Опубликовано на правах рукописи.
Автор Доменик Оклер
«Anastasia qui etes-vous?»
Издательство:
Librairie Hachette, 1962
Перевод с французского И.М. Шепелева
Редактор перевода Владимир Момот
Глава одиннадцатая
Моё собственное расследование
Меня внезапно охватило лихорадочное желание всё знать, фанатичная необходимость самой искать доказательства, которые, помимо правды других, помогут пролить свет на события и дадут мне возможность рассматривать их не с точки зрения журналистки, а с точки зрения судьи. Бесконечный поток писем, полученных мною за эти дни, навёл меня на новые мысли, от которых перехватывает дыхание.
Прежде всего, что с этим раненым пальцем, который не сгибается, и о котором в самом начале Неизвестная говорила, как об одном из самых неопровержимых доказательств её идентификации? Шанцковские рассказали, что их дочь, и сестра Франциска порезала палец, когда мыла посуду. Может быть, это тот же самый палец со шрамом, который мадам Андерсон постоянно выставляла напоказ? Мне кажется, что нет.
Шура, ставшая мадам Жильяр, смутно помнила историю с пальцем, который был прищемлён дверцей машины, когда великие княжны были детьми. Только она говорит, что не помнит, с которой из них произошёл этот несчастный случай. Но, помимо этого, я получила множество посланий, отправленных французскими или русскими дамами, которые жили в Сант – Петербурге где – то в районе 1904 года, и они пишут, что этот несчастный случай наделал тогда много шума, и все они утверждают, что это случилось с самой младшей из княжон, с Анастасией.
В письме мадам Molliou, проживающей в La Bauche (en Savoie?) – я плохо разобрала имя и адрес – говорится об этом случае совершенно определённо. Она «жила в России во время войны 1914 – 1918 годов, и несколько лет до этого, вращаясь в кругах, близких ко двору», и она была удивлена, узнав, что кто – то может сомневаться в правдивости случившегося и не верить в идентификацию той из великих княжон, которая была жертвой
- Возвращаясь с прогулки, продолжала она, императрица с двумя из своих дочерей остановилась, чтобы сделать кое – какие покупки. Лакей держал дверцу машины открытой, но по знаку одной из великих княжон закрыл её. В это время Анастасия, самая младшая, придерживала дверь пальцами изнутри, и две фаланги пальца были раздроблены. Тщательная радиоскопия её рук, - продолжала мадам Molliou, - сможет обнаружить следы несчастного случая.
Итак, мадам Molliou и многие другие, не колеблясь, заявляют, что именно Анастасия прищемила палец или два дверью императорской машины. Но, Шура, гувернантка, свидетельство которой было самым главным, отказалась это подтвердить.
Тупик, которым завершается каждый пункт расследования, становился страшным. В книге Жильяра «La Fausse Ahastasia», которая является оскорбительным вызовом книге, опубликованной мадам Ратлеф – Кайлман в 1928 году «Anastasia» читаешь: «Неизвестная, «умирающая», «больная», «малышка», всё это одна и та же женщина, мадам Чайковская, сейчас называемая мадам Андерсон. Чтобы доказать свою идентичность, она рассказывала много ложных воспоминаний, перемешанных с невероятными выдумками, что помогло сбросить с неё маску». По наивности, мадам Ратлеф – Кайлман сообщала ему всё, абсолютно всё, что ей рассказывала больная. Жильяр собрал доказательства и мадам Ратлеф – Кайлман попалась в расставленные сети, как муха, подстерегаемая пауком.
«Почерк, похожий на почерк великой княжны? Лже – Анастасия упражнялась в нижней части газеты, чтобы добиться сходства, решил Жильяр. Утверждение того что она появилась «верхом на лошади» на параде «Голубого полка», который был отдан ей в тот день, «когда ей исполнилось пятнадцать лет», чистая выдумка! Это случилось во время войны. Не было тогда парадов, и ни один из полков не носил голубую униформу.
«Комната, салоны, которые она описывала? Ничего не совпадает. Расположение было совсем другим: она говорит, что скучает по семейному чаю, когда все собирались вокруг самовара? Ересь, очень немногие семьи в России пользовались самоваром, и его не было у правителей»
Мне казалось невозможным ставить под сомнение утверждения господина Жильяра, однако, случай вывел меня из заблуждений. Я выяснила, что основная часть русских эмигрантов, узнав, что больная утверждает, будто бы у неё был свой полк, заявила, что это «выдумка». В 1927 году генерал Спиридович, тот самый, который в 1926 году показал мадам Боткиной письмо от великой княжны Ольги, собрал в Париже конференцию, на которой с большой яростью выступил против явной неправды.
- Великая княжна Анастасия, гремел он, никогда не имела полка.
Но спустя несколько недель в газете русской эмиграции появилось сообщение, в котором говорилось о кончине «господина Сергея Семёновича Рябинина, полковника 148 полка «Каспийский» Её Императорского Высочества великой княжны Анастасии».
Как это объяснить? В некоторых ежегодниках, издававшихся русской царской армией, и которые можно было найти во Франции, изданных после 1916 года, сообщается, что великая княжна Анастасия получила под своё командование «Каспийский полк». Больная забыла его название, но она точно помнила, что это была не кавалерия, и что во время церемонии только она одна была верхом на коне. Полк «Каспийский», вероятно, принадлежал к пехоте.
Что осталось от того, что она рассказывала небылицы? Парад и цвет полка. Чтобы подкрепить своё высказывание, Жильяр заручился поддержкой командующего этим полком, полковника М.В. Кулебякина (M.W.Kolioubakine), который в своём письме от 21 августа 1928 года авторитетно заявил, что в момент назначения Анастасии Николаевны почётным главой «Каспийского», полк находился на фронте в Галиции, и не было никаких официальных парадов.
Я не разбираюсь в военных делах, но, по всей видимости, полк «Каспийский» имел двух полковников. Один из них, Рябинин не мог мне ничего объяснить, поскольку был мёртв, а другой всё сказал в своём письме. Но Рябинин был женат на француженке, и его вдова была ещё жива. У меня был шанс встретиться с ней.
Эта очаровательная старая дама не верила в то, что Анастасия выжила. Игнорируя основную цель моего визита, она, тем не менее, ответила на мой вопрос об обстоятельствах, в которых Анастасия получила во владение свой полк. Она разговорилась, как и все мы, когда в нас пробуждаются воспоминания о лучших временах.
- Мой муж, отвечала она, мне рассказывал, что по случаю назначения великой княжны, состоялась небольшая церемония в Новом Петергофе, недалеко от Царского Села. Великой княжне исполнилось 15 лет. Она провела символический смотр полка.
- Она была верхом на лошади, или нет? Спросила я.
- На лошади, ну конечно на лошади. Есть даже фотография.
Она поискала в ящиках и жестом искреннего сожаления сказала:
- У меня нет её, видимо, отдала друзьям. Какая жалость!
-Когда проходила церемония? Спросила я снова.
- В августе 1916 года.
Я быстро просчитала, сколько лет было тогда великой княжне, родившейся в 1901 году. Ей было как раз 15 лет.
Когда, спустя какое – то время, я снова встретилась с мадам Рябининой, она мне показалась сдержанной, робкой и как бы запуганной. Ей рассказали, что статьи об Анастасии появились в «Le Figaro», она не хотела рисковать быть обманутой.
Кто – то, должно быть, настроил её против меня, разыскивающую доказательства существования Анастасии. Позже она прислала мне письмо, в котором всё факты были перепутаны.
«Она вышла замуж в 1915 году, её муж, конечно, имел возможность видеть великую княжну, но её память могла её обмануть…»
Она оставалась любезной, хотела снова меня увидеть после моего возвращения из Америки, но не получилось. Она ссылалась на свой возраст, но, очевидно, не хотела себя компрометировать.
Когда адвокаты мадам Андерсон прочитали мои статьи, то спросили, не смогла бы мадам Рябинина выступить в качестве свидетеля. Я посоветовала им оставить старую даму в её отрешённости. Всё, о чём она мне рассказала, без тени колебания, внезапно улетучилось. История типичная для тех, кто в русских кругах не хочет открыто принимать участия в скандальных делах. Позднее были и другие подобные случаи.
Ну почему, почему больная говорила о голубом полку? Симулянтка должна была бы, прежде всего, остерегаться ложных подробностей! Письмо бывшего русского офицера, полковника Прежбиано, а также письмо от французского военного эксперта, помогли мне разобраться в этом вопросе. Военные каждого Российского полка имели эполеты и лацканы разных цветов. Этот цвет объединял их в одно дружеское сообщество. Полк «Каспийский» из-за этого называли «Голубой полк».
Моё разбирательство с проблемой «самовара» оказалось наиболее лёгким. Татьяна Боткина, с которой мы часто встречались. Однажды Татьяна чувствовала себя совершенно измотанной и не хотела думать о нашей обычной теме разговора. Она просто рассказала мне, как в 1921году находясь в Югославии, начала писать свои мемуары. Это случилось за год с небольшим до того, как стало известно о спасённой в Берлине. Книга была издана в Белграде. Татьяна Боткина просто рассказывала мне разные истории, описанные в её книге.
- Мой отец, говорила она, помимо всего прочего, дважды сопровождал царя в Главный штаб. Пребывание в Могилёве, тесное общение с императором были одними из лучших моментов его жизни. Особенно приятными были вечера. Император отдыхал, он играл в домино или другие игры с членами своей свиты. После этого приносили самовар, и император сам разливал чай.
Я прервала её:
- Вы сказали «самовар», ваш отец, действительно, говорил вам о самоваре? Вы знаете, а ведь Жильяр писал, что никогда императорская семья не пользовалась самоваром!
– Конечно, речь шла о самоваре,- ответила Татьяна.
- А вы знаете, великие княжны бывали в Могилёве?
Она задумалась, как всегда сосредоточившись на том, чтобы сказать правду, и ничего кроме правды.
- Я не знаю. Императрица там, конечно, бывала, но дети?
Спустя несколько дней, я отправилась в поездку, и чтобы читать в дороге, взяла книгу Анны Вырубовой, придворной дамы императрицы «Воспоминания о моей жизни». Внезапно мой взгляд задержался на одной из фотографий. На странице 256 была запечатлена императорская семья в полном составе в Могилёве, в 1916 году. Великая княжна Анастасия вполне могла пить чай со своими родными, сидящими вокруг самовара.
Я уже говорила о злобном и полемическом тоне, в котором написана книга Жильяра ««La fausse Anastasia»». Я была поражена, что после того, как в истории гибели царя он рассказал о криках, которые издавала младшая из великих княжон, увидев всех своих мёртвыми, а затем упала сама, он изменил этот эпизод во второй книге только для того, чтобы разоблачить обман. Другая вещь меня не менее поразила. Он поместил в своей книге, снятое с полицейской карточки, факсимиле почерка полячки. Он пытался доказать, что некоторые письма, написанные Франциской Шанцковской, идентичны письмам, вышедшим из–под пера больной, почерк которой был ещё очень неуверенным. Речь шла, в основном, о букве «s», что меня совсем не убедило. Я решила проконсультироваться у моего дорогого и старого друга, Мориса Деламэна, президента французского Общества Графологии. Графология была его хобби, а работал он в издательском доме Stock. Тем не менее, репутация его в этом вопросе, была более чем высокая. Я отправила ему факсимиле и присоединила фотокопию почерка мадам Андерсон и фотокопию почерка молодой великой княжны Анастасии.
Я была в Гамбурге, когда получила его ответ. Прочитав письмо, я сразу передала его мэтрам Леверкуэну и Вермерену.
Я думаю, что будет лучше всего целиком воспроизвести первую часть:
Это маленькое досье настолько несовершенно, как документ, настолько тощее, поэтому, чтобы составить какое – то мнение, я должен приложить все усилия. Я могу, однако, составить предположительное заключение, приняв все четыре документа так, как они есть и, в порядке самозащиты, пронумеровав их с 1 по 4 . Таким образом, я не буду знать, кому они принадлежат. Это также гарантия моей непредвзятости, так как я ничего не знаю об этом процессе, я не слежу за ним и абсолютно не знаю, в чью пользу будет сделано мое заключение.
Док.1 (полицейская карточка ). Если она заполнена самой особой, то речь идет о личности, бегло говорящей по - немецки и пишущей легко, автоматически. Док.1 написан наскоро, так можно писать в спешке в полицейском участке. Но это естественно. Почерк грубый, некрасивый, нечёткий, жирный. Может быть, в полицейском участке плохие перья, бумага тоже плохая, но характеристика грубости (посмотрите на заглавную «L» в слове Ledig и заглавную «B» в слове Borawihlas) и быстроты письма по - немецки прослеживаются ясно.
В этом почерке имеется одна необычная деталь: буква «S» в конце слова Borowihlas принадлежит к «S» латинскому, в то время как «S» готическое от него отличается (которое находится в следующей строчке в слове Karthaus),
Собственно говоря, появляется возможность это «S» латинское в почерке документа 1 идентифицировать с почерком документа 2, где «S» латинское написано так же.
Если исключить помарку, если это странное «S» написано так в результате каких – то неизвестных причин (дрожание руки, налипание, как об этом свидетельствует написание предшествующей буквы «a», неосторожное движение, качающийся стол, какой – либо предмет под бумагой и т.д.), тогда нельзя подтвердить идентичность почерков документов 1 и 2, потому что «S» документа 1 на самом деле не имеет точной схожести с буквой «S» документа 2. таким образом, мы имеем 2 точки зрения.
Док.2. (Тот, который вы называете Письмо Неизвестной).
1) Почерк документа 2 не имеет никакой связи с почерком документа 1. Буква «S» в слове Borowilhlas несколько отодвинута. Эти два почерка отличаются друг от друга так, как день от ночи. Они не могут принадлежать одной и той же руке. Вот все основные отличия, явившиеся результатом сличения:
Документ 1______________________________Документ 2
Быстрый и естественный__________________Медленный и скованный
Сжатый__________________________________Растянутый
Путанный, неясный_______________________Очень чёткий
Неряшливый______________________________Очень аккуратный
Особенности (сравнить букву «F» в
1. 3, букву «B» в 1.4, букву
«L» в Ledig)____________________________Очень простой (сравнить букву "F" в ________________________________________слове Famille)
Удлинение в высоту и в ширину
(столбик и ножка)_______________________Небольшое удлинение (столбик и ножка ________________________________________немного развёрнуты)
И т.д.
Заключение: документ 1 и документ 2 не имеют между собой ничего общего, даже буквы «S», искажённой или нет.
Господин Деламэн, который затем проанализировал почерк великой княжны Анастасии и почерк мадам Андерсон по письмам, написанным кириллицей, сделал следующее заключение
1) Между четырьмя образцами почерка одного с другим можно точно оценить вероятность идентичности одного с другим. Несмотря на различие во времени, различие языков и обстоятельств можно сделать это достаточно точно, исключив документ 1.
2) Вопрос: «Может ли быть Неизвестная (док. 2) польской рабочей (док.1)?»
Ответ: Нет, абсолютно точно.
Вопрос: «Может ли Неизвестная (док.2) быть Анастасией (док 4)?»
Ответ: Да, это возможно, и, даже, вероятно.
Даже если рассматривать, как Анастасию док.3, а Неизвестную док.2, всё – равно, возможно, учитывая установленный факт, что она какое – то время была в состоянии амнезии, и ей пришлось переучиваться.
3) Вопрос: Буква «S» в слове Borowihlas, это подделка? Лучше бы изучить документ в оригинале, но ответ не имеет значения. Эта «S», трюк или нет, абсолютно не может привязать №2 к полячке.
Это заключение носит частный характер, и не имеет другого назначения, кроме как графологическое исследование, о которых можно узнать из моих работ в этой области, опубликованных в обозрении Графология, органа общества графологов, президентом которого я являюсь.
Я сделал краткое описание, не будучи экспертом по почеркам, но я не отвечаю за подлинность, воспроизведение и неполноценность документов, которые были мне переданы.
М.Д.
P.S. Это заключение не может иметь другого применения, кроме как, просить известного эксперта проверить сделанное первоначальное заключение по этим документам.
Когда, на следующий день, мэтр Вермерен вернул мне это маленькое досье, вид у него был задумчивый.
- Это невероятно, сказал он. Суд, конечно, потребует официальной экспертизы у мадам Мины Беккер, которая считается самой знающей среди графологов. Посмотрим, каково будет её мнение. Как – то, недавно, перебирая бумаги, я наткнулся на старое письмо, в котором мне сообщали, что в середине 20 годов герцогом Гессе был сделан запрос в институт Cornelius de Priem на проведение графологической экспертизы.
Я обратился с просьбой прислать мне документ, и получил следующий ответ:
Мадам Люси Вейцзаккер,
член профессиональной Лиги Немецких психологов
, отдел графологии
Берлин – Шарлоттенбург, Пулштрассе 3 –11:
Глубокоуважаемый господин Доктор ,
Результатов графологической экспертизы, которую я провела сама, не существует уже более тридцати лет, но я могу вам рассказать, что тогда произошло.
Я работала ( это было в начале 20-х годов ) в институте графологии Cornelius,a Priem на озере Chiem; сейчас институт находится в Bad Nauheim, Terrassentrasse.
Мне прислали, без всяких объяснений, экземпляр почерка для анализа. На первый взгляд мне показалось, что речь идёт о прислуге, но посмотрев более внимательно, я заметила тонкие красивые линии среди неуверенных, и пришла к выводу, что это почерк не малообразованного человека, а почерк человека просвещённого, но перенесшего перед этим сильный шок.
Затем мне прислали ещё один экземпляр почерка. Мне объяснили, что речь идёт о почерке персоны, идентичность которой в качестве Анастасии, дочери царя, спорна, поэтому был прислан более старый образец почерка, датируемый временем до совершения убийства царя. Я должна была сравнить недавний образец с более поздним. Запрос в институт Copneliusa был сделан со стороны двора великого герцога Гессе. Я не знаю, кто был инициатором первой экспертизы. Сравнив почерки, я сделала заключение в позитивном смысле.
Больше я ничего об этом не слышала. Двор Гессе должно быть держал в секрете этот нежелательный «диагноз» и уничтожил результат экспертизы. Институт Cornelius хранит документы не более пяти лет, а самой мне не пришло в голову сохранить для себя копию.
Я уверена, что результата этой экспертизы больше не существует. Сожалею, но больше мне нечего сказать…
Одна тайна следует за другой и, странным образом исчезают, не оставляя следа.
Глава двенадцатая.
Великий князь Андрей восклицает: «Это она!»
События лета 1927 года вынудили герцога Лейхтенбергского о многом задуматься. Он был совершенно уверен, что его гостьей является Анастасия. Удар со стороны Шанцковских удалось на время отвести. Но каких новых провокаций надо ждать со стороны великого герцога Гессе, полиции Берлина или Баварии? Лейхтенберг и великий князь Андрей, единственный член императорской семьи, который взялся за расследование дела Неизвестной, сотрудничали вместе, где каждый занимался своим делом. Оба они пришли к соглашению в главном: все пытаются лишить больную защиты тех, кто в неё верит. Что предпринять в случае, если полиция попытается выдворить её из Баварии? У кого сможет она найти защиту в Германии, если её судьбу решают такие могущественные враги?
Глеб Боткин снова вернулся в Америку. Там он должен был поговорить с княжной Ксенией. Княжна Ксения, кузина Анастасии, вышла замуж за богатого американского промышленника, господина Лидса. Она живёт в Ойстер – Бэй.
Принц Сакс – Альтенбургский уже говорил о ней в своём ответе князю Дмитрию.
Ксения Лидс узнала от Глеба Боткина, что Неизвестная - которая, если она Анастасия, не может больше чувствовать себя в безопасности, находясь в Германии. В детстве Ксения играла с младшей дочерью царя, обе они были приблизительно одного возраста. Она подумала, посоветовалась со своим мужем, и вскоре в Зееон пришло известие, что господин и госпожа Лидс готовы принять у себя протеже герцога Лейхтенбергского.
Герцог облегчённо вздохнул. Пока она будет в безопасности, а дальше, кто знает? Может быть, она воссоединится со своей семьёй, если, господин и госпожа Лидс её признают.
Сразу же стали готовиться к поездке. После предпринятых усилий, удалось получить паспорт для молодой женщины на имя Анастасии Чайковской, и американскую визу.
Герцог попросил англичанку мисс Лавингтон, которая жила в Зееоне, дать больной несколько уроков английского языка, на случай, если она, действительно, не знает этого языка, и каждый вечер записывать свои впечатления от общения с «малышкой». Мисс Лавингтон была добросовестной женщиной, она выполнила всё, о чём её просили, и заполнила целые тома своей прозой. Она выскала все сомнения и замечания по поводу непослушания своей ученицы.
Кроме того, она сообщила герцогу, что ученица делает удивительные успехи, а её акцент выдаёт прошлую привычку говорить по - английски. Одним словом, речь не идёт о начинающей.
Когда присланная шотландка, обязанная сопровождать мадам Чайковскую в Нью Йорк, прибыла в Зееон, ученица мисс Лавингтон, которая до этого, могла произнести на английском языке несколько связных фраз, внезапно бегло заговорила. В январе 1928 года Незнакомка уедет в Нью Йорк и с того дня, и до того времени, когда я это пишу, будет говорить только на английском языке.
Предполагалось, что она остановиться на несколько дней в Париже. Но прежде, чем кратко рассказать о том, что произошло в Париже, я хочу предложить несколько отрывков из переписки великого князя Андрея с господином Сергеем Боткиным, представителем русской эмиграции в Берлине, а также другие выдержки, взятые из писем, полученных его кузиной, мадам Татьяной Боткиной.
Великий князь Андрей господину Сергею Боткину:
23 января 1927.
Сергей Дмитриевич,
Письмо Ваше от 19 января я получил и хочу от всего сердца поблагодарить Вас за столь внимательно и сердечное отношение к делу больной. Вы мне осветили дело именно с внутренней стороны, а не формальной, что я особенно ценю…
Я хотел спросить Вас известно ли Вам, что в прошлом году в Париж приезжал Принц Аксель Датским по поручению Вел. Кн. Ольги Александровны, с рекомендательным письмом от нее, для опроса некоторых русских проживающих в Париже. Что она достиг, мне неизвестно, но тот факт, что Великая Княгиня ему поручила расследование после того, что она больную не опознала, вызвало в Париж, среду Русских естественное чувство сомнения в «неопознании» Великой Княгини.
