- Я люблю тебя, жизнь! И надеюсь, что это взаимно! – пропела она, пританцовывая. Жизнь все же хороша, не смотря ни на что.
А ведь давненько у нее не было такого распрекрасного настроения. Последний год ее жизненные обстоятельства не располагали к веселью. Более того, проанализировав как-то на днях всю свою жизнь, Юля пришла к выводу, что последний год ее жизни был самым тяжким, самым мрачным и грустным. Может быть, это еще и потому, что до этого года все шло как по маслу: родилась в нужное время в нужном месте, в благополучной семье у горячо любящих родителей, детский сад, школа, институт – все как-то легко, играючи, без тёрок и проблем. Симпатичная, с легким характером, наделенная множеством талантов и способностей. Учеба давалась легко. В любой коллектив вливалась гармонично. Подружки, разные кружки, всевозможные забавы. Бабушки и дедушки души не чаяли. Учителя в школе обожали за прилежность и старательность. Преподаватели в институте были благосклонны за то же. Почти сразу после получения диплома уехала в другой город, где было больше возможностей и перспектив, с ходу устроилась на интересную, хорошо оплачиваемую работу. Через год влюбилась в коллегу, тоже молодого специалиста. Еще через год выскочила замуж за него же. Родители мужа преподнесли молодоженам на свадьбу царский подарок - на блюдечке с голубой каемочкой дарственную на новую двухкомнатную квартиру – живи и радуйся. Жила и радовалась. Целых три года. Пока… Вот с этого «пока» и начинается та самая темная полоса длиною в год.
Короче говоря, у мужа Юлии Андрея оказалась тайная возлюбленная. Самое обидное, что, как выяснилось позже, об этой связи ее мужа знали чуть ли не все из их близкого и не очень близкого окружения. Даже его родители! Даже подруги Юли! Даже коллеги! Все! Кроме нее, законной супруги. И это обстоятельство ранило Юлю ничуть не меньше, если даже не больше, чем сам факт измены мужа. Предатели! Все поголовно, начиная с Андрея. Именно так она расценила произошедшее. И впала в отчаяние. Пойти поплакаться в жилетку было не к кому – все предатели. Родители живут далеко, да и не хотелось взваливать на них груз своей проблемы. Юля замкнулась в себе. Спряталась в свою раковину. Носила свою боль внутри. Слабенькая надежда, что все как-нибудь утрясется и потихоньку вернется на свои места, таяла с каждым днем. Андрей перестал таиться от жены, стал в открытую пропадать на несколько дней, мог исчезнуть на неделю и две, оформив на работе отпуск за свой счет. За своей спиной Юля время от времени ловила на себе косые взгляды. В женском туалете при ее появлении стайка девушек и женщин, курящих в углу, всегда замолкала – явно говорили о ней, молча бросали ей вслед насмешливые взгляды. Что поразительно: все осуждали не Андрея, а ее, над ней откровенно посмеивались, а Юля словно впала в ступор и не способна была не только разобраться в сложившейся ситуации, она вообще ни на что не была способна. Существовала как замороженная камбала, лежащая в холодной витрине супермаркета.
И сколько так еще бы продолжалось, не известно, если бы сам Андрей не принял меры – он подал на развод. Не дожидаясь официального расторжения брака, мать Андрея, Юлина свекровь Марина Владимировна, пришедшая как-то, когда сына не было дома, сказала открытым текстом: а не пора ли Юле съехать с этой квартиры. Да, она подарена им на свадьбу, но дарственная была оформлена раньше, еще до официального бракосочетания, так что формально квартира принадлежит только Андрею. Только пусть Юлечка не обижается, лично она ничего не имеет против Юли, и если бы все было как раньше, то лучшей снохи им с Евгением Дмитриевич и не желать, но вот так получилось, что делать, видно, не судьба, хорошо еще детишек не успели завести, а то было бы еще сложнее… И так далее, и тому подобное. Юля все молча выслушала, напоила свекровь чаем, а на следующий день написала на работе заявление по собственному, в тот же день выписалась из квартиры и уехала из города.
