Несколько эпизодов Гражданской войны.
За последние годы очень многие россияне стали лениться читать книги и начали «изучать» историю своей страны, в основном, по кинофильмам и сериалам, снятыми нашими «мэтрами» кинематографии.
Ввиду того, что многие эти «мэтры» (и их сценаристы) имеют о реальной военной истории самое смутное представление, а специализируются, в основном на съемках бесконечных сериалов о «красивой» жизни разных современных бандюков, ментов, жуликов, олигархов и их разнокалиберных подружек (в основном одноразового использования, и соответствующего поведения и внешности), то и их «исторические» сериалы имеют соответствующий «окрас».
О степени достоверности изображаемых сцен и соответствия их реальности, нередко, даже говорить не приходится.
Возьмем хоть широко «отпиаренный» во всех СМИ фильм «АдмиралЪ». Одна из сцен изображает «героический» бой эсминца Колчака-Хабенского с германским броненосцем.
Немцы с небольшой дистанции (в бинокль "Колчак" отлично видит злодейский броненосец и бегающих по нему немцев) отчаянно пуляют по эсминцу Колчака из главного калибра и, отчего-то, никак не могут попасть по нему.
(Боя этого, в реальности, никогда не было, и случись тогда такая «встреча», то единственным спасением для колчаковского небронированного эсминца было бы попытаться «сбежать» на максимальной скорости, прикрывшись дымовой завесой. Иначе он был бы в кратчайшие сроки потоплен и реальный (а не киношный) Колчак это прекрасно понимал.
Немецкие комендоры в ту войну стреляли отлично: в Ютландском бою (13 мая-1 июня 1916 года) на дистанциях от 16 до 18,5 км они добивались «накрытия» неприятельских кораблей со 2-3 залпа, утопив три новейших английских линейных крейсера, три броненосных крейсера и восемь эскадренных миноносцев, потеряв при этом один свой линейный крейсер, старый броненосец, четыре легких крейсера и пять эскадренных миноносцев.
Это - результаты боя в условиях плохой видимости, максимальных дальностей стрельбы и большого превосходства англичан в числе кораблей и калибре их орудий).
А вот в нашем «кине» немцы лихо пуляют куда угодно, кроме колчаковского эсминца.
И вот мОлодец-Колчак вместо того, чтобы позорно удирать от германского броненосца, взял да и направил свои эсминец прямо на врага!
А потом изловчился, лично (!!!) прицелился из пушечки мелкого калибра, да и угодил в неприятеля. Немецкий броненосец тут же скрылся в клубах дыма и огня…
Безусловно, этому чудесному изничтожению германского супостата способствовало и еще одно «ноу-хау» мэтров нашего кинематографа: перед тем как стрельнуть по германскому кораблю, Колчак вдруг дает команду провести… молебен на своем эсминце.
Далее – «картина салом»: команда, во главе с Колчаком, построена на открытой палубе и поп служит молебен, прямо под огнем германских 12-дм орудий!!! Ушаты воды, выливаемые при этом ассистентами на Колчака-Хабенского и других актеров, видимо символизируют близкие разрывы от них.
Ну и как ЭТО можно всерьез воспринимать?!
В советское время, к сожалению, тоже было снято немало слабых, или конъюнктурных, фильмов о войне. Однако ни в одном из них режиссер и сценарист не додумались снять сцену партийного собрания под неприятельским огнем.
Можно привести и другие примеры, да особой необходимости в этом нет, они хорошо известны и над ними часто потешаются те, кто интересуется историей своей страны, а не дурацкими сказками о ней…
Так вот, чтобы хоть немного помочь нашим кинематографистам перестать снимать откровенно брехливые и фальшивые сцены, а сценаристам натужно их «высасывать из пальца», приведем несколько примеров реальных, трагических и героических событий Гражданской войны.
Надо подчеркнуть, что авторы рассказов о них были убежденными, «махровыми» антисоветчиками, при этом многие из них доблестно воевали за «белых» всю Гражданскую войну, так что приукрашивать описываемые события, или искажать их в угоду «красной пропаганде» им не было никакого резона.
В своих мемуарах эти люди просто откровенно рассказали про то, что САМИ видели.
Итак, первый эпизод.
О нем рассказывал известнейший (в 60-70-е годы) советский диссидент, генерал Петр Григорьевич Григоренко в своих воспоминаниях «В подполье можно встретить только крыс».