Сейчас ко мне поступает огромная переписка по делу больной и я могу отметить тот странный, может быть факт, что все доводы противников больной замечательно необоснованны. Протестуя против нее, они не в силах доказать, что это не она. Их доводы чисто субъективны. С другой стороны, «сторонники» несомненно располагают, может быть и шаткими, но все же объективными данными. Сопоставления аргументации этих двух сторон дает мне основание предполагать, что до истины мы доберемся и во всяком случае противники располагают гораздо меньшим материалом.
Думаю Вас временно я беспокоить не буду, т.к. все вопросы исчерпаны, но как только у меня будет новый материал, я снова Вам напишу, но очень прошу Вас держать меня в курсах Ваших осведомлений, т.к. всякая мелочь очень ценна для правильного направления расследования.
Остается вопрос как и через кого можно было бы допросить Швабе, т.к. его роль в этом деле очень туманна.
Возможно, что в ближайшие дни я Вам переведу некоторую сумму для Цаале.
Искренно Ваш, Андрей
8 Марта 1927 г. №21
Совершенно секретно
Многоуважаемый, Сергей Дмитриевич.
Сегодня я имел случай беседовать с Их Величеством Королем Датским по делу о больной и в особенности я старался выяснить отношение Цаале к этому делу и его резкую перемену.
На сколько я мог понять из продолжительной беседы на эту тему, что со стороны Его Величества в этом направлении никакого давления произведено не было и даже он выразил некоторое удивление. Единственное объяснение, которое Король мог предположительно сделать, было – недохват средств. Во всяком случае Король обещал поговорить с Цаале об этом при своем проезде через Берлин, т.е. на днях. Они выезжали отсюда 10 марта в четверг, на Берлин.
Кроме того мне удалось выяснить, что Вел. Кн. Ольга Александровна очень интересуется этим делом и хотя на нее и влияют в том смысле, что все это дутая история, она однако очень волнуется. Несомненно теория Жильяра была ей навязана и ей не совсем по душе.
Выяснил я также, что на Цаале не было произведено давления и со стороны Вдовствующей Императрицы.
В общем я ясно мог установить, что со стороны Королевского Дома и Императрицы никакого давления на Цаале произведено не было, что даже напротив они все считают, что необходимо дело выяснить и не дать больной погибнуть. Очень надеюсь, что разговор Короля с Цаале в этом отношении благотворно подействуют.
Хотя Их Величество чрезвычайно осторожно выразились, однако ясно было видно с их слов, что Вел. Кн. Ольгу Александровну производится очень сильной давление именно из тех кругов, которые работают против этого дела, чтобы она перестала верить в больную и, что хотя Великая Княгиня внешне и поддатеся их влиянию в смысле посылки разных присеем в подтверждение того, что она не верит в больную, однако это вовсе не соответствует внутреннему чувству и на этой почве она морально сильно страдает.
Тут я хочу добавить свое личное мнение, а именно, то что записала Ратлеф о посещении, не только соответствует истине, но даже сильно уменьшается то, что в действительности произошло.
Пишу это Вам исключительно для Вашего личного сведения, чтобы Вы знали истинную подоплеку этого ужасного волнующего дела.
Ежели Вы встретите Цаале до приезда Короля, то можете использовать то, что его лично касается, как Вы найдете нужным, ибо может быть его будет интересовать личное мнение Короля.
Искренно Ваш, Андрей.
14 марта 1927.
Многоуважаемый Сергей Дмитриевич.
Я получил ваше письмо от 7 марта, № 16. Статья Датского двора написана очень слабо, и я лично думаю, что вдохновителем написания статьи был Жильяр.
Я должен с сожалением отметить, что всё то, что писал мне Жильяр о встрече в Берлине, слишком далеко от правды…
Сегодня у меня был долгий разговор с принцессой Маргаритой, дочерью принца Вольдемара. Она рассказала мне, что перед отъездом великой княжны Ольги Александровны в Берлин, её брат, принц Аксель, просил её вернуться с одним из двух ответов: «Это она, или это не она».
Когда она вернулась в Копенгаген, принц Алекс её спросил :
- Ну и что?
Она сказала, что не может пока утвердительно ответить ни на первый, ни на второй вопросы.
Но, после, она изменила мнение и сказала: «Нет, это не она».
Принцесса Маргарита утверждает, что это высказывание было сделано без какого – либо влияния со стороны…
…В ближайшие дни я напишу принцу Вальдемару, и я уверен, что он снова будет помогать нам.
Очень грустно, что на Великую княжну Ольгу оказывают такое сильное давление. В Дании убеждены, что кое – кому это дело очень не нравится…
…Расследование сейчас идёт полным ходом, и мне кажется, что мы приближаемся к цели, но предстоит ещё жестокая и упорная борьба, так как, несмотря ни на что, я намерен довести это дело до конца.
Я надеюсь, что вы не потеряете интереса, и будете помогать мне до завершения дела.
Искренне ваш, Андрей.
Выдержка из письма великого князя Андрея мадам Мельник - Боткиной.
12 марта 1927.
Многоуважаемая Татьяна Евгеньевна,
…Я хорошо понимаю, что наша «больная» не может поправиться так быстро после всех пережитых волнений, но я очень надеюсь, что спокойная жизнь в семье поможет ей, и доверие к ней вернётся. Повлияйте на её чувства и объясните, что переезд к Гиги (уменьшительное имя герцога Георгия Лейхтенбергского) защитит её от всех неблагоприятных событий, и что это первый шаг к её «благополучию», который «невероятно» важен. Она должна быть уверена, что теперь она окружена друзьями и её больше не бросят.
…Герцог Лейхтенбергский, так же, как и его брат , находит в ней большое сходство с императрицей, и вы понимаете, насколько это важно для меня. Может быть, в разговоре с вами, она вспомнит ещё что – то новое.
Все мои мысли с вами, и я молю Бога, чтобы он помог нам в этом деле.
С сердечностью к вам,
Андрей.
№ 17
Март 1927.
…Я потратил много времени на борьбу с теми, кто выступает против больной. Они говорят, что это хорошо организованный заговор. Объяснения Жильяра и герцога Гессе ужасны, потому что абсолютно ни на чём не основаны и проникнуты злобой…
№ 23
18 мая 1927.
Многоуважаемая Татьяна Евгеньевна,
Давно не писал Вам, и давно не получал от Вас новостей. Я думаю, что за это время, у Вас появились какие – то новости о больной, а главное, о вашем брате, который формально признал её.
Дело Шанцковской окончательно прояснилось. Это мистификация, и очень примитивно сделанная. Очень печально, что есть люди, цель которых погубить всё дело и саму больную, и они будут использовать любые средства.
Я не понимаю, для кого она может представлять опасность, и почему…
…К счастью, я смог обсудить с герцогом все детали дела, и мы решили идти до конца, несмотря на все препятствия, возникающие перед нами.
По всей вероятности, не удастся избежать скандала, так как некоторые люди вмешиваются со своими нечистыми побуждениями в это дело…
Искренне ваш,
Андрей
№ 29
Июнь 24 1927.
…Я только что получил письмо от Г.Л. (Георгия Лейхтенбергского), который сообщил мне что больная, после нескольких уроков английского, вдруг начала бегло говорить на нем с прекрасным произношением. Это произошло в день её рождения 5/18 июня, и ей организовали маленький праздник. Теперь она начала даже говорить на русском, когда на неё не давят. В Зееоне была большая радость. Кроме всего, Г.Л. написал, что она лучше себя чувствует, иногда обедает вместе со всей семьёй и принимает участие в разговоре…
№ 33
23 июля 1927.
Многоуважаемая Татьяна Евгеньевна,
Я получил ваше письмо от 8/21 этого месяца, и с ближайшей почтой, вероятно, получу и альбом. Большое спасибо.
Адрес герцога в Париже: 160, улица Гренель, Париж.
Я получил письмо от Жильяра в котором он мне сообщает, что великая княжна Ольга Александровна не только дала разрешение на опубликование его статьи, но так же, и передала все необходимые документы. Он повсюду называет больную Шанцковская и с настойчивостью повторяет, что личность больной установлена, и в этом нет больше никаких сомнений.
Ко всему этому он добавляет, что императрица (вдовствующая), Ксения и Ольга считают дело закрытым и, удивительно, что я ещё продолжаю своё расследование.
Странное понятие об этом деле. Странно и то, что Ольга находилась с ним в постоянной переписке, отправляла ему документы, в то время как я не получил за всё это время от Ольги ни полслова.
Искренне ваш,
Андрей.
№ 35
15 августа 1927.
Многоуважаемая Татьяна Евгеньевна,
У меня был герцог, и мы много говорили об этом деле. Он прочитал мне вашу статью, которая очень хорошо написана, и опровергает все обвинения Жильяра без каких- либо ограничений политеса. Он предполагает опубликовать её в «L’Illustration». В связи с этим, я изучил рукопись мадам Ратлеф, в которой она разбирает историю Франциски Шанцковской…
Создаётся чёткое впечатление, что всё было быстро организовано, чтобы выдать больную за Шанцковскую и, как таковую, заставить её исчезнуть в каком – нибудь отдалённом месте. Это видно также из факта встречи одного из редакторов ««Nachtausgabe»» с герцогом, который хотел, чтобы тот немедленно вернулся в Зееон под предлогом, что Президент полиции Берлина взял это дело в свои руки, и требует немедленной встречи больной с Винжендер. Теперь известно, что Президент полиции не хотел ничего подобного и даже не интересовался этим делом.
Кроме того, детектив Кнопф и Люке, один из редакторов ««Nachtausgabe»», дали понять герцогу, что хотят получить в своё распоряжение 3000 марок, чтобы поместить больную в один из госпиталей Берлина, и чтобы он (герцог) доверил им больную для того, чтобы там (в Берлине) была бы установлена её личность. Ясно, что они любой ценой хотели удалить больную из Зееона.
Читая статью Жильяра, видишь, что переезд больной в Зееон, нанёс им удар, и они не в состоянии скрыть свой гнев и своё негодование.
«Как это могло случиться?» пишет Жильяр.
Действительно, как это могло случиться тогда, когда они сделали всё, чтобы изолировать её под ложным именем? Дело, которое стоило им так дорого, и так тщательно было подготовлено – провалилось. Больная внезапно оказалась вне зоны их досягаемости.
Действительно, есть от чего впасть в ярость. И в книге эта ярость даже не скрывается. Жильяр совсем не стремится к тому, чтобы пролить свет на личность больной, единственное, к чему он стремиться, это найти возможность удалить её Всё это напоминает мне призрака Макбета, который свёл с ума всю его семью. Эта история меня несколько смущает, и даже очень смущает, так как родной дядя Эрни не осмелился посмотреть прямо в глаза своей племяннице.
Почему? Трудно сказать, но странно также и то, что Дармштад тщательно отрицает все слухи, касающиеся поездки великого герцога Гессе в Россию в 1916 году, хотя об этом нигде не сообщалось.
Почему они считают необходимым опережать события? Позднее, когда газета напишет об этом факте, и, обращаясь в Дармштад, прямо поставит вопрос:
-Была поездка, или нет, представьте доказательства?
Дармштад предпочтёт промолчать.
Всё это было бы удивительным и странным в том случае, если они были убеждены, что это не Анастасия, но это становится непостижимым, если они знают, что она Анастасия…
Искренне ваш,
Андрей.
№ 36
Сентябрь 2, 1927
…Я должен сказать вам по секрету, что окончательно разругался с Жильяром. Он написал мне такое дерзкое письмо, что я даже не счёл необходимым ему отвечать. В конце концов, он окончательно разоблачил себя. Это мелкий человек, способный лгать, но неспособный понять, что его книга сплошная ложь.
Чтобы завершить нашу переписку, которая стала ему неприятна, потому что он натолкнулся на меня, как на стену, он ответил мне грубостью…
Великий князь Андрей, автор всех этих писем, был ли он беспристрастен? Мог ли он оставаться таким, когда большое количество доказательств в пользу больной его убедили, или убедили только наполовину?
Я вспоминаю, что когда находилась в Брюсселе, в июле 1958 года, во время Международной выставки, я посетила церковь Сommemorative d’Uccle, где находились некоторые реликвии императорской семьи. В этой обширной базилике памяти, сооружённой в окрестностях бельгийской столицы, имена погибших мученической смертью в Екатеринбурге, были высечены в мраморе. Я испытала шок, увидев имя Анастасии. Я почувствовала, будто её живущую, убили. Волнение, которое я испытала, вызвало у меня столбняк. Я только сейчас почувствовала, что внутри меня уже давно зреет уверенность в том, что четвёртая дочь Николая II выжила.
Но вера, основанная на некоторых доказательствах, не должна исключать объективность. Что же касается великого князя, то его заинтересованность делом, не помешала ему проявлять сдержанность по отношению к самой Неизвестной. Встреча с ней произошла в Париже 30 и 31 января 1928 года. Великий князь, покинув Миди, приехал в столицу, решив составить своё личное мнение, и он узнал свою племянницу.
Когда он вернулся домой, когда вошёл в комнату, где находилась его супруга, то упал в кресло и, бледный от волнения, закричал:
- Я видел дочь Ники (Николая II), я видел дочь Ники!
Я не назову имени человека, который описал мне эту сцену. Я считаю своим долгом скрывать имена свидетелей, так как это единственная возможность узнать правду, хотя бы частично. Они доверяют мне, но отказываются повторить перед судом конфиденциальные сведения, которые сообщили мне.
Несколько писем великого князя Андрея, написанные в то время, говорят о том, что у него нет никаких сомнений по поводу идентичности Анастасии.
Вот что он написал господину Сергею Боткину 6 февраля 1928. Текст, который я цитирую, был воспроизведён в книге Анастасия Крюга фон Нида.
6 февраля 1928.
Конфидециально
Многоуважаемый Сергей Дмитриевич,
Я получил ваше письмо от 1 февраля. Вернувшись из Парижа, где я провёл несколько дней, чтобы увидеться с больной, и собирался вам написать.
В течение этих двух дней я нашёл время, чтобы встретиться с больной, и могу вам сказать, что в моей душе нет больше никаких сомнений: она действительно великая княжна Анастасия. Невозможно её не узнать. Естественно, годы и страдания оставили свою печать, но не настолько, как я мог бы подумать. Её лицо поражает своей глубокой печалью, но когда его освещает улыбка, это она, это Анастасия, вне всякого сомнения. К сожалению, мой визит настолько её взволновал, что она едва могла говорить…
Вспоминая всё, что я видел, повторяю, сомнений у меня больше нет. Её должны признать. Я уже написал о своих ощущениях великой княжне Ольге Александровне, и жду её ответа.
Пока я ни слова не скажу прессе. Может быть можно написать статью, сообщающую, что она отправилась в Америку, но не говорить к кому…
Этот отъезд меня волнует так же, как и вас, и обстоятельства нашей короткой встречи, но разум и осторожность требуют принять все необходимые меры в интересах больной. Она вылечится, отдохнёт и, свободная, пойдёт дальше. А мы в это время завершим наше расследование.
…Сейчас дело вступает в новую фазу, и я очень надеюсь, что вы не лишите меня вашей поддержки, как вы и делали до сего времени. Мне кажется, что мы приближаемся к эпилогу этой ужасной трагедии. Теперь, когда я увидел больную, когда я знаю, кто она есть, я не имею права складывать оружие. Долг повелевает мне сделать все, чтобы восторжествовала справедливость. Я верю в успех этой тяжёлой миссии.
Вот другое письмо, от него же, которое последовало за письмом от 6 февраля. Оно датировано 17 февраля.
17 февраля 1928.
Многоуважаемый Сергей Дмитриевич,
Я получил ваше письмо от февраля. Последние события развивались помимо моей воли и против моего желания.
Я не только не позволил Г.Н.Л. (Георгию Лейхтенбергу) опубликовать моё мнение, но я просил его никому не сообщать о моей встрече, пока я сам не выскажу мое мнение персонально членам нашей семьи.
Вместо этого, Г.Н.Л опубликовал в газете, как всё это происходило. Моё положение, которое и до этого было очень деликатным, ещё более осложнилось, и это создало вокруг дела нежелательную атмосферу.
Очевидно, что поздно сожалеть о случившемся, и уже не исправить того, что сделано.
Я не получил ответа от великой княжны О.А. (Ольга Александровна), мне ответил только принц Аксель, который получил письмо и рассказал его содержание своему отцу. Он выразил только единственное желание, чтобы никто не захватил А.Н. (Анастасию Николаевну), и чтобы её хорошо охраняли. Хотя в этом ответе и не содержится ничего, чтобы позволило судить о его отношении к делу, я чувствую, сравнивая это письмо с другими, что он, скорее настроен на признание Анастасии.
…Очевидно, что моё знакомство с больной и моё уверенное признание её, может изменить ход всего дела, особенно после появления этой злополучной статьи в газетах…
…Я не понимаю, как не могли её узнать раньше, это совершенно непостижимо..
Искренне ваш, Андрей.
Наконец, ещё одно письмо, адресованное тёте мадам Боткиной, мадам Дебогори, послание, которое соответствует двум предшествующим, и прекрасно изложенное:
№ 48/12, 16 февраля 1928.
Экз. А…
Вилла Alain
Cap-d’Ail ( А.-М.)
Мадам Дебори,
51, улица d’Assas
Париж (6)
Глубокоуважаемая Мария Дмитриевна,
Сердечно благодарю вас за ваше доброе письмо, которое мне особенно дорого в этот момент, когда весь мир ополчился на меня из – за идентификации произведённой мною. Мне говорят, что момент не тот, и что это даже опасно, и т.д.
Но я, действительно, не мог скрывать правду, ради удовлетворения других. Я сказал то, что видел, и в чём у меня нет никакого сомнения.
Ещё раз спасибо от всего сердца за ваше тёплое письмо.
Искренне ваш, Андрей.
Прочитав эти три письма, я тщетно искала четвёртое! Что мог сказать великий князь Андрей своей кузине великой княжне Ольге? Осмелился ли он твёрдо высказаться в отношении людей, которые, более или менее, открыто выступали против мадам Чайковской – Андерсон? Или он ограничился получением ответа? Тогда мне никто не мог ничего сказать.
Татьяна Боткина, однако, мне рассказала что, спустя годы, она получила от великого князя Андрея письмо, в котором он сообщал, что, чтобы удовлетворить просьбу Романовых, а особенно его брата Кирилла, ставшего главой семьи, он должен был отказаться от дальнейшего расследования. Но, Татьяна нашла только дубликат этого письма, оригинал которого хранится в Институте Гувера, как и остальные.
Противники мадам Андерсон меня убеждали, что к концу своей жизни Андрей изменил своё мнение. Это не совсем так. Великий князь до конца своих дней говорил о том, что свет пролит, но он не осмеливался больше утверждать, что больная, это Анастасия. Из любви к миру в семье он отказался снова встретиться с той, которую узнал. Однако, перед своей смертью, которая произошла в 1956 году, он доверился даме, которая в это время жила в его доме, что никогда не менял своего мнения. Всего один раз я видела, как человека заставили молчать. Я не могу назвать имя этой дамы, и, кроме того, знаю, что она не решиться, ради торжества справедливости, сказать о том, что она услышала от великого князя, который замолчал навсегда.
Примечание.
В подтверждение выводов Доменик Оклер относительно убеждений Великого князя Андрея Романова по делу Незнакомки я прилагаю текст его письма Сергею Дмитриевичу Боткину от 6 мая 1928 года (Институт Гувера, Папка: Князь Андрей 1926 - ПИСЬМО 462 70).
№462/70. 6 мая 1928г.
Совершенно доверительно.
Многоуважаемый Сергей Дмитриевич,
Письмо Ваше от 2 мая № 73, я получил вместе с докладом бар. О.-С.(барон Остен-Сакен).
Вчера, наконец, получил долгожданный ответ от Кс[ении]. Г[еоргиевны]., который меня более нежели обрадовал, вот что она пишет:
«Я больше не сомневаюсь в том, что это Анастасия. Я с детства ее помнить конечно не могу, мне было всего 10 лет, но видая ее каждый день теперь уже в течении двух месяцев, для меня другого ответа просто нет. Мы с Анастасией болтаем по английски во всю. Она мне рассказывает по временам много интересного».
Причину задержки с ответом Кс[ения].Г[еоргиевна]. объясняет желанием сперва ближе изучить А.Н. (Анастасия Николаевна) и иметь полное о ней представление, вот и получился результат. К сожалению письмо короткое и не заключает всех тех сведений, которые я бы желал, но Кс[ения]. Г[еоргиевна]. обещает ответить на все мои вопросы и я надеюсь, что теперь получу исчерпывающие сведения. Для этого посылаю ей целый вопросник. Единственно, что видно, это то, что А.Н. никого кроме Кс[ении]. Г[еоргиевны]. и М-ме Дерфельден не видает, значит она находится в полном покое и Кс[ения]. Г[еоргиевна]. прибавляет, что ей гораздо лучше, чем было в начале.
Вы можете себе вполне представить мою радость, что мое опознание подтверждается родственником, который в детстве знал А.Н., и они смогли договориться. Теперь я могу спокойно смотреть на будущее, она живет в хороших условиях признанной родственницей и в этих условиях она несомненно скоро поправится совершенно. Мы можем спокойно продолжать нашу работу с верой в полный успех, в который я так верил с первого дня.
Делясь с Вами своей радостью, я не могу не вспомнить с глубокой благодарностью Вашу огромную помощь, в особенности моральную, за все это тяжелое время нашей совместной работы, когда тяжелые сомнения невольно закрадывались в нас.
Перейдя последнюю грань сомнений, позвольте поздравить Вас с успехом и от всей души поблагодарить Вас за огромный положенный Вами труд и оказанную мне помощь.
От всей души Вам благодарный.
(подп.) Андрей
Сим удостоверяю правильность предстоящей Копии с оригиналом письма Е.И. В. Великого Князя Андрея Владимировича на мое имя от 6 Мая 1928 г. за 3 462/70. Подлинник, как документ, касающийся и меня лично, оставлен в моем личном семейном архиве. Париж, Декабрь 1936 года.
С.Боткин
Данное письмо примечательно не только полным признанием Анастасии, но и тем, что князь Андрей называет в нем «больную» Анастасией Николаевной.
(Прим. ред. В.М.)
Глава тринадцатая.
Анастасия в Америке.
День начала процесса приближается. Наконец! Прежде, чем процесс начнётся, я должна довести до конца моё расследование.
