Розоворыжим становится небо над городом, исполненным фонарей, светящих июньскому ливню, но светлее меж двух твердынь скорый бег облаков на север. Звонкопляскими лентами лужи под тысячей игл извиваясь елозят: вот-вот выльют город в себя, и дороги захватят вековечность спора плотности зелени и тонкости стекол оконных.
Липы пляшут полночные пляски осеннего меда, березовых рос апреля и розоворыжей плоти липкой купальской стужи, величают полночных порогов покойные гавани.
Расступился вдруг ворох ветвей и полуночных зданий, и явилось: черные великаны стали желтее злата, обглоданнее скелета и к марту назад не вернулись, осыпались в листопад. Песнь умолчала молчание – глад захватил веселие, полночь застанута полднем.
Ленты к утру обрежет, сны разорвет на части увалень толстопятый... Уют ночных улиц – тревожным молчанием – вдебезги. Днем он заполнится теми, кто предназначен декорациям, днем его совершенно другого рода – не босоногий, не тонкорукий, не листьеглазый – всепоглощающий уют – сметет.