Как ни надо делать

Сергей Горохов 2
 Бесшабашный, но очень приятной наружности,  парень Петр имел среди сверстниц односельчанок огромный успех  и без зазрения совести этим пользовался. Сколько он девичьих сердец разбил, не сосчитать.
  Мужики постарше частенько советовали ему,  относится  к жизни серьезней, но он эти поучения пропускал мимо ушей, а сам себе говорил.

 - Их бабы не любят, потому они такие и серьезные. А на меня они как мухи на мед липнут, и почему это я должен их отталкивать.
 Особенно он не любил когда его своими рассуждениями и поучениями допекал бригадир.
 Не один раз уже он ему назидательно втолковывал:
   - У каждого человека должно быть стремление к чему то, какой-то смысл, какая-то цель  в жизни. Пусть и маленькая, скромная. Но своя. А без цели жизнь пустота. Живешь и не знаешь зачем. Так что серьезней нужно  жить. А ты как лист на ветру болтаешься. Туда-сюда. Как дерьмо в  проруби. Зачем живешь, не знаешь. Человек разумом должен жить, а ты живешь потребностями. Охмурил девку, потребность удовлетворил.  Разум на то человеку и даден, чтобы он себя мог осмысливать и цель какую-то для себя ставить. А ты получается  что  безмозглый.
 Не раз Петр эти нравоучения сносил молча. А однажды не вытерпел.
- А может быть удовлетворение потребностей и есть для меня цель и смысл в жизни. А разум и хитрость  мне дадены для того, чтобы эти потребности удовлетворять в полной мере, а не изобретать всякую ....  - изобразил он матерное слово и остался доволен своим веским, и как ему показалось, вполне достойным ответом.
 После этих слов бригадир о чем-то задумался. А Петр,  подыскивая нужные слова старался допечь его еще больше.
 - То-то. Думаешь!?  Я-то может быть своей цели,  уже достиг, и каждый день ее  достигаю. Без всяких раздумий. А ты когда своей цели достигнешь? Доживешь ли !? Познаешь ли свой смысл !?
 Петр торжествовал. Как он его! А пусть не лезет,  куда собака свой нос не совала.
А  бригадир спокойно ответил:
- Когда ни будь ты поймешь, о чем я тебе толкую. Да боюсь, будет поздно. Ну что ж, у каждого в жизни своя удача. И он свою удачу выбирает сам. Когда ни будь,  это до тебя дойдет.
 - Когда ни будь! - передразнил Петр - Мне твои понятия, дядя, ни к чему. Меня бабы и без него любят. И еще как любят. Тебя бы так любили, от тебя бы так млели,  ты бы тоже много в жизни не рассуждал.
А  вечером он, облокотившись на забор у клуба, заигрывал словами с приехавшей на практику молоденькой медсестрой. В этом деле он  был мастер, и не просто мастер,  а мастер высшей квалификации.  С ней заигрывал, а  про себя соображал, сколько же ему потребуется времени чтобы эта дура растаяла в его объятиях.
  Девушке, видимо понравился этот напористый и симпатичный парень,  и она колко  отвечая,  не один раз обнадеживающе ему улыбнулась.
  Петр свое дело знал в совершенстве. И уже знал,  что будет говорить ей через пять минут, десять, час. Что будет делать с ней  через пару дней. Не знал он только одного, да и не мог знать, что через пару минут будет с ним самим.
 Рассматривая это прекрасное создание, Петр вдруг заметил,  как глаза девушки забегали по сторонам и она что есть сил закричала.
   - Дура она что ли? - только успел подумать Петр и тут же почувствовал как что-то твердое давило ему в спину.
 Сдававший задом грузовик придавил Петра к забору и вместе с  забором стал валить на землю.
 Заорал и Петр. Так заорал, как будто это были последние секунды  его жизни. Что впрочем,  было не исключено.
  Грузовик резко остановился. Шофер, с побелевшим лицом, выскочил  из кабины и, подбежав к Петру,  стал вытаскивать трясущимися  руками  придавленную колесом ногу.
 От боли, пронзившей тело насквозь, Петр матерно выругался.
 Шофер тут же отпустил ногу, засуетился, и наконец, сообразив,  что нужно делать, заскочил в кабину и рванул машину вперед.
 Нога хрустнула и выскочила из под бускнувшего колеса.
Выскочившие на крик  из клуба парни отволокли Петра  в сторону от забора. Кем-то снятую рубаху тут же изорвали на полосы и начали обворачивать живое месиво. Появился и ремень, которым  быстро перетянули ногу в бедре.
 И на этом же грузовике, в кузове, Петра увезли в больницу.
Лечили Петра долго. Открытый перелом да еще с пробуксовкой, дело не шуточное.
Боль жгла его недели две, и если бы не лекарства, которыми его кололи все это время, он бы наверное сошел с ума.
 Но физическая боль была  ни что в сравнении с болью  душевной, возникавшей от предчувствия, что он останется хромым, инвалидом. До конца дней. И это он, первый покоритель женских сердец.
  Тошно у него было на душе. Тошно. Все чем жил рухнуло в секунды. А для чего дальше жить? Для чего!?  И как? Хромать по деревне. И выслушивать сочувствия.
 Только через два месяца, с костылями под мышками, вернулся Петр домой.
 Самые страшные предчувствия сбылись. Он стал хромым, инвалидом. Навсегда.
 В минуты отчаяния он только огромным усилием воли заставлял свыкнутся со своей участью и успокаивал себя как  маленького ребенка:
 - Вон сколько инвалидов кругом. Но живут же. Тяжело, неудобно,  но живут.
 Постепенно Петр научился ходить без костылей, выучился лазить на чердак и многое другое, что под силу нормальному человеку, не инвалиду. Только бегать не мог. Да и некуда ему было бегать, теперь он везде успевал пешком.
 Приспособился он управлять и трактором, и в работе нисколько  не  уступал здоровым.