7 февраля 1928 года Незнакомка прибыла в Нью-Йорк, снабжённая настоящим паспортом, который ей обеспечил герцог Лейхтенбергский. Формальности были такими долгими, что в тот момент, когда «её кузина» подплывала к Соединённым Штатам, мадам Лидс (княжна Ксения) находилась со своим мужем в Индии. Одна из её подруг, мисс Дженнингс, взяла на себя заботу о путешественнице. Это была богатая и очень щедрая дама.
Мадам Чайковская только что побывала в Париже, куда её сопровождал герцог Лейхтенбергский, чтобы представить её великому князю Андрею. Восхитительные минуты! Её дядя её узнал! Медсестра шотландка, которую отправили сопровождать Незнакомку, утверждала, что та чувствует себя всё лучше и лучше. Однако, внезапная смерть герцога Лейхтенбергского стала для неё тяжёлым ударом.
Кроме того, её утомила поездка: туман помешал Berengaria войти в порт. Наконец, уже на набережной, больная узнаёт, что её кузина, её чудо – кузина, которая в письмах называла ее Анастасией и обращалась к ней на «ты», отсутствует. Её встретил Глеб Боткин и отвёз к мисс Дженнингс.
Мадам Чайковская была в отчаянии. Что она будет делать у этих иностранцев? Что делать в этом городе, который, по сравнению с Берлином и Петроградом, показался ей чудовищно большим? А мисс Дженнингс осыпает её подарками. Она покупает ей цветы, платья, меха. Некоторые утверждали, что, будучи женщиной практичной, она решила эту молодую романтическую княжну выдать замуж за миллионера.
Медсестра, мисс Галлахер, к которой больная привязалась, осталась с ней. Они жили в смежных комнатах на втором этаже дома мисс Дженнигс на Парк Авеню.
Наконец, Ксения вернулась из Индии. Первая встреча между ней и её кузиной носила несколько натянутый характер. Они обнялись, смотрели друг на друга, говорили улыбаясь. Затем стали вспоминать, какими были маленькими, когда вместе играли. Миссис Лидс нашла своё маленькое поместье Ойстер – Бэй, осаждённым журналистами и фотографами. Прибытие в Америку той, о которой говорили, как о чудом спасшейся великой княжне Анастасии, не прошло незамеченным. Глеб Боткин рассказал её историю крупной Нью–Йоркской газете, и это не могло не вызвать раздражения у миссис Лидс и её мужа. Они решили отложить переселение в свой дом кузины, приезд которой вызвал такой общественный резонанс.
Наконец, в начале весны, переезд состоялся. Ежедневное общение двух женщин, разговоры, которые они вели, некоторые знаки, «которые не обманывают», убедили княжну Ксению, что странное маленькое создание, которое она приняла, действительно, её кузина. Она пообещала ей помочь поехать в Копенгаген, сопровождать её, чтобы она могла встретиться с бабушкой.
Преследуемая журналистами, она успешно дала несколько интервью. В одной из публикаций от 27 мая в World можно заметить, что миссис Лидс нисколько не сомневается в своей убеждённости. Она заявляет, что Незнакомка - это Анастасия. Ещё в апреле месяце она написала своим родным в Европу, чтобы они поддержали её позицию.
Я приехала в Нью-Йорк в апреле месяце 1958 года. Там я встретилась с княжной Ксенией, которая развелась с мистером Лидсом и вышла замуж за мистера Джюда. Она рассказала мне о своих впечатлениях того периода 1928 года, и объяснила, почему она приняла сторону Незнакомки.
- Такая, какой она была тогда, она не могла быть польской работницей. Это я поняла сразу, а потом убедилась, что она моя кузина Анастасия.
- Почему вы поссорились? Спросила я княжну Ксению.
В её голосе появилась печаль.
- Было столько всего, сказала она. Столько лжи! Я не пыталась мучить её, заставляя вспоминать пережитое, она рассказывала, что хотела, и я не задавала ей вопросов. У неё бывали внезапные воспоминания, а затем полный провал.
В течение всей войны я ухаживала за ранеными. Те из них, что были ранены в голову, меня всегда заставляли вспоминать Анастасию. Они так же имели «провалы» в памяти.
- Но ваша ссора? Настаивала я.
- Она не помешала мне остаться на её стороне. Моё мнение не изменилось. Я думаю, что её настроили против меня, а я была очень молодая и была уверена, что могу добиться всего, чего захочу. Я обещала ей организовать встречу с бабушкой в Копенгагене, а встретила категорический отказ со стороны её тётушек, которые были так же и моими, великой княжны Ксении и великой княжны Ольги. Что я могла сделать? Я не осмелилась выступить против них. Я была самой молодой из семьи и лишь дальней родственницей дочерей Николая II.
- Говорят, что вы от имени своих тетушек, предложили ей пожизненную ренту, если она откажется от своих притязаний?
- О, нет! Воскликнула княжна Ксения. Это совсем не так. Никогда, никогда я не смогла бы ей сказать ничего подобного. Да и положение тетушек слишком зависимое, чтобы им могла придти в голову такая мысль…
Нет, мы поссорились потому, что Анастасия хотела, чтобы я сдержала своё обещание, а ещё потому, что кое – кто спутал нам карты.
Под этим «кое – кто», кого Ксения обвиняет, не называя имени, подразумевается Глеб Боткин. Его я тоже имела случай увидеть и поговорить с ним.
В тот период Ксения, ставшая мадам Джюд, рассказала мне две удивительные истории. Эти жизненные события явятся частью свидетельских показаний, которые она сделает в ходе производства следственных действий в 1959 году.
- Однажды, я вошла в комнату моей кузины, рассказывала она, и увидела, что она плачет. Очень осторожно, так как боялась её расспрашивать, я спросила о причине её горя. Она показала мне на мою дочь, которая играла в саду, одетая в белую блузу и с синим беретом на голове.
- Не одевай её так, сказала она, она слишком напоминает моего маленького брата.
Я посмотрела на свою дочь и была потрясена, так как впервые заметила её сходство с царевичем.
В другой раз, когда я зашла навестить её (она большую часть времени проводила в своей комнате), она повернулась ко мне спиной и отказалась протянуть руку. Я сказала:
- Если ты не откроешь мне причину своего гнева, то нет никакой надежды, что мы, когда – нибудь сумеем помириться.
Она начала говорить:
- Ты обещала мне, что ни один из членов нашей семьи не появится здесь без моего согласия. Ты не сделала того, что ты мне обещала. Здесь Дмитрий, я слышала его голос, Я очень хорошо его узнала.
Дмитрий, сын моего дяди Александра и моей тёти Ксении, действительно, играл в теннис на площадке, расположенной с другой стороны изгороди нашего поместья. Она могла его слышать, но не могла видеть.
Эти истории, как и многие другие, продолжала Ксения, мне ещё раз доказали, что эта «Незнакомка» на самом деле Анастасия. Никакая ссора, сказала она серьёзно, не сможет изменить моего мнения. Впрочем, добавила она со вздохом облегчения, я видела Анастасию после того, как она меня покинула. Тогда она снова жила у мисс Дженнингс, и она меня встретила так, как будто бы ничего не было…
Было ли невыполненное обещание единственной причиной разрыва между кузинами?
Глеб Боткин, который жил в окрестностях Нью-Йорка, и с которым я также говорила (по телефону) больше часа, был согласен с миссис Лидс в том, что мадам Чайковская это княжна Анастасия. Что касается предлагаемой ренты, то он точно и категорично высказал своё мнение княжне. Анастасия, с его точки зрения, стала объектом шантажа!
Кто и когда рассказал ему об этом отвергнутом предложении? Мадам Чайковская? Лидсы? Я не знаю. Определённо одно, взяв в свои руки защиту интересов Незнакомки летом 1928 года, он перешёл в наступление. Приближалась десятая годовщина трагедии в Екатеринбурге. Перед фатальной датой 17 июля через посредничество американского адвоката Фаллоу, его агенту в Лондоне, мэтру Кеннеди, было выслано сообщение о том, что прямая наследница царя жива. Поэтому состояние, размещённое в Английском Банке, не может быть распределено между наследниками по боковой линии (Романовы и Гессе) до тех пор, пока Анастасия не будет официально признана.
С другой стороны Глеб Боткин сам написал руководству Английского Банка. Мэтр Фаллоу, который защищал интересы мадам Чайковской – Андерсон до 1938 года, когда его заменил мэтр Леверкуэн, со своей стороны, совершил несколько поездок в Лондон, где мы его видели. Мне кажется, ему не удалось добиться определённой ясности в отношении пресловутого богатства.
Проживая у Ксении, Незнакомка чувствовала себя покинутой Глебом, и это её обижало. Он появился после 17 июля и сразу поставил её в известность о предпринятых им действиях. С этого момента, должно быть, и возникло недоверие, которое таилось в глубине души Анастасии. Она ждала только момента, когда оно оправдается. Она решила, что Ксения предала её. Ксения ничего не сказала ей о наследстве, не напомнила ей о дате 17 июля и, если верить Глебу Боткину, она предлагала ему деньги, чтобы он избавил семью Лидс от неё. Теперь её главным желанием было скорее уехать из дома Лидс. Начались бесконечные споры.
8 августа, в сопровождении Глеба Боткина и мэтра Фаллоу Анастасия покинула Ойстер Бэй и вернулась в Нью-Йорк. Кузины прожили вместе около пяти месяцев. Анастасия была уверена, что Ксения, как и остальные члены её семьи, хотят лишить её 20 миллионов золотых рублей, которые царь перед войной отдал доверенному лицу, и которые были предназначены в качестве приданного его четырём дочерям.
Кроме этого, согласно словам мадам Чайковской – Андерсон, княжна Ксения пыталась убедить её, что в случае реставрации монархии в России, она, Анастасия, будет неспособна царствовать, вот поэтому родственники отказываются её признать.
Против этого объяснения она нашла аргументы.
-Для того, чтобы я могла царствовать, нужно изменить конституцию, объясняла она. Женщины в России имеют право претендовать на престол только тогда, когда все наследники по мужской линии умерли. Но это не наш случай. Великий князь Кирилл, брат великого князя Андрея, уже давно заявляет о своих претензиях на царскую корону…
Некоторое время она жила в отеле Гарден – Сити, где Глеб Боткин записал её под именем мадам Анна Андерсон, чтобы не привлекать внимания журналистов. Это было только началом, а затем Незнакомка снова вернулась к мисс Дженнинг, где и оставалась в течение полутора лет. В феврале 1929 года был создан фонд, питаемый подписчиками, цель которого была покрывать расходы на розыск и юридические действия, для того, чтобы добиться признания Анастасии и вернуть принадлежащее ей имущество, которое находится в Англии, Германии и Финляндии. Эта «Grandanor-Corporation», созданная крупными вкладчиками, среди которых фигурировало имя мисс Дженнингс, очень скоро стала вызывать подозрения у больной, которую преследовала мысль, что все хотят её обобрать.
Начались новые сильные скандалы, на этот раз между мисс Дженнингс и её гостьей.
В дело вмешался брат мисс Дженнингс.
- Эта женщина ненормальная, - решил он.
Он добился того, чтобы мисс Дженнингс сделала заявление по поводу того, что неуправляемая мадам Чайковская, психика которой внушает опасения, должна быть изолирована. После консультации медики вынесли заключение: молодая женщина, раздражительная и недоверчивая, страдает манией преследования. Она угрожает покончить с жизнью. Ей необходимо пройти курс лечения в специальном клинике.
Их мнение сразу же было претворено в жизнь. Однажды, в отсутствие мисс Дженнингс, когда мадам Чайковская была особенно неуправляемой, мистер Дженнингс позвонил в больницу. Незнакомка убежала в свою комнату и там закрылась. Двери были взломаны одна за другой. Врач, санитар, мистер Дженнингс и один из его друзей заставили её спуститься. Наспех собрали вещи и усадили в машину. Скорая помощь рванула с места и остановилась лишь в Катонахе, в штате Нью-Йорк, перед элегантным приютом для «душевнобольных», который назывался «Четыре Ветра». Там она проведёт больше года!
Однако, несмотря на всё это, Анастасия не была сумасшедшей. Этот факт подтверждался не один раз. Её состояние тревоги, недоверия жестокости можно понять, если принять, что она прошла через ад в Екатеринбурге.
В августе 1931 года, спустя более трёх лет после её прибытия в Соединённые Штаты, в больнице «Четыре Ветра» началась странная суматоха. Появилась медсестра, финка, которая должна была отправиться вместе с ней в Германию. Её попросили одеться, спуститься вниз и, в сопровождении большого эскорта, посадили в машину, которая отправилась в порт. В сопровождении всё той же медсестры и доктора, её привезли в гавань Нью Йорка, где пароход Deutschland ждал пассажиров. Анастасия поднялась на него вместе с медсестрой, имени которой она никогда не узнает.
В порту Cuxhaven, в Германии, пассажиры сошли на берег, проведя семь дней в море. В течение всего плавания больная была заперта в каюте, не зная цели своего путешествия. На набережной её ждали финка и новая медсестра, которые отвезли её в приют Илтен, находившийся возле Ганновера.
Измученная, мадам Чайковская уснула в комнате, куда её привели. Проснувшись, она увидела возле своей кровати доктора, который, улыбаясь, сказал
- Здравствуйте, мадам Андерсон.
- Но, это не моё имя…
- Однако это имя записано в паспорте, который мне передала медсестра, сопровождавшая Вас из Америки.
- Где эта женщина?
- Уехала.
- Покажите мне этот паспорт.
Доктор Ньепер, которому сказали, что он имеет дело с опасной сумасшедшей, колебался, но затем сделал то, о чём его просила новая пациентка.
Она посмотрела паспорт.
- Да, это моя фотография, но имя не моё, и я его никогда не подписывала.
И в самом деле, подписи не было, только внизу документа стоял крестик.
Молодая женщина достала из чемодана свой старый паспорт, который она использовала при въезде в Америку.
- Смотрите.
Доктор Ньепер не верил своим глазам. Его охватила тревога. Неужели речь идёт о случае самовольного выдворения из страны? Он поговорил с главным врачом заведения, профессором Варендорфом. Илтен образцовое заведение, где к каждому случаю подходят индивидуально, с большими предосторожностями. В июле месяце за «Анну Андерсон» просили врачи и американский адвокат. Её пребывание было рассчитано на год. Что делать дальше?
- Сначала нужно обследовать больную, а там посмотрим, - сказал главный врач.
Мадам Чайковская, ставшая мадам Андерсон, подружилась с доктором Ньепером. Она рассказала ему всю свою историю, и не пожалела об этом, так как нашла в нём понимание.
- Все знали, что я не была сумасшедшей, рассказывала она, говоря о том времени…
Доктор ей поверил и медсёстры тоже, особенно, когда увидели её красивые платья. Сумасшедшие таких не носят.
Расследование, проведённое консульствами Германии и Нью-Йорка, по вопросу о том, как мог появиться фальшивый паспорт, результатов не дало. Выяснили, что пришла женщина, представила двух свидетелей и заявила, что не умеет писать. Без всяких формальностей ей выдали паспорт на имя Анны Андерсон!
Анна Андерсон в конце концов привыкала к своему новому имени. В доме здоровья Илтен она старалась не вспоминать об ужасных днях, проведённых в «Четырёх Ветрах». Здесь каждый знал её историю и, что главное, каждый старался искренне поддержать её.
Доктор Ньепер стал её опорой и советчиком. Вскоре он познакомил её с мадам Мадзак, владелицей крупной газеты Ганновера. В конце 1932 года Анна покинула Илтен и поселилась в Ганновере, где мадам Мадзак стала её покровительницей. Как раз в это время её увидела принцесса - наследница Сесилия, жена Кронпринца, и узнала её.
Однако, самым значительным событием этого 1932 года, явилось появление в окружении «Анастасии» принца Фредерика Сакс – Альтенбургского. Его сестра была замужем за принцем Сигизмундом Прусским, кузеном царских детей. С того дня, когда принц Фредерик – Эрнст убедился в правомочности претензий мадам Андерсон, он не перестанет защищать её интересы.
В течение тринадцати лет, переезжая из замка в замок, мадам Андерсон будет гостьей самых знатных аристократических немецких семей. Она приедет в Гановер в 1944 году, в худшее время, когда он подвергался постоянным бомбардировкам. Принц Сакс – Альтенбургский увезет её оттуда и поселит у своей кузины Сакс – Мейнинген. Но события развивались слишком быстро. Постепенно Советы оккупировали Саксонию. Направляемая принцем, который в это время находился уже на Западе, она бежала, потеряв всё, и, наконец, добралась до французской зоны, где Фредерик – Эрнест вместо дворца предложил ей маленькую примитивную хижину в Чёрном Лесу, куда я тщетно пыталась войти. Он купил этот барак на свои последние деньги.
Что касается процесса, то он начался в 1932 году под эгидой мэтра Фаллоу. Основная цель состояла в том, чтобы огласить имена немецких наследников царя и царицы. В результате девальвации сумма оказалась довольно скромной, Деньги находились в банке Мендельсона, в Берлине. Среди родственников по боковой линии правителя России, которые были признаны наследниками, находились принцесса Меклембургская, дочь Сигизмунда Прусского, и внучка Ирены Прусской, урождённая Гессе. Они были одни из немногих, кто получил деньги. Процесс о притязаниях на наследство, начатый в Берлине по административному требованию так называемой «комнаты наследников», был направлен против неё. В 1938 году Фаллоу передаёт дела в руки мэтров Леверкуэна и Вермерена. Они вдвоём изучили дело, встретились с мадам Андерсон, и пришли к заключению, что дела обстоят неплохо.
У власти уже были нацисты. Процесс несколько раз прерывался. Особенно это ощущалось в 1939 году, после того, как Гитлер заключил союз со Сталиным. В 1942 году Мадам Андерсон предстала на первом слушании. Часть документов позднее погибла во время бомбардировок Берлина.
После войны прошла процедура второго слушания, которая не предвещала никаких шансов на успех. Берлинский трибунал опять отказал просительнице в иске из – за ошибки в документах, доказывающих её право на наследство Романовых. В 1956 году берлинский магистрат посоветовал адвокатам мадам Андерсон обратиться в гражданский суд, чтобы добиться признания её родственных связей. В это время Берлин представлял собой только часть Германии и его суд необходимых полномочий не имел. Тогда, договорившись с адвокатами противной стороны, адвокаты мадам Андерсон, проживающие в Гамбурге, избрали этот город, для проведения следующего заседания в 1957 году.
Глава четырнадцатая.
Первые свидетели дают показания.
Суббота 30 марта 1958 года: первый день слушаний! Есть некоторая ирония в том, что вместо Гамбурга мы находимся в Висбадене… Причина этому – болезнь бывшего капитана драгунского полка Феликса Дасселя. Суд расположился в одном из владений бывшей великой герцогини Гессе. Таким образом, мы находились на «территории врага», по крайней мере, в том, что касалось дела Анастасии.
Висбаден, очаровательный маленький городок на водах. Миниатюрный дворец юстиции предоставил в распоряжение Гамбургского суда зал, с небольшим количеством сидячих мест. Немецкая публика, убеждённая в идентичности Анастасии, которая была известна, как затворница Чёрного Леса, считая, что не может пропустить этот процесс, неторопливо рассаживались на стульях, которые заранее для себя приберегла.
Адвокаты соискательницы, мэтр Леверкуэн, которого я знала, и мэтр Вермерен, которого я видела в первый раз, были уже в зале. Позади них, на общей скамье, предназначенной для обвиняемых, сидела вторая линия защиты: герцог Сакс – Альтенбургский, мадам Мадзак и, между ними, о! Чудо! Сам Гессе и принцесса Марианна де Гессе - Филиппшталь, которая отвергала дух своей семьи.
Мэтр Вермерен, с белыми, как снег, волосами, и юношеским круглым лицом, выдающим непоколебимого оптимиста, размахивая рукавами своей чёрной тоги, переходил от одного кресла к другому.
-Ему ведь уже более семидесяти лет, - сообщил мой сосед, журналист, - а он как будто получил новый жизненный заряд. Снова женился, и у него дочка четырёх лет.
Дорогой Вермерен, с которым я часто буду встречаться в последующие годы, был лишён обаяния Леверкуэна, но он был его правой рукой, левой рукой и памятью на всех процессах. Леверкуэн был мозговым центром и вдохновителем их политики, а Вермерен старался, чтобы тот не ушёл в сторону. Анастасия, вечно погружённая в свои мысли, мне кажется, иногда замечала скрытую в тени его молодую супругу.
Со стороны Мекленбургов на заседании выступал мэтр Крампф, бледность и лёгкая хромота которого указывали на пошатнувшееся здоровье. Так же, как и Леверкуэн, он не мог предсказать, как закончится этот процесс. Ни один из этих двух мужчин с усталыми сердцами не дойдёт до конца процесса. Смерть настигнет их на пороге старости. Главный судья трибунала имел внушительный вид и очень красивую голову, в волосах которой уже кое – где проблёскивала седина. Он вёл заседание осторожно, мудро, но и он покинет нас в ходе пути. Начавшееся заболевание мозга заставит его подать в отставку перед самым началом принятия решения.
Мадам Андерсон и принцесса Мекленбургская отсутствовали.
Судебный процесс, направленный на выяснение истины, начался. Из прошлого, которое уже принадлежит истории, выступал Жильяр, свидетель №1 против «Авантюристки».
Для сведения, хочу сказать, что я его узнала, он походил на свою фотографию, сделанную 40 лет назад, в Сибири, во время революции. Его густые усы, ставшие белыми, скрывали полные губы, его короткий, мясистый, выгнутый нос говорил об упрямстве. Его глаза под тяжёлыми ресницами лениво осматривали окружающих. Расшитая куртка, узкие панталоны - казалось, что он только что вышел из дворца в Царском Селе, где, закончив уроки, раздавал одобрения и порицания. Он держался прямо, чтобы казаться выше, а его голову педагога в то время, поддерживал накрахмаленный воротник.
Он сообщил свои данные, свой возраст и стал рассказывать:
- Я служил профессором при царском дворе России, начиная с 1905 года. Я познакомился с Анастасией, когда ей было четыре года. Когда ей исполнилось девять лет, я начал ей давать первые уроки французского языка. В 1913 году я был назначен наставником царевича. Я жил в тесной близости с императорской семьёй, особенно в ссылке, где я находился на правах « пленника волонтёра!»