Куда в наше время подается человек, когда ему податься некуда? Правильно, в Москву. Нынче все дороги ведут не в Рим, а в Москву. Родителям по телефону наврала, что ее, якобы, направляют на несколько месяцев на стажировку. У отца сердце, у мамы давление, чего их тревожить.
Словно в компенсацию за разбитую жизнь, судьба послала ей опять интересную работу, а также обеспечила быстрое решение жилищного вопроса: Юля по объявлению моментально сняла комнату в двухкомнатной квартире. И совсем не дорого для Москвы, и от работы и метро недалеко, и вторая комната пустовала, в ней хозяйка хранила свои вещи.
- Я люблю тебя, жизнь! И надеюсь, что это взаимно! – пропела Юля, пританцовывая, оставшись одна после ухода хозяйки. Квартира ей понравилась. Уютная, милая, чистенькая, с ламинатом на полу, навесным потолком и хорошей мебелью. И вид из окон прекрасный. Особенно порадовали балкон и ванная комната. На балконе можно было вечерами пить чай или читать книги под светом торшера, сидя в кресле с укрытыми пледом ногами. А в большой ванной был даже телевизор – лежи себе в пахучей пене и смотри эстрадный концерт или мелодраму. И соседи люди приличные, ночами тихо, при встрече вежливо здороваются. Хозяйка говорила, что раньше сверху жили очень уж шумные соседи, а теперь спокойно. Так что Юлю все устроило. Ничего, жизнь в двадцать восемь только начинается, а все, что случилось с ней, впишем в жизненный опыт.
Два дня она прожила как в сказке. Хорошей и доброй сказке. После трудового дня подолгу лежала в благоухающей ванне под песни Муз-ТВ. Подпевала кумирам эстрады, ела пахучие мандарины и шоколадные конфеты. После ванны сидела на балконе, закутавшись в махровый халат, смотрела на звезды, слушала как тихо засыпает город. Утром просыпалась под гимн, радовалась наступившему дню, делала упражнения йоги, пила кофе. Выходила из дома загодя, чтобы бОльшую часть пути пройтись пешком. И так хорошо было на душе, как не было уже давно. И росла, росла уверенность в том, что все наладится у нее, процесс уже пошел. Все будет хорошо!
На третий вечер началась катавасия.
Начинался вечер мирно. Наполнялась вода в ванну, шапкой поднималась пена с ароматом лаванды и розы. Звучала музыка. На краю ванны на блюде ждали своей очереди мандарины и конфеты, когда раздался звонок в дверь.
За дверью стоял незнакомый мужчина лет тридцати пяти с объемной сумкой в руке.
- Привет, - невозмутимо произнес мужчина, - А где Раиса Дмитриевна?
- Здравствуйте. А Раисы Дмитриевны нет, она живет за городом, - Юля собралась закрыть дверь, но мужчина ловко подставил ногу за порог.
- Пардон. Я дико извиняюсь, но, с вашего позволения, я, пожалуй, войду, - и он, не обращая на нее внимания, прошел в квартиру.
- Я не позволяю! – выкрикнула она сердито ему в спину, а он тем временем направлялся в глубь квартиры, бросив на ходу в прихожей сумку.
- Что вы себе позволяете! – бежала она следом, - Кто вы такой, собственно?
- Я кто? – резко обернулся он, так что она с ходу ткнулась лбом ему в плечо, - Я здесь живу, если что. То есть, временно не жил, но прописан именно здесь, - он быстрым движением достал из нагрудного кармана паспорт, раскрыл его, ткнул ей в лицо. Все верно, прописка была именно по этому адресу.
- А вы кто? – тупо спросила она.
- Это вы кто. А я, собственно, сын Раисы Дмитриевны. Единственный, законнорожденный, ненаглядный и горячо любимый. А по совместительству еще и совладелец данной квартиры. Еще вопросы есть?
- Ой… А ваша мама уверила меня, что вы уехали далеко и надолго.
- А у меня УДО.
- Что еще за удо такое? Удостоверение, что ли какое-то?