Сейчас его имя подзабыто (даже в среде «правозащитников»), а ведь когда-то оно гремело по всему западному миру, наравне с именем академика Сахарова. Прекрасно помню, как в 70-е годы дикторы «Голоса Америки» (и прочих "радио Свобод") ежедневно зачитывали, для советских слушателей, главы из этой книги Петра Григоренко и подолгу восторженно их обсуждали.
Потом он эмигрировал в США, а там как-то быстренько скатился к самому откровенному национализму и апологии бандеровщины (что в то время, даже на Западе, было «моветоном») и о нем постепенно перестали трубить, дескать – сбрендил слегка дедушка, на старости лет…
Тем не менее, некоторые эпизоды его книги (особенно касавшиеся Гражданской и Великой Отечественной войн) написаны ярко, талантливо и их не грех и напомнить.
Тем более что это не художественная, а мемуарная литература. Григоренко ничего не выдумывает, а рассказывает о том, что он видел СВОИМИ ГЛАЗАМИ.
Небольшое вступление, чтобы была понятна общая ситуация.
Ранняя осень 1918 года. Маленький малороссийский (тогда так говорили) городок Ногайск, расположенный недалеко от Запорожья.
В него вступают части «белой освободительной армии», да не просто какие-то сборные отряды, а элита: части знаменитой Дроздовской дивизии (в которой служил брат одного из друзей Петра Григоренко, Симы):
«Однажды, в прекрасное солнечное утро, придя в школу, мы никого в ней не застали. Стали расспрашивать.
Установили — все пошли к собору встречать дроздовцев.
— Значит и Володя! — обрадовался Сима. — Побежим и мы к собору! — Но мне почему-то бежать не хотелось, хотя в то время я никакой вражды к белогвардейцам не испытывал. Я их, попросту, не видел и не знал, не понимал кто они и зачем идут.
Я остановился на тротуаре, неподалеку от бывшей городской думы — теперь Ногайский городской совет.
У здания толпился народ. Как я понял из разговоров, это были родные членов Совета, которые все до единого собрались в зале заседаний в ожидании прихода дроздовцев, чтобы передать управление городом в руки военных властей. Городской совет Ногайска, как и подавляющее большинство советов первого избрания, был образован из числа наиболее уважаемых интеллигентных, преимущественно зажиточных, а в селах хозяйственных людей. Для них важнее всего был твердый порядок, и потому они не хотели оставить город без власти, даже на короткое время.
Входившие в состав Советов двое фронтовиков до хрипоты убеждали своих коллег разойтись и скрыться на некоторое время. Они говорили: «Офицерье нас перестреляет».
На это им отвечали: «За что? Ведь мы же власть не захватывали. Нас народ попросил. Офицеры — интеллигентные люди. Ну, в тюрьме подержат для острастки несколько дней. А расстрелять...»
Я стоял, слушая рассказы об этих разговорах в Совете, и тоже не понимал, как это можно застрелить человека за то, что народ избрал его в Совет.
Вдруг где-то на окраине города, за собором, грянул духовой оркестр. Многие побежали в направлении музыки. Я тоже было двинулся туда, но через несколько десятков шагов остановился, а потом возвратился на прежнее место.
Из-за собора, сверкая солнечными отблесками, выходил, как я теперь понимаю, полк, развернутый в линию ротных колонн (в шеренгах, примерно, по 50 человек). Через некоторое время, обходя полк справа, показалась небольшая офицерская колонна, которая быстрым шагом направлялась к зданию совета. Когда колонна была уже в нескольких шагах от этого здания, я со своего места увидел как с задней стороны его открылось огромное окно, через него выпрыгнули двое солдат в расстегнутых шинелях и бросились через сад к железной ограде, окружающей территорию Совета.
Они явно хотели убежать и план их был мне ясен: преодолеть железную ограду Совета, перебежать прилегающий переулок и скрыться за зданием реального училища. Далее, через городской сад добраться до ближайшего оврага и «ищи ветра в поле».
