Антоныч

Примерно в тридцати километрах к северу от Петербурга есть посёлок Токсово. Если вы поедете туда на автобусе или маршрутке и выйдете на остановке у лютеранской кирхи, а потом свернёте с трассы налево, то эта дорога приведёт вас к поселковому кладбищу. Вот уже шесть лет я стараюсь приезжать сюда дважды в году: 28 ноября и 3 мая. Это даты появления на свет и ухода из жизни Вити Огородова, человека, ставшего за годы нашего знакомства мне близким и дорогим. Я вовсе не претендую на роль Витиного биографа, но история его жизни показалась мне на столько драматичной и полной приключений, что я захотел изложить её на бумаге. Просто захотелось написать рассказ о нём, рассказ в память о хорошем человеке.

Итак, Виктор Антонович Огородов - он же Огородыч, он же Антоныч, он же Витюня, он же Бармалей - родился 28 ноября 1938 года в Крыму. Отец его занимался скульптурой, а мать была главным агрономом большого винодельческого совхоза.
Когда началась война, отец сразу ушёл на фронт, мама же осталась с детьми. В конце ноября, как раз к третьему Витиному дню рождения, фашисты полностью оккупировали Крым и начали охоту на коммунистов и бывших советских служащих. Витя утверждал, что на их семью донесли крымские татары, жившие на их улице. Его самого успели спрятать соседи, а маму схватили и расстреляли вместе с грудным младшим братом. Спасшие Витю соседи не могли оставить его у себя и пацан трех лет от роду остался совершенно один.
Слушая Витины рассказы, мы изумлялись:
- Как же эти соседи могли тебя бросить?
- Оставить меня было невозможно: те же татары донесли бы на них немцам, что они укрывают члена семьи коммуниста. И расстреляли бы всю семью, а с ними и меня.Я на них не в обиде, соседи всё правильно сделали.
- Но как же ты выжил? Один, в оккупации… это же чудо!
- Никакого чуда бы не было, если бы меня к себе шайка беспризорников не взяла. Они квартиры грабили, а я был самый маленький и мог пролезть в открытую форточку и открыть дверь с той стороны. После этого я с полным правом могу говорить, что я вор-рецидивист с огромным стажем!
- И что вы искали в этих квартирах? Золото?
- Какое там золото! Еду воровали. Жрать хотелось и днём, и ночью, а жили и спали где придётся: в развалинах, в каких-то в смоляных котлах, в железных бочках… Сам не понимаю, как выжил.

В 1944 году наши выбили немцев из Крыма, но Вите некуда было идти. Мать с братом убиты, об отце – никаких вестей. Может, давно погиб, а если даже и не погиб, воюет, то как ему теперь узнать про сына? Витя прижился при военном госпитале. Как мог, помогал ухаживать за ранеными, выполнял любую работу, за это его кормили. Там в его жизни произошло второе чудо: раненого отца привезли именно в этот госпиталь! Всё время, пока проходило лечение, Витя был рядом. Рана оказалась не смертельной, здоровье пошло на поправку и через какое-то время отца выписали, снова отправили на фронт, но теперь он знал, где искать сына, если ему посчастливится вернуться с войны живым. И он вернулся.

После войны отец и сын несколько лет колесили по стране. Это не было скитанием: нужно было как-то зарабатывать деньги и отец в разных городах добывал заказы на изготовление памятников и бюстов. В основном это были провинциальные города, райцентры. Кто не забыл советские времена, наверное, помнят, что в таких городках не было ни одной площади, ни одного парка или сквера, где не красовались бы памятники вождю мирового пролетариата В.И. Ленину. На них и специализировался Витин отец, о чем Огородов вспоминал: «Штамповал Вовок-морковок десятками и даже сотнями».
Потом отец женился и осел в Саратове, а Витя к тому времени подрос, закончил седьмой класс и поехал в Калининградскую область учиться на киномеханика.
Время учёбы запомнилось ему постоянным чувством голода и ежевечерними драками с курсантами из соседнего училища. Струсил в драке или сдался – значит, слабак и уважать тебя никто не будет. Вите все это самоутверждение давалось тяжело, он был маленького роста.
- Я всегда в самую гущу лез и бился отчаянно, до кровавых соплей, меня два раза за эти драки даже хотели из техникума отчислить!.. А жили мы в общежитии, десять человек в комнате, и на всю комнату одна приличная рубашка. Мы в ней ходили на свидания по очереди… Хорошее было время.

