11
Вот и сейчас, вспоминая ту поляну у реки, невольно метнулся памятью в лето 1974 года, когда летели мы с женой, возвращаясь с Байкала, из Иркутска в Черемхово.
Семидесятый – семьдесят четвертый… Как близко они теперь, на одной странице! А ведь меж ними умещается столько!.. – не в раз и перескажешь. У памяти свои измерения времён, и расстояний.
И уж не осень, лето на дворе… И летим мы, двое пассажиров, одни (не считая пилотов) в пустом АН-2 местной авиалинии. Диспетчеры долго запрашивали по радио Черемхово, Голуметь, Новостройку, («Избушка», «Избушка», ответьте «Вывеске»…) считали обратных пассажиров, решали: лететь – не лететь; уж больно накладен рейс в несколько сотен километров с двумя-то людьми на борту. Наконец решение принято – летим! И вот мчит нас железная птица, ныряя на воздушных ямах, трясясь и грохоча пустым брюхом фюзеляжа, несет «над лесами, над морями, над высокими горами…». С высоты полтора километра я вглядываюсь в зелёный простор, холмистым ковром разворачивающийся внизу. Мелькнула ниточка Московского тракта, сразу за ним потянулась река, острым концом истока прячущаяся в далёких седых вершинах хребта. Взгляд мой суетливо бежит вдоль реки, пытаясь отыскать ту поляну, где строили мы плот четыре года назад. Вот она! Я узнал маленькое светлое пятнышко на левом берегу среди тёмной зелени хвойного леса в устье того самого ручья. Узнал её по черному пятну старого плотбища, что в трёх сотнях метров от устья ручья, плотбища, что больше десятка лет висит здесь, над крутым берегом Иркута, штабелями чернеющего и гниющего леса, висит памятником неистребимой бесхозяйственности нашей.
Тысячи кубов когда-то здорового, спелого леса гниют на берегу, спрятанные в тайге подальше от глаз людских. Да если бы только здесь, только на этой реке!.. Одним росчерком пера!..
В шестьдесят… далёком году праздновали победу над бюрократией наши защитники природы. Наконец-то вышло долгожданное постановление правительства о прекращении молевого сплава леса в водоохранной зоне Прибайкалья. Ура! Победили! Но, как говорят: нет худа без добра и добра без худа. Плана по заготовке и вывозке древесины леспромхозам никто не отменял, а вывозили они лес в ту зиму, как и прежде, на берега тех же рек, в устьях которых, ретиво исполняя постановление центра, уже крушили и ломали рейды и гавани, торопливо убирали запани и боны для задержки и вылова сплавленного леса. И, как в сказке, пришла весна. Вместе с вешними водами полетели телефонограммы из верховьев в устья: когда, дескать, сплав начинать, просим указаний. А в ответ заполошные вопли: какой сплав? Вы что, с ума посходили там? Постановление не читали? Директора в недоумении рванули в областную контору «Иркутсклес» с вечно горящим вопросом – что делать? Там «странно» удивились сложившейся ситуации и решили вопрос этот в Москву переправить; в столице, мол, люди поумней, к вершителям судеб поближе сидят – пусть решают. Москва, не долго думая, дала указания: строить лесовозные дороги к брошенным штабелям. Далеко от Москвы до Сибири, не видно им, «умникам» московским, как горько ухмылялись и качали головами директора леспромхозов, в один миг сообразившие практическими мозгами своими, что замысел сей – филькина грамота. Исполнить её, конечно, можно, но только, если остановить заготовку древесины, бросив все силы на строительство тех дорог. При этом необходимо, как минимум, удвоить количество дорожной техники, провести соответствующие изыскательские работы… и прочая, и прочая… А, главное то, что никто не позволит остановить лесозаготовки, никто не даст технику, и, следовательно, вывозка леса растянется лет на пять тире семь, не меньше. За это время деловая древесина превратится в дрова, то есть стоимость выделки существенно превысит цену овчинки.
Кто-то из смельчаков, скорых на язык, бросил шутку:
– Может, авиацией вывезти?
А, казалось бы, – чего проще – десятилетия плавили, дайте отмашку, в виде исключения, ещё на один сплав. Но, куда там! Мы от своих мер по спасению земного шара ни на шаг не отступим! Пусть он хоть пополам треснет, глобус несчастный, но мы задуманное в жизнь воплотим!
Вот и всё. Так и лежат те штабеля черным укором нашей принципиальности.
Повернувшись к жене, прокричал ей в ухо, тыча пальцем в иллюминатор:
– Здесь мы орех били!
Жена сидела бледная, – её сильно укачало, и она уже всерьёз поглядывала на синий пакет, прижатый резинкой к соседнему креслу.
– Что?!
– Мы!.. Здесь!.. В семидесятом!..
– Ай! – она нервно махнула рукой и отвернулась.
Я понял: нельзя в двух словах под грохот мотора рассказать о своих чувствах. Да и наплевать ей на то, что было здесь в каком-то семидесятом. Жены всегда ревниво относятся к прошлому мужей, с этим ничего нельзя поделать. Как говориться: всё своё неси с собой.
