ОСЕННЯЯ пора на селе красна. За жёлтые сарафаны берёз, да красные осин любят её не только селяне, но и городские жители, особенно те, которые из местных... А что не любить осень в деревне: картошка выкопана, грибов – хоть косой коси - всех марок и размеров, в общем, кому что нравится. Сами деревенские берут что помельче, зато горожане жадничают: чем больше гриб, тем больше восторга:
-Ань, смотри какой богатырь!
И что с того, что богатырь едва держится на ножке, червями точёной. Ох, ты, Господи! Куда деревенскому мужику понять городские восторги. А потому Петрович за красотой не гонялся, а брал гриб, что помельче. Ты, это, не смотри, что Петровичу на восьмой десяток повернуло, груздь брать он умеет! Это вам не городские пижоны в очках. Петрович, ведь он кто? Он наш, деревенский. Как перед войной тут родился, так дальше райцентра и не бывал. А потому груздовые секреты знает крепко, не то, что Галька, сестра-вертихвостка, как в шестьдесят первом школу окончила, так и приезжала в родительский дом раз пять. Два раза - при матери, да три после. Нос-таль-гия, видите ли… А вот Петрович всю жизнь глину местную месил. Сначала сапогами, потом трактором, потом опять сапогами, но это уже на пенсии. Кто лучше его груздовые схроны знать должен? Только Онуфрий. А тому десятый десяток - к концу ближе, чем к началу. Какой он теперь грибник – ноги болят, едва ходит…
ТАК ВОТ, знает Петрович груздовые схроны, а потому на глаза особо и не надеется. Да и год ныне такой выдался, что увидел груздок, так не режь его, а на коленочки, на коленочки, да ручками по мху. Все пятикопеечные его братцы твои будут. Да, ревматизм, а что делать? Гостей принимать надо? Надо. А чем их, городских, удивишь? «Ин-тер-натом»? Так он у них в каждом дому теперь. Самогонкой? Так они говорят, что виски какие-то лучше. Не знаю, не пробовал, но сомневаюсь. Сильно сомневаюсь…
Вот и шарил Петрович вокруг возлюбленного городскими, а по-деревенски, так просто несъедобного «лопуха», руками. Восемь штук… Ага! Девятый. Ну, и ладненько. Пусть теперь и горожане своему любимцу порадуются – Петровичу он ни к чему. Пусть дальше растёт. Так ведь? Вот именно.
ПОДНЯЛСЯ старик с колен и побрёл дальше… Да, дальше было самое трудное – другой «лопушок» найти. На руки сколь ни надейся, да вот и без глаз никак. Восьмой десяток. Что пропишешь? Очки? Да что в них толку? Газету читать? Это пусть Галька-вертихвостка читает, а Петровичу грибы собирать надо… Беда. Хоть и хвастался… Нет, вон ещё одна городская радость стоит. И как стоит! Уши развесил, за километр видно: берите меня. Да кому ж ты, лопоухий, нужен-то теперь? Но корзинку на пенёк – чтоб потом спровадней найти было, да по мху руками, по мху…
Заскорузли руки у Петровича от работы. Тут тебе и масло с дизеля и навоз с вилами, ан, нет – грибочки-то руки, как Зину свою, чувствуют, Царствие ей небесное, восьмой год пошёл уж. Ох, Зина, Зинка! Сколько лет вместе, детей подняли, умными сделали – двоих парней в институтах выучили, потом они младшую тянули с нашей помощью… Молодцы, ребята. Им тоже грибков надо собрать. А кому ж, как не детям, да родне? Петрович уж не промышленник по груздям, хоть и все схроны их, груздовые, знает. Возраст…
Так, и тут восемь штук. Мелочь совсем, но прибывает в корзинке. Медленно, но прибывает. Что, Петрович, идём дальше? Конечно, идём – треть только в корзинке-то перевалило. Парням надо послать? Надо. Юльке, дочке единственной и самой младшей? Обязательно! А вдруг ещё вертихвостка в гости со своей нос-таль-гией да мужем заявится? Чем они с Вовкой самогонку закусывать будут? Да и просто картошку есть не станут, если без груздей. Где уж тут дух переводить? Корзину на локоть и вперёд… Ну, пошли, Петрович. Осенний день не хуже летнего зиму кормит. Правильно?
Идёт Петрович, лист палый рассматривает, не высунулся ли где груздок. Пусть воронкой. Рядом завитушки прячутся. От он! Под ёлку залез. Из-за тебя снова на четвереньки становиться… Ох, грехи-годы наши тяжкие… Да твою же ж мать, сыроежка! Это за ради тебя я тут полчаса корячился? Это тебе делать нечего, могла бы и на чистом месте выра-сти. Тьфу, «городская радость…».
Идёт Петрович дальше, опять присматривается. На сыроежкины уловки больше не поддаётся. Но груздок смотрит зорко. Как может.
И ВДРУГ Петрович, едва не выронив корзину, остановился. Ещё раз и уже внимательно посмотрел под ноги. Не где-нибудь под ёлкой, а посередине чистого места стоял… Петрович аж опешил. Долго рылся по карманам, прежде чем нагнуться, но нашёл очки свои, развязал платочек, в который они были упрятаны. Платком и протёр, потом степенно надел на нос, привык к глазам своим новым и уж тогда наклонился….Сомнений не было: посреди груздовика, уже одарившего старика почти полной корзиной разнокалиберных груздей, наглой лисьей мордочкой на него смотрел рыжик.
