Так получилось, что моя мать сделав для меня самое главное, то есть произведя на свет, от меня отказалась, или оставила, как это назвать совершенно не важно. Наверное, даже наверняка, у неё для этого были очень веские причины, наверное она не видела другого выхода, или не нашла его на тот момент, наверное шаг этот был вынужденный и даже необходимый. Я об этом не задумывался, особенно в детстве, да по большому счёту и не знал до поры, до времени. Возможно мне что-то рассказывали, да скорее всего рассказывали, но в моём детском мозгу это нигде не зацепилось, а детская душа никак не воспринимала.
Рос я в обычной деревенской семье, в глухой деревне. У меня были мамка с папкой, старшие брат с сестрой, всё у меня было хорошо, окружали меня люди добрые и любящие, родственников было много, как в самой деревне, так и приезжающих в гости из города. Совершенно нормальное детство, обычное и яркое, со всеми полагающими детству того времени происшествиями и случаями, получением первых жизненных навыков и уроков. И задумываться о чём-то, о своём появлении на свет, о каких-то не известных мне людях, если даже о них и говорили, ни времени, ни желания, ни способности у меня не было. Мир был полон красок, интересен, не познан, каждый день новые открытия, новые впечатления, лес, кони, пруды, коровы, пчёлы, да мало ли интересного на свете. Почему некоторые старухи называли меня сиротой, я совершенно не думал, да и значения этого слова не знал.
Это потом, когда подрос, узнал, что мамка с папкой-это бабушка с дедушкой, брат с сестрой - дядя и тётя. Но данный факт совершенно ничего не изменил, узнав об этом, затем в дальнейшем и осознав, не поменялось ни чего. Все они остались теми, кем я привык их воспринимать в детстве. Назвать мамку или папку - бабушкой и дедушкой, у меня не только язык не поворачивался, а и мысли такой в голову не приходило. На всю их и мою жизнь для меня они мамка и папка.
Первое моё визуальное знакомство с матерью, которое я помню, произошло когда мне пришло время идти в школу. Она появилась в деревне, появилась не одна, а с моим старшим братом, закончившим к тому времени уже первый класс и с каким-то мужиком, того я не запомнил совершенно. Вопрос решался, как я понимаю серьёзный, что со мной делать дальше. Школы в деревне и в доступной близости не было. Какое участие в решении данного вопроса принимала моя мать, я не знаю, думаю не очень большое. Она оставила брата и снова исчезла из моей жизни, уже на долгие годы. Вопрос тем не менее решился, мы с братом были направлены к другой бабушке, в славный город Ленинград, где и прошли следующие десять лет, с перерывами на деревенские каникулы, нашей жизни.
Все дальнейшие упоминания о матери были какие-то эпизодические, на прямую меня не касались, я уже знал, что она есть, но существовали мы в каких-то параллельных мирах. Ленинградская бабушка лишала её родительских прав, нашего отца и своего сына тоже, для того что-бы устроить нас с братом в детдом-интернат. Мамка говорила время от времени, что вот было письмо от Люськи, то с Карелии, то с Прибалтики. Брат о матери старался не вспоминать вообще, даже если я интереса ради спрашивал о том, какая она, брат тему не поддерживал. Ну и мне это было в общем-то всё равно, есть и есть, пусть будет. Иногда я вспоминал о ней, но как о чём-то постороннем и абстрактном, иногда вообще забывал на долгое время. Ни каких чувств, эмоций, тем более обиды я к матери не испытывал. Мамка с папкой у меня были, я считал дни до каникул, когда смогу поехать к ним в деревню.
Взрослая жизнь, своя семья, армия, служба, учёба, дети отодвинули существование матери куда-то ещё дальше в моём сознании. Каждый отпуск я делил на две части, большую проводил в деревне у мамки, папка уже умер, а меньшую, буквально три-пять дней в Ленинграде у бабушки. Мамка сдала, её сильно подкосила смерть сына. Гордость и надежда, красавец-офицер погиб в возрасте тридцать три года. Его похоронили на родине, и первые годы мамка каждый день, в любую погоду ходила на могилу, за пять километров. Со временем боль утраты сгладилась, но мамка сдала. Она вдруг очень быстро стала старенькой и маленькой, интерес к жизни стал угасать, огород и хозяйство не радовали.
Я пытался забирать мамку к себе, на Север. Деревня умирала, электричество часто отключали, иногда на всю зиму, в дома вернулись керосиновые лампы и керосинки. Мамка соглашалась, жить в деревне становилось трудно. Осенью приехав на пару дней, мы с мамкиным братом Алексеем заколотили окна и двери дома, а мамка отправилась со мной, на всегда.
