Это произведение вошло в мою книгу-двухтомник «Короче! Я из Сочи»,
изданную в 2017 году за счёт издательства тир 1000 экз.
Книгу можно приобрести на http://knigi-market.ru
Писать о Богородице – дело ответственное, очень для меня
душевно-значимое. Наверно поэтому задумал написать этот
рассказ давно, но всё никак не решался, не готов был. С чего
начать? Это, конечно, проблема каждого, кто пишет – трудно
начинать и заканчивать произведение. А уж как начнёшь – там, как
из лейки польётся. Этот рассказ о иконе Матери Божией. Не могу
сказать, когда я в первый раз увидел икону, но точно знаю где.
У нас дома всегда висела и сейчас висит довольно большая икона
Матери Божией. То время, когда я родился, вера в Бога была не в
почёте – это мягко сказать. Самая верующая в нашей семье была
мама. Она молилась дома часто, и в храм часто ходила. Нас, детей,
мама сильно не напрягала верой, говорила, что человек сам
должен к своей вере прийти. Но на многих богослужениях я бывал
с раннего детства. Сказать, что я истинно верующий, я не могу и
сегодня, когда мне уже за шестьдесят. Так уж вышло. Нас без веры
родили:
Мы – несчастное племя!
Мы остались без веры!
Нам поставило время
Коммунистов в примеры...
Да! От них отреклись мы!
Но ведь этого мало!
И от Божьей молитвы
Нам легче не стало!
Верить – вовсе не значит
Крест повесить, икону,
Жить учиться иначе...
И по Божьим законам.
А вот это не можем,
Сколько б в храм не ходили.
Три перста вместе сложим...
Нас без веры родили!
Примири нас о Боже
С этой нашей бедою!
Но лишь время поможет,
Поколения смоет...
И действительно, даже сейчас, я, когда прихожу в храм, не
могу сосредоточиться, помолиться, как молятся прихожане вокруг
меня. Даже спросил об этом однажды священника. А он ответил,
что, к сожалению, очень много сегодня таких, как я, но далеко не
все задумываются об этом. «У нас есть один прихожанин, который
почти каждый день приходит в храм. Сам маленький, полноватый,
а охраняют его трое крепеньких молодых ребят. Зайдут, все
перекрестятся, он поставит свечку, ещё раз перекрестится у иконы
Матери Божией, и уходят. Но не видел его на службе. Некогда
видно. А Вы молитесь! И вера к Вам придёт! Она не в храме, вера
Ваша и не перед иконой. Она в душе! Каждый по своему её
чувствует. Молитесь!»
Николай Петрович
В семидесятых годах я работал на автобазе автоэлектриком
пятого разряда. Машинами я бредил с детства, права получил ещё
в школе. Поработал и водителем на самых разных машинах.
Сегодня водительский мой стаж – сорок шесть лет. Пришел из
армии и опять туда. Поступил в институт, но на отделение
механизации пищевых производств. Не было в то время у нас в
городе ничего другого по моему профилю. После двух лет учёбы, а
учился я заочно и частично по вечернему графику, так решил сразу
после школы – не буду сидеть на шее у родителей, мне пришлось
делать сложный для меня выбор. Или Авто или Пищевое
производство. Выбрал Пищевое, уволился с автобазы и устроился
на консервный комбинат имени Ленина – Ленкомбинат. Приняли
меня слесарем в механический цех.
И однажды во время рабочего дня приходит в цех старик.
