Защитили...

               

      Лидию Федоровну, пятидесятилетнюю женщину, инвалида-психохроника (слово не мое — чиновников от медицины. — В.К.), привезли в психоневрологический интернат затемно, уже перед отбоем. Она была испугана, плакала, забившись в задний угол фургона «уазика», не хотела выходить наружу. Вызванный санитаркой, сопровождавшей женщину, дежурный интернатский фельдшер грозно рявкнул:
      — Встать! Вперед шагом марш! И сопли мне, сопли подобрать, не то в изолятор на ночь опущу! Хочешь в изолятор? Нет? Тогда хватай жопу в горстя и вперед! Ласточкой вперед, я сказал!
     Он вовсе не был злым, этот молодой еще фельдшер. Просто он любил выпить, а под градусом и «ндрав» показать. Не выгонять же его, право, за такие, в сущности своей, невинные шалости? А и выгонишь, кого на его место возьмешь? На девять семьсот-то «деревянных» зарплаты...
      Лидию Федоровну отвели в столовую, накормили оставшимися с ужина клеклыми макаронами под мучным соусом. Она, правда, не хотела есть, но фельдшер снова пригрозил изолятором и аминазином «в седло». Пришлось давиться малосъедобной, но привычной за последние десять лет пищей.
      А когда-то едали харч и получше. Хоть и не жили богато, а мясо на столе не переводилось. Лидия Федоровна умела и любила готовить. Особенно ей удавались супы; наваристые, духмяные, тающие на языке без остатка. Соседки по бараку как ни стремились, так и не превзошли Лидию Федоровну в этом искусстве. Вроде бы и продукты у всех одинаковые, и кухня общая, но от Лидкиных супов голова кружится, слюнки текут, а свое варево хоть поросятам выплескивай. Завидовали соседки Лидии Федоровне. Вот поди ж ты, дурочка (легкая степень олигофрении, инвалид детства), а все у нее в руках горит, мужик ухоженный, впору на выставку отсылать, комната сверкает чистотой. Завидовали соседки, но без обид и зла. «Дурковатость» Лидкина никому не мешала и проявлялась разве что в постоянной улыбчивости и упорной тяге к стирке. Она могла вчерашние высушенные постирушки сегодня с утра перестирывать снова. За эту тягу ее на поселке звали енотом-полоскуном.
      И даже когда Николаю Ивановичу, Лидкиному мужу, стрелочнику на товарной железнодорожной станции, отрезало дрезиной обе ноги выше колен, она не перестала улыбаться. И опять-таки, вот что удивительно: соседки Лидии Федоровны и сами работали на железной дороге, и мужья у них вкалывали там же — будь здоров, но денег им от получки до получки хронически не хватало. А Лидке двух инвалидных мизерных пенсий было за глаза! Пусть она варила теперь супы из потрохов, котлетки лепила из требухи, блинчики начиняла легким и прочими субпродуктами, капустой и морковкой, однако и этот нищенский харч получался у нее — за уши не оттащить! Детей вот только Бог им не дал, так они и сами как дети жизни радовались. Колька-обрубок выползет, бывало, к вечеру на барачное крыльцо, Лидка ему гармошку вынесет, он ка-ак развернет меха, как выдаст заковыристую, до нутра пробирающую мелодию, Лидка как запузырит заливистой частушкой по всему поселку, так, право слово, деревья в пляс пускались! А то еще друг за дружкой гоняться принимались по двору. Колька на руках прыгает, обрубками от земли, что твой лягух, отпихиваясь, Лидка хохочет, нарочно спотыкается, катится в траву, в поддавки Кольке подыгрывает. Потеха! Никакого тебе цирка не надо.
      Так бы, наверное, и дальше шла незатейливая жизнь Николая Ивановича и Лидии Федоровны в рабочем поселке узловой железнодорожной станции, но семьюжды семь раз был прав классик: нашу страну и наш народ в прах испортил квартирный вопрос.
      Барак, сляпанный на скорую руку в тридцатые годы, начал рассыпаться как-то вдруг и сразу по всем швам. В одну ночь отвалилось и рухнуло крыльцо, а с правого крыла сползла крыша. Как раз над комнатой Лидии Федоровны и Николая Ивановича. К обеду следующего дня выпала внешняя стена общей кухни, и весь коммунальный харч пропал в пыли и осколках канцерогенных асбестовых панелей, ядовитыми парами коих дышали три поколения обитателей барака.
      Бабы подхватились, в чем были, а были они по причине июльского пекла кто в шортах, кто в рубашках-размахайках, а кто и вовсе в трусах да лифчиках, и кинулись гуртом к самому главному хозяину всей поселковой движимости и недвижимости — начальнику станции. Тот, слегка ошарашенный внешним видом своих кассира, уборщиц и стрелочниц, пообещал срочно разобраться, изыскать и утрясти, а пока приказал загнать на тупиковую ветку товарные вагоны-теплушки и расселить людей в них.
      — Временно! — авторитетно заявил начальник.
      Для Лидии Федоровны и Николая Ивановича «временно» протянулось до крутых ноябрьских заморозков и снегопада. Все жители злополучного барака к тому моменту уже рассосались кто куда. Кому-то дали благоустроенные квартиры в двух новых пятиэтажках, кого-то, менее ценного для непрерывного производственного процесса, заселили в другие бараки, а Лидии Федоровне и Николаю Ивановичу угла так и не нашлось. Толку с них ноль, а жилье на вес золота...
      И решила станционная власть отправить балластных своих жителей в дом инвалидов и престарелых. Вроде как благими намерениями власть эта руководствовалась. Их там, мол, и накормят, и оденут-обуют, и полечат, коли нужда возникнет, и постельку вовремя сменят и в баньку сводят. В общем, решено — сделано! Властям видней, кого куда девать. Увезли Лидию Федоровну и Николая Ивановича в богадельню на другой край области. Увезли, и поселок что-то потерял, посерел как-то вмиг, да так и остался навсегда серым и скучным.
 Десять лет прожили в богоугодном заведении Министерства социальной защиты населения РФ Лидия Федоровна и Николай Иванович. Как жили? Комнат для совместного проживания супругов в богадельне не было (подобная роскошь только на «гнилом» Западе культивируется, у нас же пока лишь декларируется. — В.К.). Николай Иванович обитал в десятиместной палате с такими же безногими, как и сам, дедами. Лидия Федоровна делила кров с восемнадцатью подругами-психохрониками, к которым ее поместили согласно сопроводительным документам поселкового комитета соцзащиты.
     Среда обитания, как известно, изменяет характер, вырабатывает новые привычки, заставляет приспосабливаться. Лишенная своего любимого дела — стирки и стряпни, Лидия Федоровна поначалу всю свою природную энергию отдавала заботам по уходу за мужем, но ее довольно-таки быстро отучили от этого. Отучили не столько сотрудники, сколько сам режим, мало чем отличающийся от тюремного. Подъем, зарядка, уборка, прогулка, завтрак, информационный час, трудотерапия, обед, тихий час, полдник, снова трудотерапия, прогулка, ужин, личное время, отбой. Все это под приглядом, на виду, коллективно (правда, без вооруженного конвоя. — В.К.). За нарушение режима — всевозможные санкции...
      Лидия Федоровна потихонечку начала принимать спиртное. До богадельни в рот не брала, и Николай Иванович не баловался. Встречались теперь муж с женой только вечером, ровно на те самые сорок пять минут, что были отведены режимом на личное время. Смотрели телевизор, попивали одеколон и прочие суррогаты, лишались за это прогулок, поездок на экскурсии и прочих невеликих благ, предоставляемых обеспечиваемым (не выговоришь с первого раза это выдуманное портфелеобразными словечко. — В.К.).
     Время от времени Лидия Федоровна пыталась бунтовать, но любые ее потуги подавлялись в зародыше. Никому не было дела до личных переживаний немолодой уже женщины, вырванной из привычного мира и помещенной в абсолютно неадекватную ей и ее мужу среду. В конце концов придурочная обеспечиваемая надоела сотрудникам своими просьбами дать ей больше времени для общения с мужем, и они пожаловались директрисе дома инвалидов и престарелых. Та, недолго думая, отправила Лидию Федоровну на профилактику в областную психиатрическую больницу.
      Пробыла там женщина два с небольшим месяца и вернулась назад спокойной и умиротворенной. Правда, уже не улыбалась, как прежде, и перестала узнавать окружающих, знакомясь с ними вновь и мучительно пытаясь понять, где она видела их раньше. Про выпивку же и вовсе не вспоминала.
      С полгода тянулось для Лидии Федоровны такое вот неопределенное полурастительное существование, пока не вошла она наконец в свою обычную норму, пока не вспомнила о своем муже. А когда вспомнила, предприняла отчаянный шаг. Глубокой ночью, притупляющей бдительность любого самого верного служаки, проникла в палату Николая Ивановича, завязала его в узел из одеяла, взвалила на плечи и вынесла во двор. Погрузила мужа в спрятанную под кустами казенную инвалидную коляску, повезла прочь из богадельни.
      Вернули беглецов через два дня. Милицейский патруль обнаружил их на окраине районного городка, в полусотне километров от богадельни, в полуразрушенном здании бывших очистных сооружений. Лидия Федоровна успела отгородить угол картоном, притащила с соседней свалки продавленный диван и несколько дощатых ящиков из-под фруктов. Застелила ящики тем же картоном; получился стол и пара табуреток. Когда милиционеры нашли беглецов, они сладко спали в обнимку на диване, укрытые похищенным из богадельни инвентарным одеялом.