Всю зиму она прожила с нами, ходила за детьми в садик, днями вязала носки и варежки. Но только северное солнце начало появляться над горизонтом и запахло весной, мамка затосковала. Сначала неуверенно, но потом всё настойчивее она начала проситься домой. Никакие уговоры и доводы не помогали, домой и всё. Взяв на службе пять дней в счёт отпуска, в апреле я отвёз мамку в деревню.
На следующий год всё повторилось. Осенью мамка согласилась, что жить в деревне не возможно, обвалился последний колодец, хлеба не возят, а идти до магазина, в другую деревню сил нет. Единственная связь с миром - это брат Алексей и его дети-внуки, которые мамку навещали привозили хлеб и продукты. В общем снова было решено навсегда ехать ко мне. Дом был опять заколочен, не хитрые пожитки собраны, возврата нет. И опять, с наступлением весны-тоска, вези домой. Я понял, что настаивать, заставить мамку жить в квартире, в непривычных условиях, в непривычном климате - дело гиблое. Больше таких экспериментов я не проводил, мамка об этом тоже не говорила.
***
С матерью в следующий раз жизнь свела меня при обстоятельствах трагических. Погиб брат, погиб глупо и нелепо, в пьяной драке. Как узнала об этом мать, мне не ведомо, я так и не спросил, видимо какая-то связь с ней была у тёщи брата. На похороны она приехала. Как всё проходило, помню плохо. Мы не были очень близки с братом, детство проведённое не вместе наложило свой отпечаток. Но вот когда он погиб, я вдруг ясно, с огромной болью осознал - у меня был брат.
Вот тогда, после похорон, у меня и произошёл разговор с матерью, который заставил задуматься, пересмотреть свою и её жизнь. Да и вообще, я начал осознавать, что где-то есть мать, что она совершенно реальный человек, со своей, как говорили в деревне, непутёвой судьбой. Что я совершенно ничего о ней не знаю, не только о её мыслях и переживаниях, а вообще ничего.
Разговор для меня был неприятный, на какое-то время непонятный, можно сказать - ошарашивающий. Это потом я понял, что говорила обида на свою жизнь, обида на всех и вся, боль за потерю сына, которого она растила, пусть и не долго, ну и конечно говорила выпитая водка. Мать, во всех своих бедах, совершенно для меня неожиданно, с какой-то, как мне показалось злостью и даже ненавистью, обвинила меня.
Она говорила, что от меня все несчастья, что я не должен был родиться, что если-бы не моё появление на свет, её жизнь сложилась-бы по другому, счастливо и хорошо. Если-бы я умер в детстве, как и предсказывал врач, то мой брат был-бы жив, а она жила бы с ним и нянчила внуков. Моё рождение всё испортило, всё поломало и исковеркало, покалечило её жизнь, лишило сына и сделало несчастной.
В таком ракурсе о своей судьбе я не задумывался никогда, это было ново и неожиданно. С того момента о матери я стал думать часто и много. Пытался понять, как-же так, почему она обвинила меня. Неужели, только своим рождением я мог покалечить столько судеб, испортить столько жизней. Почти за тридцать прожитых лет мне в голову это никогда не приходило. Возникло сожаление, что при встрече я не попытался узнать где она хотя-бы живёт, а о том, что с ней надо встретиться решение уже пришло. Но раз мать нашли на похороны, значит адрес есть и узнать его трудности не составит.
Через год я поехал на годовщину гибели брата, попутно рассчитывая узнать адрес матери и съездить к ней. Но там произошли перемены, тёща брата умерла, а вдова никакого адреса не знала и в бумагах не нашла. Побыв пару дней в семье брата, заехав на несколько дней в Ленинград к бабушке, в отпуск я отправился как всегда в деревню к мамке.
О том, что у мамки тоже есть адрес матери я конечно догадывался, но мы с ней на эту тему никогда не говорили. В этот раз я спросил. Мамка адрес нашла, дала мне конверт, где значилось, что мать моя живёт в городе Цессис, Латвийской ССР. Найти человека имея адрес трудностей не представляло и я решил, что всё-таки съезжу. Оставив детей в деревне, имея недельный запас отпуска, я отправился в Прибалтику.
