Наташе Савельевой тридцать восемь лет. Достаточно скучная фраза для начала истории. И ещё, для многих людей тридцать восемь – скучный конец жизни. «Ты не веришь, дорогая», - сказала однажды Наташе знакомая, вместе с которой они шли от супермаркета до дома, - « но в сорок лет жизнь закончена. Всё теряет интерес, всё утрачивает краски…». Наташа подумала, что в знакомой говорят личные горести – пережитый недавно развод и перенесенная химиотерапия. Она ответила с весёлым вызовом в голосе, как привыкла уже говорить в последние семь-восемь лет:
- Да что вы? А у меня жизнь только начинается!
И со словами «мне ещё сюда надо», спряталась от пессимистичной знакомой в забегаловке «Лаваш, самса, чебурек».
Но нельзя сбежать от всех на свете. От тех, кому не важны профессия, внешность, таланты. Они слышат «тридцать восемь лет» и выносят вердикт – финиш, капец, аминь!
На днях в магазине “fix price” Рита и Любим, Наташины младшие дети, поразили воображение покупателей остроумными, не по годам, высказываниями. Наташа светилась – не каждый день, и не каждой мамаше достаётся столько восторженных улыбок от посторонних людей.
- Надо же, какие продвинутые! Внуки? – спросил мужчина в очереди к кассе.
- Нет, правнуки!
Наташа постаралась, чтобы в ответе не прозвучало ехидство, и чтобы очередь посмеялась над бестолковым дядькой, по виду, кстати, ровесником Наташи. Выходя из магазина, она невольно взглянула на себя в зеркальную стену. Дядька – полный идиот. Мне никто, в том числе и зеркало, не даёт больше тридцати трёх.
«Наверное, сам женился в шестнадцать лет, по залёту. Отсюда и внуки!»
Мы не обязаны доказывать посторонним, что наша жизнь прекрасна в сорок, пятьдесят или семьдесят восемь. Мы не должны подстраиваться под кого-то или что-то. У нас есть право носить любую одежду, читать любые книги и выбирать самостоятельно стиль жизни, музыку, религию, друзей и сексуальных партнеров. И никто не смеет совать свой нос в нашу жизнь…
- Вы, может, уберёте велосипеды с лестничной клетки?
Диана смотрит на Наташу решительно. Глаза у неё серые, как мокрый асфальт, выражение лица настолько непроницаемое, что, кажется, она лет пять отрабатывала его перед зеркалом. Она стоит перед Наташей в наполеоновской позе, руки скрещены на груди, точнее, на футболке с красно-жёлтой эмблемой «Манчестер Юнайтед». Соседка. Одинокая. Тридцатилетняя. Кажется, журналистка.
- Я спрашивала в ЖЭКе. Это место предназначено для велосипедов. Дом изначально спроектирован с большими лестничными клетками. А в чём проблема?
- Пройти невозможно. Вы бы ещё мотоцикл здесь поставили.
- К вашей двери велосипеды не касаются.
- Я купила мебель, её невозможно будет внести.
- Скажите, когда вашу мебель привезут, мы уберём велосипеды на это время.
Наташа говорит с улыбкой, так же, как с глупым дядькой, записавшим её в бабульки. Но Диана непрошибаема. Глаза твёрды, словно автомобильная резина.
- Я не виновата, что у вас в детстве не было велосипеда! – Наташа закрывает дверь, но успевает услышать мрачный голос, составляющий прекрасный ансамбль с чёрным взглядом:
- Размноженцы чёртовы! Житья от вас нет!
В половине восьмого лица у людей особенные, жуткие: сонные и одновременно ожесточенные, бледные внизу, и с болезненным румянцем на скулах. Все спешат на работу, которую отчаянно ненавидят. И ещё страшнее ненавидят тех, кто может не работать. Тунеядцев, бездельников, буржуев проклятых, фрилансеров хреновых. Если вы выходите летним утром в тренировочном костюме, с собакой и плеером, лучше бы вам владеть магическими приёмами защиты. Отёкшие, мутные, налитые злобой глаза пошлют вам миллионы проклятий.
От газонов поднимается пар. Не туман, а именно пар, со странным, приятным и одновременно противным запахом – свежесть лета, сырость грязной изнанки города. Наташа старательно ведёт собаку мимо газонов, их неприкосновенной чистоты и подозрительного пара. Дальше она спускает собаку с поводка, нажимает кнопку плеера, и – бежим отсюда! Не посылайте мне вслед немых проклятий. Да, я не должна спешить в офис, на фабрику, в поликлинику или банк. Я выхожу рано, потому что хочу наполнить мышцы воздухом, а уши – мелодиями. Потому что я – свободна. И это вовсе не назло вам!
Так получилось! Из двух сестёр Соня была более яркой. Не внешне – в принципе, обе сестры считались милашками. Но Наташа занималась спортивными танцами, а Соня – латино. Наташа писала юморески для школьной, а затем студенческой газеты, Соня же посещала ЛИТО и представляла там серьёзные философские эссе, которые высоко оценивали профессиональные литераторы. Наташа вышла замуж на первом курсе, через полгода после свадьбы родила, и, в страшном напряжении закончив три курса заочного, поставила крест на учёбе. Соня получила диплом и пошла в аспирантуру...
- Кому это интересно? – говорит Наташа, отхлёбывая апельсинового сока. – Психологам, может быть, или философам. В какой пропорции личное счастье человека зависит от творческой одарённости… или от уровня образования…
День сегодня явно апельсиновый. Улицы освещены ярко-жёлтым солнцем, в витринах и окнах автомобилей пляшут оранжевые блики. В стакане с соком отражается часть лица Женьки – высокая скула, печальный карий глаз. Женька смотрит на Наташу, наверное, влюблённо. Но у Наташи апельсиновое настроение, и весь свет кажется ей несерьёзным, смешным. Она говорит с Женькой не как с сыном, конечно, разница в возрасте несущественная для наших дней, всего двенадцать лет. Она говорит как с любимым младшим братом.