- Почти, - криво усмехнулся он, - условно-досрочное. - И видя, что до нее все еще не дошло, пояснил, - условно-досрочное освобождение из мест не столь отдаленных. Мать еще не в курсе, что меня раньше срока выпустили. Типа: за примерное поведение, - он коротко хохотнул, - мест там не хватает, переполнено все, вот и выпускают понемногу. Так что для маман сюрприз, не уверен, что приятный.
- …Так вы… в тюрьме, что ли, сидели?!.
- Дошло наконец. В ней, родимой. Очередной срок мотал. Дело привычное.
- Рецидивист, что ли?
- Рецидивист – это когда рецидивы случаются. Я не рецидивист, дамочка, я – хроник, - произнес не без бахвальства и внутренней гордости, - можно сказать: образ жизни, - он исчез за дверью ванной комнаты. Через минуту Юля услышала, как он плещется в воде, горланя песню, что пели по Муз-ТВ «НикитА»: «Я ни о чем не жалею! Я умирала от страсти! Я становилась сильнее на шоу вечного счастья! Я открывалась кому-то и оставалась твоею, но даже в эту минуту, я ни о чём не жалею…»
Когда свежеотмытый бывший уголовник босой, с мокрой головой и полотенцем вокруг бедер вновь явился миру, Юля сидела на кухне. Вид у нее был решительный и собранный.
- С легким паром.
- Мерси, мадам. Ставь чайник. Пойду оденусь, - с тем и вышел.
- Я не мадам! Я Юля! – только и успела крикнуть ему в спину. - «Ха-ха» три раза! – сказала сама себе, оставшись одна, и включила электрический чайник.
Переодетый в чистое, взбодренный и повеселевший, он пришел минут через пять, тут же начал энергично хозяйничать: достал из холодильника сыр, масло, молоко, сырокопченую колбасу, из хлебницы полбуханки черного бородинского. Все продукты, разумеется, куплены были Юлей.
- Где у меня кофе? – строго спросил ее.
Юля достала банку кофе из шкафчика, поставила перед ним. Опять села на табурет, наблюдала, как он сооружает разнообразные бутерброды и укладывает их горкой на широкую плоскую тарелку.
- И за что же сидели, стесняюсь спросить?
- Да дело-то обыденное, - живо отозвался мужчина, - Житейское дело. Соседей сверху убил за то, что спать ночами не давали. Оборзевшие были. Днем отсыпались, ночами по полной отрывались, собаки. Пляски, грохот, визг, топот. Двери хлопают, вода хлещет, телевизор орет. Я один раз им вежливо: мол, нельзя ли потише, господа хорошие. Второй. На третий раз взял топорик и покрошил их всех на фиг.
- …Как это… «покрошил»? – опешила Юля.
- Обыкновенно. В капусту.
Она с ужасом смотрела на него. Маньяк. Хладнокровный убийца. Особо опасный преступник - рецидивист. Таким пожизненно давать надо. А с виду вполне обыкновенный мужчина с таким хорошим славянским лицом. Правда, если вглядеться, то есть, есть в его взгляде нечто настораживающее – некая напряженность, нервозность. Да и то: тюрьма – не санаторий, даже если она уже дом родной.
- Так что, мадам Юля, искренне советую вам…того… колбаской по Малой Спасской. Из соображений вашей же безопасности. Ферштейн?
Она смотрела пристально, как он с аппетитом молниеносно поглощает ее продукты. Внутри ее как будто что-то леденело. Ишь какой нашелся тут. Наглый, нахрапистый, плюющий на нее. Совсем как ее бывший. Но и она уже не простушка какая. Господин уголовник не учел факт, что ей сейчас, собственно, особо терять нечего. Боятся те, кому есть что терять. Неимущие бесстрашны. А вот назло не съедет! В капусту покрошит? «Ха-ха» три раза! Еще посмотрим кто кого. В конце концов, она заплатила за два месяца вперед и имеет полное моральное и финансовое право на проживание здесь.
