Обманка

Галина Заславская
Странное чувство, когда тебя принимают за кого-то другого, а за кого не понятно! Мне  ещё  18-ти не было, когда набрёл на меня в одном московском издательстве иногородний кавалер. Ничего такой, кондиционный, вежливый, в кино пригласил. Это не про понаехавших, нет. Кавалер был и сам с усам, его папа был о-о-очень крупной шишкой в каком-то в южном российском городе. Не знаю, что ему вдруг помстилось, что он вдруг пригласил в кино барышню одетую совершенно не в фирмУ, а даже наоборот. Как потом выяснилось, кавалер был в вопросах одевания-обувания очень придирчив. А барышне, что? В кино так в кино, родителям со всеми приличиями позвонили и пошли в кино.

Кавалер поухаживал изящно и тактично пару раз, и уехал, после снова приехал  и пригласил барышню, меня то есть, в тиятры. Дел его издательских я не знала, в секретариате он печати ставил командировочные всякие, отмечался, но явно был не автор и не журналист, нет. Те постоянно говорили о себе, талантливых. А этот говорил о том, что никак не может достать чёрный чешский плащ для сестры и кожаный пиджак для себя. И ещё про что-то обувно-тряпичное и дефицитно-съестное.

Потом вот ещё что, люди творческие норовили приглашать барышень в какие-нибудь захламлённые художественные мастерские и пить там с ними водку под гитару и плавленый сырок с разговорами о возвышенном. А этот уже на третьем свидании сводил юную даму в фешенебельную ресторацию на Тверской и правильно отодвинул-придвинул даме стул. И тут произошёл первый облом. Дама, я то есть,очень любила мясо. Всегда. Это сейчас я съела цуккиньку с помидоркой и мне хорошо, а стейк можно и раз в столетие, но в ту пору мяса хотелось часто, а уж торжество без куска сочной говядины на тарелке мне и не мнилось!

И вот дама, я то есть, заправила свои ножки в ни разу не фирменных сапогах под крахмальную скатерть и взялась за меню. И на изящный вопрос кавалера,
- Что ты будешь кушать, Галочка (с фрикативно-сладостным "Г" в имени своём), - совершенно неизящно ответила, что кушать будет лангет. И "Г" в названии мясного блюда прозвучало у неё эмансипированно-твёрдо.

Кавалер немного растерялся и попытался объяснить Халочке, что мясо - это  брутальная мужественная пища, и поэтому лангет будет кушать он, кавалер. А я, как барышня и девица, должна заказать рыбку. На худой конец, цыплёночка. Но я была нахальна и тверда, как буква Г в моей лексике и кавалер сдался. Хотя было видно, как ему неловко перед официантом, что у него такая бездуховная подружка.

Будь я постарше, на том бы наше знакомство и закончилось. Звоночков и сигналов было достаточно, но кавалер был настойчив и сладкоречив, родители умилены правильностью происходящего, а мне было лестно, что такой взрослый человек (аж на десять лет старше) старательно и регулярно мёрзнет у Памятника Пушкину с веничком гвоздичек, или тюльпанчиков в целлофане.

А в перерывах были письма. Тоже очень правильные. С правильными рассказами о своей жизни и правильными вопросами о том, как ты, Галочка, проводишь свои дни. И Галочка, падкая до эпистоляции, живописала дни свои, и, в частности, как-то упомянула, что мол, сегодня вечером папа читал нам вслух книгу. Ну, да, папа читал нам порой книги. А мы слушали, каждый занимаясь чем-то своим. Почему нет?

Случилось это письмо в самом начале нашего недо-романа и оказалось тем самым ружьём, которое выстрелило в конце такого красивого спектакля. Потому что как-то раз мои родители, тоже очень правильно, пригласили кавалера на чашку чаю. После чаю кавалер откланялся и завязал с дамой сердца прямо по телефону, объявив себя ни много ни мало обманутым.

- Ты же говорила, что вы книжки по вечерам вслух читаете!
- И?
- А почему тогда так бедно живёте?
- Что?
- Прости меня, я обманулся в тебе...

Жили мы, кстати, нормально, как тысячи вокруг нас. Ну, да, наверное не до такой степени нормально, как сын крупной шишки из небольшого южнорусского городка, но всё же...

Ружьё выстрелило, но в меня, к счастью, не попало. Моё сонное удивление было сильнее горя от потери кавалера. Тем более, что страстных признаний и обетов ещё не случилось. Зато я на всю жизнь запомнила странное чувство тревоги на протяжении всего того полугода, что длилась эта история, ощущения, что меня принимают за кого-то другого.