- Мне интересно, - упрямо отвечает Женька, - я никогда не видел такой поразительной женщины, как ты. Иметь пятеро детей, и работать, и так прекрасно выглядеть…
- Я же тебе объясняю. Так получилось. Соня вышла замуж, но для неё это было на сто пятом месте. Она хотела заниматься творчеством.
- Ну, да, я много таких видал. Щи варить для них западло, надо рисовать демонов. И таскаться по клубам со значительным выражением морды. Потом начинают героином ширяться, потому что никто не понимает их офигенной гениальности.
- Я не знаю, Жень. Для меня это всегда была другая планета. Соня говорила, что я примитивна, как все спортсмены.
- Да ладно! – Женька порывисто выдвигается вперёд и смело кладёт ладонь на руку Наташи. – Здоровый организм – венец природы!
Первое прикосновение, отмечает Наташа. Апельсиновый аромат оттеняется дерзкой нотой мускуса. Это запах Женькиной кожи? Сколько дней ты живёшь без физических прикосновений, поразительная женщина? Полгода? Восемь месяцев?
- Наверное, ты прав. Природа отбирает не умнейших, а сильнейших.
Умная Соня пишет загадочную прозу для других миров. Там её, может, и поймут. А врачи в клинике говорят, что надежды на выздоровление мало. Судьба распределила жребии по способностям: Соне – мечты за фигурными решётками и дверями без ручек, Наташе – свободу с двумя Сониными детьми и тремя собственными.
- А ты бы что выбрал? – спросила Наташа, оставляя ладонь под Женькиными горячими пальцами.
- Я, наверное, похож на тебя. Я бы лучше с двадцатью детьми… но не в дурке!
Оба смеются. Пожилая чета за соседним столиком – дама и господин, оба в летних шляпах, с удовольствием улыбаются Наташе и Женьке. Мы красивая пара, думает Наташа. Он – загорелый брюнет, я – светло-русая и тоже загорелая. Спортивные, здоровые, любящие детей. Возьмите нас в американское кино, пусть даже в комедию!
Любим и Рита прыгают около учительницы, подражая движениям кроликов – синхронно, вверх-вниз. Получается как танец. Обоих надо записать с осени в младшую группу спортивного танца, думает Наташа. Ярко выраженные способности.
- Отказались от полдника, - ябедническим тоном сообщает учительница.
- А что на полдник? – спрашивает Наташа, без особого, впрочем, интереса.
- Кипячёное молоко с пенками и сушки, - возмущённо отвечает Любим.
- Всё понятно с вами, - Наташа достаёт из сумки два пакетика чипсов со вкусом краба. Два восторженных вопля, жадный треск разрываемой обёртки, гневные взгляды учительницы и трёх мам, пришедших за детьми, следуют по восходящей линии – всё сильнее, жарче, страшнее.
- Вот это еда! А не молоко с пенками! – кричит Рита, потрясая перед учительницей пакетом.
- Молоко полезно, а ваши чипсы.., - начинает одна из мам.
- Мы едим только вкусную еду, - перебивает Любим.
Наташа торопится увести детей. Она не стыдится собственной неправильности. Ей не хочется причинять боль этим женщинам, которые ненавидят её так же, как утром ненавидят сонные люди, спешащие на заводы и в офисы.
Они без того несчастны, зачем им лишняя боль?
Солнце не торопится к закату, и хулиганит вовсю – осыпает миллионом сверкалок роскошную машину Антона, его зеркальные очки, дисплей айфона…
- Вы откуда?- спрашивает Антон.
- Оттуда, - Наташа с усмешкой показывает назад.
А сама прикидывает в уме – нарочно ждёт? До сих пор надеется? Такой тупой или такой настырный?
- А разве школа летом работает?
- Летний лагерь с дневным пребыванием, - поясняет Наташа.
Она могла бы спросить – разве сын Антона, одноклассник её пятнадцатилетнего Максима, не ходит на «практику»? Глупый вопрос. Дети таких родителей, как Антон Капралов, вместо «практики» едут на Ибицу. Но именно с глупых вопросов, незначительных замечаний, ничего не значащих мелких движений, начинается флирт. Роман. Отчаянная страсть. Прекрасный Антон с благородно седыми волосами и молодым, аристократически загорелым лицом, нечаянно или нарочно попадается на пути Наташи уже два года. Рыцарски постоянен, надеется, ждёт.
- Ладно, нам пора, - говорит Наташа, - у меня через сорок минут занятия начинаются.
- Так я подвезу, - Антон готов отдать свой «Мерседес» на растерзание двум мелким бандитам с неаккуратно растерзанными пачками чипсов.
Наташа не может лицемерить и отрицать, что ей нравятся его серебряные волосы, античный профиль, артистические пальцы. Ей не нравятся жена и сын Антона. Не как личности, а сам факт их существования.
- Нет, мы пешком, не хотим упускать хорошую погоду! Побежали? – командует она.
Рита и Любим срываются с места и бегут за Наташей, танцевальный бег, движения бедрами сначала в стиле кардио-джаз, потом сальса, помогая движению руками, рассыпая к чёртовой матери чипсы… Антон смотрит им вслед и смеётся. Никакой выдуманной поэтами горечи в смехе. Эта женщина не ассоциируется ни с чем горьким. Только цитрусы, вишня, цветы ландыша, молодое розовое вино.