***
Советская власть к тому времени уже заканчивалась, но ещё была. В городе Цессис такого адреса я не нашёл, мало того, к кому бы я не обращался, объяснить мне не могли. Ранее меня не насторожило, что вслед за названием города следует не улица, а название хутора. Не долго думая пошёл в милицию, уж там-то точно знают. Там действительно знали, объяснили как доехать и даже нарисовали план. Это место оказалось километрах в десяти от города, представляло из себя какое-то то-ли полу заброшенное поместье, то-ли усудьбу. Большой квадратный дом имел много дверей, без каких либо номеров или опознавательных знаков. Своим появлением, хождением вокруг дома я вызвал подозрение жителей. Первой появилась сердитого вида тётка и что-то начала кричать на латышском, которого я не знал совершенно. Потом вышла пожилая семейная пара, говорящая на русском. Я начал объяснять, кто я, зачем и по какому поводу. Мне не поверили, как потом выяснилось, мать рассказывала, что сын у неё был и погиб. Разговор принимал неприятный и неожиданный оборот, можно было ждать, что меня возьмут в плен и в лучшем случае сдадут в милицию, а в худшем просто поколотят, тем более что народа прибывало. Положительным моментом было, как я понял, что нашёл место жительства матери всё-таки правильно. Ситуацию спасла женщина, тоже подошедшая к нам, она вспомнила, что у Людмилы два сына, возможно это второй. Напряжение улеглось. Мне объяснили, что Людмилы в настоящее время нет, она на работе, работает в придорожном кафе, километров за тридцать отсюда, неделю через неделю, во время работы домой не ездит, а ночует там-же. Как проехать и найти кафе мне тоже объяснили и я отправился.
Кофейница "Эглица" находилась прямо на дороге, в сосновом лесу, нашёл я быстро. В помещении посетителей не было, за стойкой скучали две молодые девушки. Объяснив и им, кто я такой и по какому поводу, девушки пропустили меня за стойку, указав на коридор, ведущий во двор, и объяснив, что Людмила пошла курить. Мать я увидел сразу, она сидела на ящике, курила. На меня посмотрела совершенно безразлично и отвернулась. Я обратился:
- Здравствуй мать. -Реакция была неожиданной, мать вскочила и начала кричать.
- Какая я тебе мать, шляетесь тут, пошёл вон, милицию сейчас вызову.
Сказать, что я получил оглоблей по башке, или на меня вылили ведро холодной воды, не сказать ничего. Я развернулся и рванул по коридору обратно. Сзади ещё что-то кричала мать, что-то спрашивали девушки-барменши, я не слышал. Выскочив на улицу я дёргал дверь машины, забыв, что запер на ключ, машина не открывалась.
В это время сзади меня по имени позвала мать. Я ничего не понимал. А она бежала ко мне со словами:
- Прости ты меня, дуру, не узнала я тебя сослепу, никак не ожидала увидеть, прости.
На работе мать отпросилась и мы поехали в её поместье. Говорили долго, всю ночь и на завтра. В принципе разговор сводился к тому, что жизнь у неё не удалась, виноваты в этом практически все, кто ей в жизни встречался. Тему моей вины перед ней, мать дипломатично обошла. Но из рассказа я узнал её точку зрения на всё с нами происшедшее. Судить о том, кто прав, кто виноват я не берусь, не судья. К матери у меня появилась какая-то щемящая жалость, а ещё понимание того, что изменить я ничего не могу, даже если-бы этого захотел.
Очень скоро, буквально в тот же год, Союз окончательно рухнул, мать почему-то решила, что жить ей в Латвии, как русской, не дадут и вернулась на родину. По своей уже сложившейся привычке обвинила всех скопом латышей в национализме и фашизме, как беженка получила комнату в бараке на заброшенном льнозаводе, малюсенькую пенсию, огородик, который не сажала и стала жить. Мы с сыном приезжали к ней пару раз в отпуск, по привычке, но никогда не останавливались. Просто навещали, а жили у знакомых. Во-первых расположиться у матери было негде, во-вторых радости от нашего приезда она не испытывала, в-третьих мать выпивала. А выпив, даже совсем немного, начинала всех ругать, обвинять, жалеть себя и в итоге переходила на латышский язык.
Потом родственники помогли матери устроиться в дом престарелых, где она и умерла. Место её захоронения я не знаю, по тому, как не интересовался и наверное не узнаю никогда. К сожалению осталась жалость, тяжёлые воспоминания и грусть. А ещё какое-то чувство вины, от которого я так и не смог избавиться. Возможно, если-бы не я жизнь матери сложилась-бы по другому более удачно, а возможно и нет. Я никогда не осуждал мать, не раньше, не тем более сейчас, она дала мне жизнь и этим исполнила свой долг, а что было потом, наверное так надо.
Мамка тоже давно умерла. И на её похоронах я тоже не был. Закрутили кавказские командировки, телеграмма была, но я был далеко и без адреса. Приехал я только на мамкину могилу. И ещё ездил несколько раз, как раньше в отпуск.
О мамке тоже остались воспоминания, только светлые, яркие как солнце, как сама жизнь. Её доброта всегда шла со мной рядом, я всегда считал и считаю мамку Великим Человеком. Две судьбы, две жизни двух матерей, только одна из них для меня мамка, а другая мать.