Потом Витю забрали в армию и два года из трёх он прослужил в должности киномеханика, возил и показывал фильмы по погранзаставам. Примерно в это время он начал писать первые стихи.
В начале шестидесятых Виктор Антонович уже был студентом ленинградского института киноинженеров. Это была хрущёвская оттепель - первый полёт человека в космос, поэзия Рождественского, Евтушенко, Вознесенского, рождение КВН и, конечно же, авторская песня: Высоцкий, Окуджава, Визбор, Крупп, Клячкин… Между прочим, с Ариком Круппом Витя учился в институте в одной группе. Но самым лучшим и верным другом стал для него в те годы Толя Мильчин, такой же малорослый, худой, но «гениальный еврей», как называл его сам Витя.
Чего только не вытворяли они в те годы! Вот, например, история о том, как они познакомились с Еленой Образцовой. Елена Васильевна, будучи студенткой ленинградской Консерватории, пела в московском Большом Театре, а на сессии, разумеется, ездила в Ленинград. Познакомиться с высокой и статной красавицей двум друзьям очень хотелось, но смущала разница в росте. Надо было что-то придумать. Однажды в дверь к певице постучали. На пороге стоял высокий незнакомец в длинном чёрном плаще, чёрной шляпе, чёрных очках и с фотоаппаратом на шее. Во всей его фигуре было что-то нескладное.
- Что вам угодно? – недоуменно спросила Образцова.
- Я корреспондент ленинградской газеты, – пробасил незнакомец, – и мы с товарищем хотели бы взять у вас интервью.
- Ну и где же ваш товарищ?
- А вот он! – весело воскликнул верзила и резко распахнул плащ. Будущая всемирно известная меццо-сопрано в ужасе отшатнулась, ожидая увидеть там тело эксгибициониста, но под плащом она увидела Витю Огородова, на котором верхом сидел Толя Мильчин. Лицо Вити было красным от напряжения, духоты и душившего его смеха.
По словам Антоныча, знакомство прошло на ура: «Леночка от души хохотала, а потом угостила нас чаем с вишнёвым вареньем».

Конечно, два друга студента пили не только чай. Не было в центре города ни одного злачного заведения, где бы не случалось с ними историй. Но такой образ жизни совершенно не мешал успешной учёбе, а потом и работе. Может, кто-то из старшего поколения помнит немецкие трофейные фильмы? Большинство из них не были дублированы голосами, а вместо дубляжа внизу экрана шли титры на русском языке. Так вот, аппарат для монтажа этих титров на плёнки изобрёл именно Толя Мильчин! Сам сделал все чертежи и даже сам вытачивал на токарном станке к нему детали.
Потом жизнь развела друзей по разным городам: Толя жил в Москве, а Витя уехал в Ленинград. «Гениальный еврей» поднялся по служебной лестнице высоко и к 90-м годам руководил, кажется, каким-то институтом, но стоило этим двоим только встретиться, они опять превращались в весёлых студентов-хулиганов.
Однажды Витя поехал в Москву на 60-летний юбилей Толи. После торжественной церемонии в институте и банкета в ресторане, друзья удалились в холостяцкую квартиру именинника и устроили там пирушку на двоих, «как раньше». Разумеется, запасы спиртного у холостяка намного превышали запасы еды, и закусывать стало нечем уже на второй день. Одеваться и спускаться на улицу в магазин за такой пустяковиной, как еда, было лень, и тут Толя вспомнил, что ему к юбилею привезли с Каспия целого осетра! Осётр в морозильный ящик целиком не помещался, поэтому, его разрезали на две половины. Промерзшие насквозь куски рыбы по твёрдости не уступали двум кускам рельсы, «но очень хотелось жрать», и инженеры проявили смекалку: вооружившись ножовкой, они отпиливали стейки прямо от ледяной туши и бросали их сразу на сковородку. Осетра хватило на два дня.

В следующем году в Санкт-Петербург на юбилей к Вите приехал уже Толя, тогда с ним в первый раз и познакомилась наша компания. Мы сидели за праздничным столом, все поздравляли виновника торжества и дарили ему подарки. Наконец, слово взял московский гость. Мильчин встал, откашлялся и сказал густым басом:
- Витька, какой же ты мудак и скотина!..
Поздравительная речь длилась несколько минут, и из всей его речи слова «мудак и скотина» были самыми приличными. Я, как и все остальные, сидел, открыв рот и оторопело смотрел на тостующего, совсем не пьяного. Потом появилось желание взять этого хама за воротник и вышвырнуть из квартиры, но взглянув на Витю, я сразу всё понял: Витя сидел и слушал друга с таким выражением лица, какое бывает у кота, который только что съел хорошую порцию свежайшей сметаны, а теперь ему гладят брюхо и чешут за ухом. Другими словами, его физиономия выражала крайнюю степень наслаждения. Закончив речь, Толя засунул руку в карман брюк, вытащил оттуда смятый комок стодолларовых купюр и шмякнул их на стол: «Вот тебе!» – после чего сел, выпил рюмку и стал невозмутимо есть селёдку. Витя обвёл всех счастливым взглядом, знакомство с лучшим другом состоялось.

 С семейной жизнью у Вити, как это ни парадоксально при всей его жизнерадостности и общительности, не клеилось. Он был женат, в семье родился сын, но брак получился непродолжительным. Потом он сошёлся со своей бывшей однокурсницей - первой красавицей курса! - у которой были после первого брака две дочки. С нею вместе он вырастил девчонок, но как только те вышли замуж, Витя опять ушёл в свободное плавание, хотя на тот момент ему было уже за пятьдесят. Почему так получалось, я не знаю. Мне казалось, что расспрашивать об этом неудобно, а сам он не рассказал. После он уже всегда жил один, сохраняя с обеими бывшими жёнами прекрасные отношения.
Конечно же, он не был монахом, но в его отношениях с женщинами было что-то старомодно рыцарское. Даже для самой мимолётной подружки он в любой момент мог отдать последние деньги и предоставить для жилья свою холостяцкую однушку. А ещё он покорял женщин тем, что прекрасно вальсировал и писал им стихи:

Вы нежная, вы милая,
Капризная, красивая,
Порочная, святая,
Вы просто молодая!

Я старый и ворчливый,
Всегда нетерпеливый,
Почти невыносимый,
А говорите милый!

Я рад обману вашему,
Я жду свиданья нашего,
Ещё хоть раз придите,
Ещё раз обманите.