 В общении с трактором он чувствовал себя раскованно, уверенно, полноценным. Ведь трактору все равно кто им управляет. Хромой, ученый или психически не нормальный, лишь бы обращался с ним ласково, умело.
   Трактор стал для него теперь первым другом и товарищем. И обращался он с ним соответственно. Чистил,  мыл, чересчур смазывал.
 Именно в тракторе нашел теперь Петр свое удовлетворение жизнью. То, что хочется всем без исключения людям. И хромым, инвалидам, и здоровым.
 Но вот быть среди людей Петр старался как можно меньше. Ему всегда казалось, что все смотрят на его искалеченную ногу и жалеют его. А ему от людей не хотелось жалости и участия. Ему хотелось другого. Быть здоровым. И не только телом, но и душою.  А душа его сейчас была изранена гораздо больше чем тело.
Особенно ему не хотелось показываться на глаза девушкам. А особенно тем,  которые раньше млели только от его присутствия, а теперь при встрече только коротко мямлили: - Здравствуйте, - или вообще отворачивали глаза. И этим как бы подчеркивали. Ты славный парень, но нам ты не пара.
 Сначала он обижался на них, но потом понял,  что не их вина в том что жизнь делит людей на разные категории, располагает их в разных пространствах. Где одним дано одно, другим совсем другое. Где у каждого своя удача.
 При  здоровой жизни у него постоянно не хватало времени.  Все спешил куда-то, суетился, а теперь времени было хоть отбавляй.  А занять его было не чем,  и он стал частенько  выпивать. Водочку.
 Водка выветривали из головы мысли, а ему только этого и надо было. Меньшее думаешь, легче жить. Не раз подбадривал он себя,  прежде чем открыть бутылочку.
 В хмельном угаре он чувствовал себя легко, свободно,  равным со всеми, даже выше остальных.  Но иногда, на трезвую голову, его все- таки посещали здравые мысли:
 - Нельзя ведь так коптить свет, от стакана до  стакана. Прав,  наверное,  был бригадир,  когда говорил что в жизни к чему-то стремиться надо. Что без цели в жизни всего лишь пустота вокруг.
Теперь он сам в этом убедился.
 И тогда Петр решил жениться.
Но не так это просто было сделать в его положении.
 Женщины-то в первую очередь на внешность обращают внимание,  чтоб лицом был красив, да телом статен. А уж потом на все остальное смотрят. А у него какое тело ? Одно слово,  инвалид.
 Но природа в жизни все предусмотрела, в том числе и женские прихоти, поставив некоторых из них в такие условия, что лишь бы мужик рядом был, а уж какой у него вид, не важно.
 Присмотрел он себе одинокую женщину, старше себя годами и имевшую шестилетнюю дочь.
 Лицом она была не красавица, фигуры вообще ни какой. Да и какая фигура может быть при не посильном крестьянском труде.
 Но тут уж инвалиду не до красоты, не до фигуры, женщина нужна была, хозяйка, спутница,  а не кукла. Но знать быть, что ему не угодно.
  Обдумав все на несколько раз,  Петр решил идти свататься.  И дело состоялось.
 Очень скоро Петр убедился, что в этой нескладной женщине  он обрел очень многое. Она была аккуратна, чистоплотна, не ленива.
 Сходились они и мыслями, взглядами  на окружавший мир. И не раз он не услышал от нее  и тени намека,  что пошла она за него из-за женской нужды.

  Весна, лето. Осень, зима. Летит вперед неумолимо время. И ни кто сдержать его не в силах. 
 Однажды ночью жена разбудила Петра и, положив его руку себе на живот зашептала:
 - Слышишь,  как молотит! Живой уже!
 - Чего это он? - испуганно спросил Петр.
 -Чего!?  Чего!?  Отца рядом чувствует. А отец ни сном, ни духом. Вот он и возмущается.
 - О, шурует! -  приложил плотнее ладонь к животу жены  Петр и растаял в довольной улыбке:  - Сразу видно, мужик!  Сын!
 «Мужик»  еще маленько пошуровал и затих.
Петр ласково поцеловал жену и, притворившись спящим замечтался о будущем ребенке. Сын это будет или дочь, ему было все равно. Любовь к дитю родному от пола не зависит.
 Месяца через три после той ночи он привез из роддома жену и Сына.
 Его Сына.
Летит вперед неумолимо время.  Оглянутся,  не успеешь. А годы уже позади.
 Ванюшка стал ходить. Начал лепетать связанные фразы, и уже кое -что соображал.
-  Вот он где, этот самый смысл жизни, - рассуждал Петр,  наблюдая за Ванюшкой,  ходившим по комнате с клюкой в руке.  - Вот в этой маленькой грязной рожице.
 А Ванюшка, не обращая внимания на отца, с серьезным видом тыкал клюкой в  лазник  пола и вызывал перепуганного кота.
- Мяу!  Мяу!  Мяу!
- Ах ты,  сорванец! - выглянула из кухни мать, - Совсем кота замучил. Житья ему от тебя нет. Я вот тебе сейчас. Этой же клюшкой.  - и она показала сыну кулак.
 Ванюшка испуганно замер, забегал глазами по комнате, бросил клюку и быстро забрался к  отцу на колени. И усевшись поудобней,  с вызовом заявил матери:
- Мой Папа!  Мо-й   Папа!
- Да твой, твой, - тут же смягчилась мать, - Ни кто его у тебя не отбирает. Ну и хитрец же ты!
 Чем больше подрастал Ванюшка, тем сильней у Петра крепла уверенность,  что именно в нем, в Ванюшке, есть тот самый жизни смысл,  над разгадкой которого  уже не одно тысячелетие безуспешно бьются мудрецы.
  Все свободное время Петр посвящал сыну. Играл с ним,  мастерил игрушки, учил кувыркаться. Бывало,  наказывал, но даже и это неприятное действо доставляло ему наслаждение.
 Сын чувствовал привязанность и любовь отца и отвечал ему тем же.