Последние инструкции уже в прихожей – не бросать ничего с балкона, собаку не кормить, ибо она наелась до отвала, и ни в коем случае не орать на лестничной площадке
- Алёнка, пожалуйста! Не разрешай им идиотничать на лестнице! Соседка грозилась написать на нас жалобу в отдел опеки!
Алёнка в хорошем настроении. Это её обычное состояние души – улыбка, лёгкий румянец, некое спрятанное в зрачках чувство, которое Наташа характеризует как вечный восторг. Уже года четыре (с тех пор, как дочь вошла в девический возраст), Наташа отмечает, как удивительно и страшно Алёна похожа на неё – словно отражение в зеркале. Неужели я начинала жизнь с таким вот спрятанным в глазах восторгом?
- Мать, хорош меня программировать. Каждый вечер одно и то же.
- Ты сейчас воткнёшься в свой компьютер, а они будут изводить несчастную Принцессу Диану.
- Так ей и надо, уродке.
- Алёна!
Неужели Алёне предстоит повторить весь мой жизненный круг – два рухнувших брака, упущенные возможности, утраченные надежды?
Нельзя думать о плохом. Дурные мысли притягивают дурные события. Вслед за звонком в дверь на пороге возникло странное существо – в красных брюках клёш, с бакенбардами, огромными наушниками и цветастым хайратником.
- Вам кого? – спрашивает Наташа убитым голосом.
- Это ко мне! – радостно кричит Алёнка. - Заходи, Вася!
О, за какие же грехи нам этот Вася? Видимо, соседка Диана молилась всем своим чайлдфри-богиням и просила покарать гнусную семейку. В приоткрывшейся двери мелькнул её мрачный взгляд, но Рита и Любим выскочили на лестницу – в одних шортах, от подбородков до пупков измазанные черешней:
- Мам, пока! Возвращайся скорее! Купи нам новый диск!
Босыми ногами на грязной лестнице… И собака надрывается. Диана яростно хлопает дверью. Пошла писать донос в отдел опеки и попечительства.
Их имён Наташе никогда не запомнить. Что-то ванильное и сладкое, под стать внешности. Блондинка и брюнетка из её группы спортивного танца, занимаются месяца по три. Обе с великолепным маникюром, сияющие, словно сбрызнутые с ног до головы лаком. Наташа зовёт их про себя – Карамелька и Шоколадка. Опять они не ушли с занятия вместе со всеми. Стоят в вестибюле, именно там, где должен появиться Женя. Правильно выбранная позиция – между огромных зеркал, которые отражают со всех сторон великолепные тела, холёные волосы, дизайнерские сумочки. У Карамельки татуировка на пояснице, как раз между белым топиком и белой же юбочкой. У Шоколадки браслеты от локтя до запястья. Невозможно не прельстится, и Женька не был бы мужчиной, если бы не ответил на их приветствия, выйдя из своего класса йоги, не остановился, не заулыбался…
- А можно к вам на йогу записаться?
- А стойку на голове не вредно делать для позвоночника?
Они смеются карамельно-шоколадным смехом, изящно переступают ножками на каблучках. А я давно не ношу каблуков по будням, думает Наташа. Мне неудобно в них выносить из супермаркетов огромные сумки с продуктами. Как это низменно и противно. Честное слово, самой себе противно.
- Наташа! – Женька бросает девиц, не сказав «до свиданья». Бежит за нею. Ему всё равно, что у неё на ногах босоножки на плоской подошве. И что её волосы не падают до талии сверкающей волной.
- Ты куда одна? Я же обещал тебя проводить.
- Спасибо…
Она растрогана и смущена. Ей всегда было стыдно перед самой собой, если что-то получалось лучше, чем у других. Это не скромность, говорила Соня, когда ещё была здорова. Это комплекс вины, который культивировали в нас обывательские родители. Я их победила, а ты не смогла.
- Может, в кафе зайдём, съедим по мороженому?
- Мороженое вечером – это так не спортивно!
Она смеётся, но не отказывается. Надо же когда-то победить несуществующую вину.
Уже и пальцы сплетались, и вкус губ смешался – ни карамели, ни шоколада, ну, может быть, послевкусие, дальний отзвук мороженого. Но какой-то демон не позволяет мне сбросить с плеч громадный рюкзак, в который заботливой мамкой-жизнью напихано всё подряд, «про запас»: диск с мультфильмами, корм для собаки, два пропущенных звонка, ожидаемый визит из отдела опеки, творожки для Алёны, которая, кстати, уединилась со странным Васей в цветастом хайратнике…
- Может быть, давай в понедельник? – шепчет Наташа поверх плеча Женьки. – Завалимся ко мне на дачу… там, правда, с прошлой осени конь не валялся…
Её шёпот жалостен, словно она просит прощения. Мужчины не любят унижающихся женщин.
- Ты никогда не будешь на высоте! – кричал Наташе Лебединский, второй муж, отец Даньки и Любима. – Ты лузерша. Тебе всегда хочется то ли милостыню подать, то ли по роже двинуть. Твоя роль в этой Вселенной – обогащать перегной!
Наверное, он был прав. Нормальная, себя уважающая женщина, посмотрев небрежно в мобильник, сказала бы: «К сожалению, у меня назначена встреча. Как насчёт понедельника? Как раз дача будет свободна!»
- Наташка, - ладони Женьки скользят бессильно по её бокам, но ниже замирают и как бы растворяются в воздухе.
Наташа их не чувствует. Зато слышит настоящую, не выдуманную тоску в его голосе:
- Я с ума схожу по тебе, понимаешь?
- Я обещаю. В понедельник. Пусть всё огнём горит!