Или вот ещё такое:

Ах, останьтесь со мной до рассвета,
Мы уснём после жарких утех.
Моя милая, верьте поэту,
Одиночества хватит на всех!


Разве после таких стихов можно было устоять и не остаться? Да, женщины Витю обожали, но ещё больше женщин его обожали дети. Просто удивительно, как он мгновенно находил контакт и с подростками, и с малышнёй. Он подходил к какому-нибудь карапузу и говорил:
- Привет, тебя как зовут?
- Павлик.
- А я знаешь, кто?
Павлик отрицательно мотал головой.
- Тебе книжку про Бармалея читали?
- Да.
- Я тот самый Бармалей и есть!
У Павлика округлялись глаза.
- Если не веришь, могу тебе свои зубы показать.
И Витя оскаливал свои редкие жёлтые прокуренные зубы. Почему-то именно демонстрация зубов являлась для детворы самым убедительным доказательством того, что перед ними настоящий Бармалей. А Витя, тем временем, закреплял успех:
- Ты меня не бойся, это я в Африке был злым, а теперь я добрый и дружу со всеми детьми. Хочешь, и с тобой дружить буду?
И он доставал из кармана конфету в затёртом фантике и протягивал её обомлевшему карапузу. Всё! С этого момента Бармалей обретал в лице Павлика друга на всю жизнь.

Что же ещё, кроме друзей, детей и женщин, любил Витя? Любил он хорошую компанию за столом, русскую баню, стихи Есенина, авторскую песню, а ещё очень любил блины и оладьи. Однажды днём его выписали из больницы. Надо было встретить и проводить до дома, но все были на работе, и я попросил свою жену помочь. Когда ехали к нему, она по дороге купила муку, сметану, короче всё, что требуется для оладьев, и напекла их целую гору, рассчитывая, что этого количества ему хватит дня на три. Но Витя съел их все сразу прямо при ней. Облизал пальцы и сказал:
- Ты, Леночка, не удивляйся. Я на эти оладьи да блины ещё с молодости злой ужасно!

Познакомились мы с Витей в середине 90-х. Нашу банную компанию пригласил к себе клуб авторской песни «Аврора». Вечеринку устроили в офисе нашего общего приятеля. Авроровцев было человек десять, среди них мы увидели мужичка лет пятидесяти, небольшого роста и с ленинской лысиной. Несмотря на костюм и побритость, он чем-то напоминал лесовичка-боровичка или домового. Сидя на письменном столе в обнимку с аппетитной барышней, он то и дело отпускал ей на ухо какие-то шуточки и заразительно смеялся вместе с ней, обнажая в улыбке редкие зубы. Когда знакомились, он протянул руку и представился:
- Витя, можно просто Бармалей.
Своей непосредственностью и доброй, почти детской фамильярностью он просто обезоруживал с первых минут общения.
Тогда пели много песен, гитара переходила из рук в руки. Сам Витя не пел, но слушал, затаив дыхание и строго грозил кулаком тем, кто начинал разговаривать во время исполнения. Уже к концу вечера Бармалей стал для нас своим «в доску» и получил официальное приглашение ходить с нами в баню по пятницам. До появления Антоныча банная компания существовала уже лет 15, но через месяц после его прихода мы уже сами не понимали, как все эти годы без него жили.
Он был очень доброжелательным, тонким, душа на распашку… А ведь на тот момент Антоныч переживал один из самых сложных периодов в своей жизни! Он только что ушёл из второй семьи «с одним портфелем в руках» и ему негде было жить. Ночевал он в офисе у друга, а с утра до позднего вечера разрывался между основной работой и несколькими халтурами, зарабатывая деньги. Жадным Витя никогда не был и эти деньги он зарабатывал не для себя, а для того, чтобы отдать долг.