 В школу, на первый урок, в первый класс Петр повел Ванюшку сам, считая,  что сына направлять по жизни должен отец.
 Учился Ванюшка хорошо, много читал. Учить стихи ему вообще было запросто. Прочтет два раза и запомнит. Задачки решал,  как орешки  щелкал.
 Не перед кем не скрывал Петр своей гордости за сына.
 Уже после второго  класса Петр  стал брать сына с собой в поле и там учил управлять трактором.
 Слабые, но настырные ручонки с трудом крутили руль, и трактор ехал по полю,  виляя из стороны в сторону. А в глазах сына трепетал  азартный блеск,  и Петр,  глядя на него со стороны, любовался.
 Возвращаясь вечером домой,   Ванюшка спрашивал:
   - Пап. А завтра ты мне дашь  порулить.
 - Да ты сегодня так устал, что завтра,  наверное не сможешь.   Дома лучше останешься. Отдохнешь,  - лукавил Петр.
 - Да нет, пап.  Смогу. Я и сегодня не устал. Я еще мог бы хоть сколько проехать.
 - Но если не устал, тогда дам.
 - Да конечно нет! Я еще и пробежать хоть сколько могу! Не  веришь!? Смотри! - и Ванюшка убегал далеко вперед хромавшего  Петра.
- Упорный, - любуясь убегавшим сыном,  думал Петр, - Крепким мужиком вырастет. Может директором будет? А может и вообще в кандидаты наук махнет.
- Догоняй, батя! - кричал издалека запыхавшийся Ванюшка, - Или,  наверное,  сам устал!?
 Весной, когда река уносила лед, а вместе с ним остатки моста времянки, Ванюшка две-три недели, пока не наведут паромную переправу, жил в школьном интернате.
 И все это время Петр  места себе дома не находил.  Родной дом без сына казался пустым, неуютным, безлюдным.
 Почти каждый день он ходил к реке, к тому месту,  где был,  натянут трос, к которому прицепляли паром когда он курсировал от берега к берегу. И всегда мерил  на глаз,  сколько стало от воды до троса.
 Паром пускали, когда это расстояние становилось где-то с метр.
- Еще не меньше недели не увижу сына,  - с тоской подумал Петр,  глядя на покачивающийся над водой трос.
 Подошел сосед, Степан, у которого сын тоже на время половодья жил в интернате.
- Еще недельку и спадет, - со знанием дела заметил Степан.
- Да, - ответил Петр, - Скорей бы уж.
 Из-за поворота показался катер рыбнадзора идущий против течения.
 - Во шурует! - заворожено глядя на катер,  воскликнул Степан.
Когда катер приблизился к тросу перегородившему реку, рулевой сбавил газ и направил лодку вдоль берега, где  трос возвышался  над водой метра на полтора.  Подплыв к тросу, рулевой пригнулся, чтоб не задеть трос головой.
 Лодка медленно проползла под тросом, затем а взревев,  встала на дыбы и нагоняя волну рванула вперед.
 - О силища! - покачал головой Степан, - Слушай Петро! Я что думаю. А что если нам  попросить  чтоб они наших пацанов,  домой на выходные перебросили. Что им с берега на берег, один момент. А мы бы в складчину заплатили. Глядишь им бы приработок был, а наши  пацаны дома ночевали. И им хорошо, и нам.
  - Не повезут, - ответил Петр.
  - Да кто ж от денег откажется,  - недоумевал Степан. - за деньги даже черти пляшут.
  - Дело не в деньгах. Рискованно, дети все-таки. Вдруг с лодкой  что случится, а тут брат стихия.  Вон, какая силища прет.
  - Да что ей, этой лодке сделается. Вон, глянь! - и Степан показал рукой на быстро удалявшуюся лодку. - Против течения прет, только шуба заворачивается. Ребятишки наши хоть домашней еды пожуют, молока напьются. А то там, на казенной пище у них, наверное уже желудки ссохлись.
  - А что, - стал размышлять Петр. Может и верно говорит Степан.
И   они со Степаном отправились звонить в школу.
 Директор школы, Геннадий Иванович, долго не соглашался.
  - Что уж вы,  какую-то недельку потерпеть не можете, - возражал  Геннадий Иванович. - Пустят паром и прибудут домой ваши детки. Ни чего с вами и с ними за неделю не сделается.
 Но Петр не сдавался и жалобно говорил про родительскую любовь и тоску.  Про иссохшие желудки,  и что не он один, все родители, народ просит.
  - Ну ладно. - сдался Геннадий Иванович. - Поговорю с  ребятами из рыбнадзора.
 В субботу после обеда на обоих берегах, метров на пятьсот выше паромной переправы собрался народ. Родители, учителя, просто любопытные. И среди них,  конечно же,   представители власти,   давшие добро на переправу.
 На берегу Петра царило оживление. Родители были довольны в том,  что им пошли навстречу и радостно улыбались, предвкушая встречу со своими  чадами.
 Только один дед, работавший раньше бригадиром, пытался отговорить  всех от этого рискованного мероприятия.
 - Все-таки дети, мало ли что может случиться, - говорил он  Степану, высматривавшему своего сына на другом берегу. - Палка  и то раз в год стреляет.
 - Дед! - похлопал его Степан по плечу. - Двадцатый век на дворе. В космос летаем. А тут с такой техникой, какой-то паршивой речки боимся. Наши отцы Днепр на плотах форсировали, а мы  на моторе в тридцать лошадей  трусим. Шел бы ты дед, к бабке, на печку.
  Степан рассмеялся своей остроумности, а вслед за ним  заулыбались   и все стоявшие на берегу.
А дед, ему спокойно ответил.
- Ты так на природу не говори, она обидеться может. И наказать. И для того у ней, достаточно, и сил и средств.
 Катер «Прогресс» подчалил к берегу и посадка детей, под  руководством самого директора школы,  началась.
 Нарушая очередь, первым в лодку юркнул Ванюшка.