Последняя фраза выходит весёлой и дерзкой, как ответ тупому дядьке в магазине: «Нет, правнуки!». И Женька смеётся, значит, он не презирает меня, и не хочет подать милостыню, и готов провожать до дома, держа меня за запястье, как школьник, наблюдая, как растекается по крышам насыщенно-малиновый кисель заката.
- Мама, Данька звонил, - кричит Алёна из своей комнаты, - он до тебя не дозвонился, меня достал. Ноет, чтобы его домой забрали. Типа, лагерь беспонтовый, и если не заберёшь, он сбежит.
«No need to run and hide», - не надо бежать и прятаться, поёт Стиви. А Наташа бежит и, увидев за деревьями парка женскую фигуру в ярко-голубом платье, не прочь спрятаться. Верочка, инспектор по опеке. Разведённая, как и Наташа, с двумя детьми-подростками. Всегда носит платья «по самое не балуй», как выражается приятельница Наташи, тоже опекунша чужих детей. Всегда ждёт своего принца – водителя такси, мастера по ремонту бытовой техники, полутрезвого учителя труда… Кого-нибудь. Кого угодно. Но никто не прельщается Верочкиными мини-платьями и вечной натянутой улыбкой. Улыбка ищущая, почти молящая, если Верочка разговаривает с мужчиной, и ледяная, брезгливая, когда она беседует с «мамашками» - опекунами, усыновителями и другими «законными представителями».
« it’s a wonderful, wonderful life», - это чудесная, чудесная жизнь, объясняет Стиви. Наташа свистит собаке и бежит в сторону, обратную от Верочки. Там – выходящие из подъездов сонные люди, ненавидящие взгляды и стелющийся над газонами пар. Откуда, чёрт побери, берётся этот пар?
«no need to laugh and cry», - не надо смеяться и плакать, констатирует Стиви. Навстречу Наташе мчится на скутере соседка Диана. На ней чёрная футболка с надписью “ No kids, no pets”, чёрные джинсы в обтяжку, губы гордые, глаза самодостаточные. Кем бы ты согласилась стать за миллион долларов – Верочкой или Дианой, спрашивает себя Наташа. И ей становится так смешно, что она хохочет, заглушая мягкий голос Стиви в наушниках. Чтобы стать ими, наверное, надо сделать лоботомию.
- Наталья Михайловна, - голос учительницы в трубке осторожен, как шаги подкрадывающейся кошки, - вы не могли бы прийти, забрать Максима?
- А что такое? Он же на практике у вас…
К вкрадчивым интонациям добавляются мятный холодок и кисленькая ехидца.
- Да они тут у нас… день рождения чей-то праздновали, что ли, в общем… плохо ему… заберите сами… чтобы меньше шума…
- Какой день рождения? Одиннадцать утра, - Наташа непонимающе смотрит на стиральную машину, в которой крутятся двенадцать футболок, столько же трусов и несколько Алёнкиных ярких юбочек. Наверное, так покорно вертятся наши судьбы в надмирных жерновах. Белое, красное, серое, лимонно-жёлтое…
- Это же подростки! Они не понимают ни времени, ни места. Ни меры. В общем, в наших и в ваших интересах забрать его осторожненько… мы даже «скорую» вызывать не стали…
Наташа только соображает крикнуть: «Алёна, присмотри за стиркой, ладно?» и выбегает из подъезда, забыв, что на ней домашний спортивный костюм – шорты и жёлтая майка с пятнами от утренней стряпни. О, боже мой, солнце какое яркое! Оно безжалостно высвечивает весь ужас происходящего – лежащего в беседке Максима, от подбородка до колен залитого страшной чёрной субстанцией. Вокруг весело шумит школьный сад, учительница, склонившись к Максу, пытается стереть черноту комком марли. Наташа не может ни говорить, ни двигаться. У неё ментальный паралич. Племянник (или правильнее - приёмный сын?!) иззелена-бледен, руки и ноги сводит судорогами, на горле жутко трепещет практически взрослый кадык.
- Мы ему активированный уголь давали. Он отказался от завтрака, а потом выпил почти полбутылки коньяку, смешанного с колой… И ещё закурил сверху…
- А где были педагоги? – тихо спрашивает Наташа. – Он что, чёрт возьми, один пил? Здесь же явно целая гопкомпания собиралась… Почему вы за ними не смотрите?
Учительница оборачивается и встаёт на ноги. Край её блузки испачкан чёрным.
- Знаете, у нас на практике тридцать человек. А пили только семеро. Все по глоточку, а ваш дорвался. Каждый, как говорится, в меру своей испорченности!
Наташа глотает воздух губами. Говорить не может.
- Да не волнуйтесь так, - усмехается учительница, - везите его домой. Отпоите солёной водой. Никто и не узнает. У вас машина есть?
- Сейчас, - говорит Наташа сиплым, не своим голосом, - вызову машину.
Наверное, только в состоянии шока можно было додуматься позвонить не в такси, не подруге Ирке, а малознакомому мужчине, который настоял давным-давно – запишите мой номер, Наталья Михайловна, вдруг понадобиться, мы с вами оба в родительском комитете…
Антон оказался выше всех стандартов. Приехал мгновенно, не отказался осквернить роскошное нутро «Мерседеса» Максовой чёрной блевотиной. Более того, тащил Макса до машины, а потом – до квартиры. Вернее, тащили вдвоём, взяв под плечи, как всегда транспортировали в России смертно пьяных, дитятко-то уже метр восемьдесят ростом.
- Мне так неудобно, Антон, - Наташа опускает глаза, и видит – о, что за кошмарный день сегодня! – пятна на своей майке, и отсутствие лифчика под нею.
