Капли стучат по козырьку окна. Осенняя прохлада. Упоительно свежо и чуть печально на душе. Не хочется ни о чём думать. Я закрыл глаза и слушаю, как поёт дождь грустную мелодию разлуки, именно так мне кажется сейчас. С кем? Где живёт неведомая мне причина томящейся в сердце тоски? По кому?.. В комнате я один, все ушли на ужин, а у меня пропал аппетит. Куда приятнее сейчас никого не видеть и ни с кем не говорить. Только я и дождь, да ещё ветер. Он колышет занавеску и участливо дует мне в лицо. Кто мог знать, что Генрих преподнесёт такой сюрприз... Не буду думать о нём, и на вечернюю молитву не пойду. Пусть потом накажут, пора развеять миф о "безупречном Эдуарде". Свет не зажёг, сумерки сгущаются. В кои-то веки в свободное время у меня в руке нет книги. Ничего не могу с собой поделать, кроме как, сжавшись калачиком, безвольно лежать на кровати с благодарностью к Богу за предоставленную мне возможность уединения. В корпусе тихо, нет ни единой души... впрочем, что это я, душа-то как раз рядом, думает, что я не замечаю её присутствия, она давно уже стала частью меня самого. С ней я родился и, наверное, так же умру... Нас связала прочная нить судьбы. Разорвать её подобно пуповине и отпустить Эделину на волю? Порой мне кажется, она сама не захочет уходить, хоть и просит меня об этом.
- Эделина! - губы беззвучно произносят заветное имя. Она молчит. Не хочет мешать, притворяется, что не слышит, разделяя мою тоску. Пусть исчезнет всё вокруг и я вместе с ним! Порою хочется не просто смерти, а полного исчезновения, но даже этого нам не дано. Моя огненная подруга тому наглядный пример.
Дождь всё идёт, старинные клёны в парке шелестят остатками листвы, укрывая землю пёстрым лоскутным одеялом, и я вдруг понимаю, что нахожусь уже не в комнате, а медленно плыву куда-то облаком в поднебесье, внизу вырисовывается очертание семинарии и медленно удаляется. Весь город постепенно превращается в небольшое тёмное пятно, а после и вовсе исчезает. Тишина. Всю Землю можно поместить сейчас в кулаке, как маленький стеклянный шарик. Исчезли дождь и ветер. Полный покой наполняет мою сущность и врачует её. Здесь не нужен свет, словно он внутри меня самого, и всё, что тревожило душу, превращается в пыль. Пять-четыре-три-два-один... ноль. Безмолвие.
Резкий звук открывающейся двери вырывает меня оттуда и стремительно возвращает на землю. Тело вздрагивает в испуге.
- Вот он где!
- Слава Богу, нашёлся!
- Мальчик, ты нас всех заставил волноваться! - голос отца Марка вынуждает меня открыть глаза.
В комнате человек десять. Неловко-то как! Получается, служба уже прошла...
- Тебе плохо? Нездоровится? - тёплая рука наставника ложится на лоб.
- Простите, я, наверное, задремал, - хотя сердцем точно знаю, что это был не сон.
- Ты пропустил ужин и вечернюю службу, это так не похоже на тебя...
Я ищу его глазами и не на хожу.
- Кто-нибудь видел Генриха?
- Нет, все решили, что вы вдвоём, выясняете отношения...
- Беда! - я вскакиваю с постели, как ошпаренный, тревога переполняет грудь и душит, душит, душит, задыхаюсь, но бегу, сам не ведая куда, с трудом понимая, что происходит, сзади за мною топот ещё нескольких человек.
В кладовой, где хранятся тряпки, щётки и мётлы, чуть приоткрыта незапертая дверь, врываюсь туда. Генрих уже висит, хватаю его за ноги и, что есть сил, приподнимаю. Ребята забегают следом, помогают мне, кто-то залез на стул и пытается разрезать верёвку. Мы держим Генриха за ноги, он ещё тёплый, но дыхания не слышно. Его тело падает нам на руки. Пытаюсь вдохнуть в его рот воздух, зажав нос. Нажимаю на грудную клетку, раз-два-три... пятнадцать... тридцать. - Живи! - и снова набираю полные лёгкие воздуха и выпускаю в него. Думать некогда, отчаянный вопль застыл в пространстве. Раз-два-три-четыре-пять... Вдох-выдох, вдох-выдох, раз-два-три... Ребята замерли рядом, все молчат. Темно, лишь тусклый свет зажжённых ламп в коридоре даёт разглядеть очертания предметов. Я недавно жил в такой каморке, а он решил умереть. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Раз-два-три... двадцать восемь-двадцать девять-тридцать. Танец со смертью. Я снова вижу её, она играет с нами. "Уходи, проклятая! Он будет жить! Я не отдам его тебе! Генрих, живи! Раз-два-три..."
Генрих захрипел, закашлял, его приподняли, усадили. В этот момент подоспели другие учителя, самым последним пришёл отец Марк, которому такие марафоны уже совсем не под силу. Я в изнеможении откинулся, прислонившись к стене шкафа, в котором хранится полезная утварь. Пот струится по лицу, руки-ноги дрожат, голова кружится. Генрих дышит и стонет, держась за грудь. Кажется, я сломал ему ребро, слишком сильно нажав на грудную клетку, ему больно, но он живой! Смерть ушла. Я знаю, что наше танго с нею ещё не закончено. Это только начало. В этом поединке мне повезло, но рано или поздно она одолеет нас всех.
- Глупый мальчишка, чему вас только учат! Несите его в сестринскую, кто-нибудь приведите врача!
Всей толпой на руках понесли его в медицинский кабинет. Я остался сидеть неподвижно на полу, сжав голову руками.
"Слава тебе, Боже, Отче наш..." - в душе и радость, и боль, шоковое состояние. Тёплая ладонь опустилась на голову. Отец Марк не ушёл, он тихо продолжал стоять рядом со мной.
- Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твое, - цитата из Евангелия заставила меня очнуться - Да откроются помышления многих сердец!*
Я поднялся на ноги и обнял его, только сейчас нервы стали отходить, и горячие слёзы покатились по лицу. Обнимая меня, наставник прошептал:
- Поплачь, родной, оно и полегчает. Всё уже позади... Мне стоило остаться жить, чтобы увидеть это. Он был мёртв и ожил.
* От Луки 2: 29-35
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/07/15/817