Еще утром, столкнувшись со мной у ворот, Муля заговорщицки сказал:
- «Выходи вечером, будет облава»». Это означало, что вечером в овощехранилище, которое находилось в подвале напротив нашего дома, будут сгружать картошку. Огромную машину , полную картошки, обычно разгружали молодые солдатики, которые делали вид, что не видят как детлахи охотятся за далеко «убежавшей» картофелиной. Мы были голодными, каждая добытая картофелина была на вес золота. Но эту охоту мы, дети, превращали в игру. Догнать далеко укатившуюся картофелину, было несложно, хотя чуть не вся Тираспольская собиралась здесь. А вот лихо нырнуть под машину и прямо из под ног солдатика с ружьем выхватить сразу штук пять! Это мог сделать только Ба, да еще Муля.
Солдатики изредка для вида покрикивали на нас. Они понимали, что не от хорошей жизни мы мерзнем здесь поздно вечером, охотясь за убегающими картофелинами.
В 1947 году в Одессе был настоящий голод. Почему-то об этом почти ничего не говорят. Помню, был такой момент, когда у нас в доме не было ни крошки. Целых четыре дня! Ничего!
Я немного простыла, поднялась температура, и мама велела лежать в постели. Она уходила на целый день, чтобы хоть что-то добыть из еды. Вечером, вернувшись опять без ничего, она кипятила воду и давала мне попить. На четвертый день мама где-то добыла кубик бульона из американской посылки. Заварив его в стакане воды, мама заставила меня выпить все до дна. И тут началось!. Меня рвало чистой желчью, я корчилась от боли и вопила. Приехавшая скорая помощь сделала маме выговор: «Кто же так делает – после четырех дней голода, сразу дать такое количество яда. Вы могли убить ребенка!». Маму схватило сердце и скорой пришлось отхаживать еще и маму.
В тот вечер, когда Макс позвал меня выйти погулять во двор, мне пришлось признаться, что мы идем на «облаву». Мне показалось, что Макс даже обрадовался приключению:
- «Я пойду с тобой, помогу тебе».
И, действительно, он очень ловко нырял под машину и набрал десятка два картофелин. Гораздо больше, чем я. Счастливые, мы возбужденно переговариваясь, зашли во двор и нос к носу столкнулись с Каракатицей, т.е.
с мамой Макса.
- «Где ты так поздно ходишь? Почему я должна тебя искать?»
- «Знаешь, мы собирали картошку для Тони», - Макс радостно потряс торбой с картошкой.
- «Почему это для Тони? Нам она тоже не помешает» Быстро домой!». Сказала, как отрубила, и покатилась вперед, не сомневаясь, что Макс не посмеет ослушаться. Но Макс протянул мне торбу:
- «Возьми, у нас есть»». Я замотала головой и отступила шаг назад.
- «Я очень прошу, Тошечка, возьми!».
От его ласкового «Тошечка» я онемела. Воспользовавшись моментом, Макс поставил торбу и побежал донять Каракатицу. Мы никогда не говорили с ним больше на эту тему. Но Каракатица, проходя мимо, презрительно окидывала меня взглядом, словно говорила – «посмотрим еще».
Макс вошел в мою жизнь, заполнив ее до отказа теплом и вниманием. И любовью. Так мне казалось тогда. Я старалась найти ее в любом слове, жесте, взгляде. Ну, а когда попытался поцеловать меня – тут уж без всякого сомнения – любит!!
Смешной случай произошел с нами (это я так думаю сейчас), а тогда. Я не могла открыть английский замок на входной двери. Стоя за моей спиной, Макс пытался открыть ее и, вдруг нагнулся и поцеловал меня в щеку! Я сначала онемела о неожиданности, радости и удивления, и не найдя ничего лучшего, смущенно сказала:
- «Это не гигиенично» Не надо!» - (так говорила моя мама).
- «Да? А я и не знал!», - иронично ответил Макс. Он был старше, и, очевидно, это был не первый поцелуй в его жизни. А я, очумевшая от радости, теперь, после «этого», точно знала – значит любит!