Весь белый – голова, борода, усы. Внешность такая статная, осанка
гордая. Ему в тот момент лет под восемьдесят было. Звали старика
Николай Петрович. Он в прошлом на комбинате работал
инструментальщиком. Все, кто знал старика, окружили его,
поприветствовали, да и разошлись по рабочим местам. А он
подошел к начальнику цеха, о чём-то поговорил с ним, переоделся
в рабочую робу-плотный негорючий костюм сварщика и пошел на
свалку металла, там ненужные, старые аппараты готовили к сдаче
в металлолом. Вытащил большую нержавеющую ёмкость,
подтащил к ней кабели сварочные и начал резать. Видно заготовки
для чего-то. По одной заготовке сразу было видно, что это будет
крест православный, две другие почти квадратные, где-то
четыреста на четыреста миллиметров. И начал старик их
обрабатывать. А нержавейка – металл тяжелый в обработке, не
всякий инструмент её берёт, а тот, который берёт – быстро
выходит из строя. Но старик, сразу видно, грамотный, да и
сноровку не потерял. Месяца два-три так он у нас день в день, как
на работу ходил, да ещё и по вечерам оставался. Много работ
выполнил и для цеха – помог прилично, технику нашу с закрытыми
глазами… Мы, конечно подходим, интересуемся, а дед не против
объяснить, показать что. «Делаю – говорит – крест себе на
могилку, да табличку, чтобы не нужно было красить в будущем.
А между делом хочу икону Матери Божией попробовать сделать.
Никогда её из нержавейки не видел. Вот и попробую» Удивлялись
мы. Кто говорит, что блажь деду в голову ударила, а кто – маразм
старческий. Но ни то, ни другое старику не подходит. Внешний вид,
его сила и энергия, его светлые, без всякой хитрости, но умные
чрезвычайно глаза, да и всё лицо такое возвышенное. Такие лица
бы в нашу Государственную Думу… Выйдет покурить с мужиками,
все его о жизни расспрашивают, а он побалагурит с ними, где-то
матерком к месту приложит, да и пойдёт работать.
Понравился мне он очень. «Смотри – говорит – Володя! Учись пока
я живой! Вон станков у вас теперь сколько? А без рук, без души,
что сделаешь… Перила у проходной сделали, а люди теперь об них
руки дерут. Это потому, что без души, по приказу. Разве он, тот кто
делал, для себя так же поработал бы?» А позже смотрю Петрович у
перил возится, все заусенцы убрал, зачистил и покрасил их заново.
«Возвращайся Петрович! Ничего у них без тебя не получается» -
шутят бабы у проходной.
А между тем изделия у Петровича получились просто
уникальные. Крест высотой около сорока сантиметров был сделан
по всем церковным канонам. Ещё в самом начале Петрович эскиз
приносил подробный. И в точности выполнил. Где фрезой, где
напильником, а больше маленькими самодельными зубильцами.
Отполированный крест лежал на столике, и все замолкали, ни
слова не говорили, когда подходили. А потому, что слов таких нет.
Отойдут в беседку, только и: «Ну Петрович! Мастер! Художник».
А затем Петрович табличку доделал и тоже отполировал.
Небольшая табличка и выполнена фрезой безукоризненно.
А вот третий кусок нержавейки Петрович прятал в
инструменталке и никому не показывал. Так никто особенно и не
видел это изделие, потому, что делал его старик по вечерам. Такая
работа требовала вдохновения и одиночества. Меня в самом конце
работы Петрович завёл в кладовку. «Зайди! Посмотри, что
получилось. Ты студент, грамотный, стало быть сможешь что-то
подсказать» Это он, академик своего дела, мне сопливому
студентишке…
Бережно берёт Петрович с полки что-то, завёрнутое в
полотенце, разворачивает и передо мной на столике оказывается
сияющая нержавеющая пластина, а с неё на меня смотрит лик
Матери Божией. «Ну что Володя скажешь» - спрашивает меня
Петрович. А у меня язык отнялся, горло перехватило, на глазах
слёзы. Стою так минут двадцать. И Петрович молчит, сам
расстрогался, и я. Тут не в качестве дело, всё выполнено просто
удивительно. Совершенно не видны следы от инструментов.
Но она живая! Смотрит на меня с пластины истинно Богоматерь.
Таких я и в церкви не видел. Честно говоря, не часто там бываю.
Так я деду ничего и не сказал тогда, только произнёс с трудом: «Ой!
