Не везло Бруно в жизни. Вроде и не ленив парень, и не глуп, а только ничего у бедолаги, ну, просто совсем ничего, не получалось. За что бы ни взялся, все кончалось личным эпик фейлом. Жук просто стал последней каплей. Блестящий и круглый, похожий на таракана, он выполз на середину кухни и застыл, шевеля усами, над ломтиком чего-то непонятного, бурого. Яблока, а может, и черного хлеба. Мало ли что упало со стола.
Бруно вскочил и, как был, в тапочках, придавил насекомое каблуком. Брезгливо отдернул ногу, ожидая увидеть на линолеуме белые внутренности вперемешку с осколками хитина. Панцирь у тараканов обычно хрупкий. Наступишь на такого — останется мокрая лепешка. Но этот жук оказался крепким, словно орех в скорлупе. В результате промялся каблук, а насекомое замерло на пару секунд, точно в удивлении, и снова, как ни в чем не бывало, зашевелило усами. Бруно махнул рукой и пошел за веником и газетой. Он хотел спустить незваного гостя в унитаз, но когда вернулся — таракан исчез. Вместе с ним пропал и кусок еды. Так что порядка на кухне прибавилось — но хозяина это не обрадовало. Он окончательно убедился, что с ним что-то не так.
«И за что мне такая удача? - думал Бруно, смиренно опускаясь на табуретку. - Жука и того не могу прихлопнуть. Что уж говорить про остальное. За что ни возьмусь — все как дым в трубу. Или начну и не сумею закончить. Или сделаю, а никто не заметит. В группе слушают всех, только не меня. Точно я немой или дурак набитый. Курсовой с Яном вместе чертили, его работу отметили, а мою — нет. Девушки на меня не смотрят. Родители забыли. Все так плохо, что больше уже ничего и не хочется».
Запихнув недоеденный бутерброд в холодильник, Бруно встал из-за стола. Последний день каникул. На улице — дождь и весенняя талая слякоть. Не лучшее время для прогулок, но дома не сиделось. Родные четыре стены, как плесенью, провоняли тоской.
Он жил один, снимая на гроши крохотную мансарду в почти аварийном доме. Крыша текла — правда, не сильно. На потолке темнело сырое пятно. От прежнего квартиранта осталась кое-какая мебель: раскладной диван в гостиной, она же спальня, кухонный буфет, газовая плита, трехрогая вешалка в прихожей и много зеркал. Мутные и зеленые, как осенние пруды, они висели на стенах — иногда друг напротив друга — и все, что попадало в них, вытягивалось, искажаясь, делалось тощим и больным. Проходя всякий раз по зеркальному коридору, Бруно словно умывался нечистой водой.
«Иногда кажется, будто я — призрак. А может, так оно и есть? Бледный, вот, как мучной червь. Надо чаще бывать на солнце».
Длинное белое лицо глянуло из тусклой глубины. Будто утопленник всплыл к поверхности.
Отшатнувшись, Бруно схватил куртку и бросился прочь из квартиры.
Улица — грязная, в белесых лужах и разводах дорожной соли. Вдоль обочин — прошлогодний сор: палая листва и мелкие бурые орешки. Мокрые деревья подпирают рогатыми ветвями такое же мокрое и пустое небо. Бруно и не заметил, как ноги сами собой принесли его в парк.
Вообще-то он не любил здесь гулять — разве что ранним летом, когда цветут липы и душный аромат жасмина доносится со стороны частных садов. Но весной или осенью, а особенно зимой — до чего же вокруг становилось уныло! Черная земля без единой травинки. Металлические скамейки, на которых невозможно сидеть. Того и гляди отморозишь почки или мочевой пузырь.
Вон, та старушенция в малиновом пальто — взгромоздилась на бархатную подушечку. И правильно сделала. Ее дедок постелил на лавочку газету — тоже неплохой вариант. А цыганка в толстой кофте и широкой юбке расселась неподалеку на голом железе, подобрав под себя ноги и запахнув подол — ну, так на то она и кочевница.