Я сразу узнала стиль автора ««La fausse Anastasia»», главного труда Жильяра, который он создал тридцать лет тому назад и до сих пор верит в его истинность. Маленькая драма того, кто не торопиться следовать за событиями. Он написал книгу, но никогда не давал себе труда вернуться к ней, и вот теперь он стоит, как перед стеной: силы и память предали его.
- Да, он остался верен своим убеждениям. Незнакомка из Берлина не Анастасия. Мадам Жильяр, его покойная жена, бывшая гувернантка царских дочерей, тоже не признала «Авантюристку». Их противница, мадам Ратлеф – Кайлман, которая заботилась о больной и всю жизнь боролась за то, чтобы её признали, была лгуньей и немножко не в себе.
- Самые близкие к царскому двору России люди были против всего этого, - вдруг закричал он. Ни великая княжна Ольга, ни принцесса Ирена Прусская, её тёти, ни адъютант царя полковник Мордвинов, ни придворная дама царицы баронесса Буксговден, ни князь Юсупов не нашли ни малейшего сходства между Незнакомкой и Анастасией, жертвой убийства в Екатеринбурге.
- Откуда вы это знаете? Спросил председатель.
Жильяр вспылил:
- Баронесса Буксговден мне сто раз повторяла, что…
- «Сто раз».- прервал господин Веркмейстер, - Я напоминаю свидетелю, что он принёс клятву о правдивости своих показаний.
Господин Жильяр всё не мог успокоиться:
- Да, я сказал сто раз, но слышал я это бесчисленное количество раз. Что же касается великой княжны Ольги, то она высказала решительное заявление датским газетам.
Господин Веркмейстер игнорировал этот аргумент.
- Вы не являетесь представителем царской семьи России. Вы являетесь свидетелем и должны говорить единственно о том, что вы сами видели и слышали.
Допрос пошёл более жестко. Господин Веркмейстер всё время старался направить Жильяра в сторону его личных воспоминаний, он хотел знать всё: вопросы и ответы разговора, который проходил в госпитале с больной, даты встреч, проходивших в Берлине, их продолжительность. Господин Жильяр в свои 78 лет находился в смятении, его память бунтовала, но он с патетикой в голосе, повторял всё время одно и то же:
- Я не знаю, я больше ничего не знаю.
Господин Веркмейстер подвёл итог:
- В общем, свидетель, знавший, что будет давать показания, находит средство «освежить» свою память!
Господин Жильяр опустил голову, как плохой ученик, получивший выговор. Своими нервными руками он терзал книгу ««La fausse Anastasia»», его Евангелие. Он плохо её перечитал, он переоценил свои силы. Он считал себя готовым дать клятву на всё в целом, на всё, что он написал в ««La fausse Anastasia»» когда был ещё молодым и сильным.
-Тридцать пять лет прошло, господин председатель, но всё, что находится в этом сборнике, всё правда.
Господин Жильяр прибавил только три года. Это случилось в 1925 году, когда великая княжна Ольга попросила его, прежде, чем она соберётся сама, съездить в Геманию и встретиться с Незнакомкой. Он зачитывает письмо, которое получил от неё, точнее копию письма, которую он держал в руках.
- Я хотел бы видеть оригинал этого документа, говорит председатель, вы его принесли?
- У меня его нет, ответил Жильяр.
Веркмейстер спрашивает его об отношениях с герцогом Лейхтенбергским:
- Это правда, что вы не ответили на его три письма?
- Да… Нет… Я не знаю.
- А великий князь Андрей?
- Я не говорил с ним с начала революции!
В его голосе слышится презрение к тем Романовым, которые осмелились признать «симулянтку».
Мне было больно видеть, как этот маленький старик пытается выкрутиться, словно муха, попавшая в сети паука. Однако, через день, после разговора с ним, моя зарождающая симпатия перерастёт в изумление.
Господин Жильяр снова на скамье свидетелей. Отвечая на вопросы судьи, он перебирает аргументы, которые могут доказать обман Незнакомки: невежество, лживые ответы, подложные документы. Он высказал всё, что хранила его память. Жильяр воспользовался перерывом, чтобы тщательно перечитать свою книгу.
В своей обычной манере вмешался мэтр Леверкуэн. Он заметил, что так, как с самого начала, наблюдалось несогласие между послом Цале и господином Жильяром, необходимо, чтобы суд затребовал у королевского двора Дании документы, которые были собраны умершим дипломатом.
Господин Веркмейстер в принципе был согласен, однако, если исчезновение документов произошло в результате пожаров в Берлине, то для просительницы это будет серьёзный гандикап.
Мэтр Леверкуэн наклонился к нему и прошептал несколько слов, которые могли слышать только трое членов суда. Председатель, казалось, посчитал важным то, что ему только что сказали.
- Вы в своей книге «La fausse Anastasia», - обратился он к Жильяру, - опубликовали факсимиле фотографии и образца почерка. Мы хотели бы видеть оригинал. Если у вас нет их при себе, суд просит прислать нам эти документы.
- У меня их нет больше, закричал Жильяр, они сгорели. У меня ничего больше нет!
По залу прошёл шёпот:
- Историк сжигает свои архивы!
Жильяру казалось, что весь мир настроен против него
- Покойник почувствовал себя плохо, но лучше бы ему совсем исчезнуть, - сказал тихонько мне принц Фредерик – Эрнст во время перерыва.
Судья Веркмейстер советовался со своими ассистентами, молодым господином Бакеном и мадам Рейссс.
- Уничтожены. Боже Мой! То, что некоторые бумаги пропали в Германии, можно понять! Но в Швейцарии!
И, действительно, Лозанна не подвергалась бомбардировке. Господин Жильяр вполне отдавал себе отчёт в нелепости своего ответа. Он чувствовал себя униженным, но был далёк от мысли, чтобы прекратить борьбу. И в самом деле, на другой день мы снова видим его, стоящим перед судьёй.
- Поройтесь в вашей памяти, в ваших папках. Не может такого быть, чтобы всё сгорело.
Жильяр сделал утвердительный жест:
- Конечно, кое – что у меня осталось. Суд сразу всё получит после моего возвращения в Лозанну.
Он прочитал протокол, поставил внизу свою подпись, принёс присягу и удалился. Его роль была закончена.
После того, как с господином Жильяром произошёл несчастный случай, он больше не способен был заниматься своими бумагами. Гамбургский суд не получил оригиналов фотокопий дела от бывшего наставника царевича. Больше он не мог никого раздражать, и был предан забвению.
Совсем иного рода были свидетельские показания Феликса Дасселя, которого мы слушали на другой день. Этот мужчина был красив. У него были ярко выраженные черты лица, а голубые глаза красноречиво говорили даже тогда, когда он молчал. Ему было 68 лет, он носил монокль, а то, как сильно он страдает, было заметно только по горестным складкам, таившимся в уголках губ, и по судороге, иногда искажавшей его лицо.
В столовой квартиры, которую он занимал в вилле, окружённой садиком, он отдыхал в глубоком кресле. Ноги его прикрывал плед, а спину поддерживали две подушки. Его прерывистое дыхание заставляло трепетать кончики ноздрей, когда он пытался захватить кусочек воздуха. Он отчаянно боролся со своею болезнью с помощью маленького ингалятора, который давал некоторое облегчение. Вокруг стола из красного дерева расположились члены суда, адвокаты, стенографисты и четыре журналиста, одним из которых была я. Мадам Дассель стояла рядом с креслом своего мужа.
Свидетель, как и господин Жильяр, отказался дать присягу прежде, чем даст свои показания. Первый вопрос был задан о его пребывании в госпитале Царского Села. Он говорил подробно, иногда прерываемый стенографом, чтобы тот мог записать текст. Председатель задал ему один, а затем второй вопросы.
- Этот госпиталь был чем – то вроде забавы. Там могли разместиться всего семь офицеров. Императрица устроила его, чтобы дать занятие более молодым великим княжнам, которые не могли быть медсёстрами. Идея, немного запоздалая, состояла в том, что принцессы должны были поддерживать контакт с подданными своего царя.
- Великие княжны часто приходили? Спросил председатель.
- Два или три раза в неделю на несколько часов, и совсем запросто, одни. Они должны были нас развлекать, и развлекались сами. Мы играли в шашки, в бильярд. Анастасия была проказница, резвая, иногда она плутовала в играх…
Феликс Дассель остановился и перевёл дыхание. Казалось, что он хотел сказать ещё что – то важное. Но он только посмотрел вокруг и сказал, смеясь:
- Она плутовала всегда.
- Сколько времени вы виделись с ними?
- В течение пяти месяцев. Иногда я сопровождал их во время прогулки.
Председатель прервал свидетеля. Он попросил рассказать его собственную историю: как он покинул Россию через Баку после октябрьской революции, и как под командованием фон дер Гольца сражался с большевиками. Как он оставил военную службу, чтобы вернуться к своей основной профессии - журналистике.
- В Берлине, после войны, вы узнали о появившейся претендентке на роль Анастасии?
Да, но я так мало верил в это, что написал в L’Illustr; de Francfort статью, направленную против неё 16 апреля 1927.
- Вас никогда не просили её опознать?
Свидетель покачал головой:
- Незнакомка была принята бароном фон Кляйстом, который никогда не внушал мне доверия. Эмигрант, офицер полиции в какой – то провинции России, Наверняка, это была секретная служба царя. И, кроме того, мне всегда казалось, что эмигранты, окружавшие её, хотели извлечь какую – то пользу из этой авантюры.
- Но, позже, вы её сами опознали?
- Да, всё изменилось, когда через посредничество главного редактора моей берлинской газеты, меня пригласил герцог Лейхтенбергский.
С большим искусством он нам обрисовал свою встречу с больной в Зееоне, но, на мгновение прервался, так как астматический хрип помешал его рассказу.
- Я её узнал сразу, - сказал он. - Её подпрыгивающую походку! В ней все подпрыгивало, ноги, голос и даже смех, немного хрипловатый, когда она долго смеялась… Ах! Как она смеялась!
- Говорила она по – русски? Спросил председатель.
- Не совсем бегло, но вставляла в разговоре русские слова. Однажды, увидев шампиньон, она закричала: «Рыжик», и это слово она произнесла как – то особенно, она его произнесла с акцентом…
- Польским? Оживился господин Веркмейстер.
- Нет, с прекрасным акцентом русских дам высокого происхождения.
Дассель не попался в невинные ловушки, которые ему ставил председатель. На некоторое время астма его оставила, но он покорил нас всех своим красноречием.
На следующее утро, щеки Дасселя, ещё более впалые, чем накануне, покрылись красными пятнами, так как у него началась лихорадка. Господин Веркмейстер испугался. Живость, с которой свидетель давал свои показания, слишком контрастировала с состоянием его здоровья, которое говорило о приближающейся смерти.
- Я бы не хотел, - сказал ему председатель, - позволить вам подписать ваши показания прежде, чем вы прочтёте заключение берлинского трибунала, на котором просительница предстала в 1957. Вы подумайте, и, может быть, скорректируете текст вашего выступления?
- Я думал тридцать лет,- устало сказал Дассель, - куда же ещё больше?
Тем не менее, принесли досье берлинского заседания. Оно содержало в себе результаты экспертиз, выполненных швейцарскими и немецкими профессорами. Они изучили и сравнили фотографии Анны Андерсон, великой княжны Анастасии, сделанной перед 1918 годом, фотографии некоторых Романовых, и некоторых принцев Гессе и фотографию сестры исчезнувшей полячки, Гертруды Шанцковской, супруги Эллерика. Профессора Бисшофф, Гесс, Куртиус, Фишер и, наконец, профессор Клауберг, который занимался этим делом ещё в 1955 году, прошли к заключению о невероятности и невозможности найти сходство между убитой великой княжной Анастасией и каким – либо из представленных лиц.
И всё же, некоторое сходство было отмечено профессором Фишером между Гертрудой Шанцковской и Анной Андерсон. Но, этот факт ничего не решал, так как дело шло только о сестре исчезнувшей полячки.
Вмешался мэтр Леверкуэн. Он подверг сомнению экспертизу суда, по которой мадам Андерсон сравнивали скорее с представителями семьи Гессе, чем Романовых.
- А, ведь речь может идти о настоящей дочери Николая II?
Дело Шанцковской опять замаячило перед нами, и, в связи с этим, я внезапно вспомнила признание Жильяра:
- Всё сгорело.
Не мог ли он, будучи человеком увлечённым, сам создать оригиналы документов, воспроизведённых им? Для этого нужно совсем немногое, ловко скопировать то, что ему доверили, а воображения ему не занимать. Ретуширование фотографий, и мы отдаем себе в этом отчёт, нередко практикуется среди некоторых врагов Незнакомки.
После небольшого перерыва слушания возобновились. Адвокаты Гессе заявили, что, несмотря на то, что свидетель готов принести присягу, у них есть к нему претензии.
- Случай очень серьёзный, - возразил им Леверкуэн, - я настаиваю на принесении присяги.
- Господин Дассель, - обратился к нему председатель, - теперь, когда вам зачитали берлинские документы, вы по-прежнему настаиваете на своих показаниях?
Господину Дасселю всё труднее было говорить
-Я не понимаю, представьте себе, решения берлинского суда. Для меня это китайская грамота, а слово «показания» мне кажется слишком слабым. Что могут значить слова, которые мне прочитали рядом с тем, что я видел собственными глазами? Я знаю, что это Анастасия, и я готов дать клятву.
Председатель вздохнул:
- Посмотрите, - сказал он, - чем вы заключили ваши показания: «После всего, что я видел, я думаю, что могу сказать, что…».
Свидетель прервал его.
- Я не сказал «я думаю», я сказал «утверждаю».
Я уже не в первый раз была поражена, как делают записи стенографисты. Свидетель высказывается, затем председатель даёт формулировку, с согласия свидетеля. Только этот метод довольно растяжимый. Некоторые фразы имеют двоякий смысл, но, что было главным в этой фразе, впоследствии забывается.
Председатель попытался предложить другую, более осторожную формулировку, но Дассель поправил его во второй раз. Споры закончились, председатель сложил оружие: «Тем хуже, - подумал он. - Это дело на его совести».
- Вы готовы дать клятву?
- Конечно.
- Вы воспользуетесь религиозной формулировкой?
- Да, я выбираю религиозную формулировку, - повторил Дассель, задыхаясь.
Оставайтесь сидеть, мы разрешаем вам.
Дассель встал, гигант, перед лицом смерти. Жена поддерживала его, а он держался за её руку:
- Я клянусь перед Богом в своей уверенности в том, что мадам Андерсон является Анастасией, Анастасией Николаевной великой княжной России.
Он упал, измученный, в своё кресло. Мадам Дассель пододвинула стул под его ноги и положила на место плед. Мы все молча вышли. Я знала, что больше никогда не увижу Дасселя.
Спустя несколько месяцев, он умер, успев сказать пастору, который его исповедовал:
- Ошибиться было невозможно, я поклялся и клянусь сейчас, что мадам Андерсон это Анастасия, наша великая княжна…
Его свидетельство не произвело впечатления на судей, но я к этому ещё вернусь!
В это утро произошло весёлое представление. Весёлое, но совершенно бесполезное. В Висбаден приехал Сергей Лифар, чтобы дать свои показания. Известный танцор был окружен немецкими поклонниками, ордой журналистов и несколькими адвокатами. И все они в одно мгновение парализовали всю работу юстиции. Летящей походкой он вошёл в зал слушаний, лишая чувств женщин и вызывая крики восхищения. Между ним и суровым председателем состоялся трудный разговор, недоступный для понимания, так как пришлось воспользоваться услугами переводчика, французский язык которого оставлял желать лучшего. Заставить задержать внимание Сергея Лифара на каком – то слове, имени, даже на его собственном, вещь иллюзорная. Он парил, летал, создавал словесные пируэты, показал великолепный спектакль, а затем удалился, ещё более прекрасный, не отдавая себе отчёта, в каком гневе и раздражении оставил председателя. Но, он снова вернулся, чтобы дать свои показания, касающиеся вышеупомянутого дела.
- Я надеюсь, сказал он, что могу положить конец этой печальной истории. В 1934 году в Рио де Жанейро я связался с секретарём итальянского посольства господином Франко Леккио. Тот мне рассказал, что где – то около 1920 года, он получил поручение от Итальянского двора провести расследование по вопросу идентичности персоны, появившейся в Германии, которая называет себя русской княжной Анастасией. Господин Леккио взялся за выполнение этой задачи, и связался с министром иностранных дел Рима, для получения сведений о четвёртой дочери царя. Результат этих сведений показал, что Незнакомка действительно была русской Анастасией. В 1938 году я встречался с Муссолини, который мне рассказал об этом случае. Дуче заявил мне, что он познакомился с донесением секретаря посольства, что это донесение существует и достоверно подтверждает идентичность героини процесса в Висбадене.
Наконец, настала очередь мадам Мельник - Боткиной. Мы все, здесь находящиеся, очень сожалели, о том, что господину Жильяру позволили уехать, не устроив ему очной ставки с этой светлой, правдивой, иногда скрытной женщиной, но никогда не искавшей окольных путей. Господин Веркмейстер делал всё, чтобы выразить свое почтение к адвокатам герцогини Мекленбургской. Один из них мэтр Крампф, проживал в Дюссельдорфе. Второй, мэтр фон Беренберг – Госслар был одним из самых известных адвокатов Гамбурга.
Выступление мадам Мельник - Боткиной началось с сюрпризов. Ибо, стоило ей только подняться, назвать своё имя и возраст, как был заявлен протест.
- Каким образом, сегодня вам может быть пятьдесят девять лет, если в 1929 году, когда вы делали заявление нотариусу, вы сказали, что вам 21 год?
- Он записал «больше двадцати одного года» - возразила мадам Боткина - но мне тогда уже был 31 год.
В юрисдикции существует такая формулировка, вероятно, рассчитанная на то, чтобы отметить, что свидетель совершеннолетний.
Председатель повернулся к адвокатам, сидящим на скамье защиты.
- Но, тогда заключение Берлинского суда теряет своё значение, так как по его формулировкам следует, что свидетель был слишком молод, чтобы помнить события предвоенного и военного времени войны 1914 года?
Воспользовавшись этой зацепкой, дотошный председатель Веркмейстер перебирал фразу за фразой нотариального акта, отредактированного 29 лет назад на английском языке, а затем переведенного на немецкий. Я не видела оригинала, но перевод был «образцом приблизительности», в результате чего некоторые фразы имели двоякое толкование. В силу этого, противники могли дискредитировать мадам Боткину, обвинив её во лжи и заставить давать объяснения. Может быть, подписывая тогда этот перевод, она не придала ему слишком большого значения?
- В английском тексте я исправила некоторые неточности, - говорила она мне позже. - Я думала, что он имеет такое же значение, как и немецкий текст.
Но, ничего этого не произошло. И злополучные бумаги берлинского заседания, и ошибка, сделанная свидетельницей в результате недостаточного знания немецкого языка, не смогли повлиять на председателя суда.
Председатель производил впечатление человека, ни обладающего способностью оценить работу переводчиков, ни способностью воспользоваться создавшейся ситуацией и заставить адвокатов защиты забить тревогу по вопросу отсутствия ясности в документе. Испытывая некоторую подавленность, он предоставил слово мэтру Беренбергу – Глоссару, который спросил:
- Как выглядела закладка для книг, сделанная для императрицы, и могла бы свидетель её узнать?
- Я не вижу здесь ничего похожего. Согласно гражданской процедуре вы не имеете права задавать мне вопросы, которые нарушают инструкцию.
Мэтр Беренберг – Госслар, однако, настаивал, и вопрос был одобрен. Позднее слово взял мэтр Крампф:
- Как можете вы помнить…
Председатель прервал его:
- Поймите, наконец, что в 1913 году ей было 15 лет, и она отлично может всё помнить.
Речь шла о том, чтобы Татьяна Боткина в деталях рассказала о своих встречах с великой княжной в канун и во время войны 1914 года.
- В вашей книге от 1921 года, вы писали, что были очень застенчивы, и не осмеливались говорить с Анастасией.
- Я сама делала этот перевод на французский язык, подчеркнула мадам Боткина, и там этого нет.
Адвокат процитировал отрывок из книги, и заметил, что там не говорится конкретно, что это великая княжна, а есть только следующая фраза о том, что у неё был «удивительный взгляд голубых глаз царя». Татьяна Боткина смутилась.
- Да, у царя были удивительные глаза, и точно такие же у Анастасии, - глухо добавила свидетельница.
А затем она захотела, чтобы прочитали ещё один эпизод, в котором её отец, доктор Боткин, рассказывает ей о самоваре. Это было во время его пребывания в генеральном штабе, в Могилёве, когда он говорил: «Царь собственноручно разливал чай». В то время как господин Жильяр утверждал, что никогда императорская семья не пользовалась самоваром.
Господин председатель попросил её отдать свой перевод в распоряжение суда. Затем он коснулся вопроса о портфеле, который настоящая Анастасия вышила, будучи в Тобольске, для брата свидетельницы, Глеба Боткина. В настоящее время его ждали в Висбадене, а он не приехал из Америки.
- Анна Андерсон помнит, как вышивала этот портфель и рассказала о нём.
Затем, несмотря на негативное заключение берлинской экспертизы, основанного на выводах экспертов антропологов, изучавших уши и форму лица, Татьяна Боткина заявила:
- Я хочу и могу подтвердить мои показания под присягой.
Она подготовилась дать присягу перед Богом, как это сделал накануне Феликс Дассель, хотя она и не присутствовала при этом, это происходило без неё. Она не была знакома с бывшим офицером драгунов. Она встретится с ним в первый и последний раз на другой день, прежде, чем покинуть Висбаден.
На этом закончился первый акт спектакля, и опустился занавес. Через два месяца начнётся второй.
Я вернулась в Париж, где давал свой отчёт «Le Figaro» Раймонд Мийее, которого специально отправляли в Рим изучить досье дипломата Леккио, о котором говорил Сергей Лифар. Я хочу воспроизвести здесь суть его ответа, как я это делала и в других случаях. Я боюсь исказить истину, и поэтому отстраняюсь от своих впечатлений, которые я испытывала тогда.
Депеша Раймонда Мийее.
Здесь, в Риме, я понемногу начинаю разбираться в том, при каких обстоятельствах в 1926 году от итальянского посольства в Берлине было получено сообщение, касающееся «неизвестной женщины».
