Рейны. Мать и сын. Три апельсина. Отрывок из

Котенко Татьяна
   Р Е Й Н Ы.   М А Т Ь   И   С Ы Н. ТРИ  АПЕЛЬСИНА
Отрывок из романа "Любовь и месть в стиле Ретро", часть первая, глава четвёртая

    Рейн Нина Николаевна  и ее сын Андрей прощались с Москвой, прощались с Россией. Они уже месяц находились в столице. Ждали, пока дипломатические службы оформят документы, выправят заграничные паспорта для отъезда в Германию.
 В Москве они были проездом. Оба понимали, что это посещение станет последним. Музеи, театры, парки... Составленный список достопримечательностей строго выполнялся уже в течение месяца. Они вставали в шесть утра, а заканчивали день поздно вечером. Обоих не покидала тоска и щемящее чувство душевной боли, но и радости отъезда тоже.

-Мы еще в России, а чувство ностальгии уже развивается! - грустно шутила женщина. Решение отвезти сына на родину предков отца было окончательным. Ее жгла обида за исковерканную судьбу мужа, за его трагическую гибель и отказ властей расследовать это преступление, за русское  ничегонеделание, беспринципность и лень, стяжательство и коррупцию,  ставшие в двадцать первом веке национальным бедствием.

    Этот день в Москве, День Преображения Господа Иисуса Христа, мать  и сын провели врозь. Друзья, у которых они остановились, уезжали в отпуск на юг. Нина Николаевна была занята сборами и проводами их на вокзал, а Андрей посвятил этот день памяти любимых поэтов, посетил их "последний приют" на Ваганьковском  кладбище, возложил цветы на могилы.

    Мать и сын встретились вечером, оба переполненные впечатлениями и чувствами. Ужинали при свечах. В квартире было непривычно тихо из-за отъезда хозяев. Мать накрывала на стол и напевала  строчки забытой отцовской песни, сочиненной им еще в юности: Ты моя Таврида, Ты моя Голгофа,
               Кто же ты мне больше,  наконец?
-У нас сегодня торжество или просто прощальный ужин?- спросил Андрей у матери, откупоривая "Шампанское" и разливая его в бокалы. Мать вела себя странно. Она выглядела несколько взволнованной, много курила, иногда замолкала, озабоченная собственными мыслями, не желая делиться ими вслух. Если бы она посмотрела на сына, то, не в пример себе, увидела бы в его глазах, еще утром грустных и тоскливых, огоньки жизни и радости.

    Андрей сидел за столиком напротив, перебирал нефритовые четки - память об отце,  наблюдал за матерью, слушая ее ничего не значащий рассказ, и решил начать разговор первым. Он вышел в прихожую, где из полиэтиленового пакета достал три апельсина, купленные им по дороге домой. Игра в три апельсина была сказочной игрой с детства, с того времени, когда мать долгими зимними вечерами рассказывала ему сказки и - его любимую, про три апельсина. С тех пор и родилась у них игра: если у кого-то есть вопросы или проблемы, он достает три апельсина, заменяющие собой сигнал "SOS" и означающие "Мне нужна помощь". В младших классах Андрей часто прибегал к ним, когда решал задачи по математике. А потом школьные проблемы переросли в жизненные, и три апельсина стали семейной шуткой, но значения своего не потеряли.

    Три апельсина легко и свободно спрятались в его больших руках, и когда он
появился на пороге зала, не поверил своим глазам: журнальный столик, за которым они ужинали, был пуст, а на подносе лежали три желтых апельсина.
    Они встретились взглядом. Мать молчала. Отблеск света парафиновых свечей играл на ее лице, глаза молча вопрошали. Сын подошел и положил рядом свои три апельсина. Это было разрядкой. Мать уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Когда-то в детстве все было наоборот.

-Мама, я уже взрослый. Я все пойму правильно. Скажи, что случилось? Что тебя беспокоит?- он взял ее руки в свои. Ее маленькие ладони  утонули в его руках.- Скажи!- мягко попросил он.
-Мне стыдно говорить об этом... Только не задавай никаких встречных вопросов!- предупредила она. - Я прошу... давай останемся здесь, в России. Я хочу, чтобы  мы вместе поехали в  наш родной Приазовск!
 