Петрович, не торопясь, поставил корзину, присел около этого рыжего чуда, и снова внимательно присмотрелся. Нет, не волнушка. Точно рыжик.
- Ты-то хоть как сюда затесался, ирод? Твоё место не здесь, – нравоучительно начал Петрович. - Сколько лет живу, - Петрович для наглядности начал загибать палец на каждый десяток лет, и то много получается… - а рыжиков на груздовом месте не встречал. – Петрович помолчал, всё ещё удивляясь. - Братья есть? – спросил он у рыжика и начал шарить руками по опавшей листве. Но сколько Петрович ни шарил, выходило, что рыжик тут вырос один-единственный.
- И вот что ты с тобой, горемычным, прикажешь теперь делать? – спросил у рыжика Петрович, засыпая самосад в свою старую трубку. Сколько десятков лет Петрович курил, он не помнил уж и сам, но трубка эта в его жизни была вторая. Первую, такую же самодельную, дед разбил о его голову, но ученье впрок не пошло, и Петрович почти сразу же изготовил из можжевела себе вторую. Вот эту. Прятал до тех пор, пока дед жив был, а потом и не расставался больше… - Эх, ты, выскочка рыжая!
РЫЖИК молчал, но озорной цвет гриба подначивал старика на разговор.
- Вот ты лучше скажи, откуда ты тут такой баский нарисовался, а? – пальцы Петровича привычным движением умяв табак, уже шарили по карману старенькой ветровки спички. – Ну, ладно, волнушки. Те хоть на твоём асфальте вырастут. Вертихвостки. Как Галька моя. Им, бабам, положено, но ты-то ж мужик!
Действительно, Петрович, аргумент серьёзный. Против него не попрёшь, тут или со стыда сгореть можно, или молчать.
- А ты-то, серьёзный гриб, а туда же… Тебе где природа место отпустила? Ты чего к груздям залез? Тебе своих мест мало? – строгое на вид лицо Петровича потонуло в дыме первой затяжки. Корзина с белобрысыми груздями для старика была уже тяжела, и он решил передохнуть, а заодно и полюбоваться рыжим нахалом: рыжиков в этом году не было вообще. И вот нате вам: вырос один-одинёшенек, и ладно бы где на своём месте, так нате вам - среди груздей.
Неспешно докурив, Петрович задался вопросом: стоит ли резать единственный рыжик или оставить как есть, пусть растёт. Впрочем, здраво рассудив, Петрович решил рыжик срезать. «Коли уж с груздями вырос, так и усолишься с ними», - решил он сам про себя и, отряхнув от листвы, аккуратно положил рыжик к груздям в корзину.
ПОТОМ, уж к самому Новому году, как Дед Мороз со Снегуркой, явились Вовка с Галькой. «Здорово, сеструха! Этот вот мордоворот не обижает? Нет? А то фиг ему не самогонки под грузди! Ну, проходите, чё на пороге стоите? Дома печи топлены, а тут вон тридцатник калитку подпирает. А у тебя, Вовка, чё морда красная? Замёрз небось? То-то! Здесь вам не юга. Север. Вон, у Гальки только щёки порозовели, что значит на вьюгах да метелях настояна. Да, сестрёнка?». Смеётся…
Смешно, когда люди на восьмом десятке друг с другом как в детстве: сестрёнка да братко. А они так уж привыкли. Окликнутся и словно не расставались вовсе. Того гляди, мать войдёт… жаль, отца на войне убило. Не помнят его ни старший Петрович, ни Галька, сестрёнка его младшая. Та даже и не видела его ни разу: отец ушёл на фронт за два месяца до рожденья её, и всё. Ни письма, ни пуговки от гимнастёрки…
Всё промелькнуло перед ними, всё прошло, что было. Собрались и за стол.
Воспоминания часто с возрастом накатывать стали, а сестра родная с мужем не каждый год. Как таких гостей по высшему разряду не принять, как не попотчевать?
- Пейте, ешьте, гости дорогие, то есть, закусывайте. Прости, Галька, что всю жизнь тебя вертихвосткой зову, всё равно ты - сестра родная, единственная. Больше батька не успел… Прости, это я от любви, что видимся редко. Кто я, тракторист бывший, и кто ты. Ты ракеты делала у самого Королёва. Ладно, привирать, что только чертила. Я вон до сих пор внукам кораблик нарисовать не могу в альбоме, а тут ракета! Да вы ешьте, пейте, закусывайте. Когда ещё раз приедете? От, то-то и оно! Так-то. В «москвах ваших» ум, да идёт он от деревни нашей.
Это, братко, точно – сколько город-ских из деревни вышло. И не всё лимита. На деревне до сих пор страна держится. На людях, да на груздях.
А Вовка, он мужик хоть и городской, но не подхалим. Говорит, что считает нужным. За что, собственно, Петрович и признал его за зятя. А кроме того, Вовка - мужик свойский, компанейский: и разговор поддержать может, и выпить не дурак, и в закуске толк знает, но… городской, а потому сегодня и опростоволосился:
- Вань, а что это за груздь такой рыжий, а?
- Не рыжий, а солнечный! - улыбнулась Галина. – Братко, как же он у тебя к груздям-то попал? Рыжик же это, Вань!