Но беглецов заметили и те, что подходили к Совету. Четверо отделились от колонны и бросились к переулку. На ходу они стреляли. Один из беглецов был подстрелен. Будучи уже наверху ограды, он свалился внутрь территории Совета. К нему бросились двое из колонны. Второй успел перемахнуть через ограду и, прихрамывая (по-видимому был ранен), бежал к зданию реального училища. Оставалось всего несколько шагов до заветного укрытия. Вдруг что-то темное метнулось солдату под ноги, и он упал. «Что-то темное», оказавшееся мальчиком в форме реалиста, выскочило из-под ног солдата, и в это время к нему подбежали преследователи. Они начали с ходу наносить по беззащитному телу удары штыками.
В это время конвой, вошедший в здание, начал выводить членов Совета на площадь.
Некоторые из них, видя своих родных и пытаясь их подбодрить, кричали: «Не волнуйтесь, мы скоро встретимся!»
— «В аду» — «шутили» господа-офицеры из конвоя…
Членов Совета конвой погнал в сторону моста через реку Обиточную и далее, по направлению к селу Денисовка. За арестованными двигалась колонна пустых повозок. Родственников арестованных и других гражданских лиц через мост не пропускали. Некоторое время спустя враздробь затрещали выстрелы со стороны Бановской рощи. Немного погодя треск повторился.
Еще через некоторое время со стороны Денисовки подъехал офицер и прокричал: «Кто здесь родственники советских прислужников? Можете забирать их!» — Где? Где? — зашумели люди. Им показывали в сторону Бановской рощи.
Вскоре плачущие родственники пошли назад. В повозках, за которыми шли они, лежали их мертвые родные. Так вот для чего за арестованными следовали повозки!
Люди, ошеломленные происшедшим, присоединялись к скорбной процессии, к своим друзьям и родным, со страхом оглядываясь, расходились по домам. Но немало оставалось и тех, кто продолжал растерянно топтаться на месте. Среди них был и я. Видеть Симу желания не было. Домой тоже не хотелось. В училище — незачем».
Тут требуется небольшой комментарий.
Городок был взят белыми частями без боя. Красные бежали и дроздовцы входили в Ногайск совершенно спокойно, днем, парадным маршем под звуки духового оркестра. НИКАКИХ причин для ожесточения к жителям и властям этого города у «белых» не имелось.
Не было в Ногайске никаких «жертв красного террора», да и самой «ЧеКи» там не существовало.
Власть и порядок обеспечивал городской совет, куда жители выбрали самых уважаемых людей Ногайска, которые никаких злодейств жителям не чинили и не видели причин прятаться от «освободителей».
Тем не менее, первым делом, без суда, следствия и какого-либо разбирательства, были расстреляны ВСЕ члены городского совета поголовно. Пытавшихся убежать застрелили (и забили штыками) публично, на глазах у всех.
Но и это еще не все.
«Неужели не нашлось ни одного смельчака, или просто порядочного человека, который бы объяснил командованию белогвардейцев, что так делать нельзя, что они расстреливают невинных людей», - может задать такой вопрос читатель, воспитанный на современных фильмах о благородстве господ офицеров.
И он будет прав! ОДИН такой смельчак нашелся!
И вот что произошло дальше:
«И вдруг я увидел учителя истории Новицкого. В парадной форме капитана русской армии, с 4-мя «Георгиями» на груди (полный георгиевский кавалер), он, четко чеканя шаг, шел к зданию Совета.
Я был потрясен, у меня не было никакого сомнения, что он был среди тех, кого повели на расстрел. Я сам видел его. И вдруг снова он.
Он вошел в здание Совета.
Через несколько мгновений оттуда послышалась отборнейшая площадная брань.
Слышались слова: «Ты еще учить нас будешь, большевистская подстилка! Права требовать! Я тебе покажу права!»
На крыльцо вылетел, выброшенный сильным толчком, Новицкий. Погоны у него сорваны. Георгиевские кресты тоже. Китель разорван.
За капитаном на крыльцо выскочил офицер с белой повязкой на рукаве, надпись на повязке: «Комендант», держа револьвер у затылка Новицкого он орал ему. «Вперед! Вперед!» Только Новицкий шагнул с последней ступеньки думского крыльца, прозвучал выстрел, и тело капитана мешком осело на тротуаре.
До сих пор я был как в трансе. Невообразимая жестокость, бесчеловечие ошеломили меня, лишили силы и воли. Я все время простоял почти на одном и том же месте, глядя широко раскрытыми глазами на происходящее. Убийство Новицкого вывело меня из транса. Я закричал и бросился бежать. Меня огнем пронзила мысль: «Дядя же Александр председатель Борисовского совета! Значит его тоже могут расстрелять!»