- Мне так стыдно… школа, конечно, скроет, в их интересах, но ведь я-то понимаю… моя вина, пробелы воспитания…
- Да ладно вам! – Антон дружески сжимает её ладонь. – Мой засранец тоже участвовал в этой бутылке. Просто организмы у всех разные. А потом, подростковая бравада – вот, мол, какой я крутой! Наверняка, имеется какая-нибудь Джульетта, перед которой Макс геройствовал.
- Вы думаете? – Наташа скрещивает руки на груди, чтобы замаскировать своё бесстыдство.
Ей тут же приходит в голову, что это любимая поза Наполеона Бонапарта и соседки Дианы. Она невольно смеётся. Антон рад, что сумел вывести её из шока.
- Промойте ему желудок, то есть солёной водой поите, и вызывайте рвоту, пока вся отрава не выйдет. Ну, а потом проспится… Я вечером позвоню, ладно?
- Ладно, - говорит Наташа.
Максим страдает долго, с пугающими вариациями – рвота активированным углем, рвота желчью, судороги, бред, обморок, оцепенение. Страшнее всего, пожалуй, бред. Макс зовёт – мама, мама, мама, и Наташа понимает, что слово, которое она слышит от Максима уже пять лет, относится не к ней.
- Мама, - рассказывает Максим чистую правду, - выходи оттуда поскорей. Задолбало здесь всё. Отец приезжает раз в сто лет. А тёть Наташа добрая, но тупая… она ни фига не понимает…
Алёнка, самоотверженно таскающая тазики, кружки с водой и полотенца, бросается вытирать слёзы, которые не капают, а прямо-таки струятся из Наташиных глаз.
- Мам! Не слушай! Он пьяный, отравленный, у него галлюцинации…
Наташа не успевает возразить. Далеко-далеко, в её сумке звонит мобильник. Она так хочет, чтобы это был Женька. Единственный, кому она могла бы рассказать… Но это Володя. Владимир Иньков, родной отец Максима и Риты.
- Наташа, я тебе звонил дважды, ты почему не отвечаешь?
- Ты звонил во время моих занятий. Там же музыка. Я не слышу. А потом обычно иду в магазин. Тащу сумки, как верблюд.
Она говорит не весело, но и не извиняющимся тоном, за который хочется подать милостыню. Она почти груба. Ей хочется крикнуть – да пошли вы все, мать вашу, достали! Володя – удобный контейнер для сброса токсинов, разъедающих душу. У него строительная фирма. У него «Мерседес» - ещё более шикарный, чем у Антона Капралова. Но его дети живут у Наташи. Он согласен с опекунством, даёт деньги – на своих детей, и на Наташиных и на то, чтобы семья ни в чём не нуждалась, особенно в родителях Максима и Риты, занятых строительством загадочных эссе и роскошных офисов.
- А я сколько раз тебе говорил – выучись на права! Тут же машину тебе подгоню. Даже две. Пежо или тойоту. И микроавтобус, детей возить куда-нибудь… типа на отдых.
- А мы хотим, типа на отдых. Всей семьёй. В Турцию! – дерзко говорит Наташа.
- Не вопрос. Я завтра приеду, обговорим.
- Нет! – вскрикивает Наташа, не уверенная в физической крепости Максима на завтра. – У меня завтра отчётный концерт! Послезавтра!
Алёна – ангел наш бескрылый – сочинила спасительную ложь для Риты и Любима. Она сказала, что у Максима – солнечный удар. Любим немедленно вызвал Джинна Информации быстродействующим заклинанием: «Окей, гугл Что такое солнечный удар?». Эту же достоверную ложь Алёна повторила, когда на домашний телефон позвонила Верочка.
- Она хотела завтра заявиться, мам. Точно, Принцесса Диана настучала! А я сказала – у Максима солнечный удар, не до вас нам тут. Не верите, позвоните в школу.
Наташа видит в глазах дочери отчаянные хулиганские искры и хохочет в голос.
- А ведь они подтвердят!
- Мам, - предлагает Алёнка, кладя на руку Наташи свою нежную ладошку, - а давай, я Ваську попрошу. Они с пацанами придут ночью и разберут Дианин скутер на винтики. И разложат их аккуратно по всему двору.
- Было бы забавно. Но… не тронь говно, вонять не будет. Я завтра перезвоню Верочке. Приглашу на послезавтра. Как раз дядя Володя приедет.
Алёна понимающе кивает. Дядя Володя умеет усмирять любых фурий. Очкастые, жёлчные, климактерические, высохшие, злобные – все падают ниц перед всемирным богом – пачкой купюр.
Сегодня будет особенно жарко. Синоптики обещали плюс тридцать, любимая погода Наташи. Когда солнце вытапливает соки из растений и странный пар из городских газонов, я чувствую, что моя душа открыта миру больше, чем обычно. Большинство людей стремится закрыться от всего и всех. Для меня это – как сесть добровольно в тюрьму. Средневековый каменный мешок.
Максим выходит навстречу Наташе, вернувшейся с прогулки. Она отстёгивает поводок от ошейника собаки, протирает лапы верного друга салфетками, идёт в ванную мыть руки. Всё это время Максим стоит в дверях своей спальни – жёлто-зелёный, потерянный, несчастный.
На кухонном столе – помидоры и сладкий перец. Наташа начинает резать, наблюдая, как живописно смешиваются на доске алый и жёлтый сок, затылком чувствуя взгляд Максима.
- Мам, - совершенно детским, ломко-хриплым голосом говорит Максим – ты извини за вчерашнее. Я не знаю, как так получилось. Пацаны пили, ну и я с ними…
- Почему-то никто больше не валялся с отравлением, - Наташа бросает помидоры и перец в раскаленную сковородку.