- А я, представьте себе, никуда не собираюсь съезжать! - она выпрямилась на табурете, уперла руки в бока, во взоре и в голове твердость стали, - я, да будет вам известно, заплатила вашей маме двадцать тысяч в отечественной валюте за право проживания здесь ровно два месяца, из коих прожила только два дня и неполный третий. Так что нравится вам или нет, но я остаюсь здесь еще на пятьдесят восемь дней. По истечение которых съеду. И ни на час раньше.
- Хм, - удивленно хмыкнул уголовник, - Что ж, у меня встречное предложение. Сколько вы, говорите, заплатили маман? Двадцать тысяч деревянных? А у меня как раз имеется в наличии именно такая сумма. Я вам выплачиваю деньги, а вы немедленно избавляете меня от вашего присутствия. Я, знаете ли, за пять лет заработал именно двадцать тысяч, по четыре тысячи за год. Да будет вам известно, что я в тюрьме не баклуши бил, а честно трудился, за что и получил УДО, а именно: строчил на швейной машинке трусы мужские, между прочим, с перевыполнением плана - по двести штук за смену.
- Ах, оставьте эти подробности! Трусы мужские!.. Никуда я не уеду!
- Ах вот как! – бутерброд с толстым ломтем колбасы и сыра замер на полпути.
- Ах вот так!
- Да я смотрю, отважная вы женщина. Прямо Валентина Терешкова! Но я, как честный преступник, хочу вас предупредить. Имейте в виду, что моя кличка: Гитлер! И этим все сказано.
- А при чем здесь ваша кличка?
- При чем, при чем… При том. Если имя еще ни о чем не говорит, то кличка как раз отражает истинные черты и свойства ее носителя. Так вот, еще раз акцентирую ваше внимание на моей кликухе: Гитлер. Все ясно? Как говорится – без комментариев.
- А плевать! Вот та комната в моем полном распоряжении. И я буду жить здесь столько, сколько посчитаю нужным! И прошу, приказываю, не входить без стука! И вообще не входить! – и она ушла в спальню, громко хлопнув за собою дверью и щелкнув замком.
Утром встала потихоньку, ушла не завтракая. В комнате Гитлера было тихо, хотя она точно знала, что он там. В течение рабочего дня раз сто пыталась дозвониться до хозяйки квартиры. Телефон хозяйки неизменно сообщал, что абонемент временно недоступен. Отправила ей СМСку: «Срочно позвоните. Вернулся Гитлер». Настроение было неважное. Похоже, проблемы вновь вернулись.
Вернувшись после работы и обнаружив, что квартира пуста, вздохнула с облегчением. Но на душе было неспокойно. Ясно, что уголовник вернется, вон и сумка его стоит, и вещи в его комнате разложены по дивану и креслу. Да… И что ей так не везет в последнее время? Решила пойти прогуляться. Долго бродила по улицам, выбирая немноголюдные, посидела в тихом небольшом сквере. Бесцельно прошлась по огромному супермаркету, зашла в кафетерий, перекусила чаем с пончиками. Готовить ужин сегодня не будет, дабы лишний раз не сталкиваться на кухне с преступником по кличке Гитлер. Надо же, кличка какая ужасная. И вообще… Зря она уперлась. Сматываться надо пока не поздно. Как там у уголовников: рвать когти, кажется. Пойдет сейчас, соберет по быстрому свои вещичка, благо их немного, и в гостиницу. А завтра на работе переговорит с коллегами, может, у кого из знакомых или родственников кто-то сдает хотя бы комнату на первое время. Да, правильно, так она и поступит. Не стоит искать приключений на свою задницу. Жизнь дороже, тем более, что она одна – единственная у человека и глупо рисковать ею попусту.
Едва войдя в прихожую, учуяла божественные запахи, шедшие из кухни. Пахло хорошо приготовленным мясом, да с приправами. Аж в желудке заурчало.
- А, это вы, - прокомментировал Гитлер, высунувшийся из кухни, в руках он держал самый большой нож, что имелся в хозяйстве, соизмеримый с кинжалом, - а я вот хозяйничаю, понимаете ли. Ужин царский готовлю.