Я бежал изо всех сил. Одна мысль владела мной: «Успеть бы раньше дроздовцев. Предупредить дядю и членов совета». Я прибежал на дядин двор дыша как загнанная лошадь. Дядя, ничего не подозревая, работал во дворе.
— Дядя, убегайте! — закричал я и упал на траву. Дядя подбежал ко мне, начал расспрашивать. Через несколько минут он все понял и сам отправился предупреждать членов Совета.
Никого из Борисовских советчиков дроздовцам захватить не удалось. Были предупреждены и соседние села. Все отсиделись в камышах. Правда, ноги были изранены пиявками. Но ноги не голова. Отходили.
Но что же произошло с Новицким? Был ли он среди тех, кого расстреливали в Бановской роще?
Да, был. Опытный фронтовик, человек большой воли и собранности, он сумел упасть за мгновение до того, как до него дошла, предназначенная ему пуля.
Когда среди трупов расстрелянных появились родственники, он поднялся и пошел домой.
Дома он надел парадную форму, чтобы идти обжаловать беззаконный террор. Родные на коленях умоляли его не ходить: «Это же варвары, — говорили они, — тебя непременно убьют».
— «Нет» — говорил он — я не могу не идти. Ведь если никто их не остановит, они же пол-России перестреляют. Нет, надо командованию об этом рассказать».
Что вышло из его попытки, я уже написал. Его убили. Но величие человека, который собственную безопасность ставит ниже общественного интереса, никогда не умрет…
Новицкий был не единственным, кто уклонился в тот день от предназначенной ему пули.
Рядом и одновременно с Ногайским советом был расстрелян Денисовский сельсовет (вторая серия выстрелов). Из денисовцев спаслось двое, среди них будущий вожак партизанской войны в нашем районе.
Да, плохо стреляли господа офицеры! Не привыкли еще уничтожать мирных людей. И дело организовывали плохо. Среди бела дня, на глазах у всего народа. Нет, так давить народ нельзя. Так можно лишь ненависть к себе пробудить. Что и случилось».
Вот сцена – так сцена!!!
Мороз по коже пробирает, даже спустя сто лет после произошедшего!
Тут переплелись и подлость человеческой натуры, и звериная сущность многих людей и честь, мужество и доблесть капитана Новицкого, подло убитого теми, к кому он пришел «искать правду».
(Такое просто не дано придумать современным сценаристам, «отточившем свое мастерство» на описании разнообразных бандитских разборок и «сладкой жизни» многочисленных «золушек», приехавших в столицу и, после ряда любовных приключений, нашедших свое счастье в объятиях какого-нибудь молодого скучающего без женской ласки миллиардера, с трехдневной щетиной на физиономии).
Теперь рассмотрим другой эпизод, рассказанный поручиком С.И. Мамонтовым в его мемуарах «Походы и кони».
Он тоже очень ярко демонстрируют и степень тогдашнего озверения нравов, и глубину подлости человеческой натуры у многих, и жуткую обыденность жестокостей Гражданской войны…
Итак, 1919 год, лето. Кавалерийская дивизия, в которой добровольцем служит (на солдатской должности, номером расчета 3-дм орудия) поручик Мамонтов, совершает длительный (и успешный) рейд по красным тылам на территории нынешней Украины. Легко (без боя) был захвачен городок Бахмач.
Далее события развивались таким образом:
«Очевидно, наше охранение было недостаточным, потому что ночью раздалась стрельба в самом городе. Мы вскочили, спешно поседлали, заамуничили и выкатились из города под роем пуль.
Отойдя немного, дивизия собралась, дождалась рассвета и повела опять наступление на город. Красные не выдержали и отступили. Мы заняли город и расположились по старым квартирам. На площади мы нашли трупы нескольких захваченных наших. Трупы были сильно изуродованы. Очевидно, их пытали.
Но на следующую ночь случилось то же самое. Правда, на этот раз охранение не прозевало. Но красные появились ночью, и нам пришлось без паники, но уйти из города.
Тогда мы рассердились. Дивизия ушла в какую-то деревню, где простояла весь день. Ночью же мы совершили глубокий обход и на заре были севернее Бахмача в тылу у красных. Красные нас прозевали, и наше внезапное появление вызвало у них невероятную панику. Несмотря на большие силы, красные не смогли организовать сопротивление.