Петрович!» И вышел из кладовки…
Прошло шесть или семь лет. Я уже был начальником того
самого механического цеха, когда Николай Петрович пришел
снова. И уже ко мне. «Разреши мне Володя лавочку для могилки
сделать. Жена в прошлом году померла, теперь я один» «Да ради
Бога – говорю – Петрович. Только через проходную не неси, там
теперь порядки строгие. Я тебе помогу вывезти на машине с
металлоломом» …
Работаю уже главным инженером комбината, многое
изменилось на предприятии. Ушли старые работники на пенсию.
Молодёжи много. В летний период коллектив достигает до
шестисот человек. Стою как-то на площадке перед проходной, а ко
мне Николай Петрович подходит. «Владимир Георгиевич –
обращается ко мне – разрешите мне отполировать мои
драгоценности. Немного потемнели от времени» Я ему: «Петрович!
Мой дорогой! Какой же я тебе Владимир Георгиевич. Пожалуйста –
Володя! Прошу тебя» Провёл я старика через проходную в мех цех,
а там его уже мало кто не знает, дал распоряжение начальнику
цеха помочь нашему старейшему работнику, а сам разглядываю
деда. Лицо всё тоже, также вдохновлённое, улыбающееся. Вижу,
что не берут деда болячки. Разве зубов поменьше стало, стёрлись,
стало быть. Спросил Петровича о жизни. «А что Володя говорить.
Все мои уже умерли. Думал я, что меня дети будут хоронить, а
вышло наоборот. Даже внуки многие померли. А правнуки уже не
почитают, не очень признают меня. Плохо быть такому старому.
Мне ведь уже девяносто восемь лет. Но обязательство держу до
ста дожить. И к тебе приду обязательно. Только ты меня здесь и
помнишь. Но вот боюсь умру у себя дома, и никто знать не будет.
Обидно» «А соседи как у тебя? – спрашиваю его – Нормальные
есть?» Отвечает, что соседка пожилая ухаживает за ним, не
обижает. Пишу на листочке свой телефон и ФИО и отдаю деду:
«Петрович! Я тебе желаю здоровья и многих лет ещё! А этот листок
отдай соседке и накажи, чтоб мне позвонила, если с тобой что.
Всё сделаем как надо. Не беспокойся»
Сделал Петрович все свои дела и собрался уходить, а я ему и
говорю на прощание. «Николай Петрович! Ты на меня не обижайся,
но послушай совет. Народ у нас разный. Плохих людей много.
Поверь мне, не больше одной ночи будет у твоей могилки крест
стоять и икона. Украдут и будет это всё у кого-то дома или на
могиле у крутого какого-нибудь. Тебе какая радость от этого!
Пойди в церковь. Возьмут! И тебе зачтётся»
«Зелен ты Вовка мне советы давать – усмехнувшись отвечает
мне Петрович – Я уже и с батюшкой договорился. Вот сейчас и
отнесу в храм.»
Никифорович
Однажды ко мне в механический цех пришел проситься на
работу пожилой человек, пенсионер. Обычно мы старались со
стороны таких не брать – своих пенсионеров некуда пристраивать,
а надо. Но мужик был необычный. Высокого роста, плечистый и
явно не обиженный силой и здоровьем. Сейчас уже не помню его
фамилию и имя, в памяти сохранилось только, как его все звали –
Никифорович. Чисто из-за приличных физических данных принял я
Никифоровича на работу. В работе он оказался не очень… Не очень
старательный, самостоятельную работу старались ему не доверять.
Скажешь ему подтянуть гайку – он её подтянет, а рядом, такую-же
ослабленную – и не тронет. Но, когда была необходимость
выполнить тяжелую работу; что-то поднять, переставить, подвинуть
или перенести, то Никифорович переносил это вместе с теми, кто
пытался ему помогать. Даже старались его придержать, чтобы не
перевернул то, что нужно было только положить на бок. Но в моей
памяти Никифорович отпечатался вовсе не своими трудовыми
качествами…
Через очень короткий срок работы Никифоровича в нашем
цеху, я заметил, как частенько к нему стали забегать работницы из
других цехов. И в основном молоденькие женщины от двадцати до
тридцати лет. Кто ножик поточить, кто вызвать сантехника в цех.
