8
…Помню сборный пункт в Иркутске, толпу таких же, как и я новобранцев, бритых наголо, с заплечными котомками, брошенными в изголовье на жесткие трехъярусные нары. Раза три в день – построение – приезжают «покупатели». С потаённым чувством зависти смотрим на подтянутых сержантов, с независимым видом стоящих рядом с офицером, выкрикивающим фамилии. Вглядываемся в петлички: танкисты, пехота, погранцы… Отобранных строят в колонну и уводят на погрузку, на станцию.
На третью ночь проснулся от непонятного шума и сдавленных возгласов:
- Морфлот! Морфлот! Три года! Мужики, рвём когти!
При свете тусклых лампочек видно, как заспанная шатия-братия сползает с нар и, прихватив с собой котомки, потихоньку просачиваются к открытой двери барака, где молоденький старлей в морской форме, пытаясь остановить убегающих, растопыривает руки и, голосом совсем не командирским, а каким-то дрожащим фальцетом, растерянно уговаривает парней, подныривающих ему под руки и шустро проскальзывающих к тёмному проёму двери:
– Товарищи, я прошу вас построиться здесь, в проходе! Оставьте ваши вещи. Куда вы, товарищи? Старшина, закройте дверь!
Но старшина, морячок бывалый, приехавший вместе со старлеем, видя безнадёжность затеи, стоит за его спиной и только разводит руками:
– Товарищ старшлейтенант, их только пулемётом остановишь. Дикари, товарищ старшлейтенант.
Подхваченный вихрем всеобщей тревоги я тоже снялся с нар и начал «сочиться» к дверям. Уже почти у самой цели почувствовал, как кто-то уцепил меня за рукав телогрейки. Оглянулся – старший лейтенант. Держит крепко, а глаза такие детские, такие просящие!
– Куда вы?
– До ветру, товарищ старший лейтенант.
– Стойте.
– Не могу!
Крутнулся, перехватил котомку и, оставив в руках морячка телогрейку, тут же оказался на улице. Новобранцы сгрудились у забора и, помогая друг другу, перепрыгивали через него, раздирая штаны о колючку, натянутую сверху. Подсадил кого-то, сам ступил на чью-то подставленную спину, ухватился рукой, стараясь не угодить на колючку, перемахнул – оп-па! И – митькой звали.
Отбежав вглубь соседнего двора, подальше от фонаря, врезался в группу беглецов, рассевшихся на краю детской песочницы. Кто-то закуривал, нервно похохатывая, кое-кто пристально всматривался в темноту, собираясь в случае чего рвануть дальше. Над ухом чей-то голос из «своих»:
– Ну, что, дезертиры?!
– Да пошли они… Лишний год служить… ни за хрен собачий!
– Кури в кулак, а то засекут.
– Да не пойдут они искать. Там долбаков таких, как мы, ещё полно осталось.
– Оставь курнуть…
Переведя дух, пытаюсь сообразить, – почему побежал, чего испугался? Неужели вот так, с первого шага в армии можно стать дезертиром? Начинаю успокаивать себя тем, что никогда не мечтал стать моряком, что не моё это призвание, и что вот так, спросонья, можно угодить куда угодно… и надо быть осторожней… и лишний год – тоже не фунт изюму. Успокоил. Вот только холодно к рубашке. Достал из мешка старенький свитер, натянул – нормально. Чиркнул спичку и глянул на часы, – скоро будет светать. Ничего, дотянем до утра.
Утром рассказали, что морячки набрали тех, кто крепко спал; прошлись по нарам и, потихоньку расталкивая сонных, отбирали у них военные билеты. А без них куда денешься? Те же, кто удрал, посмеивались потом: «Солдат спит, а служба подкрадывается».
А фуфайка моя так и «утекла». Какой-нибудь новоиспеченный морячок напялил её на себя, с печалью думая о студёных ветрах на океанском берегу.
В тот день пришли и наши «покупатели». Капитан и с ним два сержанта с петлицами артиллеристов. Кто-то словно в спину толкнул – мои! Так оно и оказалось. Потом, уже отобранные, мы клубились вокруг «своих» сержантов, мучили их вопросами:
– А куда мы поедем?
– В родную часть, дорогуша, – сержанты улыбаются снисходительно.
– А пушки какого калибра?
– Толстого, шибко толстого!
– А петлицы чё значат: палец о палец не бей?
– Ну, до чего ж ты догадлив. Надо тебя к себе взять.
– А…
– А много будешь спрашивать, – в морфлот перепишу.
– Мужики, не волнуйтесь, приедем, – всё узнаем. Всё покажут, расскажут, оденут, обуют…
– А в какой город?
– Город Белогорск.
– Это где?
– На белой горе, на кудыкином плоскогорье.
– А на восток или на запад?
– Ну, мужики, вы достали! Дайте-ка лучше закурить.
И со всех сторон потянулись руки с пачками.
– А вам ещё долго служить?
– Долго. Ещё друг другу кровь попортить успеем.
Тут откуда-то возник капитан.
– Стройте людей. Через полчаса эшелон.
И пошли. Стадо и стадо. Сержанты идут сбоку, посмеиваются, покуривают.
– Сержанты, какой пример показываете молодым бойцам? Выбросите сигареты.
– Товарищ капитан, какие же они бойцы. Это ещё сырая глина. Из них бойцов лепить и лепить.
– Всё равно.
Выбросили. Подчиняются. Вот она – армия!