Она молча кивнула, разулась, прошла в свою комнату. Укладывала вещи в пакеты, когда на пороге комнаты появился бывший тюремщик все с тем же ножом в руке.
- Дезертируете?
- Нет. Просто ухожу. Не хочу вам мешать.
- Хм. Еще несколько часов назад вы говорили совершенно противоположное. Из чего в который раз делаю вывод о женском непостоянстве.
- Да бога ради. Радуйтесь, я решила избавить вас от моего присутствия, столь вам неприятного.
- И очень хорошо. Просто замечательно. Только прежде чем вы покинете этот дом, я вас накормлю отменным ужином. Так сказать, на дорожку.
- Благодарю. Не стОит. Я уже перекусила в кафетерии.
- А вот спорить со мною опасно. Я этого не люблю. Или поужинаете со мною, или…
- Или что? В капусту покрошите?
- Именно.
Она на пару секунд задумалась, искоса глянула на здоровенный ножище в мускулистой руке, - Ладно. Раз так ставите вопрос, то поужинаю. Тем более, пахнет, блин, ну просто офигительно.
Ужинали вдвоем. Гитлер довольно ловко ухаживал за нею, она не ожидала такой галантности от уголовника. Что касается приготовленных блюд – запеченной говядины и большого блюда с салатом из разнообразных овощей с неимоверным количеством зелени – они тоже были выше всяких похвал. Сочное мясо просто таяло во рту. К мясу было красное вино.
- М-м-м-м, - причмокнула она, - да вы просто кухонный Моцарт. Брависсимо, маэстро! Вам надо было не в рецидивисты подаваться, а в повара. Ох, это не говядина, а произведение искусства. Не ожидала от вас, господин Гитлер. Небось, все пять лет мечтали о таком ужине?
- Было дело. Ну, давайте еще по бокалу вина и продолжим налегать на мясо. Кстати, на десерт у нас шоколадный бисквит.
- А я думаю, чем таким сдобно-ванильным пахнет? О, господин Гитлер, какой вы, однако, разносторонний. Каких ваших талантов я еще не знаю? Колитесь! - она пригубила из бокала, наполненного им.
- А про какие мои таланты вы уже осведомлены?
- Как это, про какие? Во-первых, не мудрствуя лукаво, крошите неугодных соседей в капусту. Во-вторых, профессиональный уголовник. В-третьих, мастерски готовите мясо и печете шоколадные бисквиты. В-четвертых, ловко строчите на швейной машине мужские трусы – по двести штук за смену. В-пятых…. А что, в-пятых?
- В-пятых, пишу стихи.
- Да что вы говорите? – всплеснула она руками, - Умоляю, прочтите! Интересно было бы послушать. Наверное, что-то вроде: «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой».
- Ошибаетесь. В тюрьме о тюрьме пишут редко. Там в почете лирика. Извольте: «И каждый вечер, в час назначенный. Иль это только снится мне? Девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне… И странной близостью закованный, смотрю на черную вуаль. И вижу берег очарованный, и очарованную даль…»
- Прелестно, - тряхнула она кудрями, - и снова брависсимо! Прекрасно себя декламируете. Мило. Очень мило. За это надо непременно выпить. Дальнейшего вам вдохновения! Так сказать, поэтической музы! …Бре-хун!
На последнем ее слове он, до этого самодовольно улыбающийся, поперхнулся.
- Не понял.
- Зато я поняла. Стихи он пишет. «Ха-ха» три раза! Я и не подозревала, что имею дело с классиком. Такая честь для меня! Кстати, мы вас в школе проходили. Под псевдонимом «Александр Блок» печатались? А вы хорошо сохранились. Для ста тридцати пятилетнего поэта неплохо выглядите. Врун! Вам мама в детстве не говорила, что врать не хорошо? Кстати, ваша мама – такая милая, приятная женщина, так располагает к себе. И как у такой женщины мог родится вот такой… такой… Гитлер? И не надо на меня так обиженно смотреть. Не надо! Не боюсь я вас! Плевала я с высокой башни. – Она вдруг замолчала. Подперла хмельную голову ладонью. Вздохнула. Прикрыла ресницами глаза. Затянула печально, - Что стои-ишь качаясь, то-онкая рябина-а…
- Голово-ой склоняясь до-о само-ого тына-а, - подхватил он. И так у них славно, душевно получалось дуэтом, что любо-дорого.