Боя, собственно говоря, не было, а было страшное избиение.
Как репрессия за изуродованные трупы был отдан приказ пленных не брать.
И как на грех, никогда так много пленных не брали.
Пленных приводили со всех сторон. И их расстреливали.
Красные и не думали о сопротивлении, а бежали отдельными толпами и после первого залпа сдавались. Их расстреливали.
А на смену вели уже другую партию.
Я понимаю, что в пылу боя можно расстрелять пленного, хоть это не годится.
Но расстреливать сдающихся систематически, почти без боя — это просто отвратительно. Мы все надеялись, что начальник дивизии отменит свой приказ, но так и не дождались отмены.
Думается, что расстреляли несколько тысяч. Это было какое-то побоище, вовсе нам не свойственное.
К счастью, артиллерия освобождена от этого гнусного занятия. Но даже смотреть было невыносимо.
В самом начале боевых действий из-за буфа вдруг появился товарный поезд, буквально облепленный удирающими красными. Совсем рядом проходила железная дорога, а мы и не догадались ее испортить.
— К бою! — завопил Шапиловский.
Мы спешно снялись и стали лупить по поезду. С поезда даже по нам не стреляли. Наши шрапнели срывали грозди людей с крыш вагонов. Но в паровоз мы не попали, и поезд, весь простреленный, смог удрать.
— Ничего. Они такого страху натерпелись, что распространят панику во всех красных частях.
Наконец к полудню расстрелы как будто кончились. Стрельбы больше слышно не было, и мы успокоились. Одни заснули, другие разошлись. Я тоже лег около своего орудия и заснул. Шли ведь всю ночь.
Я проснулся с чувством, что что-то неладно, поднял голову и обомлел. В нескольких стах шагах от нас из кукурузного поля выходил целый батальон красной пехоты. Я вскочил как ужаленный.
— К бою! — завопил я.
Но никого на батарее не было. С помощью ездовых я повернул орудие и выпустил две гранаты. Вторая ударилась в гущу и подбросила несколько человек. Красные побежали к лесу, и я, видя, что они и не думают нас атаковать, прекратил стрельбу.
— Пусть бегут.
Но мои выстрелы привлекли внимание кавалеристов, и они атаковали бегущих. Те, конечно, сдались, и их стали расстреливать маленькими группами.
Офицер-кавалерист подошел ко мне.
• Мы не справляемся с пленными. Есть у вас желающие?
• У нас, — ответил я, — нет желающих расстреливать.
Офицер улыбнулся.
— Вы так в этом уверены? Разрешите мне спросить ваших людей?
— Сделайте одолжение, — сказал я и отошел в сторону.
Я был твердо уверен, что никто не отзовется. Каково же было мое изумление, когда буквально все с восторгом последовали за кавалеристом. Я удержал двух-трех:
— Как вам не стыдно?
Они остались нехотя, только чтобы сделать мне удовольствие.
Даже откуда-то у всех появились винтовки, которые обыкновенно не заставишь их носить за спиной.
Офицер увел моих людей и насмешливо мне улыбнулся.
А я-то думал, что у меня в орудии все порядочные люди, которые не обидят мухи. И я ведь не был новичком. За два года гражданской войны пришлось повидать всякого.
Но я был молод и верил еще в человека. С тех пор эта вера очень пошатнулась. Я пришел к заключению, что человек — хищник, и скверный хищник. Он любит убивать себе подобных и убивать зверски.
Должен отметить армянскую конную сотню.
Их было человек триста, прекрасно обмундированных, на хороших лошадях. Появились они внезапно и так же внезапно исчезли. Никогда их ни раньше, ни после не видел и ни в одном бою не встречал. Да и по виду они были парадными, а не боевыми. Слишком сытые, слишком холеные.
Армяне приняли живейшее участие в расстрелах. Они брали небольшую партию пленных и отпускали их, как бы не обращая на них внимания. Пленные мялись, потом тихонько шли к лесу, потом ускоряли шаг, потом пускались бежать. Тут-то армяне вскакивали на коней, гнались за ними и рубили.
Говорили, что они отрезали уши, чтобы хвастаться убитыми “в бою”.
Но не могу утверждать, что армяне были хуже русских, — все были звери».