На перроне станции Иркутск-товарный многолюдно. Местных провожают: гармонь, слёзы, песни, потаённый звон стаканов…
Поехали. «До свиданья, подруга моя…»
В плацкартном вагоне на каждую полку по человеку. И на третью тоже – не господа.
Стучат колёса сутки, вторые… Остановились на маленькой станции. По вагону гул: «Вино в буфете! Быстро деньги, у кого остались». А мне и тут неймётся – гонцом от своего купе ломанулся. Кто-то сумчонку сунул. Бегом. Нетерпеливая очередь у буфета сучит ногами – быстрей! Быстрей! Сдачу не берут. Натолкал винища полную сумку и короткими перебежками к вагону. Вдруг за спиной:
– Товарищ солдат!
Кому это? Мне? Я – солдат? Надо же! Оглянулся – мама дорогая! – майор! На рукаве красная повязка, а на ней надпись: «Начальник эшелона». Ух, ты! Вот влип.
– Ко мне, товарищ солдат. Что там у вас? Разрешите взглянуть.
– Да… там… это… как его…
– О-о! Богато! Ну, давайте начнём.
– Чего начнём?
– А вот то, что у соседнего вагона делают.
У соседнего вагона стоял тот самый капитан, «покупатель» наш, а рядом, у его ног, склонившись над рельсом, новобранец в изодранных штанах колотил о рельс бутылки с вином. Бутылки лопались с глухим треском, вино растекалось по мазутным шпалам… Стоящая рядом группа парней дружно постанывала после каждого удара.
– Товарищ майор, – растерянно переминаюсь с ноги на ногу, – а, может…
это… а?
– Вы что, хотите начать службу с неприятностей? Я могу вам устроить. Как фамилия?
– …
Достаю бутылку… А мои к стёклам прилипли, носы расплющили: «Неужели разобьёт?». Я им плечами пожал, руками развёл: что, дескать, поделаешь? И – о рельс – хрясь! И вторую. И третью… Паровоз гуднул. Майор кинулся в сторону.
– Все по вагонам! Быстро!
Я мигом бутылку под ремень, под свитер. И тут же ещё одну хотел, но майор живо обернулся, на меня смотрит:
– Быстрее!
Шмякнул о рельс и эту. Достал ещё одну и её туда же. Начальник эшелона торопит, по сторонам поглядывает.
– Всё?
Я сумкой для убедительности тряхнул.
– Всё.
– Быстро в вагон!
Птицей взлетел по лесенке. Ай, да я! Пару бутылок заначил-таки! К своим в купе пробрался.
– Ну?!
– Гну. Не видел разве?
– Да видел. Надо было ждать до отправления. Вон мужики заскакивают с сумками.
– Кто ж знал…
– Ладно, одну-то ты лихо заначил!
– Две.
– Как две?
И тут сзади, как голый из бани, нарисовался сержант.
– Отлично. Одну мне.
– Това-арищ сержант…
– Не хотите одну, – обе сдать придётся.
Вечером наши сержанты, собрав с вагона щедрую дань, потихоньку праздновали в купе проводников. Нам же досталось по глотку – за вольную жизнь. Когда-то ещё приведётся…
Рано утром на четвёртые сутки эшелон остановился в тупике на маленькой станции Ледяная. Тёплое утро конца мая было полной противоположностью названия станции, от которого веяло холодом и стынью грядущих зим.
Офицеры и сержанты уже топчутся меж путями, а мы, завтрашние солдаты, а се-годня ещё пахнущие домашними пирожками и винным перегаром гражданские салажата, призывники-новобранцы, гроздьями приткнулись к вагонным окнам, разглядываем новое место, мало чем отличающееся от всей унылой транссибирской дороги, место, отведенное нам судьбой на долгих два года службы. Из кучки командиров выделяется майор, начальник эшелона. Он что-то говорит остальным, уверенно жестикулируя, отходит от толпы, опять говорит, показывает рукой на вагоны. К вагонам расторопно бросаются сержанты, с грохотом взнимаются по железным ступенькам, вбегают в душное, переполненное нутро, орут упоенно и звонко, прочищая застоявшиеся за долгую дорогу глотки:
– Вы-хо-ди строиц-ца!
Мы, потирая пролежанные на жестких полках бока, гуськом по узкому вагонному проходу тянемся к выходу. Вот уже первые прыгают вниз, на сплошь засыпанное гравием пространство несуществующей платформы. Гравий звонко «кракает» под ногами: крак! крак! крак-крак! крак! Долго и раскатисто «кряхтит», встречая нас, дорожный гравий; прохладный утренний ветер, полный весенних будоражащих ароматов, обдувает наши заспанные лица, а где-то рядом, в придорожных кустах, льются-заливаются, радуясь весне, отогревшиеся на солнце пичуги…
– В ко-лон-ну по шесть!! Становись!
Это капитан, которому, закончив свою миссию доставки личного состава, передал командование начальник эшелона. Он сложил ладони рупором и, приподнимаясь на цыпочках, кричит неожиданно звонким, отработанным командирским голосом. И весь он в этой позе, в изящно подогнанной полевой форме цвета хаки, в сверкающих хромовых сапогах, похож на голосистого деревенского петушка, возвещающего о наступлении нового дня.
Необученная, ничего не умеющая толпа долго ещё кружит водоворотом, разбираясь в маршевую колонну. Навык придёт позже, но уже с этой минуты каждый в этой тесной, разношерстной и разномастной куче народа, которую никак нельзя назвать воинским строем, понял для себя разом и надолго: пошла, полетела, потянулась служба, службочка, службища.
Далее: http://www.proza.ru/2015/07/16/1827