Её зовут Александра Михайловна.
Эта... женщина приближается к пенсионному возрасту по старости.
Фууу!.. Терпеть не могу это официальное определение положения,
с наступлением которого тебя готовят к списанию. Но, даже если продолжаешь работать, легче не будет: те, кто уже "сошли с дистанции", при встрече спрашивают, так изумлённо-осуждающе-презрительно:
- Ты всё раа-боооотаешь? Тебе что - больше всех надо? - и, не дожидаясь ответа, видимо, желая поскорее и окончательно "добить", заканчивают даже как-то обиженно:
- Наверно, все деньги хочешь заработать.
Александре Михайловне этих слов пока никто не говорит. О ней другое
говорят. Мол, не дама она и не очень женщина, а должна бы. Всю жизнь работала секретарём-машинисткой или, как вот теперь, просто машинисткой, в областном военкомате. Печатать она начала в те годы, когда ещё были в ходу, пишущие машинки "Ундервудъ".
* * *
Моё знакомство с Александрой Михайловной я считаю удачей
с примесью мистики.
После десятого класса я в институт не поступила: деревенская девочка,
мне были совершенно не знакомы правила игры в поступление. Но более всего я тушевалась и сомневалась - это ли говорить, важно ли?
Чтобы год не пропадал, я поехала в большой город и там поступила на курсы
машинописи. Очень серьёзное обучение - десять месяцев! По окончании выдавали Свидетельство с оценками! Оно у меня до сих пор цело, стало предметом гордости.
И вот, захожу я на первое занятие по машинописи в красивый зал. В нем столы, расположены каре и на каждом - пишущие машинки. Почти все места были заняты, но мне бросилась в глаза совершенно необычная даже для моих, непросвещённых ещё глаз, машиночка! Она отпугивала всех своим архаическим видом, а может, просто... меня ждала?
Подсела я к ней. Смотрю так долго, осторожно.
(Однажды на передаче "Поле чудес" негритянка сказала Якубовичу: у моего отца столько бриллиантов (владелец прииска), что мы не знаем с ними делать чё. Она в совершенстве знает русский и так же говорит на нём).
Так и я: смотрю и не знаю, с ней делать чё.
Вдруг преподавательница - чопорная такая, очень возрастная, но с идеальной фигурой, прямой спинкой, в белой блузочке с кружевными воротничком и манжетами, чёрной, длинной юбке, с каким-то невиданным широким поясом на пряжке, подошла ко мне и склонилась к моему уху:
- Постарайтесь подружиться с этой девочкой, не пожалеете, - и пальчиком в бриллианте показывает мне на ретро, - вы должны ей понравиться, у вас получится.
И проследовала на своё место.
Я смотрела на неё расширенными глазами: кто это? Что такое она говорила?
Да где я?!
Преподавательница представилась нам. И начала урок:
- Вы все, независимо от возраста, обучившись, будете - Пишбарышнями!
Это означает, что вы, как и положено барышням, обязаны выглядеть всегда безупречно, стильно. Вести себя с достоинством, но не высокомерно и при этом скромно. Голос будем ставить. Говорить вы должны не громко, но так, чтобы вас понял каждый, к кому обращаетесь вы или кто обращается к вам.
Взгляд должен быть доброжелательный, но без заискивания; скромный, но без робости; без грусти и печали, но не кокетливый.
Особо пометьте для себя: обувь никогда не должна быть поношенной,
не то что разбитой. Причёска, косметика - всё только идеальное! И духи... тончайший аромат должен подчеркнуть вас всю и держать, как в облаке недоступности, таинственности и в тоже время... досягаемости. При желании и старании, а также неукоснительном следовании рекомендациям, вы все будете высококлассными специалистами.
И потекли дни учёбы. У меня всё получалось на "отлично", но я себя не к этому готовила.
А машинка была изящная, как игрушка! Пальчики просто утопали в ласковой,
удобной такой клавиатуре. Уже после напечатания нескольких слов, немедленно
устанавливался какой-то непостижимый контакт между пишбарышней и машинкой.
Это чудо давалось не каждой и не всегда, а с кем случалось, счастливая определяла так: "машинка сегодня мне дала".
Как это?
На вид просто: пальчик касается клавиши, она утопает, но тут же, как-то извившись, его подкидывает и даёт запал для другой кнопочки или для себя же,
при двойных буквах. Подпрыгивают пальчики, зарождается особый танец! Скоро в них возникает дрожь, едва заметная, томящая, она распространяется по всему телу сначала волной, потом властно, безвозвратно и безоговорчно, заставляет то выгибать спину, то затаивать дыхание, а то прерывисто дышать... Секс? Это грубо! Примитивно! - Нет! Это утончённое, но изнуряющее... наслаждение.
Как успешную курсистку, меня направили для практики в облвоенкомат. Там я и познакомилась с Александрой Михайловной. Ту же школу, что и я теперь прохожу,
она прошла давно. Преподаватель у неё была другая, конечно, но суть та же.
и нам было о чём с Александрой Михайловной поговорить.
Теперь Александра Михайловна небольшого роста, с огромным, выдающимся
задом. Её причёска из ещё только чуть начавших седеть чёрных густых волос выглядит идеально красиво. Платья... их было всего два: бордового, почти чёрного цвета и коричневого. Сшиты они одинаково: бантовые складки от талии вниз,
длинные рукава, со школьного типа воротничками под горло.