Масло брызжет во все стороны, но Наташа накрывает его крышкой, как и собственный гнев. Она совершенно не сердита на Максима за коньячную оргию, но не может забыть его страшного предательского бреда.
- У меня наследственность плохая, - Наташа слышит, как Максим наливает воду из графина и жадно запивает собственные слова, - я читал, если в роду психбольные, то генетика фиговая. Склонность к алкоголизму и наркомании.
- Разбуди мелких, пожалуйста, - говорит Наташа, - надо их покормить перед лагерем.
Она добавляет к овощам полоски ветчины, заливает яйцами. В глубине квартиры слышатся весёлые голоса. Любим и Рита всегда легко просыпаются, с аппетитом едят завтрак. Удивительно удобных детей выдали мне там, где выдают вообще всё: цвет глаз, группу крови, любовников, интеллект. Видимо, я должна быть счастлива?
- Ура, любимая яичница! – кричит Рита, сунув нос едва ли не в сковородку. – Мне потом какао!
- А мне чай, - перебивает Любим.
- А вам, мессир? – спрашивает Наташа у Максима. – Наверное, холодного пивка?
Он усмехается, и Наташа видит особенную складку под носом, которая появляется у неё самой во время смеха. Эта складка есть у неё, у Алёны, у Даньки и Любима. И никогда не было такой черты на лице Сони. Мы копируем мимику и голос наших родителей, даже если родители – приёмные…
- Если кто спросит – у тебя был солнечный удар, - Наташа ставит первую тарелку с источающей райский аромат яичницей перед Максимом. Он послушно кивает головой.
На жаре чувства плавятся и теряют истинные формы. Они растекаются во все стороны и заливают реальность. Машина Антона снабжена кондиционером, но жара хитра – она вселяется в кровь, в мысли, и заставляет Антона схватить Наташино запястье и впиться в него губами. Выше, выше, выше… Наташа чувствует запах дорогого парфюма (яблоко или хвоя кедра?). И снова невольно считает – сколько месяцев я живу без прикосновений, без мурашек по коже, без жаркого шёпота…
- Антон, не надо, что вы… я здесь работаю… увидят…
- Давайте встретимся там, где никто не увидит. Сегодня вечером? Или завтра?
Искушение – поистине демон, младший братец Сатаны, изворотливый, хитрый, с заискивающими глазками и похотливым раздвоенным языком. Он щекочет Наташу кисточкой хвоста – по плечам, по руке, которую мнёт Антон, по животу…
- Я вам позвоню, - Наташа видит на ступеньках спортивного центра Женю.
Он стоит и смотрит прямо на неё. Лицо не разгневанное – разврата рук оттуда не видно. Но в глубине глаз некое растерянное неодобрение.
- Кто это?
- Да так, знакомый. Отец Максова одноклассника.
- Видать, богатый.
Наташа усмехается. Всё богатство мира отдам за две золотые точки в твоих глазах, которые отражают не гнев, не осуждение, нет, истинную, неподдельную ревность. А ревность, сводная сестрица Любви, гораздо сильнее хитрого демона. Наташа берёт Женьку под руку почти хозяйским жестом.
- Пойдём, что на солнце стоять. Ты давно ждёшь?
Блеск в его ладони сложен из множества золотых точек. Связка ключей со смешным брелоком – обезьянка в маечке с надписью «Данилка».
- У меня сына зовут Данилка, - шепчет Наташа.
- Знак судьбы, - тоже шёпотом отвечает Женька, - мне друг отдал квартиру на три дня на разграбление… Сегодня? Сразу после занятий?
Блондинка и брюнетка, Карамелька и Шоколадка, взбегают по ступенькам. Нарочитый стук «шпилек», умышленно громкое «здравствуйте!». Каждая женщина умеет быть актрисой, если очень нужно. Наташа тоже.
- Конечно, - восклицает она, так, чтобы сладкие девушки слышали, - сегодня! После занятий!
Ничто не сможет убрать с вашего лица улыбку, оставшуюся после любви, как след от поцелуя – предательская, горящая, бесстыдная, она будет сиять несколько часов или даже дней. Пусть, придя домой, вы застанете визг, галдёж, разорванные обёртки от дорогих подарков и чужого мужика в собственной кухне.
На мужике виснут Рита и Любим, с ним болтает Максим, ему радостно улыбается Алёнка. А он с видом хозяина Вселенной достаёт из микроволновки истекающие соком и жиром шпикачки. В середине стола нагло показывает красно-золотое чрево гигантская коробка с пиццей. Один на другом красуются одетые в пластик три торта. Верхний – верх разврата, думает Наташа – в ядовито-зелёной глазури.
- А, мамка пришла, молока принесла, - добродушно восклицает Володя.
Взгляд его, скользящий по Наташе, мгновенно считывает всё - особенную улыбку, недосушенные после душа волосы, пакет с двумя коробками молока. Наташа знает Володю Инькова двадцать два года. Он был первым, с кем она поцеловалась. Первым, с кем танцевала «медленный танец». И первым, кто поменял её на другую девушку – её родную сестру.
- Понимаешь, - сказал он много лет спустя, когда Соня уже скрылась за дверями спецклиники, - ты была обычная, простая. А я считал, что достоин звезды. Видимо, за то и поплатился.
Наташа ставит молоко в холодильник и говорит через плечо:
- Ты обещал, что приедешь завтра. Я не знала. Назначила репетицию.
- Ничего страшного. Мы пока с малыми ужин соорудили. Присаживайся!
Он привык везде распоряжаться. Он считает, что имеет право командовать женщиной, воспитывающей его детей. А почему бы нет? Живёт на его деньги. Почти жена.
- А что с Максом случилось? Малые говорят – солнечный удар был.