Геннадий Иванович, еле сдержав себя чтоб не покрыть его матом, прикрикнул на него:
 - Маленький ты что ли!  Поскользнешься, и в воду. Где тебя потом  вылавливать.
  Ванюшка,  усевшись на скамейку понурил голову и, скосив взгляд на другой берег, где стоял отец, подумал: 
-  Влетит.
 Погрузка продолжалась дальше.
Петр видел как Ванюшка первым шмыганул в лодку и про себя выругался: - Вот сорванец! - и тут же отошел, про себя решив. - Хваткий парень растет. Здесь и то первый.
 Директор пересчитал восьмерых детей, поинтересовался  у рулевого,  не нарушена ли грузоподъемность и, услышав в ответ, что нет, сел на скамейку рядом с рулевым  и дал команду отчаливать.
 Физрук Володя оттолкнул лодку от берега и сам прыгнул в нее.
Мотор взревел, и лодка нагоняя тугую волну пошла вперед. Вперед,  навстречу неизвестности.
 - Иди, готовь что ни будь на стол. - дернул за рукав жену  Петр. - А мы сейчас подойдем с Ванюшкой.
 - Да куда ты торопишься. Минуту потерпеть не можешь. Сейчас все вместе и пойдем.
 Она даже немного обиделась на Петра. Ей ведь тоже хотелось обнять своего сыночка, прижать его к себе. Приласкать, приголубить. Ведь это была ее кровиночка. Ее родненький. А муж хотел ее отправить. Ни куда она не пойдет одна.  Дождется свою кровиночку здесь.
 Лодка наискось приближалась к берегу. Физрук уже вылез на нос катера  и приготовился спрыгнуть на берег,  чтобы потом подтянуть катер и держать его пока дети не сойдут на берег.   Еще, какой-то метр-два и он бы уже спрыгнул на берег. Но в этот момент под кормой что-то стукнуло и заскрежетало. Лодка дернулась и остановилась словно прикованная.
 - На булыжник налетели. Шпонку с винта сорвало, - спокойно, со знанием дела объяснил рулевой.
А лодка под напором воды стала медленно разворачиваться, затем со скрежетом сползла с булыжника и подхваченная течением стала удаляться от берега.
 Люди на обоих берегах, еще не осознавая, что произошло, тупо смотрели на удалявшуюся от берега лодку. А она, неуправляемая, загруженная  школьниками, набирая скорость, понеслась вниз по течению.
 Первым очнулся от оцепенения директор.
 - Давай весла! - отрывисто приказал он рулевому.
 Рулевой согнулся к борту, где крепились весла. Но их на месте не было. Он поднял голову и онемевшими губами прошептал:
 - Нету весел.
 - Почему!? – взревел,  словно бешеный , директор.
Рулевой втянул голову в плечи.
 - Не знаю. В суматохе забыл проверить.
А лодка уже почти достигла середины и подгоняемая течением неслась вперед. Вперед,  навстречу неизвестности.
 По команде директора, физрук, рулевой и сам директор, перевалившись за борта  гребли руками к берегу.
 Окинув взглядом  ребятишек, до того оживленно галдевших, а теперь присмиревших, съежившихся, Геннадий Иванович подумал:
 - Руками далеко не угребешь. Где еще придется причалить. Может унести не на один километр. Как потом с детьми  по лесу  выбираться.
 Он представил,  как будет стоять, понурив голову  перед районным начальством и отчитываться за необдуманный поступок.
 Ведь не соглашался же. Как сердцем чувствовал. Да и местная власть добро дала. А впрочем, сам виноват. Что перед собой-то оправдываться. Вот что значит поддаться на уговоры. Понадеяться  на чужую голову, на авось. И сделать, так как делать нельзя. Сначала сделал, а потом подумал.  Кого теперь винить,  сам виноват. И отвечать придется сполна. Вытурят с работы как миленького.
 - Геннадий Иванович,  - еле слышно позвал  Володя.
 - Что!? Руки замерзли! Греби! - со злобой отозвался Геннадий Иванович.
 - Трос,  -  и Володя показал рукой в сторону троса перегородившего  реку.
 Геннадий Иванович метнул взгляд по направлению его руки. И оцепенел.
Трос, нависший  в середине реки с полметра от воды, зловеще покачивался.
 От мысли, что лодку сможет затянуть  под трос и перевернуть, по телу побежали мурашки.  Ноги онемели и сделались ватными, и во рту стало сухо. До тошноты сухо.
 О приближавшейся беде догадались и дети. Заерзали, закружили головами,  ища глазами помощи.
 Сашка, который был постарше остальных, попытался выпрыгнуть за борт, но Геннадий Иванович схватил его за рукав и потянул назад.
- Куда!? Там же смерть! Мышцы моментально сведет! Да в одежде и не выплывешь.
 Самый маленький  захлипал носом, и жалобно трясущимися губами позвал: - Мама! Мамочка!
Старшие больно толкнули его под бок, и он замолчал, закрыв лицо маленькими трясущимися ладонями.
Трос неумолимо приближался, все ближе и ближе.
Геннадий Иванович снял с себя пальто,  и со злобой выбросив его далеко за борт,  вновь принялся грести ближе к берегу, не отрывая глаз от троса.
- Если выгрести хоть чуть правее середины троса, низко нависшей над водой, то может быть удастся проскочить.  - лихорадочно соображал он. - И тогда спасение. Если лодка упрется в трос, тогда?  - Геннадий Иванович не мог, не хотел представить, что будет тогда.
И греб, греб, греб своими ладонями ледяную воду.
- Володя! Миленький! Греби! Сильней! - жалобно  умолял Геннадий  Иванович. - Греби!
Холода, усталости,  не было. Был только страх, безумный страх. Не за себя,  за детей.
 Упершись взглядом в трос, притягивающий лодку как удав зайца, Геннадий Иванович  понял:
- Все. Не выгрести. Теперь только, удача, провидение,  может спасти.
 В голове мелькнула надежда, что хоть кто ни будь,  выплывет и Геннадий Иванович твердо скомандовал: - Всем раздеваться.