Это заметил не только я. «Что ты себе Никифор мёдом мажешь, что
они к тебе бегают. Научи» - смеялись мужики в курилке. Ещё при
поступлении на работу Никифорович предупредил меня, что
оставаться после работы он не сможет, потому, что у него
электричка отправляется в семнадцать двадцать. А со временем я
обратил внимание, что убегает на электричку Никифорович не
один, а с одной или двумя работницами. И это практически каждый
день. Ещё я заметил, что он почти каждый раз покупает бутылку
водки и нехитрую закуску. А вот выпившим его самого я никогда не
видел. Но, конечно, мне только и дел было, что присматривать с
кем крутит шашни мой работник.
А через некоторое время к нам прибыли практиканты из
техникума. Целая группа парней и девчат. За мной закрепили
молоденькую, не больше девятнадцати лет девушку. Звали её Оля.
Почему именно за мной, потому, что по специальности она
механик. Как говорится – сам Бог велел. Но не прошло и двух дней,
как на выходные Оля с подружкой уехала на электричке с
Никифоровичем. Тут уже меня заело. Даже ревность какая-то
появилась. Я женат, двое детей и приударять за Олей никак не
собирался. Но я молодой, симпатичный руководитель практики, а
меня променяли на старого деда. Обидно-таки.
Спрашиваю Никифоровича: «А куда ты ездишь на электричке
каждый день. Ты ведь прописан в центре города, совсем недалеко
от комбината» А он отвечает: «У меня причал есть в Лоо (недалеко
от Сочи) вот я там и живу почти постоянно. А в квартире жена
живёт. Но она у меня «сестра» - в религию слишком сильно
подалась и говорит грех всё, что между мужчиной и женщиной.
А мне как быть? Братом к ней туда?» Я ему и говорю: «Видно ты
насолил ей дальше некуда, и она пошла твои грехи замаливать»
«Да нет. – говорит – Жили совсем неплохо, двое детей у нас в
Ростове живут. Первая она в религию подалась. Это я уже потом
причал купил и стал туда ездить, одиночество своё скрашивать»
«А Никифорович скажи – спрашиваю – ты правда туда только
молодых девчат возишь» Скромняга без колебаний отвечает: «А
что мне со старух? С молоденькими и я молодой. Сил, слава Богу,
хватает! А слушай, Георгиевич, поехали со мной в субботу, рыбалку
организуем, а хочешь – девчонку и тебе подберу» От девчонки и
пьянки я категорически отказался, а рыбалка меня заинтересовала.
В ночь с ним я, конечно, не поехал, а рано утром приехал в Лоо на
электричке. Всё было в точности так, как Никифорович
рассказывал. Когда я постучал в дверь гаража, из окна выглянул
дед и сказал, что сейчас откроет. Затем раздался визг, шум и
грохот… Минут через пятнадцать дверь открыл Никифорович.
Вижу, что дед очень доволен и рад моему приезду. Захожу в гараж;
на первом этаже, как и у всех лодка на каталке, на второй этаж
ведёт крутая лестница. Шум на втором этаже стих, слышны только
негромкие хихикания. Поднимаюсь туда и обнаруживаю на
диванчике смущенных Олю с подружкой. Обе одеты в какие-то
салфетки, издалека напоминающие купальники. «Ой! Владимир
Георгиевич. А мы вот тут отдыхаем с подружкой. Можно?»
Отвечаю, что незачем спрашивать, когда вы уже здесь. Стараюсь не
корчить начальника и даю последнюю команду - «Расслабиться».