Прежде всего, документ под номером 662/209 Р.О. AL, не исчезал из дворца Chigi. Он касается русской великой княжны Анастасии и был адресован «au Cavaliere B. Мussolini, премьер министру Италии, министру иностранных дел, и.т.д.». Это сообщение не было подписано Франко Леккио, бывшим тогда вторым секретарём посольства в Берлине, как нам говорил господин Сергей Лифар, оно было подписано господином Альдо Франди, послом Италии в Берлине в тот период.
Следующее, господин Альдо Франди не утверждал, что Анна Андерсон – тогда её звали Чайковская – великая княжна Анастасия. Посол просто сделал гипотетическое предположение, касающееся того, что Анастасия могла остаться в живых.
В результате частного расследования, проведённого du Giornale d’Italia появилась ещё одна информация. Если верить ей, то в какой – то момент королевский дом de Savoie проявил желание познакомиться с завещанием царя Николая II. Возможно, существуют следы проявления этого интереса, говорят, что в завещании царя имеются какие – то сведения о королеве Италии.
Глава пятнадцатая.
Новые доказательства.
В Париже меня ждало такое огромное количество писем, что мне казалось, они никогда не закончатся. Каждое письмо ждало своего ответа, а каждый точный ответ вызывал новые вопросы. Тех, кто интересовался делом Анастасии, волновали две проблемы: действительно ли великий герцог Гессе ездил в Россию в 1916 году, и второй – был ли господин Жильяр свидетелем, достойным доверия? Я решила идти той дорогой, которую мне указывали мои корреспонденты, так как и меня в первую очередь интересовали именно те вопросы, которые они мне задавали. Но особенно меня занимал вопрос о пресловутой поездке в Россию.
Первенство я отдала великому герцогу Гессе. В письме царицы к царю, написанном в 1915 году, сообщается, что брат царицы пытался найти место для переговоров где – то между Петербургом и Берлином. Но, был ли это естественный порыв, выражением желания мира, которое он испытывал? А, может быть Эрнст де Гессе был кем – то выбран, чтобы служить посредником при переговорах между Вильгелмом II и царём?
В другом письме сообщалось о тщетных усилиях одной высокопоставленной русской дамы, которая после начала военных действий переехала в Австрию, а затем была великим герцогом Гессе направлена в Россию, чтобы начать предварительные переговоры о мире.
Вот документы, которые говорят об этих двух попытках.
Письмо царицы Александры Фёдоровны царю Николаю II.
Царское Село, 17 апреля 1915.
…Я получила большое письмо от Эрни, я покажу его тебе, когда ты вернёшься. Он пишет, что если кто – то и должен его понять, угадать его намерения, то это можешь быть только ты при моём посредничестве. Он тебя нежно обнимает. Он хотел бы найти решение этой дилеммы, и кто – то должен сделать первый шаг, создать мост для ведения переговоров.
Он задумал план послать тайно в Стокгольм доверенного человека, который мог бы встретиться с тем, кого ты выберешь сам, чтобы устранить препятствия. Германия, пишет он, не ненавидит Россию. Его представитель будет в Стокгольме 28 (он уехал позавчера, а я узнала об этом только сегодня) и пробудет там всего восемь дней. Больше он ничего сделать не сможет. Я ответила ему сразу через посредство Дэйзи, которую я отправила встретиться с этим господином, чтобы сообщить ему о твоём отсутствии и посоветовать не ждать слишком долго. Я также добавила, что, так как мир желателен, можно ждать, что его час наступит.
Я очень бы хотела, чтобы всё решилось до твоего возвращения, так как знаю, что это дело тебе неприятно. В. (Император Вильгельм) естественно, ничего обо всём этом не знает. Он считает, что его солдаты крепко укоренились во Франции. И он, видимо, уверен, что так будет на Севере и в Карпатах. Они считают, что у них будет 500 тысяч пленников.
Письмо очень дружественное и даже нежное, я была счастлива получить его, хотя напрасное ожидание его посланца в твое отсутствие, может вызвать осложнения. Э. (Эрни), он тоже будет разочарован…
Выдержки из мемуаров Сэра Георга Букханана, посла Великобритании, взятые из его книги «Моя миссия в России»:
…Несколько недель спустя была предпринята новая попытка связаться с Его Величеством. Мадемуазель Васильковская, происходящая из старинной русской семьи, жила, после объявления войны, на своей вилле du Semmering. Великий герцог Гессе пригласил её в Дармштадт и предложил сблизиться с царём, чтобы способствовать окончанию войны. Он попросил её сообщить, что Англия уже делала попытку связаться с Германией с целью заключения сепаратного мира. Император Вильгельм готов предоставить России выгодные условия, и примирение между Германией и Россией необходимо, хотя бы из династических соображений. Великий герцог передал своему эмиссару письменное заявление, предназначенное Сазонову и два открытых письма для царя и царицы. По прибытии в Петроград княжна Васильковская отправилась в Департамент и передала министру письма и заявление. Сазонов сказал, что она себя обесчестила, согласившись на подобную роль, а царь, узнав об этом, впал в такой гнев, что готов был заточить княжну в монастырь.
Если заключение сепаратного мира было целью, которую преследовала Германия, то кто же тогда вёл войну? Может быть Вильгельм II, после двух поражений, послал эмиссара, на этот раз высокопоставленного, в Царское Село? А, может быть, история поездки великого герцога была всего лишь порождением больного воображения «симулянтки»?
В период, когда Незнакомка высказывала свои откровения, в немецкой прессе начались оживлённые дебаты. Один крупный берлинский ежедневник напечатал открытое письмо главе дома Гессе, чтобы он ответил «да», или «нет», без увёрток, на вопрос, действительно ли он был в России во время войны. Великий герцог не реагировал.
Позднее, адвокаты мадам Андерсон собрали сведения, которые доказали, что Незнакомка говорила правду. Речь шла о заявлении, сделанном под присягой, наследной принцессой Сесилией, письме бывшего балтийского полковника Lahr von Larsky и свидетельстве баронессы Пилар Фон Пилшау, сестры брата Дмитрия Котцебу.
Вот три ответа на вопрос .
Заявление, сделанное под присягой, наследной принцессой Сесилией Прусской, Штутгарт, 20 октября 1953.
Я вдруг заметила, что молодое поколение завело привычку отрицательно оценивать покойного великого герцога. Я думаю, что это идёт от того, что мадам Анастасия Чайковская заявила в 1925 году, а, может быть, раньше, что видела своего дядю великого герцога Гессе в 1916 году, когда он приезжал с визитом в императорский дом России. Так как до сих пор это утверждение считается спорным, я заявляю, что факт поездки великого герцога в Россию был хорошо известен в нашей среде. Мне об этом рассказывал мой покойный свекор. Я считаю, что, рассказав про этот визит, мадам А.Ч. хотела показать своё глубокое знание высокой политики и наиболее секретных деталей жизни императорской русской семьи.
Письмо полковника в отставке Lahr von Larski,Arleshein,pres Bale, 19 августа 1949 года принцу Фредерику Эрнсту Сакс – Альтенбургскому.
Раненый в 1915 году, я провел 1915 и 1916 годы в Финляндии, в санатории близ озера Соима, недалеко от водопада Иматра. Это произошло однажды вечером, когда в компании с адъютантом царя, полковником Мордвиновым, я рассматривал необычную машину Altesse, внутри которой находился великий герцог Эрнст Людвиг фон Гессен – Дармштадский, которого я сразу узнал. Брата царицы я знал хорошо: я должен был в 1905 или в 1906 году сопровождать Barikinsky, чтобы передать генералу Татищеву, бывшему в то время атташе при немецком императорском дворе, детали трагической смерти в Спале его единственной дочери. Когда Мордвинов увидел, что я узнал великого герцога, он попросил меня уйти и сохранить всё в большой тайне. Он доверился мне и сказал, что брат царицы приезжал инкогнито под именем принца de Thour et Taxis. Ещё хочу прибавить, что насколько я помню, слова, сказанные Мордвиновым, упоминались в документах, которые барон Таубе, профессор международного права, по распоряжению великого князя Александра, передал их великому герцогу Гессе, чтобы отправить их в архив великих герцогов Дармштадских.
Заявление баронессы Пилар фон Пилшау, Гамбург, 20 января 1957.
Мой брат, граф Дмитртй Коцебу - Пилар был очень тесно связан с покойным великим герцогом Эрнст Людвигом фон Гессен – Дармштадским. В 1916 году мой брат был советником имперского русского посольства в Осло. Великий герцог Эрнст Людвиг фон Гессен прислал к моему брату адъютанта, чтобы просить его организовать поездку в Россию через городок Напаранда. Благодаря помощи моего брата эта поездка состоялась.
Эти детали мне рассказал сам брат. Поэтому велико было моё удивление, когда я узнала из газет, что великий герцог отрицает факт, что эта поездка имела место…
Верные великому герцогу люди, которые яростно отрицали «легенду» о поездке, дискредитировали показания двух последних свидетелей, заявив, что у них в прошлом есть «тёмные пятна», а поэтому их слова не заслуживают доверия.
Однажды утром, когда я занималась разборкой своей информации, мне позвонил Hessois, оказавшийся проездом в Париже.
- Почему бы вам не посоветоваться с писателем Фрицем фон Унрюх? Он ещё жив и он, конечно, в курсе всех дел. Он был другом великого герцога и его советчиком в делах пацифизма.
Я нашла Унрюха (Unruh ), который в последнее время жил в Нью-Йорке. Я написала ему, и узнала от его американского издателя, с которым разговаривала в начале мая 1958 года, в промежутке между двумя судебными заседаниями, что господин фон Унрюх уехал в Германию. Я нашла его новый адрес, написала письмо и получила ответ, краткое содержание которого я излагаю ниже:
…Вы попали в удачное время, так как я сейчас занят тем, что пишу мемуары. Это правда, что я был советчиком великого герцога Гессе, который оказывал мне честь, советуясь со мной о проблемах мира и способах, которыми можно добиться окончания войны. Мы рассматривали эффективность возможной поездки великого герцога в Россию. Он предложил свой план на рассмотрение императору Вильгельму II, но, вернулся в Дармштадт совершенно подавленным. Император увидел в этом только желание встретиться с сестрой. Мы решили тогда, что великий герцог должен действовать, полагаясь на самого себя, и мы составили новый проект. В это время я был мобилизован и не знаю, как дальше развивались события…
Я хотела бы априори поверить в правдивость всех, но где – то здесь крылась ложь, и это меня сильно раздражало. Трудно поверить в то, что даже будучи мобилизованным, советчик великого герцога, его друг и доверенное лицо, никогда не поинтересовался, что же случилось с их важнейшим проектом.
Я не делала никаких попыток, чтобы узнать больше. Фон Унрюх сказал всё, что смог мне доверить. Он, конечно, был связан словом, но его уловка прикрыться неосведомлённостью, фактически была негласным признанием. Ведь так просто было сказать «нет», если проект в последний момент не состоялся. Кроме прочего, по всей вероятности, он оказался свидетелем, который не мог открыться, чтобы не вызвать недовольство семьи Гессе.
Случай Жильяра – ещё одна головоломка. Этот очень уважаемый профессор из Лозанны был обвинён в недобросовестности великим князем Андреем. Подозрения в его адрес были также высказаны в письмах моих корреспондентов. Я получила письмо от бывшего офицера, который служил под руководством французского генерала Янина, в то время, когда тот был главнокомандующим союзной армии в Сибири. Офицер не назвал своего имени, но предложил мне ознакомиться с одним делом, которое ему казалось важным.
Я, естественно, его приняла, и вот что он мне рассказал:
Генерал Янин, может быть, вы знаете об этом, провёл в Екатеринбурге своё собственное расследование. В Сибири он встретил Жильяра, о котором написал в своей книге , что «это был храбрый юноша», но со временем, он стал его сторониться. Если вам удастся добраться до архивов de Vincennes, вы найдёте рапорт генерала Янина, где он даёт далеко не хвалебный отзыв о Жильяре. Я читал этот рапорт с разрешения генерала. Там, кстати, вы сможете также найти рассказ о его расследовании, проведённом в доме Ипатьева.
Новый след и новые находки. Я потратила бесконечное количество времени, чтобы встретиться с министром Национальой обороны и узнать о вышеуказанных архивах. Когда, наконец, я добилась разрешения, оказалось, что отсутствует ещё одна подпись. И с порога архива мне снова пришлось вернуться на улицу Святой Доминики.
Я представляла, наконец, добравшись до цели, что богатство, так тщательно защищённое, должно быть волнующим и невредимым. Когда я нашла нужный мне зал, молодой архивариус, улыбаясь, протянул мне каталог, где пером были отмечены сопроводительные описи документов. Взглянув уголком глаза, я нашла ссылку на бумаги, которые искала.
- Номер 432, сказала я: «Рапорт генерала Янина по делу убийства в Екатеринбурге».
Архивариус исчез за четырьмя огромными картонными папками. Затем вновь возник, но вид у него был изумлённый.
- Там ничего нет, - сказал он, - но, я поищу. Может быть, вы что – то ещё посмотрите, пока будете ждать?
Я не проявила беспокойства, и стала перелистывать каталог.
- Номер 18, сказала я: «Надзор за подозрительными лицами и за перепиской», нет, лучше номер 436 «Запрос сведений о поведении «М.П.», ещё номер 643: «Документы, касающиеся шведского Красного Креста». Здесь я надеялась найти показания главы Красного Креста Швеции, действовавшего в Сибири, графа Бонде. Не он ли говорил об исчезновении одной из великих княжон после кровавой бойни?
Каждый раз, как я называла номер досье, архивариус с новой надеждой нырял в глубину своих папок и с каждой минутой становился всё бледнее.
- Непостижимо. И это отсутствует… И здесь ничего нет…
Он почти не мог говорить, когда сообщал мне, что дело под номером 643 исчезло, как и все остальные.
Мне пришлось вернуться на Кэ д’Орсэй, где меня уверили, что могли сохраниться дубликаты. Увы. Так же безрезультатно! Кому понадобилось «очистить» архив de Vincennes, чтобы уничтожить все следы активности генерала Янина в деле расследования убийства в Екатеринбурге? Почему кто – то решил лишить будущие поколения одной из страшных страниц истории, и по чьему распоряжению? Два письма Янина были изъяты цензурой. В первом он сообщал об отправке своего рапорта, а во втором он опровергал некоторую часть своего рапорта. О их содержании мы ничего уже не узнаем.
Зная отныне, что исторические документы тщательно фильтруются и просеиваются, прежде чем станут доступны исследователям, я решила обратиться к сыну генерала Янина, который жил в Южной Америке. И он счёл возможным мне ответить:
…Донесение об убийстве в Екатеринбурге, насколько я помню, было передано для ознакомления в руки господина Ж. Клемансо, президента Совета, и господину Лефевру, который был в то время военным министром. Может быть, по этой причине этого рапорта нет ни у министра Национальной обороны, ни на Кэ д’Орсей. Никаких копий этого рапорта среди бумаг моего отца, оставленных в 1947 году, не существует. Мой отец оставил свои воспоминания, которые хранятся в Париже, в сундуке, но они будут опубликованы позднее. Так как я не держал эти документы в своих руках, то не могу сказать, что в них написано об убийстве в Екатеринбурге.
В конце книги моего отца «Моя миссия в Сибири 1918-1920» вы найдёте приложение под заголовком «Бренные останки императорской русской семьи». Кроме прочего, хочу привлечь ваше внимание к статье, опубликованной в Paris-Soir 6 августа 1937…
Господин Эдуард Янин, который, кстати, с большой похвалой отзывался о господине Жильяре, говоря о его глубокой преданности дому Романовых, мне кажется, ошибался в том, что касалось документов его отца. Дело в том, что список документов по расследованию генерала Янина остался целым, а там говорится, что рапорт, датируемый 21 февраля 1919, был передан самим генералом, представителю Франции, господину Рейнольту, резиденция которого находилась в Омске.
Это была лучшая иллюстрация того, в какой тупик мы зашли, пытаясь копнуть поглубже, расследуя дело Анастасии, начиная с ответа господина фон Унрюха и кончая пропажей документов в наших исторических архивах.
Другой свидетель написал, что «Le Figaro», возможно, будет интересно опубликовать информацию, исходящую от графини Ларенти-Толозан. Наиболее важные выдержки из ее письма, которое она прислала нам в 1959 году, я помещаю в этой книге:
…Всё, что я прочитала в «Le Figaro», создало у меня впечатление, что имеется недостаток свидетельств в пользу этой обездоленной. Моя мать, княжна Кочубей, моя тётя, адмирал Нилов, все они, хорошо знали императорскую семью. Как только мы узнали, что герцог Лейхтенбергский взял на себя заботу о больной и её делах, мы надеялись, что он установит правду и сумеет помочь поверить в это великого герцога, брата нашей императрицы. Но, ничего этого не произошло, наоборот, в 1958 году состоялся этот ужасный процесс, и мы уверены, что на нем не всё было сказано, ни о ней самой, ни о свидетеле №1, который выступил против неё.
Я начну с профессора Жильяра, который считался самым верным слугой семьи нашего царя Николая II , который, хвастался дружбой генерала Янина.
Янин был близким другом моего мужа, графа Foulques de Lareinty-Tholozan. Так как он воспитывался во Франции, то я с моим будущим мужем познакомилась в 1917 году в Петрограде, куда он приехал с румынского фронта, будучи молодым офицером. Здесь у него была небольшая остановка. Вернувшись во Францию, вскоре после нас, он 30 августа 1918 года снова уехал в Сибирь, чтобы взять на себя командование союзными войсками, которые боролись с большевиками. Генералу Янину было поручено провести расследование в Екатеринбурге. В этом расследовании ему помогал русский генерал Дейтрихс, с которым он познакомился в главном штабе в Могилёве. Генерал Дейтрихс вошёл в Екатеринбург спустя три дня после убийства царя Николая и его семьи, когда в костре ещё дымились остатки растерзанных и сожжённых жертв.
Генерал Янин получил фрагменты останков мучеников из рук следователя Соколова с пожеланием передать их в собственные руки великого князя Николая Николаевича, главы всех великих князей и бывшего главнокомандующего русской армии.
Жильяр присутствовал, но ничего не знал о том, что генерал Янин обещал Соколову.
Вернувшись в Париж, генерал навестил нас и рассказал о ходе своей миссии. Через несколько дней он снова у нас появился. Он был взволнован и растерян. Великий князь Николай Николаевич даже не принял его, и через лейтенанта Дмитриева посоветовал спрятать священные останки в сундук, или передать бывшему послу в России господину de Guiers.
- Я только обычный эмигрант, сказал великий князь, чтобы оправдать свой отказ.
Мы были потрясены этим ответом и отсутствуем сострадания. Это я в течение недель хранила у себя и окружала цветами ящичек со священными реликвиями наших правителей, а также маленький посмертный сосуд с пальцем императрицы!
Янин позднее их забрал и какое – то время хранил у себя, но, устав бороться передал их под расписку лейтенанту Дмитриеву.
Между тем, господин Жильяр, бывший наставник царских детей, оказался тем человеком, которого великий князь выбрал в качестве посредника в переговорах между ним и генералом Янином. Это Жильяр уговорил великого князя отказаться принять останки царской семьи, собранные Соколовым на месте убийства. Генерал Янин никогда этого ему не простил. Он вспоминал, как великий князь Николай Николаевич обиделся на царя, в 1916 году, когда царь сместил его с должности главнокомандующего, и сам стал во главе армии. Янин подозревал, что Жильяр подогревал эту обиду и после смерти царя.
В своей книге он писал о нем: «Это был славный малый», но таким он знал его в Сибири. Я же хорошо помню, какие слова позже он говорил в его адрес, и много раз повторял мне:
- Это лакей, - говорил он, - играющий определённую роль при великом князе Николае, лакей и дрянной человечишка.
Я не знала лично господина Жильяра, но, учитывая то, что я слышала о нём, была очень удивлена, что в ходе слушаний, проходивших в прошлом году в Висбадене, что на Жильяра смотрели как на самого верного приверженца Николая II, и лучшего соратника генерала Янина.
Он рассказал нам о множестве упорных слухов о том, что одна из великих княжон спаслась и бежала из Сибири. Он утверждал, что речь не могла идти о великой княжне Татьяне. Он с уверенностью говорил, что Татьяна упала первой под пулями убийц.
- Это не могла быть она, говорил он, и добавлял:
- Анастасия, бедный ребёнок, ещё стонала, когда её переворачивали. Эти скоты способны были её живую разрезать на части.
Рассказ мадам Ларенти-Толозан завершает главу волнующими нападками на господина Жильяра. Один Бог может судить о чистоте помыслов и деяний людских.
Глава шестнадцая
Подделка.
Возобновление процесса было снова назначено в Гамбурге на 20 мая. Почти перед самым отъездом мне позвонил бывший старший офицер царя, который проживал во Франции со времён войны 1914-1918 годов. Он сказал, что собирается сделать мне важное заявление, и я пригласила его на завтрак. За столом он рассказал мне, что один из министров, работавших во время первой мировой войны, как-то пригласил его и задал вопрос:
- Верите вы в то, что ваш царь мог подписать сепаратный мир с Германией?
- Нет, закричал я, это невозможно! Царь был верен своим союзникам, но почему вы меня спрашиваете?
Министр ответил ему, достаточно взволнованно:
- Мы только что узнали, что великий герцог Гессе находился у царя, в Царском Селе.
Я тоже заволновалась и спросила:
- Вы можете всё это повторить перед судом в Гамбурге?
- Конечно же, нет, возразил он. Я дал честное слово.
Честное слово, данное умершему министру офицером армии, которой больше не существует! Разве можно сравнить честное слово с возможностью восстановить жизнь и будущее живого человека! Как такое понять?
Я не назвала здесь ни имени офицера, ни имени его собеседника. Я уже говорила, что не хочу называть имена тех свидетелей, которые отказываются давать показания перед судом. Однако я встретила уже четырёх человек, которые предпочли промолчать, нежели рассказать правду. И это только за те несколько месяцев, пока я вращалась в этом адском круге, который назывался процесс по делу Анастасии!
Я приехала в Гамбург 19 мая. Адвокаты принцессы Меклембургской уже объявили список свидетелей, которые должны были предстать на этот раз. Мы сразу же узнали мадемуазель Дорис Винжендер, которая теперь стала мадам Риттманн, её сестру, мадам Фиедлер, Мадемуазель фон Кляйст, дочь барона, который принял Незнакомку в 1922 году и, наконец, несколько второстепенных свидетелей.