Девяностые годы не зря называют лихими. В стране шёл передел собственности, «братва» убивала друг друга изо всех видов оружия, на кладбищах вырастали целые городки из памятников молодым парням. Те, кто был поумнее, зарабатывали состояния работая головой. Иногда получалось, и счастливчики становились обеспеченными людьми, а иногда не получалось, и тогда люди теряли всё, даже то немногое, что было раньше.
Витя решил, что у него должно получиться. Он придумал довольно простую схему, по которой в вагон-рефрижератор загружалась мороженая рыба, перегонялась в Югославию и продавалась там с большой выгодой. Все вопросы с поставщиками и реализаторами были решены, понятно было, как арендовать вагон. Дело оставалось за малым – достать деньги. Через каких-то знакомых отчаянный Витя вышел на бандитов и изложил им свой бизнес-план. Те пощёлкали калькуляторами и пришли к выводу, что дело стоящее. Они договорились о своём проценте и выдали Бармалею на руки нужную сумму:
- Но смотри, братан, под твою личную ответственность.
- Само собой, не извольте сомневаться!
Спустя какое-то время, вагон-рефрижератор, доверху загруженный брикетами с мороженой рыбой, катился по просторам нашей страны в сторону западной границы. Весело перестукивали колёса, легко и радостно стучало Витино сердце, совершенно не подозревавшее, какой неприятный сюрприз уготовала ему судьба: совсем рядом с границей состав по непонятным причинам задержали, а на утро в Югославии началась война.
Витя толком не рассказывал, что стало с тем вагоном, да это не так и важно. Важно то, что затея провалилась и на нём висел долг. Бандиты, конечно, посочувствовали ему, и даже дали отсрочку, но деньги надо было отдавать всё равно. Я потом думал, что, может быть, он тогда ушёл из семьи из-за этого? Боялся, что бандиты задумают выколачивать из него деньги и не хотел, чтобы это коснулось его близких?
Как бы то ни было, он выплатил все до копейки.
Вообще, Витя умел зарабатывать деньги, если ставил перед собою такую задачу. Трудился он внештатным корреспондентом в журнале для автомобилистов «Пятое колесо». Работа, на первый взгляд, самая обычная, но всё в ней было странно: у Вити был диплом киноинженера, к профессии  журналиста он никакого отношения не имел. Но это ещё цветочки! Зарабатывал он тем, что знакомился с владельцами автосалонов и убеждал их в том, чтобы они заказывали у него статью о своем салоне и об автомобилях, которые там продаются. И они заказывали, и он писал, и получал за эти статьи в журнале приличные гонорары. Хохма же заключалась в том, что Антоныч совершенно не разбирался в машинах. Более того, у него никогда не было своей машины и даже права он никогда не получал!
  Но благодаря работе в журнале он выплатил долг, купил себе комнату в коммуналке, которую потом обменял с доплатой на однокомнатную квартиру, а потом ещё и дачу купил!
Когда про дачу узнал его друг, у которого он ночевал в офисе, то спросил его:
- Ну зачем тебе дача? У тебя хоть фамилия и Огородов, но ведь с грядками возиться ты никогда не будешь.
- Конечно не буду! Я там баню построю, и мы туда компанией банной будем ездить париться и шашлыки жарить.
- Это одна дача на всех что ли?
- Ну да, вроде того.
- Запомни, одна дача на всех, это всё равно, что одна баба на всех.
- А вот посмотрим! Давай не будем спорить, пусть нас время рассудит.
Время рассудило их очень быстро, примерно через год. Витина дача сгорела дотла. Он туда и съездить-то успел всего несколько раз, а мы её вообще не видели. Другой бы после такого несчастья стал рвать на голове волосы, но Витя этого делать не стал (да и что там сорвёшь с лысины?) Он отнёсся к этому событию с философским спокойствием, а потом сел, и написал стихи:

Украли деньги,
Сгорела дача,
Конечно, грустно,
Но я не плачу.

Сижу, обнявшись
С своей гитарой,
И самогонкой
Хлеб запиваю.

Огонь проклятый
Сожрал всю дачу.
Обидно очень,
Но я не плачу.

Лишь не погас бы,
В душе пылая…
Я улыбаюсь
И наливаю.

Как только Витя обзавёлся собственным жильём, он сразу же предложил собираться на послебанные ужины у него. И мы согласились. Витина холостяцкая берлога подходила для этого идеально! После бани мы заходили в магазин и покупали выпивку и закуску, а у Вити дома нас уже ждала кастрюля заранее начищенной картошки и большая сковорода для зажаривания лука. Картошку и сковороду ставили на огонь, а сами садились к столу. Господи, какое же это наслаждение за дружеским столом после бани хлопнуть рюмку водки, а потом, занюхав её ржаным хлебом, отправить в рот пряную балтийскую килечку или кусочек селёдки с луком! Пока то да сё - первые обязательные тосты под сало, маринованные огурчики, колбасу и шпроты - подходила, наконец, картошечка. Её заправляли пережаренным луком (у Вити он почти всегда подгорал) и прямо в кастрюле ставили на стол.
Затем, когда чувство насыщения постепенно вытесняло из нас чувство зверского аппетита, на столе появлялся старинный канделябр, зажигались свечи, и с гвоздя снималась гитара. Звучали песни, сигаретный дым плавал под потолком, и было так хорошо! Боже мой, как же было хорошо у Вити! Это время было «золотым веком» банной компании, и этот век продлился 15 лет.
Возможно кому-то покажется, что мы слишком увлекались спиртным, но это не так! Достаточно сказать, что за тридцать с лишним лет существования компании ни один из нас не напивался до неприличного состояния. С нашими гостями такое случалось, но они были взрослыми людьми и мы за них отвечать не можем. Да и не выгодно было у нас напиваться! Пьяный человек - не интересный собеседник, к тому же, напившись можно было пропустить какой-нибудь интересный разговор. А между тостами, закуской и песнями о чём только не говорили! Ну, во-первых, о женщинах. А политика? А хоккей и футбол? Говорили и спорили о живописи, о классической музыке, о театральных премьерах (и ходили на них почти всей компанией). Иногда, ни с того ни с сего, по полвечера просто читали стихи. Да разве всё теперь вспомнишь?
Однажды к Антонычу из Киева приехали два его бывших однокурсника по институту. Это были два почти уже старикана: один крупный и лысый - кажется, его звали Алексей - а другой темноволосый, имени я не помню. Забавно было смотреть, как они хорохорятся друг перед другом, то и дело переходя на студенческий жаргон первой половины 60-х годов. Только сели за стол, темноволосый стал терзать Витю вопросами. Оказалось, что он был страстным поклонником классической музыки.
- Ты в марте на концерт ходил? – И он называл имя какого-то всемирно известного австрийского дирижёра.
Витя отрицательно мотал головой.
- Как не ходил? Не может быть! А на филармонический оркестр из Чикаго?
- А что, разве такой есть?
Темноволосый аж на сулее подпрыгнул:
- Ты что, издеваешься надо мной?! Они же к вам в город сами приезжают! Это мы их там годами ждём, а тебе, можно сказать, подают на блюдечке с голубой каёмочкой! Нет, я тебя решительно не понимаю!
Наконец, Вите это всё надоело.
- А ты на последнем Грушинском фестивале был? Ты там вообще хотя бы раз был?
- На каком Грушинском? А, это там, где барды поют? При чём здесь это, я тебе про филармонию…
- Ах, не был? Тогда мне с тобой и говорить не о чем.
Приняв три рюмки, над столом во весь рост поднялся Алексей, как медведь, вставший на дыбы. Блистая лысиной и жестикулируя, он стал читать стихи Роберта Рождественского. Читал хорошо и громко, но долго. Вите даже пришлось его усаживать:
- Ты Лёха отдохни немного, сядь, выпей, закуси, у нас тут свой распорядок...
Захмелевший Лёха ничуть не обиделся, он послушно сел, выпил и закусил, но тут же встал опять:
-  А сейчас будет сюрприз, я угощу вас самым дорогим в мире чаем!  - в Киеве Алексей был президентом какого-то чайного клуба, - Витя, давай чайные чашки и ставь чайник!
Он ушёл в соседнюю комнату и через минуту вернулся с красивым шёлковым мешочком, на котором золотом были вышиты иероглифы. Несколько минут он колдовал над чашками, а потом, пока чай заваривался, прочитал нам целую лекцию о белом чае, рассказал, почему китайцы считают его самым ценным и как этот чай попал к нему. Потом начал раздавать чашки:
- Смотрите, я вам его подаю в левой руке, а правую прижимаю к сердцу и кланяюсь. Это значит от чистого сердца. И вы также должны принимать чай у меня. И Боже вас упаси сыпать туда сахар!
Мы послушно брали чашки, прижимали руку к сердцу и кланялись как китайские болванчики. В чашке была абсолютно прозрачная вода, а на дне какая-то травка, совершенно не похожая на привычную заварку. После первого же глотка, я понял, что пью голый кипяток. Но обижать гостя нельзя и мы вежливо дохлёбывали дорогое угощение. Лёха стоял, сцепив пальцы, с прижатыми к груди руками, как католик перед распятием.
- Чувствуете? Вы чувствуете, какой у него тончайший аромат, и какие лёгкие, почти неуловимые вкусовые оттенки?
- Да – сказал кто-то из нас, отдуваясь и ставя на стол, пустую чашку – очень лёгкие и почти совсем неуловимые!
- Тогда, может, ещё заварить?
- Нет-нет! – Дружно и почти в один голос запротестовали мы – Чего зря добро переводить?
Лёха с облегчением затянул шнурок на мешочке и опять пошёл в соседнюю комнату прятать своё сокровище. Было слышно, как он копается в чемодане.
В следующую пятницу, когда киевляне уже уехали, мы в бане обсудили эту историю с чаем. Все пришли к общему мнению, что Алексей допустил ошибку, предложив нам такой тонкий и изысканный напиток после того, как мы уже целый час пили самогон и закусывали селёдкой и салом с горчицей. Не соглашался с нами один Витя, у него было собственное мнение:
-Да он просто заварки пожалел, мало насыпал! Не зря же у него ещё в институте кличка была Хохол!

Сколько же гостей побывало у нас за эти тридцать с лишним лет? Наверное, теперь уже всех и не вспомнить. Многие живущие в других городах, планируя свой приезд в Питер, специально приезжали в пятницу или под пятницу, чтобы вечером пойти с нами в баню или провести вечер на после банных посиделках. Бывали у нас и иностранцы - из Венгрии, из Болгарии, из Германии, Швеции, Англии, Франции. Даже чистокровный индеец из Северной Америки умудрился с нами попариться! Угощали гостей тем, что самим бог послал к столу. Но гвоздём программы, конечно, была знаменитая «Огородовка».
Про этот напиток можно написать отдельный рассказ, а при желании, даже на повесть замахнуться. Мы даже как-то в шутку прикинули, что если всё население Петербурга (примерно 5 млн. человек) мысленно разделить на отряды по 50 тысяч, то, наверняка, в каждом отряде найдётся один или несколько человек, которые слышали об «Огородовке» или даже имели счастье употреблять её.

