты знал, как много таких детских привязанностей никогда не переходят в настоящие семейные отношения. Невозможно полагаясь на отношения в шестнадцать лет, предсказать что будет тогда, когда вы станете взрослыми. Родители же и родственники всегда остаются твоей семьёй и семье изменять нельзя.
Вову удивило, что папа, перечисляя членов семьи, не упомянул свою мать, бабушку Ревеку.
- Ты не назвал бабушку Ревеку. Она не едет?
- Не едет. Бабушка заупрямилась. Мы поедем без неё, - мрачно ответил отец.
- Может быть будет лучше, если я останусь с бабушкой? – спросил Вова.
- Ну, нет! Это совершенно невозможно. Весь отъезд затевается ради тебя. Мама боится, что подходит твой возраст для службы в армии. Ты знаешь, что такое дедовщина? Ты знаешь, как издеваются над евреями-новобранцами старослужащие и офицеры? Мы просто не можем подвергать тебя такому риску. Ты должен поехать не ради нас, а для спасения самого себя. Если твоя подружка тебя любит, она должна одобрить разлуку ради твоего спасения.
Вова вспомнил рассказ мамы о сыне её сослуживцы, которого изувечили в первый же год службы в армии. Вова знал, что мама в ужасе от мысли, что он будет призван в армию. Сколько Вова не убеждал маму, что он физически крепок и в обиду себя не даст, мама боялась армии. Неужели и отец так же думает, как мама, что Советская армия стала так опасна для евреев-новобранцев? Как бы прочтя мысли Вовы, папа сказал:
- Советская армия изменилась. Постоянная антисионистская пропаганда превратила солдат и офицеров в антисемитов, настроенных враждебно к Израилю и по этой причине к евреям. Мы не можем подвергать тебя опасности. Мне было на службе тяжело из-за антисемитов, но тогда были честные офицеры, для которых проявление антисемитизма было неприемлемо. Сейчас благодаря многолетней пропаганде опасность удвоилась.
Вова молчал. Он не имел аргументов, чтобы возразить. Вова полностью доверял папе. Папа опытнее и ему виднее. Вова умом это понимал, но его душа страдала. Он любил Любу и не мог легко от неё отказаться.
Шагая домой рядом с Любой, Вова не решился рассказать любимой девушке свою беседу с отцом. Он решил, что пока не начат сбор документов, он будет молчать. Зачем волновать Любу заранее, когда Рубикон ещё не пройден. У него в душе теплилась маленькая надежда, что родители передумают, испугаются предстоящих трудностей.
Люба видела, что что-то волнует Вову. Обычно Вова делился с ней своими заботами. Сейчас по какой-то причине Вова предпочёл не говорить о своих волнениях, и девушка, не желая быть навязчивой, не решалась спрашивать.