Разбудил ее утром звонок сотового. «Юлечка, доброе утро. Гитлер приехал? Радость какая!»
- Раиса Дмитриевна? – дошло до нее, - Да, сынок ваш прибыл. Нежданно – негаданно. Действительно, радость большая. А мне теперь куда деваться прикажите?
- Ой, Юлечка, я завтра к вечеру приеду. Переговорим, разберемся. Не волнуйтесь, все нормально. Сегодня никак не могу. У меня целый таз огурцов замочен, надо закатывать. И капусту собралась рубить.
- Капусту рубить? – насторожилась Юля, - В смысле… кого-то в капусту? У вас там как с соседями? Не шумят, случаем?
- С соседями все отлично! Славные люди. Сегодня, Юлечка, никак не могу приехать. Вот огурцы замариную, капусту заквашу и приеду. Ждите завтра. А я вам смородины и крыжовника привезу. Витамины! – с тем и отключилась.
Витамины. Юля хмыкнула. Очень ей эти витамины помогут, коли до завтра ее, возможно, и в живых уже не будет. Весело.
Накатила волна депрессняка. У нее такое случается время от времени. На душе тошно, на сердце кошки скребут. И мысли одна другой мрачнее, типа: зачем жить, чего-то дергаться, мечтать и добиваться исполнения, коли все закончится одинаково – сырой землей и надгробным крестом или памятником. Дергаемся, ручками-ножками сучим, а зачем, спрашивается. И вообще… Тупость вся наша земная жизнь. Тупость, серость и мелкая суетность. Любовь… «Ха-ха» три раза. Знаем, проходили. Та же тупость, только еще подлее и грязнее. И больнее. И вообще… Зачем все это? Вспомнился бывший муж, Андрей. Как он там сейчас? Небось, наслаждается жизнью и своей новой любовью в квартире, которую Юля с любовью обустраивала. Что ж, пусть. Хоть кто-то радуется в этой жизни.
На кухне что-то позвякивало, время от времени раздавался шум льющейся вода. Гитлер хозяйничает. Оккупант хренов. Хотя нет. Он у себя дома, так что имеет полное право. Это она, Юля, здесь лишняя. Опять лишняя. Опять мешает всем. Завтра к вечеру явится Раиса Дмитриевна. «Ах! Ох! Сыночек вернулся! Нашил сверхплановых трусов, заслужил свободу! Радость какая! До следующего заключения. А вы уж, Юлечка, извиняйте. Придется вам освободить комнатку». Хорошо, если деньги вернут. Могут и не вернуть. Ничего удивительного, если принять во внимание криминальный момент данной семейки. А то и вовсе, чтобы долг не отдавать и решить вопрос привычным способом – нож в руку и… И фиг с ним! Может, так даже лучше. Решение всех проблем, а в первую очередь ее проблем. И ладно. И пусть.
В дверь вежливо постучали.
- Доброе утро! Вы встали?
- Чего надо?
Дверь чуть приоткрылась. Заглянул Гитлер.
- Не в настроении, - констатировал он, - Мы это мигом поправим. Кушать подано, идите жрать, пожалуйста.
- Не хочу, - отрезала она.
- Придется, - вздохнул он.
Завтракали овсяной кашей, омлетом с ветчиной и блинами со сметаной.
- Наголодались в тюрьме?
- Да как вам сказать. Нет, кормят, в принципе, неплохо. Питание сбалансированное. Микроэлементы, витамины в норме. Но… Сами понимаете в чем отличие казенной пищи от домашней. Домашняя не такая уж и сбалансированная, быть может, но несоизмеримо вкуснее. Я бы сказал, душевнее что ли. А вы что такая не в духе?