Всё началось с того, что в 90-х годах опустели полки в продуктовых магазинах. Продукты стали продавать по талонам, в том числе и спиртное. Очереди у винных магазинов перед открытием собирались такие, что мавзолей позавидует, а когда двери открывались, начиналось действо, чем-то напоминающее взятие Бастилии. Всё это безобразие продолжалось до тех пор, пока в страну не завезли спирт «Рояль». Немецкий был вполне хороший, а бразильский - говно, какого свет не видывал. Потом и «Рояль» исчез, видимо, мы выпили все мировые запасы, но к тому времени уже выросли, как грибы, разнокалиберные ларьки, и открылись в подвальчиках и полуподвальчиках магазины, в которых круглосуточно продавалась водка. У этой водки был всего один недостаток - почти вся она была «палёная». Если неумеренное потребление качественного алкоголя может стать причиной таких пустяков, как постепенное отмирание клеток головного мозга, цирроза печени и белой горячки, то от распития всего одной бутылки «палёнки» можно было пожелтеть, ослепнуть, получить сильнейшее отравление, а то и вовсе «склеить ласты». Была целая наука, как отличить палёную водку от настоящей. Мы придирчиво рассматривали, как бутылка запечатана и как на неё наклеена этикетка. Наши врачи, а их в компании было аж трое, растирали водку на ладонях и что-то вынюхивали, а если вынюхать не удавалось, раскаляли гвоздь и опускали его в рюмку и опять нюхали. Ходили мы, в общем, как по минному полю! И тут ко мне в гости приехал тесть…
Всю свою жизнь тесть прожил в маленьком и очень живописном городке Курской области, до выхода на пенсию он занимал там довольно высокий чиновничий пост. Городок имел свои достопримечательности. Например, до войны там был свой драматический театр, на подмостках которого ещё в начале XIX века играл великий русский актёр Михаил Семёнович Щепкин. В городке было несколько храмов, несмотря на всё богоборство советской власти. Ещё к достопримечательностям я бы отнёс тот факт, что каждый уважающий себя житель этого городка гнал самогон.
Тесть приехал как истинный чиновник: никаких чемоданов, мешков и баулов – в руках один портфель! В портфеле три отделения: в первом смена белья, туалетные принадлежности и станок для бритья, всё пространство второго занимал здоровенный кусок сала килограмма на три, в третьем же отсеке, плотно прижавшись друг к дружке, стояли ровным рядом пять или шесть бутылок с самогоном домашнего производства, каждая была обёрнута газетой.
Вечером мы сидели на кухне и допивали уже вторую бутылку. Тесть слушал мои рассказы про ларьки и палёную водку, качал головой и сочувственно вздыхал:
-А чего бы вам собственный самогон не гнать?
- Самогон в Санкт-Петербурге? – изумился я, – Да мы об этом как-то даже и не думали.
- А чего там думать? Дай-ка мне ручку и листок бумаги…
За считанные минуты финансист с огромным стажем произвёл простейшие арифметические расчёты, из которых стало ясно что:

1) Мешок сахара + килограмм дрожжей стоит Х
2) Из этих продуктов получается определённое количество литров самогона, а если эти литры перевести в полулитры, то получится Y
3) Теперь, если мы Х разделим на Y, то получим Z, сиречь себестоимость поллитровки самогона, которая раз в восемь получалась дешевле самой дешёвой бутылки водки.

Этот самый Z, произвёл на меня столь сильное впечатление, что в следующую же пятницу я предъявил банной компании листок с расчётами и предложил заняться самогоноварением. Предложение всем очень понравилось, только было непонятно, кто же конкретно будет всё это делать? И тут встал Витя:
- Ребята, дозвольте мне! Очень хочу «ради обчества» жизнью пожертвовать, - сказал он словами героя «Очарованного странника» Лескова.
Последний организационный вопрос был решён. Оставалось только добыть аппарат, договорились, что каждый будет искать по своим каналам, но дело оказалось непростым, к следующей пятнице никто ничего не узнал.
Витя заметно огорчился.
- А я уже и брагу поставил…
- Да ведь мы ещё не сбрасывались ни на сахар, ни на дрожжи!
- А я сам купил! Чего ждать-то? Брагу, её недели две ждать надо, а то и больше…
Через неделю после бани опять собрались у Вити, и опять никаких результатов! Но, как ни странно, хозяину это не испортило настроения, и вообще, в тот вечер он был как-то загадочно весел. Потом не выдержал:
- Эх, ладно, хотел сюрприз вам к следующей пятнице сделать, но чувствую, что не утерплю. Смотрите, что у меня теперь есть! – И он приволок из прихожей допотопный самогонный аппарат, изготовленный из старой молочной фляги.
- Где ты этот музейный экспонат взял?
Витя только рукой махнул:
- Добрые люди за так отдали. За ненадобностью. Во вторник собираюсь гнать, так что в пятницу, скорее всего, уже своё пить будем.

Ровно через неделю мы дегустировали новый напиток. Скажу честно, чувства восторга мы не испытали, скорее, даже наоборот. Самогон сильно отдавал сивухой, к тому же его получилось на много меньше, чем рассчитывал Антоныч.
- Прокладка там совсем старая, – сетовал Витя, – Как брага закипает, пар из под крышки во все стороны так и прёт. Это же, считай, наш самогон в воздух уходит! А какой шмон по всей квартире стоит… Но я уже приноровился прямо по ходу дела эти щели тестом замазывать, так что, как говорится, лиха беда начала!
- Ой, Витя, смотри, как бы действительно беды не случилось! Уж больно конструкция ветхая.

Беда себя долго ждать не заставила. Через несколько месяцев нам позвонили и сообщили, что Витя лежит в больнице с ожогами. В тот же вечер вся банная компания примчалась к пострадавшему. Пострадавший вышел из палаты сам и предложил пойти в курилку.
- Понимаете, - начал он, затягиваясь сигаретой, – захотел я отвёрткой эту прокладку поправить, а она как долбанёт оттуда струёй пара! Меня сразу с ног сбило, а фляга прямо на меня с газовой плиты упала. Спасибо, на мне толстый махровый халат был, он от сильных ожогов и спас.
У нас от таких слов похолодело внутри. Желая как-то развеселить больного, Агей отмочил шикарный анекдот. Витя согнулся пополам, и чуть не завыл от боли.
- Не смешите, ради бога не смешите меня! – почти шёпотом умалял он, – У меня же ещё два ребра сломаны, фляга, сука, полная была! А там литров тридцать…
Было ясно, что с самогоноварением надо заканчивать, и мы заявили об этом Антонычу в ультимативной форме. Он посмотрел на нас укоризненно:
- Ни за что! Вы хотите лишить меня мечты? Ищите аппарат хороший, и я вам такой самогон выгоню, ещё пальчики оближете!