 Это было все, что он для них мог сейчас сделать.
  Словно подчиняясь магическому заклинанию  следом за лодкой, потерявшей управление и подхваченной течением, по обоим берегам двинулись люди,  наблюдавшие за переправой.
 Вместе со всеми двинулся и Петр.
 Лодка набирала скорость, а идущие  следом за ней  по берегам,  ускоряли шаг. Еще несколько секунд и родители сидевших в лодке детей, чтоб не отстать от лодки, уже бежали. 
 Хромая, Петр,  едва поспевая за бежавшими  впереди. И видел, что происходило в лодке.
 Видел как взрослые отчаянно гребли руками, как дети испуганно озирались по сторонам,  и видел Ванюшкино спокойное лицо.
- Нет, он не испугается. Мужик ведь. – дрожа всем телом успокаивал себя Петр.
 От впереди бегущих послышались  испуганные  крики, а кто-то просто завизжал,  и тут Петр догадался,  почему закричали люди.
 -Трос!!! - застучало у него в голове, - Трос! Трос!
 Забыв про искалеченную ногу, раздирая кусты, Петр рванулся вперед.
 Из лодки полетели куртки, сапоги, шапки, штаны.
- Ложись все на дно! - донесся до Петра  полный отчаяния голос директора.
Некоторые из детей не поняли что от них хотят и по прежнему испуганно озираясь по сторонам сидели на скамейках.
- Ложись!!! - ревел Геннадий Иванович. - На дно!!! Быстрей!!! - летел над рекой его еще твердый голос.
 Геннадий Иванович все еще надеялся, верил, что удастся проплыть под тросом.
Но лодка верхним краем борта уперлась в трос и натянула его.
Трос спружинил, течение потянуло другой борт вниз, и лодка,  накрыв,  словно куполом,  находившихся в ней, перевернулась вверх дном.
 Люди на обоих берегах остановились. Бежать дальше было не куда.
 Наступила мертвая тишина.  В происшедшее не хотелось верить. Не хотелось. Не хотело-ось!
 Лодка, словно пробка,  вынырнула с обратной стороны троса.
Рядом, тут и там, из-под воды  показались головы.
 И тут же с берегов  раздался  многоголосый душераздирающий рев. Жуткий рев.
 - А- а- а!!! - только и успела взвыть одна из матерей и обессилев рухнула на землю. А в ответ этому жуткому реву с берегов, с реки понеслись пронзительные, обреченные детские голоса:
- Мама!!! Мамочка!!! Спасите!!! - и просто визг, страшный визг.
 Головы то уходили под воду, то снова появлялись.
Сначала их было одиннадцать, потом девять, восемь, шесть, пять.
 Вырываясь из общего раздирающего  душу гула.  Неслись без исходные   голоса родителей.
 - Сашенька!!! ... Петя!!! .... Слава-а-а!!! ... Ванюшка-а-а-а!!! ... А - а-а!!!
 Кто-то из них упал  и  судорожно хватал кистями рук  жидкую грязь. Кто-то встал на колени и протянув руки к небу что-то шептал.
Петр хотел, но не мог крикнуть, спазмы перехватили горло и он, трясясь всем телом только беззвучно шептал трясущимися губами:
 -Ванюшка! .....  Ванюшка!
Голова Ванюшки показалась раз,  другой, третий. А голос его что есть сил кричал.
- Папа!! ... Папа!! ...
Но  крик с каждым разом  становился все слабее и слабее.
 А Петр ни чем   не мог помочь сыну.  Он только мог видеть все это,  видеть,  как погибает его сын. Его смысл, его кровь. Его жизнь.
 Сейчас он был готов отдать все, отдать свою жизнь, десять своих жизней, сто, тысячу. Лишь бы его сын, кровиночка, выплыл, остался жить.
Все реже показывались головы, потом, как  не всматривался Петр,  они не появлялись совсем.
 Перед глазами простиралась только ровная гладь воды. И безумный родительский многоголосый вой и рев в ушах. А-а-а-а!!!
 Жизнь рухнула.
 На землю опустился мрак. Немая, бездонная пустота.
Река по прежнему несла свои мутные воды, усердно долбил дерево  дятел, добывая короеда нежившегося под корой. Осторожно, зыркая по  сторонам, добирался к своему жилищу, с полными щеками, бурундук. Высоко в ветвях векового дерева воевали за дупло запоздалые скворцы.
 Все вокруг вроде бы жило. Но жизнь для Петра, настоящая жизнь кончилась. Рухнула.
 Петр доплелся только до троса, дальше не хватило сил. Сел у воды, и раскачивая тело,  взад-вперед запричитал бабьим голосом:
 - Ванюшка-а-а! ... Как же это так!? Зачем ты садился в лодку? - голос его сорвался и он перешел на шепот, - Это я тебя убил! ...Я!!!  Нет мне прощенья! Ванюшка-а-а. Ой-е-ей-ей!
 Не далеко от Петра, уткнувшись лицом в землю, лежала жена и,  сжав окостеневшими пальцами грязь,  стонала:
 - Кровиночка мой сыночек! Да как же я без тебя! Я знаю ты живой!  Ты же выплыл! Да?! Ты же здесь!? Ну,  скажи хоть словечко.  Ванечка-а-а! .... А-а-а-а! 
С километр ниже троса двое молодых парней  тянули из воды на берег упиравшегося директора школы. Он вырывался, но обессиливший не мог с парнями справиться.
- Отпустите меня!  Миленькие! - стуча зубами,  жалобно упрашивал Геннадий Иванович. - Утопите меня! Утопите вместе с ними! Пожалуйста, судите меня здесь! Убейте меня как собаку! Дайте мне умереть!? - и он плакал, плакал навзрыд.
 Обезумевшие его глаза бегали по сторонам и просили, просили о том же.
 Подбежало еще двое парней. Все вместе они выволокли его на берег, насильно сняли мокрую, холодную одежду, натянули снятую с себя сухую куртку, и упиравшегося потащили в село.