Обе взвизгивают, подпрыгивают, нахально целуют меня с двух
сторон и убегают купаться. Внимательно рассматриваю второй этаж
причала. Обстановка скромная чрезвычайно; диван, кушетка,
столик и телевизор. На стенах обои. Но наибольшее моё внимание
привлекает стена противоположная окну. Стенка чистая, оклеена
свежими обоями. Несколько полочек с цветущими фиалками и
больше ничего. Но! В центре стены, в специально сделанной нише,
вижу большого размера икону Матери Божией. Икона старая, если
не сказать старинная. Ни на иконе, ни на цветах, нет ни пылинки,
чего не скажешь о всей комнате. Явно женская рука…
Мы с Никифоровичем едем на рыбалку. Хорошая рыбалка,
хорошее настроение, солнце, море… Спрашиваю: «Скажи
Никифорович, кто это у тебя за цветами и иконой ухаживает так
тщательно» Отвечает, не задумываясь: «Кто же кроме меня. Я и
ухаживаю. Фиалки, это моя болезнь. Меня любят только женщины,
фиалки и Матерь Божия! А эта икона от бабушки мне досталась.
Бабушка когда-то мне сказала, что, если я ежедневно буду
ухаживать за иконой, протирать её, то всё у меня в жизни будет
хорошо. Так оно и есть!»
Сижу я в лодке и думаю: «Какие они совсем разные Петрович и
Никифорович, а Богоматерь у них общая!»
Чертовка
А это совсем другого плана история. На консервный комбинат,
если помните, я пришел слесарем в механический цех. Поработал
пару месяцев, а тут наладчик цеха заморозки уходил в отпуск.
Мой начальник цеха и предложил мне поработать вместо него.
А цех заморозки, это особенное, закрытое, если не сказать элитное
подразделение. Это цех готовых обеденных блюд, которые
замораживали до низких температур очень быстро и из-за этого
блюда длительно сохраняли отличное качество. Продукцию цех
поставлял во все санатории города, в общепит… Принял я цех без
особого страха, неплохо знал оборудование и технологию.
Началась кропотливая, ответственная работа. Прийти пораньше,
подготовить конвейер к работе, смазать где надо, протереть и
прокрутить блинные автоматы. А уж набить и подтянуть сальники
на огромном количестве паровых вентилей… Объём работы
приличный. Людей в цехе работало много, в основном женщины.
Все, конечно, по-разному отнеслись к появлению нового слесаря-
наладчика, но, после месяца моей работы, когда пришло время
вернуться предыдущему слесарю – все женщины в один голос
потребовали оставить меня. Так я и превратился в слесаря-
наладчика цеха заморозки. Работать мне было совсем не трудно.
Нужно только вовремя всё выполнять, не забывать и не лениться.
Как я уже говорил, коллектив цеха почти полностью был женский.
Так как, аварии и простои при мне стали редкостью, почти все
работницы меня уважали. Многие женщины постарше предлагали
даже познакомить меня с дочками…
А вот одна работница – оператор, или невзлюбила, или просто
она такая была злобная, но прохода мне не давала. То я там плохо
сделал, то там забыл… Но женщины успокоили меня: «Ты Володя
на неё внимания не обращай. Она всех ненавидит, а особенно кто
хорошо работает или богатый, успешный. Глаза у неё плохие. Не
трогай ты её. Чертовка она!» Я такой оценке особого внимания не
придал, но работницу стал обходить стороной. И вот начали у нас
выпуск партии тушеной говядины. Это, знаете-ли говяжий нектар.
На огромных паровых жаровнях обжаривается и тушится вырезка.
И таких жаровень в ряд пять штук. Допускают к работе только
самых опытных, квалифицированных операторов. Не дай Бог что-то
недоложить, недожарить, недотушить. И вдруг в самый разгар
работы срывается паровой вентиль у одной из жаровень. Резко
поднимается давление пара и, естественно температура в жаровне,
свистит на весь цех предохранительный клапан… Я немедленно
закрываю пар, как можно быстрее ставлю заглушки. Управляюсь за
двадцать минут. Бабы ругаются; одни на меня, другие, более
грамотные, объясняют, что я тут ни при чём, железяка подвела.
