В ноябре 1941 года зарева пожарищ были от нас на северо-востоке и на севере. Там ночами стояла сплошная стена огня от пожаров и прожекторов.
До ноября немцев у нас не было. В том смысле, что они не находились у нас постоянно. Правда, я видел одного лётчика ещё в сентябре. Это было днём в самом конце сентября. С северо-востока над селом на бреющем полёте появились девять немецких истребителей. Они шли кучно и очень низко, так что рёв от них был жуткий.
Женщины, куры, поросята, собаки начали разбегаться по щелям. Один истребитель снизился почти до самых крыш домов и пошёл вдоль села зигзагами, наводя страх на всё живое. Но не стрелял. Может быть, кончились патроны, как я тогда подумал, а скорее всего, он просто хулиганил. Поравнявшись с нашим домом, он начал поворачивать на юг, куда улетели его товарищи, и лёг на левое крыло. И тут я увидел его лицо. Он был в шлеме, защитные очки сдвинуты на лоб. Фашист хохотал, широко раскрыв рот, и грозил мне кулаком.
В ноябре немцы уже стояли гарнизонами в окрестных сёлах по водоразделу.
В наше село они наведывались только для грабежей, но зато каждый день. Забирали всё, что им приглянулось в доме. Все новые вещи: одежду, обувь, бельё, материю, нитки выгребали подчистую. Все шкафы, сундуки, чемоданы опустошили. Всю домашнюю живность сожрали, как стаи голодных волков. Будто их вообще не кормили.
Бывало, заходит очередной немецкий вояка в избу, направляет автомат или карабин на мать и лопочет:
— Матка, яки, млеко, масло, сало, шнель. И заставляет открывать чулан, закрома, подвал. А нас, детей, пятеро. Сидим, как голодные галчата и со страхом смотрим, что он сейчас сделает. А он, не найдя ничего съестного, начинает шарить по избе, выискивая, что можно ещё забрать из вещей. Копается в сундуке и шкафу, разбрасывая по полу всё, что ему не подходит или не нравится.
Жутко было смотреть, как они уничтожали наш домашний скот и птицу. С диким гоготом они гонялись по двору с палками и ножами за овцами, свиньями, курами, гусями.… Не убив палками, стреляли. Не солдаты, а дикая орда.