 Занесли в дом на окраине, раздели до гола, положили на кровать и стали растирать тело одеколоном.
 Геннадий Иванович еще весь трясся, но уже перестал вырываться. Затем тело его обмякло, он закрыл глаза,  и казалось,  что он уснул. Его с головой закрыли теплым одеялом.
 Вдруг он резко скинул одеяло, вскочил, забегал глазами по комнате, и так, голый выскочил на кухню. Открыв ящик стола,  выхватил нож. Один из парней поймал его за руку и заломил ее ему за спину.
 - Прочь!!! Я имею на это право!!! - орал он во все силу.
 Его снова уволокли в комнату и прижали к кровати.
 Какая-то женщина поставила укол. Бешенный блеск в его глазах стал угасать, но он по прежнему,  пытаясь оттолкнуть державших, умолял:
 - Дайте мне умереть. Я имею на это право. Люди добрые, помогите. Дайте мне умереть. Ведь я убийца. Убийца!!!
 Он судил себя сам. Своим собственным судом.
 Судил не по закону, судил по совести.
 Ни кто, ни прокурор, ни суд, ни кто, только суд, суд собственной совести мог оценит  тяжесть совершенного им преступления  и вынести жестокий, беспощадный, но  справедливый приговор.  Быть там,  вместе с детьми,  оставшимися в реке  навсегда.
 Но люди, наивные люди, заставляли его жить, заставляли его остаться здесь, не подозревая, что смерть сейчас для него была слаще чем жизнь.
 К дому подъехал  фургон скорой помощи.
 Геннадия Ивановича силком уложили в носилки, прочными ремнями притянули к ним руки и ноги. Накрыли сверху теплым красным  одеялом и на носилках затащили в фургон.
 Через стекло окна Геннадий Иванович увидел как вдоль реки,  низко над водой, харкая черным дымом, летели друг за другом два грязно-зеленых вертолета.
  Государство жило. Оно искало, оно еще надеялось спасти своих детей. Свое будущее. Будущее своего народа.
 Геннадий Иванович видел,  как задний вертолет замедлил ход,  завис над берегом, и по веревочной лестнице из него стали спускаться какие-то люди.  Затем из вертолета  вылетел какой-то тюк. Буквально за минуту тюк превратился  в ярко оранжевую лодку. Люди быстро установили мотор,  спустили лодку в воду. Мотор взревел, лодка встала на дыбы и пошла вниз по течению реки. 
 Высадив людей и сделав свое одно дело, вертолет качнулся и медленно, слегка покачиваясь,   полетел вниз по реке. И тут Геннадий Иванович увидел, как из открытой двери  вертолета какой-то человек шарил биноклем по реке и берегам.
- Меня ищут, - сообразил Геннадий Иванович - Живого ищут. Живого! А я уже не живой, я мертвый. И ни за что вам меня не найти.
  Геннадий Иванович не боялся этих ужасных машин,  похожих на стервятников. И этого,  с биноклем.  Не боялся потому, что они искали его здесь, а он уже был там.
 - Ищете? - расплылся в улыбке Геннадий Иванович - Ну ищете! Только не найти вам меня, руки коротки! Ишь ты, разлетались, поживу чувствуете, победу празднуете. Ну, ну. Радуйтесь,  веселитесь. Только зря радуетесь, зря веселитесь. Не достать вам меня, нету меня. Нету!  Зря стараетесь! - от радости,  что он так ловко спрятался, Геннадий Иванович хотел хлопнуть в ладоши, но ремни крепко держали руки.

  За весной пришло лето. Жаркое, знойное.
 Раньше Петр радовался приходу лета. Все в природе оживало, заново как бы  рождалась и его душа. А теперь ему было все равно. Лето это,  или зима. Какая собственно разница. Хоть летом пустота вокруг, хоть зимой.
Село постепенно стало забывать этот случай. Но как его мог забыть Петр.  Ни как.
  Все тогда рухнуло для него. Все!  Рухнуло всего за несколько минут, за несколько секунд.  И вернуть это было не возможно. Перестал жить душой Петр, перестал,  но другие люди в селе продолжали жить.

  Одногодок Ванюшки,  Вовка, колол возле дома дрова, а вокруг на чурках расселись его друзья одногодки.
Комлевая чурка не поддавалась. Колун отскакивал от нее как от резины.
- Слабо,  - по дружески, без злорадства заметил его дружок Лешка. - А ну, дай я покажу как надо.
 Поправив чурку,  Лешка сделал стойку и,  крякнув ударил. Чурка не поддалась.
Со стороны за маленькими мужиками наблюдал Петр. За последнее время лицо его осунулось, глаза запали, сам сгорбился.
 Весь вид его как бы говорил:
 - Вот вы живете, радуетесь. А моего Ванюшки нет. У вас все есть, а у меня ничего нет.
 Петр подошел к маленьким мужикам и,  остановив вновь замахнувшегося на чурку Лешку,  сказал:
 - Кто так колун-то держит.  Разве так надо. Да и встал то ты совсем не так.
- Нормально стою, - огрызнулся Лешка.
- Вот пацаны. На девок уже поглядываете, а колун в руках держать не научились. А ну, дай сюда! - и Петр взял колун у Лешки. - Ванюшка одних лет с вами, а дрова то у него как у доброго мужика разлетаются. Во,  как он делает. Залюбуешься.
 Петр прицелился и с хаком рубанул. Чурка с треском развалилась  пополам.
- Вот как Ванюшка колет, играючи. Вам с ним ни равняться.
И с довольной улыбкой посмотрел на пацанов.
- Вы бы попросили его, он бы вас подучил. Сам-то он скромный, не будет навяливаться.
Пацаны,  молча переглянулись, но отвечать ни чего не стали.
Односельчане сочувствовали Петру и старались не обращать внимания на его странности. Но жене не раз советовали отправить его в больницу.  Медицина,  сейчас вон какая, хоть кого вылечат.