Гамбург очень большой город, и помещение суда располагается в грандиозном дворце юстиции, что совершенно не напоминает оперетточый дворец, который принял нас в Висбадене. Здесь снова встретились главные актеры драмы. Господин Вейкмейстер находится рядом с господином Баккеноми и хорошенькой мадам Рейс. Здесь же адвокаты мадам Андерсон и адвокаты принцессы Меклембургской. Зал был почти заполнен, журналисты действовали во - всю.
Мадам Риттманн-Винжендер должны были слушать первой. Жительница Берлина, когда- то, вероятно была «в теле», но теперь набрала вес и, конечно, страдала от целлюлита. Дорис с уверенностью двинулась вперёд, что говорило о том, что совесть её была спокойна. Случай Анастасии давал ей возможность пережить приключение в её однообразном существовании. Теперь она готовилась окончательно завершить свои предыдущие показания.
Мадам Риттманн-Винжендер с удовольствием позволила себя сфотографировать, своё лицо, фигуру. Она выражала полное удовлетворение. Разве она не была указующим перстом судьбы, аллегорической фигурой на службе у слепой богини правосудия? Господин Веркмейстер, председатель суда, не обратил внимания на её позерство, так как считал, что она имеет на это право. Он начал с вопроса о том, действительно ли она уверена, что узнала в Претендентке свою бывшую жиличку Франциску Шанцковскую, которая исчезла примерно в то же время, когда Неизвестную вытащили из канала. Мадам Риттманн-Винжендер разыграла изумление:
- Как, она еще здесь? Неужели не поняли, что я сказала правду и мне нечего больше сказать! Франциска исчезла в феврале 1920 года, снова она вернулась в августе 1922 года, и находилась у нас три дня. Она рассказала, что жила у русских эмигрантов, которых боялась. Чтобы они её не узнали, она решила поменяться со мной одеждой. Тогда я отдала ей мой костюм и мою шляпку, украшенную фруктами. Свой костюм я узнала на фотографии, когда позднее меня попросили её опознать.
Судья был удивлён щедростью свидетельницы:
- В 1922 году в Берлине, ткань была такой редкостью, как вы могли позволить себе отдать свой костюм?
- Он был старый. Я до этого носила его три года
Мадам Риттманн-Винжендер умно дозировала свои эффекты. Сначала она говорила спокойно, затем театральным жестом выхватила из глубины своей сумки какие-то бумаги.
- Посмотрите господин председатель, вот это я, сфотографированная в 1920 году в том самом костюме, о котором мы говорили, за два года перед тем, как отдала его Франциске. Этот же самый костюм вы увидите на фотографии, опубликованной в газете Die Woche в 1927 году. Но, здесь он уже поношенный той, которая претендует, чтобы быть Анастасией.
Председатель посмотрел на фотографии, а затем подошли и адвокаты, чтобы также взглянуть на документы. Мэтр Леверкуэн снова сказал несколько слов на ухо господину Веркмейстеру, который более внимательно посмотрел на фотографии и сказал свидетельнице:
- Имеются некоторые различия на фотографиях, которые вы представили.
- Да, - согласилась Дорис, - я немного подретушировала голову мужчины, который склонился над моим плечом, потому что в то время недоброжелатели могли обвинить меня в лёгком поведении.
Господин Веркмейстер не был согласен с тем, чтобы в суд приносились отретушированные фотографии. Но он это проигнорировал. Фотографии передавали из рук в руки, каждый из нас пытался разглядеть костюм и сравнить его с другими фотографиями. Вещь довольно трудная. Одна из молодых женщин носит воротник, а белые лацканы её лифа накладываются на курточку. Другая же, прячет их внутрь, чтобы был виден широкий вырез костюма. Вроде бы то же самое, а вроде нет?
Мадам Риттманн- Винжендер, видя возникшую нерешительность, изо всех сил пыталась убедить нас, адресуясь к судье:
- Вы же видите, что тот и другой похожи, те же пуговицы, тот же пояс…
Два раза она повторила эту фразу, а мы, как будто, заблудились. Господин Веркмейстер подумал и принял соломоново решение.
- Послушайте, мы сделаем экспертизу фотографий.
Дорис остолбенела. Её лишат этих фотографий. А как же доказательства, ей их вернут?
- Естественно, успокоил её председатель, речь идёт о нескольких неделях.
Допрос свидетелей продолжался. Мадам Дорис торопливо рассказывала, как она встретилась в Зееоне с больной, как она её узнала, как её бывшая жиличка заявила, что никогда не видела её, а затем приказала, на плохо понятном немецком языке:
- Пусть её уберут.
«Пусть её уберут», эта фраза, сказанная по немецки, звучит не очень литературно, что нам и доказал герцог Лейхтенбергский, приводя разные примеры. А между тем, по всеобщему мнению, Франциска Шанцковская прекрасно говорила на немецком языке. Как же она могла его забыть, если никогда не была в Екатеринбурге?
Затем Дорис Риттманн начала говорить о Глебе Боткине.
- Этот человек меня обманул, заявила она, он действовал недостойно. Он убедил меня, что является журналистом и просил рассказать историю Претендентки, уверив меня, что она будет помещена в американских журналах. Затем он предложил мне позвонить моему жениху, пригласить его и сказать, что я опаздываю. Воспользовавшись моим отсутствием, он перерыл мою сумку и нашёл контракт с редакцией газеты «Nachtausgabe», в котором говорилось, что если я разоблачу лже-Анастасию, расскажу всё, что я знала, мне обещают заплатить 1500марок. Разве это порядочно?
Это была Ахиллесова пята мадам Риттманн-Винжендер. Она получила деньги за то, что донесла на полячку, но ей не понравилось, что об этом узнали.
Председатель рассеянно листал в её присутствии документы, которые ему принесли, и из которых он узнал, что мадам Андерсон, заполняя полицейскую карточку по прибытии в Чёрный Лес, сделала ложное заявление.
- Действительно ли, спросил господин Веркмейстер, эта женщина совершенно нормальна? Не рискуем ли мы в таком случае, разбирая здесь её дело, что процедура может быть, аннулирована из-за её отсутствия? Может быть, принять решение и провести новую психологическую экспертизу? Она отказывается появляться здесь, но она также отказывается принять членов трибунала у себя! Это неприемлемо! Получается какой-то замкнутый круг!
Он был прав, действительно, круг замкнулся. И он не одобрил бы последнюю выходку его просительницы - невидимки, которая заявила своим друзьям:
- Я не приму членов трибунала, но я могла бы пригласить председателя к себе на чай, если он умный человек, и если у него хорошие манеры.
Между тем, слушания продолжались. Мэтр Вермерен, адвокат истицы, который до этого не вмешивался, задавал вопросы Дорис.
- Не говорили ли вы, в своих предыдущих показаниях, что у Франциски на нижней челюсти был чёрный корешок зуба?
Слегка вздрогнув, мадам Дорис, стала утверждать, что она не помнит никаких особенностей в области зубов у своей жилички.
- Я ничего не помню, говорила она, хотя это возможно. Может быть. Я точно не знаю.
- Я только что получил письмо от дантиста Незнакомки, - с едва заметным триумфом продолжал адвокат Векмерен. - У него имеется слепок с челюсти, сделанный по просьбе герцога Лейхтенбергского. Так вот, он сообщает, что у него нет никаких вопросов по этому поводу, хотя в принадлежности слепка он не сомневается. Готовы ли вы дать клятву?
- Послушаем сначала, что скажет сестра мадам Риттманн, - предложил председатель. Его помощники, молча, с ним согласились.
Мадам Фидлер появилась впервые. Она ещё не давала показаний, в папке с её именем не было никаких записей, поэтому она могла говорить всё, что угодно, не, боясь, что её уличат в противоречиях.
- Можете вы мне сказать, - начал допрос Веркмейстер, - не говорила ли вам полячка каких-нибудь деталей, когда вернулась после двухгодичного отсутствия. Куда она исчезала?
- Да, - ответила мадам Фидлер, - она мне сказала, что какой- то иностранец, мужчина, толкнул её воду, откуда её потом спасли и увезли в госпиталь.
Странно, мадам Дорис никогда не говорила о попытке самоубийства полячки, когда высказывала свои откровения берлинской газете! Могла ли Франциска довериться мадам Фидлер, которой в ту пору было всего12 лет?
- Кроме того, продолжала свидетельница, у неё был чемоданчик, в котором хранилось манто, вроде бы из верблюжьей шерсти.
- Это, действительно, было манто? – Спросил председатель суда.
- Манто, которое я сумела переделать в жакет, и которое мадам баронесса Кляйст великолепно узнала. - Объяснила неисправимая Дорис.
Она описала и другую одежду полячки. Я, знавшая досконально досье Анастасии, начала загибать пальцы, подсчитывая несоответствия с тем, что было сказано раньше, и что говорится сегодня: шляпа, отданная Франциске, изменила форму и украшения. Новое платье, которое она отдала Дорис взамен костюма, у новой владелицы приобрело другой оттенок, непонятно, каким образом. Какая жалость! Мне так бы хотелось, чтобы один из адвокатов задал свидетельнице встречный вопрос:
- Как сумели вы из розовато-лилового цвета получить бледно-голубой?
Может быть, мэтр Леверкуэн боялся, что прекрасная мадам Дорис его укусит?
И в это время, когда вопросы стали очень настойчивыми, она закричала ему в лицо:
- Не думаете ли вы, что я придумала Франциску Шанцковскую?
Мы чувствовали себя очень усталыми в этот вечер, когда собрались за гостеприимным столом мадам Вермерен, которая предложила нам обед. Меня вдруг охватила тревога, мне показалось, что этот процесс отличается от других. Нет неожиданных вмешательств, зрелищных эффектов. Я сказала об этом мэтру Леверкуэну, который начал смеяться:
- Если я правильно понял, вы упрекаете меня в том, что я недостаточно часто вмешиваюсь, и не применяю силу?
Я промолчала, а он продолжал:
- Обязанность председателя гражданского суда состоит в том, чтобы выслушать мнение присутствующих и задать им соответствующие вопросы. Вмешательство адвокатов и помощников должно сводиться к минимуму. Мы не практикуем перекрёстный допрос, как это делают англосаксы, и мы стараемся не использовать грубость. Все судьи у нас очень обидчивые. Если бы я очень настойчиво стал требовать экспертизы фотографий, я мог бы обидеть Веркмейстера. Лучше всего поддерживать его инициативу, и дать ему возможность высказать свои сомнения.
Тогда я спросила у него, узнаем ли мы, когда-нибудь, результаты экспертизы костюма. Если они, действительно, идентичны, то последнее слово сказано. Истица разоблачена, как симулянтка, и ей остается только исчезнуть. Мэтр Леверкуэн не дрогнул, он обладал олимпийским спокойствием:
- Скоро мы узнаем результаты экспертизы, но, последнее слово не будет сказано, клянусь вам.
Третий день слушаний открылся чтением того, что Фрейд мог бы назвать: «Деяния в отсутствии Анастасии». Можно ли представить, что истица, которая, как я предполагаю, по меньшей мере, имеющая желание быть признанной, встретившись в Париже в 1954году со своим бывшим профессором английского языка, господином Жиббесом, отказывается говорить с ним на английском языке? Начиная с 1928 года она использовала этот язык только в помощь немецкому, который она совершенно забыла. Своему профессору английского языка она отвечала только на немецком, причём, сохраняла такое выражение лица, будто никогда не видела его и не знает! Инициатива этой встречи принадлежала принцу Сакс-Альтенбургскому. Ей же она так сильно не нравилась, что она её попросту саботировала.
Иногда на меня накатывало желание встать и уйти, так велико было моё раздражение.
Но, вновь возобновились слушания, и перед судом предстала мадемуазель Герда фон Кляйст, дочь барона фон Кляйста, который был первым покровителем Незнакомки. Герда фон Кляйст была полна злобы против Претендентки. Она считала, что эта женщина в течение многих лет обманывала её родителей, а те даже не догадывались о её лживости, пока, наконец, не поняли и выступили против неё. Они заметили, что всё, что она узнавала о царской семье, она тщательно записывала. Они считали, что её отлучки были безнравственны и подозрительны. И, наконец, они узнали одежду, в которой она появилась после трёхдневного отсутствия, как всегда уйдя из дома без предупреждения.
Господин Веркмейстер выслушал её и заметил, что существует дневник её матери, который она начала вести после смерти барона фон Кляйста, в котором баронесса совершенно убеждённо заявляет, что мадам Чайковская - это русская Анастасия.
- Моя мать не понимает, что она говорит, возразила мадемуазель фон Кляйст с раздражённым видом.
- Однако, - продолжал председатель, - дневник существует, и мэтр Леверкуэн мне его предъявил.
Мэтр Леверкуэн протянул судье документ, и тот заметил, что это только копия.
- А где оригинал? Спросил он.
- Сгорел во время бомбардировок Берлина, ответил адвокат.
-Мэтр Вермерен со вздохом заметил:
- Всё, почти всё сгорело.
Герда фон Кляйст, которая сначала отрицала всё, что могло бы дать повод поверить в императорскую идентичность мадам Чайковской, теперь стала утверждать, противореча другим свидетелям, что у симулянтки были вульгарные манеры, что когда ей надо было воспользоваться носовым платком, она прятала лицо под стол.
- Вела ли она с вами когда-нибудь разговоры о своём прошлом? Спросил председатель суда, который, похоже, плохо её слушал.
- Она называла мне имена всех людей из своего окружения, которые погибли в доме Ипатьева, и тех, которые были убиты в других тюрьмах. Она говорила также о баронессе Буксговден, обвиняя её в предательстве, поскольку та думала только о том, как спасти свою жизнь, и это ей удалось.
- Это всё?
- Нет, - сказала Герда фон Кляйст очень тихо. - Ещё она сказала, что подверглась насилию.
Услышав слово «насилие», я вспомнила русское эмигрантское обозрение от 1920 года, которое я держала в руках, и первое письмо генерала Янина, найденное в архивах de Vincennes. И в том и в другом упоминалось о насилии, которому подверглась женщина из императорской семьи, но в более поздних официальных документах об этом не говорилось. Как мадам Чайковская могла молчать о насилии, если в книгах, которые она постоянно читала в Берлине, об этом говорится, как о преступлении?
А в это время Герде фон Кляйст предложили посмотреть 3 фотографии, воспроизведённые на177 странице книги Пьера Жильяра ««La fausse Anastasia»», закрыв, естественно, название. Она без колебаний узнала две угловые фотографии, на которых незнакомка была представлена в двух разных моментах своей жизни, но она задержала взгляд на той, которая была в центре и изображала полячку.
- Нет, вот эта, это не она. По крайней мере, я не узнаю её. Рот, может быть, напоминает рот Анны… Но нет! Наша была болезненная. Во всяком случае, я не могу сказать, что речь идёт об одном и том же человеке.
Пришло время сыграть свою роль адвокатам защиты в этом заседании, обнародовать полученные ими документы. Имелось шесть выдержек из писем великой княжны Ольги. Все шесть были адресованы адъютанту царя господину Мордвинову, тому самому, который побывал в Зееоне и не узнал Анастасию.
Первое было датировано 4 декабря 1925 года, последнее от 2 апреля 1927 года. По мере прохождения времени великая княжна становилась всё более настойчивой в своём отрицании. Она даже высказала сожаление, что поехала в Берлин, чтобы идентифицировать Незнакомку. Она утверждала, что царица, её мать, отговаривала её от этой поездки, так как была уверена, что вся семья Николая II погибла.
Здесь я заметила некоторое противоречие с официальной версией, согласно которой царица мать, наоборот, верила, что вся семья царя Николая II жива.
Наконец, в апреле 1927 года великая княжна облегчённо вздохнула:
«Всё кончено, больше не будут говорить об этой истории, так как отныне известно, что Незнакомка была обыкновенной польской работницей»
Мэтр Леверкуэн заметил прогрессию уверенности великой княжны по мере того, как удалялся момент, когда она видела больную. Затем, в свою очередь, он прочёл копию письма всё той же великой княжны, отправленного посланнику Цале в октябре 1925 года, после первого визита, который она сделала, приехав в Берлин. В нем младшая сестра Николая II благодарит посланника за заботу о больной и заявляет, что не имеет возможности её идентифицировать, но и не может утверждать, что это не Анастасия.
- Слишком много непонятного, добавляет она, может быть, дальше что-то прояснится…
Ведь это же было!
Мы покинем Гамбург лишь после того, как в ряд стран: Америку, Канаду, Англию, Францию и Германию, будут отправлены судебные заявления с требованием допросить Княжну Ксению, Глеба Боткина, великую княжну Ольгу, вдову Куликовскую, князя Дмитрия, детей герцога Лейхтенбергского (герцога Дмитрия и баронессу Закомельскую ), князя Юсупова и ещё многих других. На каждое «да», оппозиция сразу же отвечала «нет». Даже дети герцога Лейхтенбергского оказались в противоречии друг с другом: герцог Дмитрий был против Анастасии, а баронесса Закомельская за неё.
Что же с костюмом? Я не преминула поинтересоваться и мне официально ответили, что эксперты полиции отправили результаты своей работы председателю суда. Господин Веркмейстер, в свою очередь, сделал копию для адвокатов: костюмы с двух фотографий не идентичны и совершенно не похожи. На одном, пуговицы и пояс соответствуют костюму, на другом, благодаря ретуши, они нарисованы.
Во Франции, фотографии, подвергнутые ретушированию, чтобы ввести в заблуждение полицию, называют «подделека». У меня не было случая узнать, каким термином это обозначают в Германии. Мадам Риттманн-Винжендер испарилась в неизвестности. На этом эпизоде я ставлю точку.
Глава семнадцатая.
Чаепитие у Анастасии.
Прошло больше года. События следовали одно за другим. В августе 1958 года умер Феликс Дассель. Судебное поручение, отправленное в Америку в феврале 1959, вернулось в конце марта этого же года. Господин Бакен был назначен вместо господина Веркмейстера, который тяжело заболел. Место мэтра Крампфа занял мэтр Беренберг-Госслар. Адвокаты мадам Андерсон, мэтр Леверкуэн и мэтр Вермерен, отправились в поездку. Сложившаяся обстановка не предполагала никаких сюрпризов.
Я не была теперь, как это было в течение трёх лет, занята только делом Анастасии. Политика предъявляла свои права, и в мае 1959 года я оказалась в Женеве с Роже Массиром, директором иностранной службы, и Генри де Кергорлей, нашим новым корреспондентом в Германии. Все трое мы присутствовали на конференции министров иностранных дел, которые должны были, по крайней мере, надеялись, урегулировать проблемы Берлина. Однако, какая-то часть моей жизни, оставалась в Гамбурге, и я часто туда звонила, чтобы узнать, как обстоят дела.
Однако в настоящий момент меня занимали не дела процесса, а события, происходящие в Унтерленженхардте, где 12 мая внезапно скончалась мадам Хейдебрандт, компаньонка мадам Андерсон. Она угасла так же, как и жила, тихо, чтобы как можно меньше раздражать ту, которой она была предана до конца жизни. Её уход был ещё одной драмой для затворницы, которая добавилась к остальным трагедиям. Баронесса фон Милитц и барон фон Gienanth, которые в течение долгого времени занимались финансовыми делами несчастной, прибыли из Palatinat, закончив все дела, и тщетно пытались вырвать мадам Андерсон из её одиночества, умоляя покинуть хижину, которая в любой момент могла рухнуть. Подача воды уже не работала, камин завален. Трубочиста, которого прислал муниципалитет, встретили четыре огромные собаки. Он предпочёл удалиться, чем быть искусанным.
Похоронам старой дамы предшествовали две церковные церемонии: одна известным антропософом, другая местным пастором. В бумагах покойной её сын нашёл учебник русской грамматики и тетрадь, в которой бедная дама делала упражнения, чтобы доставить удовольствие мадам Андерсон. На обложке тетради рукою мадам Андерсон были написаны слова: «С Богом».
Эти трогательные детали не могли, однако, повлиять на работу процесса.
В течение мая месяца суд принял решение, в котором говорилось, что мадам Андерсон, хочет она того, или нет, должна принять у себя одного из членов суда. Заседатель Бакен, которому выпала эта роль, отправился, чтобы штурмом взять маленький Кремль. Остановившись с тремя адвокатами в Либенцелле, находящемся в нескольких километрах от Унтерленженгардта, он несколько дней подходил к жилищу истицы, в иллюзорной надежде, что она его примет. Я звонила по телефону из Женевы:
- Ну, как? Удалось, наконец, организовать персональный суд?
В течение трёх дней ответ был отрицательным. Наконец, мэтр Вермерен ответил мне с триумфом:
- Наконец то, он добрался до неё. Мы тоже здесь. Она приняла нас чрезвычайно любезно, предварительно заставив нас ждать на перекрёстке дорог, там же, где ждала мадам фон Ден, где в отчаянии ждал принц Сигизмунд, племянник императора Германии, и даже принц Сакс - Альтенбургский, друг, благотворитель. И это долгое ожидание случается часто.
Визит господина Бакена проходил, конечно же, в сопровождении традиционного чая с сэндвичами, которые подавала сама Анастасия, как она это делала всегда, когда кого-нибудь принимала. Адвокат истицы был удовлетворён. Господин Бакен уходя, сказал:
- Я не знал, какая она. Она настоящая леди, и у неё такие изысканные манеры.
Мэтр Вермерен несколько волновался, видя, что Бакен собирается провести лингвистический экзамен. Записи на русском языке, которые у неё имелись, были сделаны недавно, а вот вопросы, которые задавались, по мнению Вермерена, были выбраны неудачно. Он считал, что великая княжна может не знать этих слов.
- Как по русски будет « douane»? Как по-русски будет «passeport»?
Затворница молчала. То ли потому что не знала, то ли не хотела отвечать.
Я разделяла заботы мэтра Вермерена и с нетерпением ждала, какие ещё доказательства суд намерен от неё получить. Речь шла о новых антропометрических измерениях, о новых выводах антропологии и официальной графологической экспертизе, сделанной мадам Минной Беккер, графологом гамбургского суда.
Профессор фон Эйскедт, к которому обратились Леверкуэн и Вермерен, пришёл к заключению об идентичности мадам Андерсон и русской Анастасии. Известный учёный, крупный авторитет в области антропологии, он нашёл новые фотографии императорской семьи и Шанцковских. Ему удалось получить фотографию мадам Андерсон, которую сделали его фотографы, выбравшие удачный момент, чтобы проникнуть в хижину. Его мнение было непоколебимым, и у него не было никаких сомнений.