Убираю инструмент, беру в руки отломившийся шток вентиля с
барашкой. Вызывают к начальнику цеха. Так и иду со штоком в
руках. «Володя! Что там произошло» - спрашивает меня Ася
Петровна – начальник цеха и замечательный человек. Показываю
шток. На резьбовой части, диаметр которой почти двадцать
миллиметров, свежий излом. Ни трещины, ни, тем более,
ржавчины нет. Говорю: «Чем-то хорошо ударили или надавили, но
как такую толщину с маха сломали? Тут кувалда нужна» Вызывает
она бригадира и при мне вопрос ей: «Кто на жаровне работал?» Та
отвечает полушепотом: «Чертовка» «Я же говорила тебе не ставить
её туда – говорит ей Ася, а мне – Володя! Мы разберёмся, иди
работай»
А через некоторое время начали выпуск тушеной капусты.
Особенной моей гордостью была отремонтированная в мех цехе
огромная шинковальная машина. Там её хотели подмазать,
подкрасить и вернуть в цех. Но я сам подключился и вместе с теми,
кто понимал, наточил и подогнал ножи под самый минимальный
зазор. А значит капусту машина должна шинковать мелко, как
надо. Отходов меньше, качество продукции в разы лучше. Работает
машина два, три, четыре дня. Глотает огромные кочаны капусты,
как крокодил мячики. Я был практически рядом с машиной, когда
произошло самое ужасное. При этом рядом была и она – Чертовка.
Она как раз распекала какую-то женщину за то, что от неё ушел
муж. Точно разговор не помню, не прислушивался, но последняя
фраза была: «Чёрт тебе теперь муж» И в ту же секунду от потолка,
прямо над машиной, отделяется огромный кусок штукатурки и
падает в неё. Грохот, скрежет металла, машину заклинивает…
Я, буквально убитый таким событием, машина могла работать весь
сезон, если в неё не кидать ничего постороннего, отключаю,
отодвигаю машину и включаю старую шинковалку. Смотреть внутрь
пострадавшей машины не хочу и не могу, столько трудов моих –
отправляю в мех цех…
Последнее событие, связанное с Чертовкой, произошло сразу,
как только запустили блинный конвейер. Это самый настоящий
конвейер в голове которого стоят шесть блинных автоматов,
выдающих прямоугольные блины. Женщины, сидящие вдоль
конвейера, быстро заворачивают блинчики и передают их на
жарку. Обжаренные блинчики, с мясом или с творогом,
упаковывают и передают на заморозку. А уже замороженные
блинчики поступают в реализацию. Торговые организации стояли в
очередь за ними.
Запустили мы конвейер, женщины работают молча,
сосредоточенно. Две тонны блинчиков завернуть за смену
достаточно тяжело. Я почти всё время рядом. Доволен – в доску!
Почти месячная моя подготовка дает свои результаты. Ни одного
простоя, поломки. Выработка цеха растёт. Но, видно сглазил я сам
себя и конвейер. Через неделю работы полотно конвейера
начинает дёргаться. Блины смещаются, накладываются один на
другой. Плохо! Кое как работаем до обеда. В обед проверяю
привод, осматриваю сам конвейер. Всё в порядке. Тряска
продолжается. Да ещё и полотно конвейера начинает сползать
набок. Просто не знаю, что делать. А одна и работниц на ушко мне:
«Володька! Ничего ты не сделаешь. Сегодня из отпуска вышла
Чертовка. Это ведь из-за неё Сергей (предыдущий слесарь) почти
спился. Не боись. Ася всё знает и уберёт её»
Дело это было в пятницу. А в субботу я, в то время уже член
партии, пошел в церковь. Нашел я батюшку, попросил поговорить,
и подробно рассказал ему всё. Спросил, что же мне делать. А он
мне говорит: «А Вы, молодой человек, зайдите в лавку и купите
иконку небольшую Матери Божией и с ней ко мне подойдите»
Я так и сделал. Батюшка положил икону перед собой, поставил
меня рядом и стал читать молитву. Толи он икону освещал, толи
меня наставлял – не знаю, но в завершение батюшка сказал мне:
«Постарайтесь незаметно повесить икону на видном месте так,
чтобы ни та женщина, ни кто-либо другой её снять не смогли.