- Да так. Кстати, звонила ваша мама. Она приедет завтра к вечеру. Сегодня она, видите ли, не может. Ей, понимаете ли, огурцы надо закатывать и капусту квасить. Это для нее важнее вернувшегося из заключения сына и моей жизни.
- Ясно. Вы такая не в духе, потому что голодная. Или с похмелья.
- С какого еще похмелья? – вскинула она гневно голову и тут же осеклась, - А… вы про это. В смысле, про то. Про вчерашнее. А кто его знает? Может, и с похмелья.
- Ну, тут способ один. Гомеопатический. Лечить подобным. Айн момент!
Выпили по несколько глотков. Удивительно, но ее настроение и впрямь тут же немного поднялось.
- А, может, еще по чуть-чуть? – загорелась она.
- Это уже алкоголизм, - покачал он головой, - нет, мы пойдем другим путем. Будем поднимать тонус с помощью крепкого кофе. Я сейчас заварю настоящий, зерновой.
Пили божественно ароматный кофе. Со сливками. Гитлер оказался прав, настроение ее и впрямь поднялось до прекрасного. Сидела и глупо улыбалась. Он ответно улыбнулся: «Вот так гораздо лучше».
- Скажите, Гитлер, - начала она, но он тут же перебил: «Меня зовут Гена".
- Как? – поразилась она, - Гена?! А почему?
- Мама так назвали, - удивился он ее удивлению.
- А ну да. Гитлер – это же кликуха тюремная.
- Вообще-то, первой меня так назвала тетя Валя, моя крестная и мамина сестра. И было мне в ту пору аж шесть годков от роду.
- Господи, боже мой! Это что же такое должен сотворить ребенок, чтобы его так обозвала родная тетя и, тем более, крестная мама?!
- Да ничего особо страшного. Как-то тетя Валя с мамой при мне обсуждали чьи-то похороны. А я ребенком был исключительно любознательным. Похоронным вопросом живо заинтересовался. В общем, слово за слово и вытянул из обеих полную информацию. Про то, что люди иногда умирают, уже знал. А тут тетя Валя живописно расписала в красках как покойника обряжают в новое, укладывают в красивый деревянный гроб, потом отвозят на кладбище, где с почестями и скорбью в сердцах предают земле сырой. Оградку ставят, памятник, венок кладут, цветочки сажают и прочее. А, надо вам сказать, я был не только любознательным, но еще и весьма сообразительным мальцом. Просто фонтанировал идеями. И тут с ходу тоже выдал: в целях экономии хоронить надо не в гробах, а в больших целлофановых пакетах, причем класть покойников не горизонтально, а вертикально, так они меньше места занимают, а голову можно наверху оставлять, вместо памятников, на голову венок для красоты. Тетя Валя, услышав подобное рассуждение из уст невинного дитя, пришла в веселый ужас: Гитлер растет. Так и привязалось в семье за мною шуточное – Гитлер. Не всегда так, конечно, звали, а по случаю: когда созорничаю или в школе провинюсь. Да и по сей день в шутку. Когда мать всерьез сердится, то обращается ко мне исключительно по имени-отчеству: Геннадий Владимирович.
- Но ваше детское прозвище и в тюрьме прижилось. А это уже о чем-то говорит.
- Какая тюрьма? Типун вам на язык, милая Юля. Пошутил я. А УДО – это да, это правда. Только условно-досрочное освобождение от уз, я бы сказал, от пут брака. Нет, все же хорошее дело браком не назовут. Чтобы я когда-нибудь еще в эту аферу влез!.. Падлой буду!
- И я тоже, падлой! Ни за что! Ни-ког-да!
- За это надо выпить!
Падлами они все же оба стали. Как раз через полгода и поженились. Теперь ситуация такая: глава семьи – Гена, он же Гитлер, жена Гитлера – Юля, и их соседка, в смысле проживающая в соседней комнате, Раиса Дмитриевна – мама Гены и свекровь жены Гитлера. Что интересно, все крайне счастливы и довольны жизнью и друг другом. А тут еще и прибавление семейства намечается.
Вот такой расклад вышел.