Хороший аппарат нам изготовили на Балтийском заводе. Судя по тому, как мастерски он был сработан, корабелы имели большой опыт по этой части. Все его детали, за исключением резиновых прокладок, были выполнены из нержавеющей стали, и самогонный аппарат сиял, как первый искусственный спутник земли.
Ожоги на Антоныче зажили как на собаке, и он с новыми силами приступил к винокурению. С каждым выгоном рецептура совершенствовалась и, наконец, была найдена оптимальная формула. После первого перегона самогон очищался с помощью молока, активированного угля и ещё, кажется, марганцовки. Потом, когда все эти абсорбенты оседали на дно, продукт процеживался и перегонялся вторично. Затем крепость доводилась до 40 45 градусов и напиток разливался по банкам с кедровыми орехами и дубовой корой. Настаивалось всё это минимум дней десять, потом фильтровалось, и только после этого подавалось к столу. Самогон получался приятного насыщенного коньячного цвета с запахом и привкусом ореха. Антоныч очень гордился своим напитком и нарёк его «Огородовкой».
Мы стали собирать для него брошюры по самогоноварению и сборники рецептур, художники дарили ему картины, на которых, кроме самого Вити, теперь нередко присутствовал и аппарат. Не удержался и я. На шестидесятилетие Вити я написал ему стихи и положил их на мелодию «Грузинской песни» Булата Окуджавы. Первый куплет выглядел так:

Виноградную косточку в тёплую брагу заброшу,
И огрызки от яблок, и старый сухарь покрошу.
Самогон из объедков выходит отменно хороший,
Я ведро на помойку давно уже не выношу.

Ну, и так дальше, в том же духе. Вите песенка очень понравилась и он, приезжая с бардовских фестивалей, иногда говорил мне:
- Ты уж извини, президент, но я твою песню несколько раз со сцены исполнял, я тебя как автора ставлю в известность.

Уезжая на фестивали, Антоныч, разумеется, брал с собой запасы «Огородовки» и угощал всех своих друзей, знакомых, малознакомых и вообще незнакомых. На фестивали люди приезжали со всей страны, и, таким образом, география популярности «Огородовки» ширилась с каждым годом. Осенью Антоныч непременно отчитывался перед банной компанией, сколько самогона потрачено на фестивалях.
- Как хотите, ребята, но за это лето восемь литров ушло на развитие и поддержку бардовского движения!
За одно лето он умудрялся побывать на трёх, а иногда даже на четырёх фестивалях. Наверное, в душе он был немного бродягой, которому просто необходимо пожить в палатке и посидеть под звёздным небом у костра.

Так повторялось каждое лето до тех пор, пока не начались проблемы со здоровьем. Первый ощутимый звоночек прозвенел в Египте, куда Витю пригласил с собой один из наших. Юра профессионально занимался дайвингом и предложил Вите полететь вместе с ним, понырять с аквалангом в Красном море.
До этого Антоныч за границей никогда не был, поэтому готовился к поездке долго и основательно, даже вставную челюсть себе заказал. Челюсть была изготовлена из импортных материалов, красивая и очень дорогая. Когда прилетели на море и стали примерять амуницию, выяснилось, что размеры челюсти слегка мешают правильно взять в рот загубник акваланга. Другой бы плюнул на все эти акваланги и поехал осматривать пирамиды, но Витя был не из таковских! Он вынул импортную челюсть и, с помощью отечественного напильника, «подрихтовал» её. Наконец, катер вышел в море и состоялось первое погружение. Увидев своими глазами красоту, ранее виденную только по телевизору, Антоныч забыл про все инструкции. А опомнившись запаниковал и начал быстро всплывать. Катер был достаточно далеко, акваланг и тяжелый пояс тянули на дно, а грудную клетку как будто опоясали раскалённым обручем. Ему бы всё это отстегнуть и плыть налегке, но к казённому имуществу Антоныч привык относиться свято. Как доплыл, почти не помнил, в глазах было черно.
Вы думаете Витя сразу же обратился к врачу? Даже и не подумал! Он отлежался, покурил, и опять превратился в весёлого и беспечного Бармалея. Потом уже, года три спустя, обследуясь у врачей, он понял, что пережил инфаркт.
Наверное, с того самого момента в его жизни начался новый этап. Пусть постепенно, но болячки начали доставать его со всех сторон. Он относился к каждому приступу как к досадному недоразумению, а они всё повторялись и повторялись. Как Витя ни хорохорился, но на его столике перед кроватью появились пузырьки с таблетками и без нитроглицерина в кармане из дома он уже не выходил.
Обе жены звали его к себе, почти умоляли, говоря, что ему теперь необходим уход, покой и хотя бы нормальное питание, но он не хотел никого обременять. А ещё, я так думаю, он не хотел, чтобы его женщины, которые помнили его молодым, здоровым, весёлым и сильным, женщины, за которыми он ухаживал, которым он дарил стихи и цветы, теперь видели его больным и беспомощным.
Он предпочёл одиночество, от которого, конечно, сильно страдал, хоть никогда в этом и не признавался:

Почему я не сплю в ночи?
Почему не зажгу огня?
Почему телефон молчит,
Будто нет на земле меня?