Икона поможет!»
Я в это дело почему-то сразу поверил очень. Не знаю почему.
Пришел я на работу в понедельник как обычно к семи. В цеху ещё
никого не было. Я взял стремянку и повесил икону прямо над
конвейером на вентиляционный короб. Видно её хорошо, но не
достать. А сам ушел в мех цех и так там до восьми и просидел.
Прихожу в цех я после восьми. Бригадир мне: «Что-то ты Володя
сегодня запоздал, без тебя конвейер запустили» Отвечаю ей, был
мол в мех цехе с семи. Работа была. А что конвейер, так он
исправный, берите и работайте. Слежу за конвейером полдня.
Не трясёт, не сползает. А ещё в самом начале смены оператор
блинных аппаратов, ей хорошо виден весь конвейер, и говорит
бригаде на конвейере: «Ой бабы смотрите! Икона!» Все
поспрыгивали с мест, бросили работу, смотрят на икону.
Кто просто, кто молится и крестится. Заработали дальше.
А Чертовке неймётся. То платок на голове поправит, блин в это
время уйдёт к другим, а тем приходится за неё выполнять её
операцию, то в туалет убежит, то откровенным матом на кого-то
прокатит во весь голос. Явно не в себе. А бабы знают, в чём дело,
посмеиваются. Конвейер мой – как часы швейцарские…
Не доработала Чертовка и до обеда, плохо ей совсем стало.
«Душно - говорит – работать невозможно, пот в глаза течёт»
Включили вентиляцию посильнее – вообще убежала к начальнику
цеха писать заявление, что мол из-за плохих условий в цехе
невозможно работать. Ася такое заявление не принимает. Тогда та
пишет заявление на увольнение по собственному желанию и
ужасным голосом орёт на весь цех: «Скоро и ваш цех, и весь
комбинат развалится. Вы все меня ещё вспомните!» Ушла
Чертовка и всё на своё место стало. Бабы на конвейере песни петь
стали, сами попросили меня увеличить скорость ленты. Выработка
больше – зарплата больше…
Но недолго всё это длилось. Времена были Андроповские.
Прислали к нам комиссию строгую. И арестовали директора,
главбуха и ещё других. В наше, сегодняшнее время директора
представили бы к медали за то, что так поднял предприятие, а
тогда посадили и не одного его. Подкармливал всех городских
начальников, да видно кому-то мало показалось…
Так и стал падать наш комбинат, разваливаться. А сегодня и нет уже
его вовсе. Права была Чертовка!
А я размышляю вот о чём. Развалился и исчез совсем
прекрасный комбинат – четыреста – шестьсот рабочих мест.
Для нашего города — это очень много.
Развалился и Советский Союз и его тоже нет совсем.
Что теперь на очереди?
А почему бы ТАМ НАВЕРХУ, на ихнем конвейере
икону Матери Божьей не поставить.
Там, где принимаются важные решения:
в Госдуме, у Президента, в Правительстве,
у Губернаторов, у Мэров!
В нашей Управляющей компании, в Поликлинике…
Чтобы Чертовкам сразу плохо стало жить в нашей стране!
P.S.
Разные живут на земле люди. По-разному живут они.
Кто богат, кто беден, кто счастлив, а кто несчастен,
кто чист в помыслах, а кто грешник великий.
А Богородица одна на всех! И помогает она всем!