Но были идеально подогнаны по фигуре, всегда свежи, безупречно отутюжены.
С Александрой Михайловной никогда не видели рядом мужчину и, наверное,
на этом основании, считали её старой девой.
С ней в кабинете расположился отставник-полковник. Павел Николаевич
относился к Александре Михайловне с теплом и предупредительностью, но раз
и навсегда, как и все, поверив в то, что она старая дева, не мог удержаться
от постоянных, не злых, но надоедливых и туповатых шуток.
Например, он приходил на службу, здоровался и говорил через некоторое
время:
- Разозлился на жену. Ну, разве не транжирка? Купила себе СИНИЕ ЧУЛКИ,
а один синий чулок с дыркой!.. И что теперь ей делать? Другой-то синий
чулок - без дырки... Жалко выбрасывать, а куда наденешь?
Его непрозрачный намёк на "синий чулок" и дырки был абсолютно прозрачен,
не вызывал улыбку.
В другой раз он рассказывал, что у них в комнате завелась мышка, серая...
Как только они ни старались изжить её - ничего не получается. А потом
привыкли к ней - милая такая и вреда от неё никакого.
Также он придумывал и о белых воронах, и о недотрогах, и о...
да мало ли что выдумает... А то стихи с пафосом декламировал:
"Ах! Александра!, ты была моложе! Ты лучше качеством была!"
Александра Михайловна не обижалась на него. Или так хорошо скрывала?
Однажды мы остались с ней вдвоём.
Она мне, совсем юной девушке, тихонько сказала:
- Сейчас я расскажу тебе о себе. Послушаешь?
Я даже и вообразить не могла, о чём она хочет мне рассказать, но просто затрепетала от желания послушать. Ведь она для меня была большой загадкой
ещё и потому, что так спокойно, достойно держала себя. А уж мастером своего
дела она была непревзойдённым.
- Так вот,- начала Александра Михайловна, убедившись сначала, что за дверью никого нет,- меня все здесь считают старой девой. Замуж я не выходила никогда.
С мужчинами меня за всю жизнь никто не видел. А сотрудники или предполагают,
или слухами пользуются, какие сами же и распространяют.
Было мне около тридцати лет. И стала я чахнуть. Не могу понять,
что у меня болит, а силы покидают. Стала сохнуть. В конце концов,
отпросилась с работы, пошла к врачу. Меня погоняли по кабинетам, а потом
попала я к немолодому, уж и не помню, какому врачу-специалисту.
Говорили - иди туда, иди туда, я шла, не запоминала.
- Где работаешь, - первым делом спросил этот доктор, только окинув меня быстрым взглядом.
- Секретарём-машинисткой, - еле выговорила я.
- Да я и не сомневался. Помолчав, сказал:
- Тебе мужчина нужен.
И ведь даже не спросил, есть ли у меня мужчина, может я, к тридцати годам,
давно замужем. А если нет, так у меня и любовник мог быть.
Что ему сказать? Вот и говорю, как есть:
- Где ж я его возьму? Видите, какая я стала? Никто на меня не смотрит.
- Ну, голубушка, захочешь жить, придумаешь, где. Да ты на дурочку
и не похожа!
Он чуть задумался и... выдал: "Ундервудъ" не мужчина... Он иссушит тебя.
Ему соперник нужен, тогда он присмиреет.
Вышла я от него в замешательстве: хоть бы витамины какие прописал.
Дома о "рецепте" врача никому не сказала: это ж позор какой-то.
Прошло немного времени, моя замужняя сестра пригласила меня на день рождения. Я пошла, хотя с бОльшим удовольствием осталась бы дома.
Вечер был шумным, весёлым. А я всё в уголочек жмусь. Неуютно мне как-то: вида своего болезненного вида стесняюсь. Но одета, причёсана и всё остальное - сама знаешь: школа! В любой компании никого рядом не поставишь.
И смотрит на меня друг мужа моей сестры. Просто не знаю, куда от глаз его деться.
Наконец, все стали расходиться. Я сослалась на плохое самочувствие и гостей провожать не пошла. Все вышли, сестра на всякий случай дверь на ключ закрыла.
Прилегла я на диван, а из-за него выходит... тот друг. Набросился он на меня,
я для вида сопротивляюсь, а сама рада!
И стал он ходить ко мне. Всё у нас с ним прекрасно было. Но не беременею я.
Он говорил, что согласен жениться на мне и жить без детей. Да я-то не согласна. Хороший он человек. Пять лет на меня потратил, но не всю же жизнь?!
Расстались. Я просто расцвела за эти годы! Здоровье вернулось, молода, не красива, но эффектна. Одевалась с большим пристрастием! Вела себя,
как учили: окутана облаком таинственности, недоступности но с намёком
досягаемости.
Мужчины вились косяком вокруг меня. Но ни с одним за всю жизнь
я не связалась: не могла я после моего Лёнечки ни с кем сойтись.
Так и прожила одна. И не рассказываю никому о себе, пусть думают,
что им хочется, как им кажется. Мне не то что всё равно, а даже смешно.
Вот я и улыбаюсь, когда наш полковник "разоряется".
- А почему врач про "Ундервудъ"-то так сказал?
Да я уж сразу про это рассказала, не сдержалась: уж больно
история с этим Ундервудом загадочная оказалась... А врач-то не прост был.
Видать, разбирался кое в чём...