- Не поможет она ему, медицина, - спокойно  возражала жена. – Ванюшку-то она вернуть не сможет. Да и зачем его лечить. Вреда он ни кому,  ни какого не сделал, не пьет, не скандалит. За что его туда. Может ему так лучше. Сколько таких больных душой по свету мается, всех в больницу что ли? Больниц не хватит. Его не лечить, его понять нужно. Пусть Ванюшка всегда с ним останется. А вылечат, и последнюю радость отнимут.
 Не знали односельчане что она,  по просьбе Петра, частенько ездила  в район и покупала костюмы на подростка. А в каждый праздник вытаскивала их из шкафа вместе с оставшимися  от сына вещами, чистила, гладила и вешала обратно, рядом с одеждой повзрослевшей дочери.
 Ванюшка жил и в ее голове, и в ее сердце.
А Петр сидел, смотрел,  как она чистит и гладит одежду сына и сладко улыбался. Только это был для него праздник. Настоящий праздник. Праздник не по расписанию.
 
Летит как ветер время.  Лови не поймаешь.
 Наступило время,  когда вечерами под окнами Петра засвистели ухажеры его приемной дочери.
Уже не однажды дочь возвращалась домой далеко за полночь. Но Петр не ругал ее за это, и не препятствовал. Подошел срок и ни чего с этим не поделаешь.
 А весной он справил для своей приемной дочери свадьбу.
 Денег он на свадьбу не жалел. Выложил все что было. К чему, и что они теперь, деньги, для него были. Так, пустое место, когда нет чего-то более главного в жизни.
  Давно он это задумал, давно. Но дал себе зарок,  что сделает это после того  как выдаст  дочь замуж и поможет ей с зятем обзавестись хозяйством.
 Теперь спустя год  он решил,  что свой зарок он выполнил. И пора сделать задуманное. Пора.
  Всегда, как только река срывала с себя лед и разливалась, он каждый день приходил на берег повидаться с сыном. Приходил, садился у берега, здоровался с ним как  со взрослым за руку и долго с ним разговаривал.
Пришел он на берег и сегодня. Но не повидаться с сыном, а остаться вместе  с ним навсегда.
 Усевшись прямо на землю,  он вытянул искалеченную ногу и поздоровался с сыном.
- Ну,  вот я и пришел сынок к тебе. Теперь снова вместе с тобой будем жить. Но только ты не торопи меня. Мне со всеми попрощаться надо. Надо чтоб все по людски было.
Сказал и долго смотрел на мутную воду.
А вокруг все стрекотало,  пело, кружилось. Жило.
- А я-то зачем живу? Зачем? В чем смысл моей теперешней жизни? В чем? Стоит ли жить? Пришла пора задуманное исполнить.
Он действительно не видел смысла в жизни, не мог понять,  зачем же он сейчас живет. Работать, так работа и без него не встанет. Заработать много денег? Зачем они ему сейчас. Впроголодь не живет, одежды не переносить. Дом еще крепкий, на век жены, да и дочери с зятем еще хватит. Любить женщин? Стар уже. Цели какой-то добиться. Но какую цель себе поставить? Забор новый загородить, сарай еще один срубить, корову вторую завести. Слишком маленькие они эти цели, мелкие, ничтожные даже. Разве это цели, что мимоходом решаются. Любить детей? - сердце его сжалось. - Так нет его, Ванюшки, а к мертвому и любовь мертвая. А хочется живой, чтоб тело радостью жгло. Сына родить? - сердце его заволновалось, - Поздно уже, на ноги не успеешь поставить, а зачем его преднамеренно сиротой, безотцовщиной делать. Такое врагу не пожелаешь, а тут своему ребенку. Да и жена, под старость лет, вытянет ли?  О ней тоже думать надо.
Может так получится, произведешь на свет ребенка себе в радость, а остальным в горе. Нельзя,  наверное,  так.
 Как она устроена, жизнь-то. Одному хорошо, другому от того же самого плохо. Что одному любо, другому может быть противно. Как в ней все взаимосвязано, хрупко. Вот не стало Ванюшки, и потянулась цепочка, все у нас с женой в жизни сломалось, среди людей я лишний стал. Не стало в жизни праздников, одни черные будни.   А ведь тогда не одна жизнь оборвалась, сколько цепочек потянулось, сколько судеб изломало. Подсчитать ли.  Девчонки, которые тем ребятам природой предназначены были, мыкаться теперь будут, друга по жизни искать. Жизнь то идет, своего требует, матерью им предназначено быть. А парня-то, мужа, отца  нет, и когда еще его не стало. Так вот и выходит, еще не родится человек, а ему уже на роду написано быть с исковерканной судьбой. Справедливо ли? И кто за ней, справедливостью, следит?
 В раздумьях он и не слышал, как сзади подошел и сел рядом дед, бывший до пенсии бригадиром.
- Ты чего тут сидишь? - спросил дед.
- Да так, - вырываясь из раздумий,  откликнулся Петр.
- Тошно?  - спросил дед.
- Тошно, - кивнул головой Петр.
Немного посидели молча, а затем дед спросил:
- Утопиться хочешь?
- Хочу,  - честно признался Петр.
- Зря, - обронил дед и потом добавил. - Твой путь еще не окончен. Ты еще не все сделал в этой жизни. Есть у тебя на этом свете еще одно дело.
Петр не ответил. А про себя подумал.
 - Какие у меня здесь еще могут быть дела. Нет здесь для меня больше их. Все кончились.
- С природой брат шутить нельзя. - снова заговорил дед. - Мы по сравнению с ней козявки. Это нам кажется,  что мы все можем и делаем что хотим. Считаем себя хозяевами жизни. А к природе не прислушиваемся и не понимаем ее. А зря. К ней внимательней присматриваться надо, и она многому научит. Человеку на то ум и даден, чтоб он с природой в согласии жил. А если ей наперекор идти, она рано или поздно нас вразумит. И все равно своего добьется, чтобы мы о себе не возомнили. И очень часто,  наша бестолковость,  отрыгивается не на нас, а на наших близких, на потомках. Бывает,  что нас уже и на свете в помине нет, а она все продолжает все по своим местам расставлять.