      Не сказать, что из дома престарелых никто никогда не бегал. Бежали, бегут и бежать будут, покуда существуют сами эти заведения, однако именно в случае с Лидией Федоровной нашла, как говорится, коса на камень. Я, автор, собственными глазами видел ту филькину грамоту, на основании которой Лидия Федоровна была разлучена с мужем и отправлена на жительство в психоневрологический интернат. Название оного «документа» звучит буквально так: «Протокол заседания культурно-бытовой секции обеспечиваемых Н...ского дома инвалидов и престарелых…»
      Третий год не видит Лидия Федоровна своего мужа. Ведет она себя тихо, не пьет, режима не нарушает. Плачет только вот с обиды своей горькой часто. Бывает, за столом, хлебая социальный суп, заплачет, бывает, у телевизора, где в этот момент показывают какую-нибудь тупую дурилку с Николаем Фоменко или не менее «народное» «Поле чудес». Сотрудники интерната знают ее историю, сочувствуют, но не они принимают решения. Они всего лишь исполнители.
      Листал я листал Уголовный кодекс новой России и не нашел в нем статьи, предусматривающей наказание за насильственное разлучение юридически законной семьи. А в других правовых актах государства нашего благословенного, насколько мне известно, нет статьи, дающей право даже не общественной, а самодеятельной организации типа культурно-бытовой секции инвалидов и престарелых, разлучать законные семьи, пусть и оказавшиеся волею случая, либо в силу сложившихся обстоятельств в подобных описанным здесь условиях.
      Лидия Федоровна и Николай Иванович не лишены дееспособности по суду. Согласно Конституции РФ они — полноправные граждане и обладают всеми свободами, гарантированными им Основным Законом государства. Но, как сказал еще в восемнадцатом  веке один из приближенных  Екатерины II «строгость Российских законов смягчается необязательностью их исполнения». Что изменилось?