К сожалению, господин фон Эйкстедт не был облечён мандатом суда для проведения своей экспертизы. Было решено найти другого антрополога, личность которого устраивала бы всех, и суд, и защитников и другую сторону. Выбрали профессора Рехе, другую немецкую знаменитость, от которого теперь зависело окончательное решение
Рехе взялся за работу. Он исследовал в течение нескольких месяцев две сотни фотографий, жизнь мадам Андерсон и братьев и сестёр Шанцковских, изучал их кровь, все экспертизы своих предшественников, все отрицательные заключения последних и выдал докладную записку в размере шестидесяти страниц, которую отправил в Гамбургский суд. Это длинное изложение было разделено на четыре главы
1) Объяснение причин, по которым множество предшественников, используя: приближённое сравнение двух или трёх фотографий допускали ошибку, так как их метод противоречил современной науке.
2) Изучение новых фотографий, сделанных с мадам таким же Андерсон, под таким же углом освещения, под каким были сделаны фотографии великой княжны Анастасии, когда она была ребёнком, и молодой девушкой.
3) Были проведены изучения крови и измерения многочисленных фотографий членов семьи Шанцковских, претендовавшими на то, чтобы считаться сёстрами и братьями мадам Андерсон, и были сравнены с образцами, взятыми у истицы.
4) Были практически изучены сто пятьдесят фотографий с отцовской и материнской стороны великой княжны Анастасии, и сравнены с фотографией Анны Андерсон.
Рехе узнал «Анастасию» с полной уверенностью и он исключил возможность её идентификации с Франциской Шанцковской!
Это была сенсация! Мне казалось, что последнее слово в этом деле сказано. Мэтр Леверкуэн имел возможность узнать эту радостную новость до своей смерти, которая произошла в начале марта 1960 года. Заключения мадам Мины Беккер, прибавленные к заключениям господина Рехе, напоминали его такой же обильностью материала, но включали в себя только ноябрь последнего года. В своей экспертизе, которая включала в себя сотни фотокопий особенностей почерка, она отметила некоторую идентичность почерка мадам Андерсон, с почерком великой княжны. Господину Веркмейстеру она отправила следующее заключение:
Линии письма схожи у великой княжны Анастасии и у мадам Андерсон, что идентифицирует личность человека! Между линиями почерка, выполненными мадемуазель Франциской Шанцковской, и линиями, выполненными рукой мадам Андерсон никакой идентичности нет.
Но, в отчёте о своей экспертизе мадам Беккер также заявила, что манера письма истицы более похожа на русскую, чем на немецкую. Это говорит о том, что главным языком для неё должен быть русский язык. Это утверждение имело место и в последующих заявлениях.
Перед защитниками мадам Андерсон возникла ещё одна неожиданность: сторонники принцессы Меклембургской заявили что орфография, которую использует мадам Андерсон в русских письмах, предположительно написанных ею, является новой, возникшей уже после революции, которую дочь царя не могла знать!
Когда мне сообщили об этом, меня волновало совсем другое: мадам фон Хейдебрандт в своих упражнениях пользовалась русской грамматикой, это и объясняло, почему записи мадам Андерсон делались на современном русском языке.
А в это время произошло, действительно, важное событие: в Париже, только что обнаружили письмо, которое великий князь Андрей написал великой княжне Ольге, сразу же после того, как увидел и узнал мадам Чайковскую. Письмо это было очень взволнованным. В нём он говорил об ответственности каждого из них, говорил об обиде, которую они нанесли Претендентке. Он умолял великую княжну Ольгу исправить ошибку. Но, человек, написавший эти строки, так и не смог изменить мнения своей семьи.
Это произошло в июле 1960 года, когда я решила попытаться ещё раз встретиться с нелюдимой затворницей. Благодаря деньгам, полученным за фильм «Анастасия», её финансовый советчик добился того, чтобы ей построили рядом со строением, огороженным колючей проволокой, маленькую «дачу», типа швейцарского шале, которую окружал небольшой садик. Но, мадам Андерсон продолжала жить в хижине, отказываясь переезжать и воспользоваться удобствами нового дома, где имелись две спальные комнаты, салон, кухня с современным оборудованием, центральное отопление и всё, всё. Удобства её не прельщали, она испытывала страх. Она боялась покинуть свою хижину и оказаться брошенной в мир людей. Друзья обустроили её виллу, принесли стулья, столы, старую кровать, подарки от разных принцев, которые проявляли к ней интерес. Был даже телевизор, а так как там постоянно громко что-то рекламировали, эти крики её пугали.
Мы отправились в дорогу вместе с мадам Боткиной в середине лета и утром прибыли в «святое место». Дома были заново покрашены, деревня имела кокетливый вид, и только старые дамы не помолодели, а стали ещё старше.
Мы несколько тревожились, так как, несмотря на приглашения, которые она иногда присылала, мадам Андерсон, и мы это знали, не всегда была готова принять тех, кого она хотела видеть. Пытаясь подбодрить Татьяну, я сказала ей:
- В конце концов, вы одна из её подруг, она не может отнестись к вам неприветливо. Татьяна же, со своей стороны, мне возражала:
- Сказала же вам баронесса фон Милтич, что не надо её беспокоить.
Когда мы встретили мадемуазель Майгофф, наши худшие опасения подтвердились.
- Я не знаю, что она думает, но когда я утром сказала ей, что две дамы, которых она ждала, приехали поездом, она ответила мне с отсутствующим видом:
- Они всегда могут приехать. В крайнем случае, отведите их на дачу, я не думаю, что сейчас должна заниматься ими.
Снова началась комедия 1958 года?
Мадемуазель Майгофф, правая рука баронессы фон Милитч, предложила воспользоваться предложением своей непредсказуемой подопечной и отправиться на дачу. Это нас не очень вдохновило. В конце дня мы решили как-то убить время. Мадам фон Милтич была в поездке, а развлечения в Унтерленгенхардте отсутствуют. Мы не успели далеко уйти, когда услышали голоса, которые раздавались из открытого окна. За колючей проволокой, которая отделяла хижину от садика и дачи, мадам Андерсон допрашивала мадемуазель Майгофф на достаточно правильном, но раскатистом, английском языке, где звук «р» перекатывался, как камешки на тротуаре.
- Где они? - Спрашивал голос. - Они уже приехали?
- Да, - отвечала мадемуазель Майгофф, - они уже были в доме.
- Предложи им вино, - ответил голос. - У нас должны быть бисквиты.
Увидев меня, и по моему отрицательному знаку мадемуазель Майгофф сказала:
- Они ничего не хотят, сейчас они идут обедать в гостиницу.
Повисло молчание, затем снова раздался голос:
- В гостиницу! Неужели у нас нет ничего, чтобы приготовить обед?
- Ничего нет, - сказала мадемуазель Майгофф довольно сухо
И в самом деле, после смерти мадам фон Хайдебрандт, мадемуазель Майгрофф дважды в день приносила мадам Андерсон обед и ужин, а также огромное блюдо еды четырём прожорливым псам. Её не волновали заботы о том, что на даче нет продуктов, так как там никто не жил.
- What a shame (какой стыд!), - проворчал голос.
Мы с Татьяной отправились обедать в гостиницу, и так как не было свободных комнат, мы вернулись к баронессе, надеясь у неё удобно устроиться. Мы уже почти спали, когда позвонила мадам Андерсон. Сразу же после этого мадемуазель Майгофф постучала в «мой салон»:
- Мадам Андерсон просила меня сказать, что если мадам Боткина ночует в гостинице, то она зря транжирит деньги. Я ответила ей, что вы обе устроились здесь, у баронессы, и вам вполне удобно.
- Так не пойдёт, - сказала мне она. - Нужно, чтобы они немедленно пришли ко мне, дача в их распоряжении. Там две комнаты, две кровати. Они прекрасно устроятся и нечего ждать.
- Можно подождать и до завтра, - сказала я. - Тем более, Татьяна уже спит.
Мне не очень хотелось принимать в этом участия, и устраиваться на какой-то фантастической «даче», в которой сама хозяйка, едва ли, бывала.
Но, на другое утро, выйдя прогуляться, я встретила мадемуазель Майгофф в состоянии радостного возбуждения:
- Она передумала, она приглашает вас к себе. Поспешите, ещё нужно приготовить сэндвичи.
Мы собрали в доме всё, что было хлебного и прихватили масло. Затем мы зашли к бакалейщику, чтобы купить ещё кое-каких продуктов и поспешили на «дачу», где Татьяна Боткина с большим рвением начала готовить сэндвичи и делать пирожки. Я спрашивала себя, неужели на этот раз мадам Андерсон удостоит нас своим появлением? Но, тут я узнала, что она пригласила и других дам, значит, едва ли она захочет всех нас «надуть». В пять часов ещё никого не было, а к половине шестого разразилась буря. Небо пронизывали молнии, и крупные капли дождя тяжело стучали в окна.
- Она не придёт, сказала мадемуазель Майгофф. Она боится грозы. К шести часам буря понемногу стихла, и тут мы услышали звонкую трель звонка. Вошли три дамы, которых мадам Андерсон пригласила на чай. Мадемуазель фон Мютиус, младшая сестра покойной мадам фон Хейдебрандт, шла впереди. Она выглядела очень достойной и очень статной. Все они были в шляпах, тонкие руки обтягивали кожаные перчатки. Их платья носили отпечаток современной моды. Что же касается цветов, то они напоминали о далёком и прекрасном времени. В общем, это были три придворные дамы, которые пришли навестить свою госпожу.
Мадемуазель Майгофф предложила нам садиться в кресла 1830 года.
- Посмотрите, - говорила она, - вы видите эти стулья? Мы их заново обтянули узорной тканью, очень весёленькой, и она так гармонирует с окружающей обстановкой. А мадам Андерсонт не понравилось.
- К чему эти узоры, - сказала она. - Они совсем не в этом стиле. Здесь нужна полосатая ткань…
Внезапно раздался какой - то адский шум, невероятный лай собак, открылась дверь и, в комнату вошло странное создание, какое я когда-либо видела. Это была маленькая мадам Баттерфляй, замаскированная под жительницу Тироля. На ней было японское кимоно, поверх которого было накинуто тёмно-зелёное манто, а на манто наброшена чёрная резиновая пелерина. На пелерине был капюшон, который опускался на маленькую тирольскую шапочку, надетую на золотисто-каштановые волосы, в которых проблёскивали белые нити седины. У неё было очень изящное лицо, но рот скрывался за салфеткой, сложенной в виде веера, которую она держала в руке, одетой в чёрную кожаную перчатку. Её ноги были обуты в огромные ботинки, которые делали её походку очень неустойчивой. Всё вместе взятое создавало её появление, каким-то ирреальным. Любой другой на её месте показался бы смешным, но только не она! Это была гранд дама! И никакой смешной нелепый наряд не мог этого скрыть.
Я кинулась искать чайник, так как решила сама подать чай. Дело в том, что я приготовила вопрос, ответ на который смог бы многое объяснить. Татьяна Боткина, будучи в курсе моих намерений, пыталась нейтрализовать остальных дам, которые уже поздоровались с мадам Андерсон. Когда я вернулась с чаем, она протянула мне руку и сказала, взглянув на меня уголком глаза и хитро прищурившись:
- А дорога к нашему знакомству была долгой.
Я ничего не ответила, улыбнувшись, и схватив сахарницу, стала глазами искать щипчики. Она следила за моим взглядом, моими жестами, а потом обратилась к мадемуазель Майгофф, с видом человека, который никогда не забывает ни о чём:
- У нас, оказывается, нет щипчиков для сахара, мадемуазель Майгрофф, нужно бы купить.
Теперь, когда проблема с сахаром была урегулирована, я взяла горшочек с молоком. Я решила спросить её на английском:
- Milk first? (сначала молоко?)
В то время, когда она была маленькой девочкой, «правило» «сначала молоко» было распространено по всей Европе. Мода на такой вид чаепития пришла из Англии, и её мать, русская императрица, никогда бы не позволила, чтобы ей наливали чай прежде, чем налили молоко. Если это была Анастасия, то подобная процедура чаепития, может быть, что- то пробудит в её памяти?
Но, прежде, чем задать ей этот вопрос, я вздрогнула, и совершенно машинально спросила по французски:
- Сначала молоко?
Затем что-то произошло. Произошло то, о чём я хотела бы здесь написать и, надеюсь, что сумею.
Дама, сидевшая напротив меня, вдруг преобразилась. Её глаза сверкали, а маленькое лицо излучало свет. Это уже была не та старая очаровательная дама, которая только что вошла, это был другой человек. Она ответила мне, сдерживая дыхание, но на французском:
- Да, конечно.
Я так была захвачена всем этим, что лишилась дара речи. Но, затем спросила, снова по-французски:
- Чай крепкий?
Не меняя выражения лица, она кивнула головой. Она оставалась всё той же странной иноземкой, которая вдруг внезапно возникла. Это было что-то сверхъестественное. Я спрашивала себя, кого она мне напоминает, где я уже видела это лицо, и я продолжала рассматривать её тонкий профиль, её нос, чуть приподнятый в конце. Внезапно я поняла. Я как бы вновь увидела фотографию великой княжны Анастасии, где она, совсем маленькой девочкой склонилась над своими тетрадями, когда училась писать.
Нет, не было ничего общего с портретами и фотографиями мадам Андерсон, на которых она выглядела старой, иногда, неприятной дамой, и тем преобразившимся существом, которое сидело напротив меня: ни старое, ни чудовищное, а совершенно очаровательное.
Мадам Боткина, которая не слышала ответа мадам Андерсон, повернулась ко мне и сказала:
- Нужно говорить на английском.
Я ответила совершенно уверенно:
- Нет, мадам Андерсон прекрасно понимает французский.
Анастасия снова кивнула головой в знак согласия. Её глаза по-прежнему оставались восторженными, глаза необычного голубого цвета, серо-голубого цвета океанской волны.
Разговор продолжился на английском. Она рассказывала мне о тех, кто был ей дорог. Я не мешала ей говорить, вставляя иногда реплики, и не пыталась проникнуть в её тайну. Это было своего рода чудо. Теперь я понимала тех, которые её узнали. Но, я также понимала и то, что таинственное преображение, при котором я присутствовала, не будет иметь никакого значения для суда, поскольку я тоже не нашла в ней девочки подростка. По крайней мере, я поняла, что она знает французский. Но, каким образом? И почему так получилось? Она знала французский язык, но отказалась отвечать на французском Жильяру. Тому единственному человеку, который мог её признать.
Глава восемнадцатая.
Анастасия идёт в суд.
Анастасия согласилась подать апелляцию. Чтобы добиться этого, мэтр Вермерен сделал фактически невозможное. Может быть он не прав? А, может быть, он прав? Имеются ли у мадам Андерсон шансы добиться в апелляционном процессе того, чего ей не удалось в мае 1961 года?
Разумеется, я присутствовала в те два дня, что предшествовали заключительному заседанию суда первой инстанции. Всё начиналось нормально, ни у кого не создалось впечатления, что возникнут какие - то неожиданности, хотя досье Цале отсутствовало, как и в прошлый раз. Принц Сакс-Альтенбургский, вернувшийся со своих венесуэльских раскопок, появился в сопровождении своей кузины Сака-Веймар и, как и должно было быть, мадам Мадзак.
Вермерен, последний мужественный представитель старого поколения, сидел на скамье рядом с молодой сотрудницей, заменившей покойного Леверкуэна, мэтр Вейсс Беренберг-Госслар находился рядом с вдовой недавно скончавшегося мэтра Крампфа.
Теперь уже стало официально известно, что Веркмейстер подал в отставку и передал права своему преемнику. Новый председатель суда уже назван, и ему, чтобы разобраться в деле Анастасии придётся прочитать и проконтролировать огромную кипу материалов, на что, даже гениальному человеку, потребуется, по меньшей мере, год.
Меня удивила та внезапная торопливость, с которой была назначена дата последнего заседания суда, краткость срока и неясность в последовательности рассматриваемых дел.
- Всё должно закончиться в период между 8 и 11 мая, сказал мне мэтр Вермерен.
- Откуда этот бешеный ритм после долгого затишья? Спросила я по телефону.
- Потому что господин Бакен, досконально знает это дело. А поскольку предыдущий председатель ушел по болезни в отставку, он решил взять в свои руки принятие решения, которого мы ждём долгие годы. После каникул и отставки Веркмейстера, он займётся этим, вот так объясняются новые сроки. Впрочем, однажды он уже был председателем суда, и тогда приговора пришлось ждать несколько недель.
Приговор! Будет ли он таким, на который рассчитывает Вермерен?
Я смотрела на Бакена. Этот человек совершил поездку в Америку, простоял несколько часов в ожидании на перекрёстке дорог возле хижины мадам Андерсон, проверял во время чаепития её знание русского языка. Что происходит в его голове? К какому заключению он придёт?
Более непроницаемыми, чем он, были господин Гиз (новоприбывший) и прекрасная мадам Рейс, которая между сессиями суда сумела выбрать время, чтобы родить ребёнка, и восстановить свою прекрасную талию. Они вошли и устроились впереди нас. Обширная ретроспектива дела, прочитанная господином Бакеном, и транслируемая его помощниками, позволила нам вскоре быть в курсе всего. Когда были прослежены все превратности процесса, я с удивлением заметила, что не была упомянуты ложные показания мадам Риттманн-Винжендер, на которую полиция просила обратить внимание суда. Однако документ, который я держала в руках и уже достаточно хорошо изучила его суть, представлял не что иное, как репродукцию известной фотографии, на котором эксперты красным карандашом отметили отретушированные места. Я слушала, я ждала, когда восстановится равновесие. Я не хотела думать о том, что дело мадам Андерсон может быть упущено или проигнорировано. Наконец, стали задавать вопросы мадам Бушгольц и мадам Малиновской-Шемниц, которые в Дальдорфе слышали, как незнакомка говорила по – русски. В головокружительном ходе заседания, перед нами продефилировали совершенно противоречивые свидетельницы. Они напоминали актёров нескончаемой трагедии: выходили одна за другой, приветствовали публику, занавес падал и они возвращались к себе.
На второй день, 9 мая 1961 года, суд изучал донесения экспертов. Профессор Рехе ждал у себя приглашения господина Бакена, временно исполняющего обязанности председателя, а мадам Мина Беккер ходила по коридорам, надеясь, что время давать пояснения вот-вот подойдёт. Но, пока ничего не происходило. Суд продолжал заниматься экспертизами, но, к досаде Вермерена, ему отказали присутствовать при слушании экспертов.
Я начала серьёзно беспокоиться. Как долго всё это протянется?
Пока истица мучилась сомнениями, её адвокат предложил заслушать новых свидетелей. Барон фон Женнахт (Gienanth), скромный друг мадам Андерсон, её «министр финансов», не передохнув, совершил поездку из Палатината в Гамбург. И вот он, когда-то представленный мадам Андерсон в тот момент, когда она спонтанно пыталась что-то писать профессору Рудневу на русском языке, не знающий ни единого слова из русского языка, будучи под присягой доказывал, что истица никогда не копировала буквы кириллицы из книги, и совершенно самостоятельно писала свои письма.
Нужно было знать барона фон Женнахт. Образованный, человек дела, крепко стоящий на земле, он прекрасно понимал значение своего показания.
Мадам Мадзак, следующий вызванный свидетель, отвечала с присущей ей свободой и доброжелательностью. Она держалась с такой уверенностью и стойкостью, что могла убедить всех колеблющихся. Загнанные в угол, сторонники Анастасии (Анастасийцы), использовали отныне для защиты любые способы.
- Вы спрашиваете, господин председатель, почему мадам Андерсон никогда не говорит по-русски? – Сказала мадам Мадзак. - Я задавала ей этот вопрос и могу сообщить её ответ. Она мне ответила, что « русский язык – язык её страданий».
Я знала, что мадам Мадзак сказала правду. Непостижимо, но Незнакомка из Чёрного Леса могла десятилетиями скрывать свои знания, если это необходимо. Годом раньше я провела подобный опыт, обратившись к ней на французском языке.
Далее мадам Мадзак говорила о шрамах, которые покрывали тело и череп больной.
- Я так часто ухаживала за ней, что могу гарантировать подлинность этих старых ран, так же, как и отметину в виде зёрнышка на лопатке, что может подтвердить любой близкий ко двору человек, живший там тогда, когда Анастасия была маленькой.
Ваккен, любезно улыбаясь, как человек светский, дал ей поговорить, прежде, чем задать новый вопрос. Внезапно он показался мне похожим на Сфинкса.
Импровизированные доказательства, отказ выслушать экспертов, всё это произвело на меня впечатление. Однако к вечеру я ожидала сюрпризов. Если верить моим прогнозам, то результаты экспертизы нам преподнесут напоследок. Барон фон Женнахт и мадам Мадзак произвели прекрасное впечатление. Почти все журналисты, до этого настроенные скептически, окружили Вермерена и принца Сакс-Альтенбургского, чтобы узнать всё заранее и приготовить своим газетам потрясающую сенсацию. Они мечтали, как крупные заголовки утренних газет объявят о победе Анастасии.
Пустые надежды! Всё изменилось в одно мгновение на третий день. Защитная речь мэтра Вермерена была убедительна, эмоциональна и даже волнующа, но, она, мне кажется, пролетела где-то над головами членов суда, не задев их мыслей. Все они увлечённо изучали документы, лежащие перед ними. После него мэтр Вейсс, молодая помощница покойного мэтра Леверкуэна, зачитала описания экспертов, в которых курсивом были выделены основные моменты, и заключение.
Один из слушающих, мэтр Беренберг-Госслар, улыбался. Наконец, настал его час. Мы начали слушать Меклембургов. Речь защиты продолжалась три с половиной часа. Никто не может отрицать ни таланта, ни умения держать удар, может быть, он лишь иногда допускал ошибки, когда дело касалось логики. Свидетели со стороны противника с самого начала были в шоке. Глеб Боткин, сын царского медика, убитого в Екатеринбурге вместе с членами царской семьи, оказался обычным баснописцем, джокером, фельетонистом низкого пошиба, мифоманом. А его сестра, Татьяна Боткина, которую мы знали как благоразумную и здравомыслящую женщину, готовую броситься в атаку. Она обвинялась в том, что совсем не знала настоящую великую княжну, а поэтому не могла узнать её. Адвокат продолжал, унижать и порочить друзей, медиков и экспертов мадам Андерсон, анторполога Рехе, графолога Беккер, одного за другим.