Петр слушал и не слушал его.
Собственно ему было все равно,  о чем мягко ворковал дед.
А дед продолжал.
- Топится-то не торопись. Всегда успеешь. Съезди сначала к Каменным Воротам, побудь там пару дней. С природой пообщайся. Может она тебе,  что и подскажет. А вернешься, тогда и делай,  как душа пожелает.
- Куда съездить? - не понял Петр.
- Каменные Ворота это такая котловина, а по ней чистая речка бежит, и выбегает она из котловины между двух скал, как из ворот, только каменных. Потому вся эта местность и называется Каменные Ворота. Для многих из людей место это как прародина на земле. Может и для тебя там прародина.
Когда человеку на душе совсем тошно становится,  ему в родной дом, на Родину хочется.  И если там твоя прародина,  то там и толчок получишь. И выправляться организм твой начнет. И дело, которое тебе осталось на этом свете сделать,  сделаешь.
 Так что тебе сначала нужно меж этих двух скал побыть нужно.  А уж если ты топиться надумал, то  тем более.  Ведь то место для многих людей как родительский дом.  Так что тебе сначала нужно там побывать, на первой Родине, а уж потом и топится.
 Где то там, внутри у Петра блеснула маленькая искорка, вспыхнула и тут же потухла. Но все равно он попросил деда объяснить поподробней.
 И дед рассказал, и объяснил где находятся Каменные Ворота.
 Петр пришел домой и рассказал жене все,  что слышал от деда.
Вместе они решили,  что ему нужно съездить.
- А утопится-то,  я всегда успею,  - рассудил Петр. - Съезжу, погляжу, может и не врет дед.
 Перед отъездом он полюбовался костюмами сына в шкафу и со спокойной совестью пошел на автобус.
Вернулся он только через две недели.
- Здравствуй Родина! - произнес он про себя,  когда вышел из автобуса. - Здравствуй, и прощай.
И не заходя домой,  он отправился к реке.
Теперь ему уже не было другого пути. А жена и дочь все поймут и простят.
Только он присел на берегу, посидеть перед дальней дорогой, сзади к нему подошла с хворостиной в руке заправщица.
- Ты чего здесь расселся? От работы на бережку спрятался что ли? Хоть бы удочку взял. Трутень. Лучше бы жене по хозяйству что ни будь помог,  чем здесь рассиживаться.
 Хоть и обидела она его, Петр  сдержал себя,  и ничего ей не ответив, тяжело поднялся и пошел домой. Помешали.
Не мог он делать этого на людях, да и с женой все-таки простится нужно было.
Проходя мимо магазина  Петр остановился,  засмотревшись на рослых парней, Ванюшкиных одногодков, по взрослому куривших у входа.
- Эй,  Петр! - окликнула его соседка. - Ты чего здесь шляешься?
- А тебе то что? Что вы все в душу лезете. – огрызнулся Петр, выместив злобу на ней и за заправщицу.
- Да мне-то ничего. Это ты вот чего. У тебя гостей полный двор, а ты по деревне шастаешь.
- Ну и что?
- Вот заладил, черт. Что?!  Что?!  Светку то, твою дочь, из роддома сегодня зять привез. Внук у тебя родился, олух ты царя небесного, вот что.
- Какой внук? - уставился Петр на соседку.
- Какой-  какой!?  Обыкновенный внук. Четыре сто,  говорят.
Петр смотрел на нее пустыми глазами и ничего не понимал.
- Внук, говорю. Вот пень безмозглый. Внук у тебя родился! –почти кричала соседка. 
- Внук. - непроизвольно повторил Петр и почувствовал как заволновалось  сердце. Глаза его осмысленно блеснули,  и он стал повторять ставшее вдруг таким сладким слово:
-  Внук. Внук.
Он схватил соседку за плечи и начал ее трясти.
- Внук, Матрена. Внук. Слышишь! Внук!
- Чего это ты? - испуганно отпрянула Матрена и,  едва вырвавшись из крепких рук,  отошла в сторону. - Ну, внук. Так что теперь,  на людей кидаться что ли.
 Петр, не слыша ее последних слов, рванулся домой и стал  на ходу приговаривать:
- Внук. Внук. Мой внук! Вот это Слово,  о котором говорил дед!
 В дом он не вошел,  влетел. На его кровати, туго завернутый в одеяло, лежал  крохотный человечек.
 Петр бережно взял в руки сверток и осторожно прижал его к груди.
В комнату вошла дочерина подруга Ирина, подошла к Петру и заглядывая ему через плечо стала рассматривать личико Нового Человека.
- Ой! - всплеснула она руками. – Ну,  прям вылитый дед. Ну,  вылитый. Как назвали то, дядь Петь?
- Как назвали,  - сладко, протяжно отдаваясь эхом по всему,   запело внутри Петра - Как наз-вали.
- Дядь Петь, не слышишь что ли!? – наседала Ирина, - Как назвали,  спрашиваю!?
- Ванюшка,  - еле слышно прошептал Петр и испуганно оглянулся на родных,  стоявших за спиной..
Жена, дочь, зять.  Стены, окна, потолки    со слезами в глазах утвердительно кивали.
Дочь подошла к нему, прижалась щекой к плечу и,  заглядывая ему в глаза,  тихо сказала:
- Да, папа. Ванюшка! Он снова с нами.
А Ванюшка, причмокивая губами, крепко спал на сильных дедовых руках.
Не смотря на беды и тяготы, голод и разруху, войны и нашествия. Через наслаждения и страдания любви. Через жуткие боли родов,  тянется к свету новое поколение.
 Тянется,  чтоб пережить заново то,  что пережито его предками.
Любить, ненавидеть.  Наслаждаться, страдать.  Жить.
 

© Сергей Горохов.