Макс прячет глаза от папаши за чудовищным куском пиццы. Наташа встречает взгляд смело.
- Да. В школе свалился, на практике.
- Поехать, что ли, вставить им пистон. Совсем за детьми не смотрят!
Наташа глядит в лицо Володи почти дерзко.
- Съезди. Вставь.
Тема солнечного удара не продолжена, к счастью перепуганного Максима, к ужасу Наташи в дверях щёлкает ключ. В прихожей возникает Данька – потный, грязный, насквозь пропылённый, с рюкзаком за спиной.
- Ты откуда?! – в один голос кричат Наташа и Алёна.
- Я из лагеря сбежал. Наверное, скоро звонить будут, - отвечает Данька.
Губы его вызывающе сжаты. Наташа снова узнаёт свои черты, свою мимику. Сколько же раз я повторилась в природе, и хорошо ли это?
Данька ест со звериной жадностью, не глядя на окружающих. Наташа ощущает – что-то не так. Очень сильно не так. Она боится спросить вслух. Потому что понимает – не время и не место. Она давно знает, что у неё внутри имеется особенный, неизвестный врачам и учёным орган. Он реагирует на самые сокровенные эмоции Алёны, Даньки, Любима и Риты. Макса она тоже улавливает, но не так хорошо.
- Ты почему сбежал? Я ж тебе сказала, в выходные приедем я или мама, - сердито говорит Алёна. – На нас и так соседка заяву накатала. Завтра Верочку ждём в гости. А тут ещё ты нарисовался, фиг сотрёшь… Устроил матери проблемы!
Данька поднимает лицо от тарелки. Глаза огромные, переполненные то ли отчаянием, то ли ненавистью.
- Я звонил ей сто пять раз! Она телефон не берёт! Я ей на фиг не сдался!
Он не смотрит на Наташу, только машет ожесточённо вилкой в её сторону.
- Она меня спихнула в эту чёртову богадельню, а я должен терпеть это… это…
Договорить он не может, швыряет вилку и бежит в ванную с девчачьим, нет, скорее бабским рёвом, истерикой. Рита тотчас подхватывает рёв и мчится вслед за Данькой к ванной. Но бесполезно, он заперся на крючок. Воя не слышно, грохочет вода, слышатся сдавленные всхлипы.
Максим, Любим и Алёнка тоже идут к ванной. Алёнка пытается разговаривать с братом через дверь. Лишь взрослые сидят на кухне. Смотрят друг другу в глаза тяжёлыми взглядами.
- Тебе что, в самом деле, некогда сыну позвонить? Ты работаешь, по-хорошему, три часа в день!
- Я думала, он просто капризничает. Я хотела, чтобы он привык… не идти на поводу… да отстаньте вы от него! – прерывает собственную сбивчивую речь Наташа.
Она идёт к ванной, желая отогнать детей. Но в этот момент Макс сшибает крючок лезвием карманного ножа, врывается внутрь и снова запирает дверь.
- Мам! – кричит он изнутри. – Мы по-пацански поговорим! Убери их всех отсюда, на фиг!
Через полчаса всё, кажется, улажено. Данька, Любим и Рита уходят на балкон пить чай с тортом. Алёна направлена курировать их. Из кухни слышно, как балкон превращается последовательно в игровой клуб, портовую таверну, Содом и Гоморру. Но Наташа не в силах вмешиваться – Максим рассказывает ей и отцу историю Даньки.
- С ним там в одной палате поселили пацанчика. На внешний вид – как все люди, а только ночь наступит, лезет к Даньке в кровать – обниматься, целоваться…
Наташа ахает, Володя матерится, Максим уверенным жестом ладони приказывает им дослушать.
- Данька хотел вожатым рассказать, а они всё время закрываются в своих комнатах, бухают, и друг с другом шпили-вили… поэтому он стал домой звонить. Но Алёнке стеснялся рассказать, а мамка всё время вне доступа…
- Я завтра поеду к их начальству, я их там всех отшпилю и отвилю! – восклицает Володя.
Он нисколько не сердится на Наташу. Но она сидит бледная, оцепеневшая, потерявшая даже слабые отсветы счастья. Она презирает себя, ненавидит Женьку, Антона, Верочку, Диану, весь белый свет. На помощь приходит «deus ex machina», звонок мобильного телефона.
- Наталья Михайловна? Это из лагеря «Космос» вас беспокоят. Вы только не волнуйтесь. Даня уехал домой, записку оставил…
- А мне волноваться нечего! – кричит Наташа. – Это вы будете волноваться! Я вам завтра такое устрою, мама не горюй! Даня приехал и рассказал, что у вас там творится! Не лагерь, а публичный дом, вашу мать!
Володя и Максим смотрят на неё со священным ужасом и великой гордостью.
- В последний раз я слышал, как она кричит лет двадцать пять назад, - вполголоса говорит Володя сыну, - когда её в школьном походе оса укусила.
- Чёрные птицы прилетели, а потом улетели, - комментирует Рита, водя пальцем по картинке в книжке. – Папа приехал, дал всем по мозгам, и снова уедет…
- Нет, тётьке из опеки он дал пакет, - возражает Любим, - я видел.
- С бомбой? – деловито спрашивает Рита.
- Нет, типа с подарком. Может, с конфетами.
Рита тотчас ищет на траве свой пакет. Конфеты, сок, дорогие печенья в ярких обёртках. У неё осталось больше, чем у Любима. Она экономнее и не так щедра, как брат – он угощает из своего пайка маму, Даню, бродячую собаку, сонную старушку на парковой скамейке…
Данька чуть поодаль сидит на собственной джинсовке с планшетом. Малышня действует ему на нервы, мешает смотреть видео «Десять самых загадочных картин мира». Хотя подносимые младшим братом вкусности он принимает без возражений.