Ещё три дня ушло на перевозку груза, вязку плота, погрузку и крепление кулей с орехом и коробов с ягодами. Работа шла споро – все торопились домой. Сначала навалили и стрелевали лошадьми лес, который, кстати, подсушивался с прошлого года. Эта маленькая хозяйственная хитрость мне особенно приглянулась: для того, чтобы плот и в будущем году был полегче, Канитель, приглядев ещё десяток подходящих по размеру сосен, поручил нам с Женькой окольцевать их у комля. Мы, совершая это, в общем-то, нарушение закона, поглядывали на почти километровой длины штабеля, черной громадой висящие на противоположном берегу, и, признаться откровенно, как-то не очень сильно мучились угрызениями совести.
Потом Михалыч с Гришей тесали греби-вёсла; сделали их с запасом, аж четыре штуки, а мы крутили из тальника вязи. Под руководством всё тех же опытных плотогонов Гриши и Михалыча быстренько сплотили всё приготовленное хозяйство, стянули, связали, сделали две рулевые стойки на носу и корме, соорудили поддончик для груза посреди плота, увязали, закрепили… Всё!
Пришвартовали готовое «изделие» к высоким и крепким пням, оставленным у самого берега когда-то давно специально для этой цели. Верёвка, кстати, как только превращается в швартовы, так тут же обретает другое название – «конец». Это в водном транспорте, как строго пояснил нам Михалыч – святое.
Плот вышел на славу; даже Михалыч, никогда не хвалившийся сделанной работой, когда всё было закончено, отошел в сторонку, закурил, придирчиво оглядев сооружение, и сказал, картинно сплюнув в сторону и ни к кому конкретно не обращаясь:
– От так от, ребята. Опыт, однако, не пропьёшь.
– Михалыч, – я отвел его в сторонку и, заранее догадываясь об отказе, но в глубине души ещё надеясь на что-то, попытался подъехать «на вороных», – если на плот не возьмешь – обижусь на тебя кровно и надолго.
– Саня, – он дружески положил руку мне на плечо, – давай только без всяких обид. Я бы тебя взял, но там, понимаешь, десяток порогов есть, в которых, если ни разу по ним не спускался, можно ведь и растеряться. А на плоту как? Там всего две команды: «греби» и «наваливай». Я, например, крикну тебе: «Корма! Греби!», а ты возьмёшь, да и навалишь с непривычки…
– В каком это смысле? – невесело хмыкнул я.
– В прямом и переносном, - подхватил мой юмор Михалыч. И снова став серьёзным, продолжил, - Вот так. А там ведь секунда и надо-то всего, чтобы на камнях оказаться. Плот – на бок, орехи – на дно, а сами – как Бог даст. И тебе не жалко будет столь трудов сгубить? А ещё, – тут он язвительно сощурился, - что, если опять геологов встренем? Вдруг тебя снова на фулюганство потянет, а? – И он захохотал, довольный своей шуткой.
– Ладно, Михалыч, – сказал я грустно, – ладно. Какие наши годы…
– Вот и я ж чё говорю!
Утром встали чуть свет, быстренько перекусили с вечера приготовленным холодным мясом, запили горячим чаем… Мужики, идущие на плоту, были необычно собранны и серьёзны, и только Боря, которому ехать с нами, подлез к Канители с дурацким вопросом:
– Коль, посоветуй, пока не уплыли: тут нигде нельзя нам этот угол срезать, чтоб километров пять-шесть сэкономить?
Михалыч повернулся к Боре, поглядел на него, покачал головой, сказал немного раздражённо:
– Борь, я тебя умоляю, едьте только по тропе! Если начнете резать и выгадывать, – мы вас до Покрова не дождёмся. Парни, - обратился он к нам, - приглядывайте за ним. Он же, как ребёнок…
Женька, дурачась, приобнял Борю, улыбаясь ответил:
– Михалыч, не переживай! У нас, не у Проньки – лишний раз хрен пукнет! Да, Борь?
– Смотрите, мужики, я на вас надеюсь! Так – всё! Всё у нас в порядке? – обратился он к «своим» тоном озабоченного командира. И тут же, подбоченясь игриво, петушиным голосом заорал, подражая флотскому боцману, - Баковы на бак, ютовы на ют! По местам стоять! С якоря сниматься!
Мы отвязали концы от пней, бросили их на плот. Михалыч стал на носовой, Гриша на кормовой греби. Лёха оттолкнул шестом сначала нос, потом корму… Пошли! Течение подхватило плот и понесло, быстро растворяя его в утренних сумерках. Михалыч, сняв шапку, махнул ею нам прощально, крикнул:
– Пое-ехали!.. С орехами.
– Семь футов вам, мужики, семь футов, – меленько крестил уплывающих Боря.
Мы с Женькой тоже махали и орали в полные глотки в густую рассветную рань:
– Счастливо-о!
– До встречи в Шаманке, за вечерним «ча-а-ем!»
Далее: http://www.proza.ru/2015/07/17/604