     Она,  наконец, посмотрела ему прямо в глаза.  В них были вызов и боль, мольба и приказ. Так смотреть и так просить могла только мать.
    Андрей улыбнулся:
-Я согласен, мама. Только ты тоже не задавай никаких вопросов! Я хотел просить тебя об этом же.
-Спасибо, сын...
-Спасибо, мама...

    Остаток вечера они провели, сидя на диване, как когда-то в детстве, в холодные таежные вечера. Только теперь Андрей, большой и рослый, обнимал мать, прижимая ее к себе и перебирая пряди вьющихся темно-русых волос, тихо успокаивая:
-Мама, у нас все будет хорошо. Приазовск - это ведь тоже  малая родина отца.
-Я завтра же куплю билеты и начну переоформлять багаж.
-Может быть, наоборот? Переоформить документы, а потом купить билеты?
-Нет, я сделаю так, как сказала.

    Это была уже прежняя мать, какой он знал ее всегда: решительная и энергичная, властная и не терпящая возражений. Только поздно ночью, когда сын уснул, счастливо улыбаясь чему-то во сне, Нина Николаевна дала волю своим чувствам. Она как бы заново пережила этот трудный день, вспоминая случившееся.

    Посадив друзей на поезд, который умчал их на юг, она с чувством исполненного долга пошла к метро, где у одного из переходов увидела толпившихся цыган с детьми. Маленький цыганенок просил мать что-то купить у лоточника. Он топал ногами, тянул ее за подол, что-то громко кричал на своем языке. Цыганка отшлепала мальчика, схватила его за руку и потянула за собой. Мальчик вырвался, подбежал к лоточнику, но тот был на чеку. Рейн подошла к мальчику, взяла его за плечо и, не наклоняясь, спросила: «Что ты хочешь?"
-Вот это!- мальчик быстрым движением руки показал на плитки "Марсов", "Сникерсов" и прочий шоколад.
-Бери!- сказала Рейн. Он быстро схватил батончик "Сникерса" и посмотрел на женщину.
-Бери еще!
    Мальчик словно ждал этой команды. Он набил плитками шоколада карманы, несколько штук положил за пазуху и, счастливый, побежал к толпе цыган, стоявшей поодаль и наблюдавшей за всей сценой.
-К сожалению, я не смогу заплатить отечественными купюрами. Есть евро и доллары. Какими вы предпочитаете получить за товар?
-Лучше долларами, по курсу,- оживился продавец.

    К Рейн подошла старая цыганка с лицом, сплошь иссеченным морщинами:
-Спасибо, милая! Спасибо на добром слове! Хочешь, погадаю, жизнь расскажу,  всю правду скажу. Денег ни рубля не возьму.

    Рейн не верила в гадания, засмеялась и хотела отказаться, но в последний миг передумала. Старая цыганка хотела по-своему ее отблагодарить, и Рейн предоставила ей эту возможность.
-Ну, давай, старая, расскажи, что ждет меня в дальней дороге,- и протянула ей обе ладони.
-О, милая, трудную жизнь живешь. Много переживаний через людей получила. Глубокое горе тебя постигло, мужа похоронила. Линия вдовья свежая у тебя. Убиваешься  сильно, но горе переживёшь. Дорога дальняя ждёт тебя. Детей на ноги поставишь. Нельзя, милая, так убиваться. Надо жить ради детей.
- Ошиблась ты, старая. Хорошая у меня жизнь. Людей добрых  много было. А ребёнок у меня один. Сын. Дочь была. Умерла маленькой. Давно это было. Много лет назад.
- Нет, милая, трудную жизнь живёшь! Не гордись передо мной, не надо. Думаешь, денег не беру, так и неправду говорю? И детей у тебя двое, оба живы!
- Лжёшь ты, старая,- голос Рейн был  усталым и спокойным, но к сердцу  подобрался холодок, на душе стало неприятно.- Умерла дочь.  Умерла почти сразу после рождения. Не береди мне рану.
    Цыганка перекрестилась:
- Вот тебе истинный крест, не лгу я. Посмотри сама на руки свои. Ты грамотная – книги читаешь, я грамотная – ладонь читаю. Двое детей у тебя, оба живы!