Бруно прошел вперед и оглянулся. Женщина смотрела на него в упор. Немолодая, черные волосы с проседью. Резко очерченные скулы, мясистый нос и чуть продавленная переносица, в которую, точно навсегда, впечаталась дужка от очков. Глаза за покрытыми моросью стеклами. То ли серые, то ли голубые — впрочем, не разобрать. Печать мудрой усталости на лице. И почему он принял ее за цыганку? Скорее, она смахивала на школьную учительницу. Если бы не легкомысленная поза, но тут, опять же виновата, должно быть, холодная лавка.
Бруно вернулся.
- Гадаете?
Рядом с женщиной на скамейке лежали в размякшей коробке стеклянный шар, колода пластмассовых карт и свитые в тугой жгут разноцветные нитки.
- Гадают шарлатаны, а я говорю правду, - невозмутимо ответила «цыганка».
Что-то в ней ощущалось до боли знакомое — во всем ее облике, в манере слегка растягивать слова, в нелепой юбке и толстой косе, закинутой на плечо. Так бывает, когда встречаешь на улице человека, и вроде бы узнаешь, но имени вспомнить не можешь. Стоишь и ломаешь голову — кто он, откуда, чем связан с тобой? Неловкая ситуация. Бруно нахмурился, раздумывая.
Он хотел услышать правду. С другой стороны, можно ли верить этой чудаковатой особе? Слишком многое сейчас зависело от ее слов — понял он. «Цыганка» ждала, и глаза ее, казалось, плакали за толстыми, залитыми дождем стеклами очков. Ливень усиливался.
Пошарив за пазухой, Бруно извлек на свет две мятые бумажки. Последнее, что оставалось от стипендии за февраль.
«Цыганка» кивнула, опуская деньги в карман, и похлопала по скамейке ладонью: присаживайся, мол, студент. Выкладывай, что на душе.
- Со мной что-то странное происходит, - начал он. - Живу и в то же самое время как будто и не живу. И себя не чувствую, и мир вокруг словно какой-то чужой. Иногда кажется, будто меня в нем нет. Как будто мы отдельно друг от друга — я и мир.
- Верно, - эхом откликнулась «цыганка», - живешь и в то же время не живешь. Все именно так и есть.
- Может, это болезнь такая? - говорил он, опустив голову. - Депрессия, а то и шизофрения. Если с миром все в порядке, значит, проблема во мне?
- Что же ты не пошел к врачу?
- Страшно. А вдруг он скажет — да, ты болен? Пока нет диагноза, можно списывать все на усталость, на собственный характер, на случай, в конце концов. Но стоит назвать болезнь по имени, и от нее уже не отмахнуться. С ней надо жить, а как?
Бледное, круглое лицо женщины нависало над ним, как полная луна.
- Ты помнишь, когда это началось? Узнаешь меня?
В руки ему скользнул стеклянный шар, мокрый и почему-то теплый, как живое тело.
И Бруно вспомнил. Ему двенадцать лет, он сидит на той же скамеечке. Жарко и солнечно, и цветущие липы сочно гудят шмелями. Кружевная листва почти не дает тени. По спине мальчика прохладными ручейками стекает пот, а шар в его руках так сверкает, что больно глазам. Кажется, будто изнутри он полон иголками и лезвиями, которые режут и колют зрачки.
- Что ты видишь? - спрашивает «цыганка».
Сейчас на ней не теплые юбка с кофтой, а короткое белое платье. Коса, черная, как змея, вьется, и разве что не шипит. Бруно ее боится. Отодвигается в сторону, чтобы ненароком не коснуться волос. Коса кажется ему заколдованной.
- Ничего. Ярко очень.
- А так?
«Цыганка» наклоняется ниже — так что Бруно чувствует ее дыхание на своей макушке — и заслоняет шар ладонью. Стекло больше не блестит, и внутри него что-то оживает. Мальчик видит себя — маленького, словно в телевизоре — стоящим у пешеходного перехода.
- Это я! Иду в школу! - радуется он.
