Корова в лаптях

Николай Вознесенский
Всем  желаю  здравия!
Меня  зовут  Николай Фёдорович Вознесенский.  Хочу предложить Вашему  вниманию воспоминания моего  друга  и  тёзки  Николая  Гринёва.  Это  реальные  эпизоды  жизни, на  которую  активно влияет  так называемый «человеческий фактор».


КОРОВА  В ЛАПТЯХ

    Я родился в самый голодный год – 1933-й, в небольшом деревянном доме, в котором было всего две комнаты и прихожая, где почти половину площади занимала русская печь.  Дом этот построил мой прадед по материнской линии ещё в девятнадцатом веке. Дом стоял самый крайний  от речки. Выше от него  вдоль всего склона стояли ещё дома, построенные позже. Напротив, через речку на восход протянулась основная часть села, плотно застроенная. Слева на взгорке над заливным лугом было Заречье – часть этого  села.  Место, где стояла наша изба, называлось в народе «Воронка».  Это по прозвищу моего прадеда, первым поставившим избу  на этом  бугре.  Он в детстве не мог выговаривать слово ворона. А говорил – вавона.  Так и приклеилось к нему это прозвище.
     Дома на  «Воронке» располагались в один ряд  над склоном. От речки  вдоль этого склона, постепенно поднимаясь, шла просёлочная дорога на Чернь. Когда-то на этой дороге  через речку был деревянный мост, но от весенних паводков и от старости он разрушился. Переезд через речку осуществлялся вброд, который был усеян  валунами известняка.   И переправа через этот брод с гружёным возом была  для лошадей довольно трудным препятствием.   Когда проезжали обозы, то над переправой  мат висел  в воздухе, как табачный дым  в накуренной избе, где собрались мужики на беседу. Зимой  было немного лучше, но были сильные  раскаты по дороге.    До революции тут особенно много ездили, так как эта дорога на станцию Чернь   была  на много короче, чем по большаку.
     До 1920 года в  Спешнево, что  в пяти километрах  южнее  нашего села, был  спиртзавод и готовый спирт  возили на железнодорожную станцию в бочках обозами.   Однажды  зимой шёл такой обоз со спиртом подвод двадцать.  Дорога по склону, как я уже говорил, была в сильных раскатах и с последних саней в обозе  бочка, видимо плохо закреплённая, скатилась в сугроб.  При этом у бочки  выбило пробку и спирт плеснулся на снег.  А у дороги  стоял Агап Кондрашкин, мужик чисто монголоидного типа: широкоскулый, немного узкоглазый, с приплюснутым носом  и с чёрной, как смоль, густой  бородой.    Он провожал  взглядом каждые сани с бочкой, жадно  раздувая ноздри.  Когда бочка  вывалилась из саней, Кондрашкин кинулся к ней, чтобы помочь вознице, который уже быстро заткнул  пробку на место и пытался  теперь закатить бочку на сани.  Вдвоём они быстро с этим управились   и возница пинялся крепить бочку, а Агап начал  с жадностью хватать снег, облитый спиртом, и глотать его.
— Ты што это, борода, снег глотаешь? – Удивлённо спросил возница.
— Тут спирт в нём, – буркнул тот.
Кончив крепить  бочку, мужчина вытащил из неё пробку, а из кармана небольшой резиновый шланг и подал его Агапу.
— Што ты снег хватаешь? На вот, пей из бочки, только побыстрее, а то мне нужно догонять обоз.
Агап начал тянуть спирт, но ему перехватило дыхание. Он  нагнулся, схватил горсть снега и набил им рот.
— Да ты не жадничай. Это все–таки спирт, а не  вода,– урезонил его возница.
— Я ишо немного, – просипел тот.
— Давай быстрее, мне нужно торопиться.
Кондрашкин припал  опять к шлангу.  Наконец мужик вырвал у него шланг и закупорил бочку.
— Всё, хватит. Так ты можешь  окочуриться,– уже раздражённо проворчал он и тронул  лошадь.
Агап стоял у дороги, пытаясь наладить дыхание  через обожжённое спиртом горло.  Сани уже давно скрылись из вида, а он всё никак не мог отдышаться.
Потом  сбежал к речке и у самого берега опять начал горстями запихивать снег в рот.  Видимо, ему стало плохо и он сел на снег, продолжая совать его в рот.  Голова его стала клониться на грудь всё ниже и ниже. Он как-то неловко завалился в снег и перестал шевелиться.

   Ребятишки, катавшиеся с горы на санках, видели всё это и побежали к Кондрашкиным.
— Дядя Федя, там ваш дедушка спит на снегу  у речки,- защебетали они наперебой, увидев во дворе Фёдора – сына Агапа.
Когда Фёдор, сопровождаемый ребятнёй, подошёл к месту, где лежал его отец, тот уже был мёртв.  Слишком много чистого спирта выпил от жадности, вот и сгорел.   А какой  конокрад был!  С дворов уводил лошадей и не попадался.
 
     Однажды в родном селе  среди зимы в крещенские морозы украл корову,  увёл её за тридцать километров и продал.  Утром хозяева хватились,- нет коровы на дворе, но и следов  коровьих, ни возле дома, ни на дороге тоже нет.
Приезжал пристав и тоже удивлённо пожимал плечами.  Все грешили на  Кондрашкина. Поэтому пристав ходил к нему осматривал двор и скот, допрашивал Агапа, но никаких улик против него не нашёл.

    И только несколько лет спустя по пьяной лавочке  он проболтался собутыльникам  во Мценске, что он тогда обул корову в лапти  и таким манером увёл её  по зимней скользкой дороге за тридцать  километров. И следов не видно, и корова не скользит на дороге.