Володя и Наташа видят детей со своей скамейки. Слева – фонтан, справа – кусты белой розы, прямо над головой – развёрнутое до отказа ярко-синее небо с вкусно взбитыми облаками.
- Нет, Вовка, - Наташа может спокойно смотреть мимо Володи на сверкание фонтанных струй. – Это самый нелепый шаг, который я могла бы сделать. Зачем? Ни любви, ни привязанности…
- Неправда. Я тебя всю жизнь люблю.
- Ага. Как сестрёнку.
- Нет, не так… и вообще… Тебе что, семнадцать лет, забивать голову всякой романтикой? Мало ты наелась этой херни со своими Савельевыми-Лебединскими, остальных я не помню? Спокойной благополучной жизни тебе не хочется? Понимания, этой, как её, душевной теплоты?
- У меня есть мужчина.
- Реально? Давно?
- Мы встречаемся почти три месяца.
- О! И как? Всё серьёзно?
Наташа молчит. Ей не хочется объяснять, продолжать, вытаскивать наружу собственные сомнения. Она желает просто смотреть на фонтан и на то, как Любим и Рита волочат по траве неуклюжий воздушный змей.
- Всё понятно. Душевные искания. А детей пусть насилуют и эксплуатируют на жаре. Мама будет решать личные проблемы.
- Если тебе не нравится, как я их воспитываю, - голос Наташи начинает дрожать.
Но она тут же успокаивается и просит:
- Дай мне время, а? Я имею право подумать?
- Другой вопрос. Подумай.
На некоторое время повисает пауза, во время которой змей пикирует с высоты и вышибает планшет из рук Даньки. «Я вас щас поубиваю, на фиг!» - Данька с воплем бросается ловить Любима и Риту. Визг, хохот, короткий плач Риты, через минуту Данька уже таскает её на спине.
- А этот твой… где работает? Что у него есть?
- Со мной в одном центре. Тренер по йоге. Думаю, ничего у него нет. Вовка, не в этом дело, ты же знаешь. Не прикидывайся тупым, пожалуйста.
Пар над газонами слегка волнуется, как тихая речка, и пахнет сегодня особенно странно – мятными леденцами и жухлой листвой.
- Откуда это? – спрашивает Володя, открывая дверцу такси. – Канализация, что ли, у вас не в порядке?
Наташа отвечает, что пар имеет неясное происхождение. Потом прерывается, чтобы дать через окошко инструкции Даньке. Сегодня Даня гуляет с собакой. Наташа не может. Она провожает Володю в аэропорт. Максим тоже с ними, остальные спят – слишком рано, город залит молочно-розовым желе летнего рассвета.
- Ты, всё-таки, подумай, - говорит Володя уже у стойки регистрации, - всё было бы гораздо проще. Никаких органов опеки, чинуш долбанных, нормальная семья, муж-жена-дети.
Наташа просто кивает. Ей не хочется, чтобы Максим слышал этот разговор, не для детских ушей. Хорошо, что сын занят – болтает по телефону.
Прощальные объятия, бесплотные и неопределённые, как пар над городской травой. Вся наша жизнь – пар со странным запахом. Неизвестно откуда берётся, непонятно, зачем нужна, неведомо куда утекает…
- Мам, - говорит Максим в такси, - мне Данька звонил. К соседке воры залезли. Он видел, как они её вещи вытаскивали – комп, телек, технику, короче. Он номер машины запомнил, и они с Алёнкой позвонили в полицию.
- Господи! – восклицает Наташа. – Вот молодцы! А которая соседка?
- А эта, со скутером, которая на нас стучит и барабанит.
Наташе очень хочется воскликнуть – бог наказал! – но она сдерживается из воспитательных соображений.
- Надо ей как-то сообщить…
- Менты сообщат, это их бизнес.
Когда такси привозит Наташу и Максима домой, пара над газонами уже нет, а есть солнце, огромное, эйфорично-радостное, освещающее с одинаковой искренностью жасминные заросли, полицейскую машину, песочницу с малышами, разодетыми в розовые и салатовые костюмчики, толпу старух и тёток, собаку, яростно выскребающую блох из хвоста. В центре толпы – соседка Диана. Она, о святые небеса! – плачет. Примерно так, как плачут от сильного горя мужчины – отворачивая лицо, жмурясь в безуспешных попытках загнать слёзы назад под веки. Данька, Алёна, Любим и Рита выбегают из толпы навстречу матери.
- У меня брали показания! – гордо восклицает Данька. – Только пока не записывали, тебя ждут!
- Их сразу задержали, - говорит Алёна. – По нашему сигналу. Даже из города не успели выехать. Круто, да?
Она треплет брата по плечу с такой гордостью, точно сама родила его и воспитала. А Наташа не знает, что чувствовать – гордость, радость, удовлетворение или же лёгкую печаль… Они всей семьёй поднимаются в квартиру. Наташа слышит, как на её мобильнике звякает СМС-ка. Женька. «Я ужасно скучаю по тебе. Когда увидимся?». Ответить она не успевает. Сзади спешит парнишка в полицейской форме. Давайте быстренько запишем показания мальчика в вашем присутствии? Конечно, отвечает Наташа. И тотчас теряет дар речи – дверь её квартиры оставлена нараспашку, как приглашение для воров, собака сидит в центре прихожей со шпикачкой во рту, лифт останавливается и выбрасывает на площадку Диану.
- Я хотела сказать спасибо вашим детям, - сдавленным голосом произносит она, не глядя в лицо Наташе.
- Не за что, - отвечает Наташа.
И не знает, что добавить ещё.