Красный. Фигурка в шортах и синей тенниске нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Ждет. На светофоре загорается желтый свет, и миниатюрный Бруно делает рывок — вперед, через дорогу. Не успевает он пробежать и пары метров, как его подхватывает летящий на полной скорости автомобиль, сминает и подкидывает в воздух. Фигурка летит и приземляется на обочину, и лежит неподвижно, как сломанная кукла. Вокруг нее собираются люди.
- Разве тебя не учили в школе, что переходить улицу надо на зеленый свет, а не на желтый? - строго спрашивает «цыганка».
Бруно трясет головой. Он озадачен, но не испуган. Пока.
- Он умер?
- Не он - ты, - поправляет «цыганка». - Это ты только что умер.
- Но вот же я, - не понимает Бруно. - Живой.
Он хлопает себя по коленке.
- Ты умер в будущем, - объясняет женщина. - А в настоящем пока еще жив. Но это не имеет значения — и настоящее, и будущее уже свершились. Их нельзя отменить. Такая глупая смерть — в двенадцать лет, - она вздыхает. - А все потому, что кто-то поленился выучить правила дорожного движения.
- Но со мной все в порядке! - спорит Бруно. - Это тот, другой, попал под машину. А я больше никогда не побегу через дорогу на желтый свет и не погибну!
На мгновение его прошибает страхом — таким холодным ужасом, что ручейки пота на спине замерзают, превращаясь в длинные сосульки. Но через секунду наваждение развеивается, тает на теплом солнце, растворяется в ласковом золотом мареве, в медовом липовом цвете и жужжании насекомых. Бруно приходит в себя. Он здесь. Живой. Настоящий. Он хочет жить.
«Цыганка» внимательно смотрит ему в лицо и хмурится. Светлые глаза темнеют, как небо перед грозой.
- Как хочешь, - произносит она, наконец, и отводит взгляд. - Попробуй. Ты — человек, и выбор за тобой. Но я не советую. Честно, не советую. Ты просто не понимаешь, как все устроено.
Перекресток. Влажный от росы асфальт, в котором, как в грязной воде, отражаются разноцветные огни. Красный. Бруно с огромным рюкзаком за плечами топчется на месте и жадно втягивает ноздрями утренний воздух. Пламенная синева над головой обещает знойный день.
Мальчик не помнит о встрече с «цыганкой», но стоит светофору переключиться на желтый, и что-то всплывает в сознании, неприметное и смутное, точно подернутое туманом — и останавливает его ногу в полушаге от смерти.
- Ну, вот, - прозвучал откуда-то сбоку знакомый голос, и Бруно вздрогнул. - Теперь ты знаешь, как это случилось.
- И с тех пор...?
- Да.
Он крепче стиснул в ладонях шар, но тот уже остыл. Холодный и скользкий, он превратился в обычную стекляшку и почему-то внушал неприязнь. Бруно аккуратно положил его на лавку.
- Так что же выходит? - удивился он. - Я думал, что спасся, но на самом деле все-таки погиб? Сбит машиной на том перекрестке? Значит, я и есть призрак?
- Нет, конечно. Машина тебя не сбила, и ты — не призрак. Но твоего имени нет в списке живых. Попросту говоря, у судьбы нет на тебя никаких планов. Нельзя переписать однажды написанную книгу.
- Что же мне делать? - спросил Бруно.
А у кого спросил — и сам не понял. По голым липам и пустой скамейке равнодушно барабанил дождь.
Бруно зябко повел плечами. Он промок до нитки, вдобавок отсидел ногу. Чем бы ни был этот сон наяву — он быстро таял. Остались только разрозненные картинки. Широкая юбка, коса с проседью, светлые глаза за толстыми стеклами очков. То ли намечтал что-то, то ли задремал на лавочке, а может, и правда, встретил бывшую учительницу. Как ее звали? Математику, кажется, вела или спорт... Да нет, математику, точно. Как он мог забыть? Слегка прихрамывая, Бруно побрел к выходу из парка, а затем начал спускаться по улице, к своему дому.
У перекрестка он остановился и стал ждать, пока на светофоре включится зеленый. «А впрочем, и на желтый перейти не такой уж грех», - мелькнула странная мысль. Асфальт под его ногами окрасился нежным рассветным золотом, будто сквозь тучи на минутку проглянуло солнце.