Почему слышу зов трубы
И шепчу себе, что устал?
Просто вспомнил, каким я был,
Просто понял, каким я стал…

Странная жизнь начиналась у Вити, когда случались особенно серьёзные приступы: приезжала скорая, увозила его в больницу… Не один раз вызывать приходилось нам, а однажды его увезли прямо из бани. Он отлёживался пару недель, а потом возвращался домой и опять ходил в баню, занимался своей «Огородовкой» и каждую пятницу принимал гостей.
Однажды наши врачи поинтересовались, с каким давлением он ходит в парную. Ответ поверг их в ужас. После этого мы установили для Вити режим: в парной не больше трёх-пяти минут, без веников. Запретить ему ходить туда совсем было невозможно. Стали мы замечать за ним небрежность и рассеянность, из-за этого пришлось наложить запрет и на производство «Огородовки». Однажды он поставил перегонять брагу на газовую плиту и включил конфорку на полную мощность, чтобы побыстрее закипело, а пока сам прилёг в соседней комнате посмотреть биатлон. Проснулся часа через два и, выйдя на кухню, обнаружил на плите вместо двадцатилитрового стального бака в форме куба предмет, похожий на шар или яйцо. Что характерно, яйцо было тоже двадцатилитровое и стальное. Антоныч настолько удивился, что даже не сразу понял, что это такое, а когда понял, похолодел и всю ночь молился на сварщиков Балтийского завода. Страшно даже подумать, что было бы, если бы швы не выдержали страшного давления и бак разорвало.

Потом настало первое лето, когда самочувствие не позволило Вите поехать на фестиваль, а спустя примерно полгода он по этой же причине первый раз не пришел в баню, и потом больше уже не ходил. Мы хотели было закончить и вечеринки у него дома, но он взмолился:
- Не делайте этого! Как вы не поймёте, я ведь теперь только и живу от пятницы до пятницы, вас жду.
И мы были вынуждены ему уступить, но за столом уже не курили, а выходили для этого в коридор.

В апреле 2009 года у Огородова опять случился сильный приступ и его положили в Мариинскую больницу. Мы, как всегда, навещали его, узнавали у врачей, что показывают обследования. Анализы не показывали ничего хорошего. Во второй половине того же месяца мне понадобилось поехать на родину в Раковку, по семейным обстоятельствам. В день отъезда я решил навестить Витю и позвонил ему, чтобы узнать, что привезти.
- Ничего не надо, у меня уже полная тумбочка ваших гостинцев. Хотя подожди, привези мне маленький кипятильник.
Кипятильник я купил в каком-то полуподвальчике на Литейном проспекте и явился с ним к Вите в палату. Он сидел на своей кровати и выглядел очень неважно.
- Ты, вроде как, не выспавшийся, – попытался пошутить я, – наверное, сестёр тут каждую ночь охаживаешь?
- А ты в самую точку попал! – слабо улыбнулся он, – Именно невыспавшийся, последние две ночи вот так и просидел, только подушку на колени беру.
- Чего ж ты сидишь, почему не ляжешь?
- Да, боюсь, что задохнусь лёжа.
Шутить мне сразу расхотелось. Мы посидели ещё минут пять, но разговор не клеился.
- Ну ладно, иди, собирайся в дорогу.
- Наверное, пойду.
- Я провожу тебя до лифта.
- Да куда тебе, сиди уж!
- Нет-нет, провожу обязательно, я потихоньку…
Мы дошли до лифта, перед уходом хотелось сказать что-то ободряющее.
- Я через десять дней вернусь. Надеюсь, к тому времени тебя уже подремонтируют и выпишут. Не раскисай и слушайся врачей...
Витя протянул мне руку, она была холодной, как будто мы пришли только что не из палаты, а с прогулки на свежем и морозном воздухе.
- Ну, счастливого тебе пути. Наверное, больше уже не увидимся.
Я в первую секунду не понял смысла сказанного, а когда понял, не нашёл ничего лучшего как на него «наехать»:
- Ты меня просил кипятильник тебе купить?
-Да, просил – несколько опешил Антоныч
- Вот когда вернёшься в палату, прочитай на упаковке, что гарантийный срок эксплуатации два года. Так что никаких «больше не увидимся!»
- А, вот ты о чём, – улыбнулся Витя (юмор он воспринимал в любом состоянии) – ну, тогда, конечно, дождусь!
На этом мы и расстались.


Ровно через десять дней, третьего мая, поезд №80 Волгоград-Санкт-Петербург привёз меня на Московский вокзал. На метро я доехал до Василеостровской, а потом вышел на угол девятой линии и Большого проспекта, ждать свой автобус. День был очень погожий, я сидел на остановке, щуря глаз на солнце и радуясь хорошей погоде. И тут в нагрудном кармане, пискнул SMS-кой телефон, как будто сердце кольнуло. Сообщение прислала наша общая знакомая.

- Витя умер сегодня утром. Бармалея больше нет.

Давай, моя милая, будем прощаться,
Что делать, расходятся наши дороги.
Иными кругами я буду вращаться,
Планетой, придумавшей доброго Бога.

И душу свою, раздавая горстями,
С трудом узнавая чужие созвездья,
Я буду вращаться и вновь возвращаться
В себя же, но только немного старее.

Я буду грустить о потерянной ласке
И ждать подаянья, как ждёт его нищий.
Пойму, что придумал хорошую сказку,
Но только вот сам оказался в ней лишний.

Это стихотворение было у Вити одним из последних.



Июль 2015 Санкт-Петербург