    Как будто ножом полосонуло по сердцу, острая боль пронзила мозг и всё тело: дочь жива?! Не может быть… Кто солгал?! Старая цыганка или врач родильного отделения? Вернее, не только врач. Да, не столько врач,  сколько Ельская Екатерина Львовна, бывшая её подруга. Волна холодного ужаса прокатилась по жилам и заставила содрогнуться  от содеянного когда-то.

    Она не видела, как к старой цыганке, с лицом, сплошь иссеченным морщинами, подошёл плотный мужчина в солнцезащитных очках,  также наблюдавший всю эту сцену, стоя у ларька и потягивая из банки холодное пиво. Он отсчитал несколько тугих пачек и вложил их в протянутую руку цыганки. Она, не считая деньги, положила их в карман одной из нижних юбок, застегнула на кармане молнию, поправила свой наряд и улыбнулась, обнажив верхний ряд зубов из жёлтого металла. Цыганёнок, заметно повеселевший, с вызовом сказал мужчине:
- Хочешь, бабка и тебе погадает, всю правду скажет, денег ни копейки не возьмёт?
- Рот на молнию застегни!- плотный мужчина грубо оборвал мальца.- Ещё слово – и ты покойник!
    Резким ударом он расплющил на голове  цыганёнка пустую пивную банку и пошёл прочь.
- Бойся человека с бронзовой рукой!- в сердцах крикнула ему вдогонку старая цыганка, утешая плачущего от боли внука.

     Рейн Нина Николаевна, потрясённая словами цыганки, долго не могла прийти в себя. Она заново вспомнила и пережила те минуты, часы, дни и месяцы стыда и позора, бесчестья и горя.  «Когда свинью смалят, ей не до поросят!»- тогда по городу ходила эта обидная для неё фраза. Вторые роды пришлись на время суда над мужем. Её место было рядом с ним, единственным и любимым человеком. Она была нужна ему. И Рейн сделала выбор. Она оставила малютку  одну в роддоме, даже не взглянув ей в глаза, не прижав к груди, не ощутив её тепла и не подарив ей своего. Она убеждала себя, что не бросает дочь, а оставляет на попечение подруги Ельской Екатерины, с которой вместе рожали.

    Волна холодного ужаса ещё раз прокатилась по жилам: «Бросила!Бросила!».  Рейн очнулась от тяжких воспоминаний и огляделась по сторонам: где она? Куда едет? Двери метро открывались и закрывались, люди входили и выходили, а у неё не было сил ни двигаться, ни определить направление, в котором едет. Нина Николаевна опять впала в пространное забытьё. Сколько лет сейчас её дочери, если та жива?  Шестнадцать? Семнадцать! Уже взрослая! Её могли удочерить! Тайна удочерения не  раскрывается. Она никогда, никогда не узнает, кто её дочь! Отчаяние вновь охватило её. Это наказание Божье. Она наказана за любовь к мужу, за то, что это чувство для неё оказалось выше и сильнее любви к ребёнку. Мать не должна выбирать. Не имеет права. Она просто обязана сначала быть матерью, а потом женой. И у неё изнутри вырвался крик: «Господи! Все мы когда-то приходим к Тебе за помощью. Прости меня. Накажи,  чем хочешь, только верни дочь! Ты уже забрал у меня мужа. Господи, я прощу всех своих обидчиков, всех врагов, я возлюблю их всех, как Ты этому учишь, только прости меня. Прости и верни мне дочь! 
       Если у неё есть мать и отец, я не буду мешать их счастью, пусть растёт в чужой семье. Ты только позволь мне  её увидеть и знать, что она рядом, что она жива!»

    Когда Нина Николаевна приняла решение, к ней вернулась твёрдость духа. Она купила в магазине продукты для прощального,  торжественного ужина в Москве и три апельсина – для объяснения с сыном.