Когда ему было тяжко на душе, он бросал свои дела и шел в лес слушать музыку природы. Одним легким касанием она снимала с него все тревоги и заботы — ступив под шепот деревьев, он забывал, что какая-то вещь в мире вообще может тревожить и заботить. Здесь не было места ничему, кроме спокойного, неспешного молчания. Здесь нельзя было думать — только стоять, почти не дыша, боясь спугнуть звонкую тишину лишним вздохом, и вслушиваться в те звуки, которые люди привыкли не замечать. Лес совсем не молчал. Лес вел собственную жизнь. Тихую, беспечную, не омраченную ничем, кроме редких дождей и гроз. Он приходил сюда, когда не мог больше выносить непорядка в своей душе, приходил в мир покоя, где все ясно и чисто. Он шел к ручью, бегущему между деревьев, и стоял там, на берегу, подняв голову к шелестящим кронам, жмуря глаза на мягкий свет... и слушая. В лесу он учился слушать.
Дивные звуки проступали из тишины, когда он, наконец забыв о городе, о суете, о хаосе внутри себя, забыв о том, что вечно надо бежать куда-то, делать что-то, обгонять время, биться со временем, замирал на месте. Останавливал на секунду этот бешеный, суетливый бег к какой-то неведомой цели — или, может, бег не к чему-то, а от чего-то? Он замирал, дыша ровней и спокойней, начинал прежде всего слышать стук своего сердца, ждал, пока тот станет не таким безумным, пока сердце поймет, что здесь никуда и ни от кого бежать не нужно. Он закрывал глаза, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме звуков, и слышал наконец, как лес говорит с ним. Лес мог говорить со всяким, кто готов был слушать и слышать его.
Дивные звуки проступали из тишины. Шелест ветерка в гуще ветвей под небом — тихо, весело звеня, он мешался с голосами птиц-невидимок. Их нельзя было заметить — только услышать. Они где-то в тайных своих укрытиях говорили незнакомцу, что пришел в их лесное царство, говорили что-то, чего он не мог понять, - но что-то веселое, задорное, без тревог и забот. Над головой — ветер и птицы, вокруг — тихое жужжание шустрых насекомых, что пролетали над ним, почти сквозь него, не замечая, не потому, что куда-то спешили, нет, здесь никто и никуда не спешил, а просто потому, что он был для них частью лесного царства. Комары, жуки, пчелы, бабочки, эти маленькие и быстрые существа крутили чудную спираль вокруг него, скользили мимо, чуть задевая крылом.
А возле ног его шуршал в узкой канавке ручей — самый бодрый, самый неумолчный обитатель леса. Птицы и насекомые порой на минутку обрывали свои песни, даже ветер, устав танцевать среди ветвей, затихал, и только ручью ни ночь, ни погода, ни что угодно на свете помешать не могло. Он никогда не спал. Он никогда не прекращал играть и звенеть. Когда тише, когда громче, когда медленней, когда быстрей, но всегда и всюду он плясал по камням и канавкам, огибая деревья, пробираясь между корней, ища путь через все лесное царство. Сейчас, говоря с незнакомцем, пришедшим сюда в поисках покоя и тишины, ручей шел легко и беспечно, всем своим звоном говоря — как ты прекрасен, день, как ты прекрасна, жизнь!
И человек, стоя в лесу и слушая, как говорит с ним природа, чувствовал, что тяжкая ноша падает с его плеч. Он всегда хотел писать музыку. Но в сердце его был хаос каких-то мелодий и звуков, путаница, и он не знал, как превратить ее во что-то ясное и чистое. В царстве лесной музыки он вдруг поймал собственную музыку за нить — и, осторожно потянув, начал разматывать весь клубок. В его ушах уже звучала эта музыка — не громкая, не бурная, бьющая по нервам, не та музыка, что заставляет все вокруг взлетать на воздух и взрываться. Он вдруг понял, что хочет делать, - не только сейчас, но и всегда. Ловить музыку леса. Оплетать ее в ноты и созвучия нот, пытаясь запечатлеть в мелодии тишину и покой, чистоту и ясность, которые были только здесь, которые он испытывал, стоя с закрытыми глазами посреди леса. Он хотел создавать такую музыку, музыку со звоном ручья в ней, с гомоном птиц и насекомых, с песней ветра в деревьях, с тихим шевелением паутинки на ветру.
Он шел домой из леса, весь в музыке. Ему больше не было тяжко на душе. Он знал, что теперь будет его целью и спасением от тревог. Он хотел создавать музыку для людей — таких же, как он, для тех, кого мучают печали и заботы, кто не может снять тяжесть со своей души. Он хотел, чтобы его музыка помогла кому-то обрести покой.