- Ах, вскричал он, надеюсь, до конца жизни мне не придётся пользоваться услугами подобных экспертов. И на одном дыхании, добавил:
- Если, этот процесс и должен что-то предпринять, то я требую психологической экспертизы, так как эта женщина представляет очень интересный случай для психиатра.
Аргументы были серьёзными, но доказательства, о которых он говорил, или хотел сказать, увязли в мешанине бесполезных слов, настолько ненужных, что единственная мысль, которую мы сумели уловить, и которую он стремился ясно выразить, заключалась в следующем:
-Мадам Андерсон должна стать Франциской Шанцковской, полячкой.
Именно эту мысль мэтр Беренберг-Госслар изложил в своём заключении, прибавив, что Гессенские и Романовы не могут себе позволить, чтобы их так долго подозревали в том, что они бросают своих.
Я видела оживлённые лица судей, которые его слушали. Затем господин Бакен обратился к мэтру Вермерену и предоставил ему последнее слово.
- Могу я зачитать письмо великого князя Андрея к великой княжне Ольге? Письмо, которое всё время находилось в досье и о котором, ни один из судей не сказал ни слова? Нет, аргументы противника не пробудили во мне желания броситься в атаку. Я считаю, что дело решено, и что суд не может не понять, что, несмотря ни на что, мадам Андерсон является великой княжной Анастасией, которая избежала смерти от большевиков. Чтобы здесь ни говорили сегодня, какие мысли бы не высказывались, её разум в полном порядке.
Затем он обратился к судьям, чтобы высказать им своё полное доверие.
Я, сидя в своём уголочке, читала и перечитывала наедине, сама с собой, письмо, содержание которого, с моей точки зрения, могло спровоцировать переворот в сознании. И я спрашивала себя с тревогой, знает ли, господин Бакен его содержание:
Дорогая Ольга,
Ещё раз, и, вероятно, уже в последний, пишу тебе по поводу Анастасии Чайковской, так как считаю, что должен выполнить свой долг до конца.
Ты, конечно, знаешь, что Гиги Лейхтенберг не может больше, из-за вопросов безопасности, оставлять у себя надолго А.Чайковскую и заботиться о ней. По этой же самой причине мы не можем, соответственно, устроить её в санаторий. Вот почему мы вынуждены, к глубокому нашему сожалению, принять предложение отправить её в Америку, где её существование и необходимые ей заботы, будут гарантированы. Сейчас она, с 30 января, уже на пути в Америку. А.Чайковская останавливалась в Париже, и здесь, я мог сам, наконец, увидеть её и составить своё личное мнение о той, о которой ходит столько слухов и, кстати, рождается столько же легенд, а имя которой вызывает многочисленные дискуссии даже в мало известных семьях. Я провёл с ней два дня. Я наблюдал за ней, будучи рядом, очень внимательно, и должен заявить тебе со всей ответственностью, что Анастасия Чайковская моя племянница, великая княжна Анастасия Николаевна. Я узнал её сразу, а дальнейшие наблюдения только подтвердили моё первое впечатление. Во всём этом деле для меня нет больше никаких сомнений: это Анастасия.
Я могу только сожалеть, что ты не захотела увидеть её ещё раз, теперь, когда она поправилась. Ты бы тоже узнала её, как и я.
Ты не сможешь понять, Ольга, какие чувства я испытывал в течение этих двух дней. Я сидел с ней рядом и смотрел на нашу дорогую Анастасию, больную и измученную. Если бы ты могла увидеть её очаровательную улыбку, но, по-прежнему, детскую. Её глаза, полные тоски и страданий, твое сердце, как и мое, разрывалось бы.
Сейчас она уже далеко, в Америке. Увидим мы её нескоро, да и увидим ли когда-нибудь? О чём думает она в этой далёкой стране? Один Бог знает! Но, мысли её, конечно, мучительны, а на самый болезненный вопрос, который неотвязно преследует её, никто не может ей ответить. Доживет ли Анастасия до новых доказательств? Кто знает? Но, я всё время молю Бога, чтобы дожила. Чтобы поправила своё здоровье и вернулась к нам из этой далёкой страны, но не такая, как сейчас, напуганная и всеми гонимая, а с гордо поднятой головой, и чтобы она нашла в себе достаточно душевных сил простить тех, кто так жестоко вёл себя по отношению к ней.
Мое сердце с тобой.
Андрей.
Письмо так и не было прочитано.
Этим вечером журналисты окружили мэтра Беренберг- Госслара. Вермерен и принц были покинуты.
Три дня мы не видели судей. Они появились 15 мая 1961года. Мадам Андерсон было отказано в иске.
Здесь не появится публикация о судопроизводстве и о том, что с ним связано. Обо всем этом можно прочитать в кратком изложении, содержащем 24 страницы. Здесь мною будут отмечены только те моменты, которые мне показались важными, те, что нам сообщили 15 мая 1961 года:
Суд заявляет.
Встречный иск защиты, требующей признания идентичности между мадам Андерсон и Франциской Шанцковской, исчезнувшей полячки, не приемлем, в силу того, что это не имеет отношения к проблеме, которой занимался суд.
Истице мадам Андерсон отказано в иске:
По причине её поведения, что не позволило суду собрать все необходимые исковые доказательства (это правда).
Докладчик (господин Бакен, который впоследствии будет играть роль председателя) не сумел предвидеть некоторых нотариальных трудностей в том, что касается знания русского языка. Английским она стала владеть только после того, как в 1927 году брала уроки английского
Никаких неожиданных знакомств у Претендентки не было (великий князь Андрей!)
Графологическая экспертиза была проведена при недостаточном количестве документов. Письма, приписываемые истице, не всегда были написаны ею. Кроме того, в письмах, написанных на русском языке, она делает ошибки и использует современную орфографию (два или три раза) которой великая княжна не могла знать (грамматика мадам фон Гейдельбрандт!)
Экспертиза антропологическая неубедительна. Она находится в противоречии с предшествующими экспертизами. Один из анализов крови не исследован до конца.
Вопрос о поездке великого герцога Гессе остался на подозрении (Fritz von Unruh!). Нет также ни доказательств ни предположений того факта, что среди благородных семей многие предумышленно отказались признать дочь царя из эгоистических мотивов!
Я не питаю уважения к судейским делам, известный историк Alain Decaux, который так мило упоминает меня в своей брошюре: «L’Enigme d’Anastasia» простит меня, за то, что я не встану в ряды сторонников его мнения.
Чтобы разгадать эту загадку, я попыталась найти Франциску Шанцковскую и потерпела поражение. Пыталась найти новых свидетелей, которые что-то должны были знать о поездке великого герцога Гессе – они все оказались некомпетентны. Пыталась найти в архивах de Vincennes новые доказательства спасения Анастасии – архивы были кем-то очищены. Я попыталась также обратить внимание на некоторые неточности, пусть незначительные, в книге Жильяра. Может быть, не совсем корректно, но я это сделала.
Что необходимо сделать, чтобы Гамбургский гражданский суд вновь вернулся к этому вопросу? Для этого необходимо, чтобы изменился менталитет, чтобы исчезнувшие документы были найдены, чтобы свидетели начали испытывать упрёки совести, одним словом, мир должен перевернуться.
Анастасия или нет? Не я должна решать этот вопрос, но какой суд сможет это сделать?
Вернувшись из Гамбурга, после 15 мая 1961 года, я встретилась с Татьяной Боткиной, которая поблагодарила меня за то, что я не пошла на попятную. Я ей сказала:
- А почему я должна была это делать? Защитники герцогини Меклембургской не сказали ничего нового. Я знала все их аргументы так же, как знала все ваши. Ах! Если бы в один из дней ваша Анастасия, сама, встала перед нами и сказала:
- Я вас обманула, я не великая княжна, тогда…
- Тогда, прервала меня ошеломлённая Татьяна, тогда я сказала бы ей, что она сошла с ума, потому что это она.
Библиография
История и расследования.
Decaux ( Alain ): L’Enigme d’ Anastasia ( Editions La Palatine )
Escaich ( Ren; ) : Anastasia de Russie, la morte vivante ( Editions Plantin)
Gilliard ( Pierre ) : Le Trsgique Destin de Nicolas II et de sa Famille (Editions Payot )
Nidda ( Roland Krug von) : Anastasia (Editions Del Ducca )
Sokoloff ( Nicolas) : Enqu;te judiciaire sur l’assassinat de la Famille imp;riale russe (Editions Payot)
Мемуары.
Alexandre (Grand-Duc): Quand J’;tais Grand-Duc (Librairie Hachette).
Viroubova ( Anna): Les souvenirs de ma Vie ( Editions Payot).
Youssoupoff (Prince Felix): Avant l’Exil et en Exil ( Editions Plon).
Janin (G;n;ral): Ma Mission en Sib;rie ( Editions Payot).
Романические истории
La Femme qui ressuscite (en anglais), Gleb Botkine (Fleming H. Revell Company, New York).
Noglie (Hans):La Veritable Histoire d’Anastasia (Editions Laffont).
Viroubova (Anna): Journal secret (1909 – 1917) ( Editions payot).
Диссертации
Gilliard (Pierre) et Savitch (Constantin) (бывший председатель de la cour d’assise Петрограда): «La fausse Anastasia» (Editions Payot )
Rathleff-Keilmann (Harriet von) Anastasia ( Edition Payot)
Документы
Корреспонденция царя и царицы (Editions Payot).
Основные персонажи книги.
Александр: великий русский князь, кузен царя.
Анастасия Николаевна: четвёртая дочь царя Николая II, убитая в Екатеринбурге, великая русская княжна.
Андерсон (мадам): Незнакомка, выдававшая себя за Анастасию Николаевну.
Aндрей: Великий русский князь, немецкий кузен царя.
Backen (M) Premier assesseur судьи Веркмейстера на процессе в Гамбурге.
Bark (Sir Peter): Министр финансов царя.
Беккер (мадам Мина): графолог гамбургского суда.
Беренберг-Госслар (мэтр): защитник принцессы Меклембургской.
Блаттл (Доктор): Дантист герцога Лейхтенбергского.
Бонде (Граф): Президент делегации международного Красного-Креста, который был в Екатеринбурге в 1918 году (свидетель).
Боткин (Доктор): персональный врач царя, убитый вместе с царской семьей в Екатеринбурге в 1918 году.
Боткин (Глеб): сын доктора (свидетель).
Мельник-Боткина (мадам Татьяна): дочь доктора, признавшая в мадам Андерсон великую княжну Анастасию Николаевну (свидетель).
Булыгин (Капитан): сотрудник следователя Соколова.
Буксговден (Баронесса): Придворная дама царицы.
Бушольц (Эрна): санитарка в приюте Дальдорф (свидетель).
Кирилл 6 Русский великий князь, старший брат великого князя Андрея.
Данмарк (Вальдемар де): брат царицы-матери.
Дассель (Феликс): бывший русский офицер (свидетель).
Дебогори (мадам): тётя мадам Боткиной.
Дэн (мадам Лили): Придворная дама царицы (свидетель).
Демидова: горничная царицы.
Деревенко (Доктор): врач царевича.
Дмитрий (князь): Сын великого князя Александра и Великой княжны Ксении.
Долгорукий (князь Сергей): бежал в Данию, секретарь царицы-матери.
Долгорукий (князь Василий): Генерал и маршал двора, уехал с царём в Сибирь, где был убит.
Эллерик (мадам): сестра Франциски Шанцковской (свидетель ).
Eyckstedt (Профессор): известный немецкий антрополог.
Фаллоу (мэтр): американский адвокат мадам Андерсон.
Фёдоровна (Мария): царица-мать.
Фидлер (мадам): (свидетель).
Gibbes ( M) : английский наставник царевича.
Gienanth (барон де) : друг мадам Андерсон. (свидетель.)
Жильяр (М), швейцарец, французский наставник царевича, профессор факультета в Лозанне.
Жильяр (мадам Шура Теглева): бывшая гувернантка царских дочерей.
Grandsitzki (М): свидетель.
Грюнберг ( М) : комиссар полиции Германии.
Харденберг (граф): Доверенное лицо великого герцога Гессе.
Хендрикова (Графиня): придворная дама царицы, убитая в 1918 году в Сибири.
Хейдебрандт (мадам фон): Дама-компаньонка мадам Андерсон.
Illitch (генерал): свидетель.
Ипатьев: имя собственника дома, в подвале которого была убита императорская семья России.
Ирина 6 дочь великого князя Александра и великой княжны Ксении, Супруга князя Юсупова.
Янин (генерал): Главнокомандующий войсками антибольшевистской коалиции в Сибири.
Керенский: председатель временного русского правительства в 1917 году, свергнутого большевиками.
Кляйст (барон): первый покровитель Неизвестной.
Кляйст-Ретров (М. и мадам ): друзья Незнакомки.
Кнопф: детектив.
Колесников (Сергей): бывший офицер «Конвоя»
Колчак (Адмирал): командующий русской антибольшевистской армией.
Кострицкий (Доктор): дантист царской семьи.
Котцебу (граф Дмитртй): русский дипломат.
Кулибякин (полковник): командующий полком «Каспийский».
Крампф ( мэтр): защитник принцессы Меклембургской.
Красинский (граф): сын великого русского князя Андрея а так же князь Владимир Романов.
Куликовский (М): второй муж великой княжны Ольги.
Ларенти-Толозан (графиня): свидетель.
Лавингтон (Мисс): профессор английского языка у герцога Лейхтенбергского.
Лейхтенберг (герцог Георгий): покровитель и благодетель мадам Андерсон.
Лейхтенберг (герцог Дмитрий): его сын.
Леверкуэн (мэтр): адвокат мадам Андерсон.
Луке: редактор вечерней берлинской газеты «Nachtausgabe».
Мадзак (мадам): подруга и покровительница мадам Андерсон (свидетель).
Малиновская-Щемниц (мадам): санитарка в приюте Дальдорф (свидетель).
Mayhoff (Mlle): дама - компаньонка баронессы Милитч.
Меклембург (принцесса): ответчица на процессе в Гамбурге.
Михайлович (Георгий): великий русский князь, кузен царя.
Мильтич (баронесса): подруга мадам Андерсон
Монтбризон (мадам): урождённая Романова, княжна Палей.
Мордвинов (полковник): бывший адъютант царя.
Mutius ( Mlle): сестра мадам де Хейдебрандт.
Николай Николаевич: великий русский князь, до 1916 года главнокомандующий русской армии.
Норманн (Сэр Монтегю): бывший управляющий Английского банка.
Ольденбург (герцог Пьер) : первый муж великой княжны Ольги.
Ольга Александровна: сестра Николая II, великая русская княжна.
Остен-Саккен (барон): помощник посла Сергея Боткина, президента ассоциации русских эмигрантов в Берлине.
Пойтерт (Клара): первая знакомая Неизвестной в Германии.
Pilchau (баронесса Пилар): сестра графа Котцебу (свидетель).
Prusse (принц Сигизмунд): сын Генриха Прусского, брат Вильгельма II и Ирены, урождённой Гессе.
Prusse (принцесса Генри): урождённая Гессе, сестра царицы.
Ратлеф-Кайлманн (мадам): подруга мадам Андерсон, автор книги в её защиту.
Рехе (профессор): известный немецкий антрополог.
Рейсс (мадам): второй помощник судьи Веркмейстера в Гамбурге.
Риттманн-Винжендер (мадам): дочь хозяйки квартиры исчезнувшей полячки (свидетель).
Руднев (профессор): известный московский хирург.
Сакс-Альтенбург (принц Фридрих): покровитель и друг мадам Андерсон, геолог, известный своими раскопками в Южной Америке.
Шанцковская (Франциска): исчезнувшая польская работница.
Шанцковский (Феликс): её брат.
Шнейдер ( Mlle): чтица царицы, убита.
Швабе (месье и мадам): друзья Кляйстов.
Семенович-Рябинин (Сергей): полковник полка «Каспийский».
Сержант (Доктор Эдмонд): директор института Пастера в Алжире.
Соколов (следователь): автор известной книги по расследованию убийства в Екатеринбурге.
Спиридович (Генерал): бывший глава службы безопасности в России.
Татищев (Генерал): один, из наиболее верных, в прошлом военный атташе в Берлине, адъютант царя, последовавший за ним в Сибирь и там, в 1918 году, убитый большевиками.
Теглева ( Шура): гувернантка царских дочерей, ставшая мадам Жильяр.
Толстая (мадам): подруга царицы.
Чайковская: первая фамилия Незнакомки, которая затем стала называться мадам Андерсон.
Вермерен (мэтр): адвокат мадам Андерсон.
Вырубова (Анна): придворная дама и подруга царицы.
Волков: слуга царской семьи в России.
Wahrendorff (профессор): главный врач приюта Илтен, находящегося вблизи Гановера.
Вейсс (мэтр): адвокат мадам Андерсон, ставший таковым после смерти своего патрона мэтра Леверкуэна.
Веркмейстер (М): председатель трибунала в Гамбурге.
Wiemuth (Берта): свидетель.
Винжендер-Риттманн (Дорис): смотреть Риттманн.
Ксения: сестра царя Николая II, великая русская княжна, супруга великого князя Александра.
Ксения Лидс: дочь великого князя Георгия, была замужем за господином Лидс (свидетель).
Yashwill (p;re prince): un distingue eccl;siastique orthodoxe
Юровский: убийца царя.
Юсупов (князь): зять великого князя Александра, убийца Распутина.
Цале (М): полномочный представитель Дании в Германии.
Закомельская (баронесса): дочь герцога Лейхтенбергского (свидетель).
От редакции Librairie Hachette
В ночь с 16 на 17 июля 1918 года при приближении белой армии адмирала Колчака к Екатеринбургу, царь Николай II, царица, царевич, великие княжны и вся прислуга императорской семьи были убиты. Но, хроника эпохи сообщает нам один факт :самая младшая из великих княжон, Анастасия, потеряла сознание при первых выстрелах.. И здесь начинается загадка: была ли убита великая княжна ударами приклада и штыка, или, как утверждают свидетели, и как указывают некоторые признаки, великая княжна чудом сумела спастись из этого ада.
Двумя годами позже, 17 февраля 1920 года, в Берлине, из Ланлверского канала, вытащили женщину, которая пыталась покончить жизнь самоубийством. Её спасли, но она отказалась назвать своё имя и замкнулась в полном молчании. После долгих месяцев, проведённых в доме умалишённых, «мадемуазель Незнакомка» была опознана одной из санитарок как Анастасия, дочь Николая II. В результате проблем с паспортным режимом «мадемуазель Незнакомка» стала мадам Андерсон. Удалившись ото всех, она проводила свои дни в Чёрном Лесу, где и получила предписание о том, что состоится суд по её апелляции, в результате которого 15 мая 1961 года гражданским судом Гамбурга ей было отказано в иске.
Доминик Оклер, написавшая эту книгу, на некоторых страницах доходит до патетики. Стараясь быть объективной, автор избегает категоричности, но пытается нам показать, что больше, чем тайна, её волнует драма. Драма женщины, доведённой до того, что она должна выпрашивать своё имя, у тех, кого она считала своими родственниками, замкнувшейся в своих страшных воспоминаниях.
«Но это, же я! Как они могут говорить, что это не я, если это я»
Каково жить, если ты не можешь доказать собственное я, если тебе не хотят верить?
Послесловие к российскому изданию.
В предложенной Вашему вниманию книге Доменик Оклер описаны события 1957-1961 годов, связанные с иском Анны Андерсон, требовавшей признания ее дочерью российского императора. В 1964 году начались судебные слушания по апелляции на решение Гамбургского суда от 16 мая 1961 года. Рассмотрение дела закончилось только в 1967 году. Апелляционный суд Гамбурга 28 февраля 1967 года вынес «соломоново решение» по данному делу. Во-первых, он отклонил апелляцию противников Анастасии с требованием признать её самозванкой. Во-вторых, Апелляционный суд отклонил и апелляцию истицы, заявив, «что истица, требовавшая признать её Анастасией Николаевной, российской великой княжной, не смогла предоставить достаточных доказательств для такого признания, не более чем она смогла их предоставить в суде первой инстанции».
Одной из главных причин принятия данного решения оказалось антропологическое заключение о несоответствии ушных раковин истицы и маленькой Анастасии, сделанное по фотографиям в 1927 году. В 1976 году доктору Фуртмайеру удалось обнаружить, что по нелепой случайности для сравнения ушных раковин эксперты использовали фотографию пациентки Дальдорфа, сделанную с перевернутого негатива. То есть правое ухо Анастасии Романовой сравнивали с левым ухом Неизвестной и естественно получили отрицательный результат на идентичность. При сравнении той же фотографии Анастасии с фотографией правого уха Анны Андерсон Мориц Фуртмайер получил совпадение в семнадцати анатомических позициях. Для признания идентификации в западногерманском суде было вполне достаточно совпадения пяти позиций из двенадцати. Исправив эту ошибку, он поставил точку в спорах антропологов об идентификации Анастасии.
Доменик Оклер была рядом с Анастасией до её отъезда в США в 1968 году. По материалам обоих судебных процессов она написала книгу «Незнакомка из Берлина: подлинная история тринадцати лет нашей борьбы за признание Анастасии» («L’Inconnue de Berlin: la vraie histoire de nos treize annee de lutte pour reconnaissance d’Anastasia»). Книга содержит большое количество копий уникальных документов, касающихся не только идентификации Анастасии, но и событий произошедших в Екатеринбурге летом 1918 года.
К сожалению, книга не была издана и осталась только в нескольких экземплярах рукописи. Они находятся в частных архивах. Три года я пытался получить у владельцев этих архивов копию рукописи, но владельцы архивов упорно не желают вступать в переписку с «внуком самозванки».
Данная книга Доменик Оклер будет интересна российским читателям уникальными архивными документами, которые использовала автор. Документы собранные Сергеем Дмитриевичем Боткиным, никогда прежде не публиковались в России, так как они находятся в архиве Института Гувера (США). Надеюсь, что публикация этой книги будет полезна историкам, которые занимаются изучением гибели Царской семьи.
В заключение я хочу выразить искреннюю признательность и благодарность за оказанную помощь в получении фотокопий документов из архива Института Гувера профессору-исследователю Валентине Абраменко и научному сотруднику Института Гувера Лоре Сорока.
Владимир Момот