Тут тоже требуется расставить важные акценты.
Сначала – по «национальному вопросу». Тут на «Прозе» обнаружилось несколько «свидомых» авторов, которые страшно возбудились от того, что в одной из предыдущих глав было упомянуто, что некоторые бандиты-украинцы ТОГДА, в 1918 году грабили эшелоны, проходившие по их территории. Это, почему-то страшно задело нынешних «свидомых» авторов, которые стали доказывать что «кацапы» тогда были ничем не лучше «хохлов».
Я им ответил примерно следующее: среди ВСЕХ наций и народностей были, есть и (увы) будут негодяи, подонки, грабители и убийцы, в примерно равном процентном отношении к нормальным и порядочным людям.
К сожалению, не являются исключением ни русские, ни украинцы, ни евреи, ни немцы, ни упомянутые поручиком Мамонтовым армяне.
И «защищать» своих подлецов, грабителей и убийц «по национальному признаку» – верх глупости и подлости: «все были звери», как подчеркивает Мамонтов.
Пишу об этом специально для нынешних «национально ущемленных», и для того, чтобы не возвращаться к этой теме.
Теперь по сути эпизода, рассказанного поручиком Мамонтовым.
Говоря о том, что «Это было побоище, вовсе нам не свойственное», он слегка приукрашивает действительность (видимо пораженный масштабами бойни). О том, что ни «белые», ни «красные», как правило в начале Гражданской пленных не брали он же сам неоднократно говорит в своей книге.
Другое дело, что в ТАКОЙ жуткой бойни безоружных людей ему ранее бывать не доводилось, а так – расстрелы пленных, в то время, были обычным делом для обеих сторон.
Едва ли организаторы и исполнители этой бойни не понимали, что 95% пленных, которых они приказали убивать, не были убежденными коммунистами, а являлись простыми мобилизованными в РККА крестьянами ("православными", как было принято тогда говорить), но пощады этим несчастным людям от таких же "православных", не было.
Фамилию командира кавалерийской дивизии, который санкционировал это истребление пленных, Мамонтов прямо не называет.
Скорее всего, это был генерал Топорков, который действительно был смелым в бою человеком и опытным кавалеристом.
Он не мог не понимать, что тысячи, убитых по его приказу, пленных не имели никакого отношения к убийству нескольких белых кавалеристов (которое и стало поводом для истребления пленных). Степень взаимного озлобления и ненависти была такой, что многие люди переставали сдерживать свои звериные инстинкты.
Очень показателен пример с артиллеристами, которые вовсе не обязаны были участвовать в убийствах пленных, но ДОБРОВОЛЬНО и с энтузиазмом, при первом же зове постороннего офицера, вызвались на это.
«Даже откуда-то у всех появились винтовки, которые обыкновенно не заставишь их носить за спиной», - с горечью отмечает Мамонтов.
Трагическим было и завершение этой кошмарной истории.
Упоминаемый в следующей цитате Обозненко был полковником (получившим это звание в 23 года!!!) и старшим офицером батареи, где служил поручик Мамонтов:
«Невольный и бессильный свидетель расстрелов, Обозненко подошел ко мне.
— Я больше не могу видеть это избиение. Зачем вы стреляли? Надо было дать им убежать.
— Я и сам не рад, но в первый момент я думал, что они нас атакуют.
— Пойдите, выберите человек двадцать для батареи. Если они нам не понадобятся, мы отдадим их потом, когда страсти улягутся.
Я сел на лошадь и въехал в бледную, запуганную толпу пленных. Инстинктом они поняли, что я представляю спасение, и стали жаться ко мне. С высоты седла я всматривался в лица.
— Ты, иди сюда... Ты тоже... Ты, нет, не ты, а твой сосед...
Я выбирал простые, наивные лица. Это может показаться странным, но мы научились узнавать коммунистов только по лицам. У коммунистов была твердость, даже жестокость в глазах.
Все пленные были уже раздеты, в одном белье. По странной случайности один высокий тип сохранил сильно поношенную черную барашковую шапку и потому выделялся. Этот, конечно, коммунист, — подумал я о барашковой шапке.
Кому понадобилась их пропотелая и вшивая одежда?
Я пересчитал выбранных, их было двенадцать. Сжалился над двумя мальчишками и взял их. Они оказались беспризорными и закоренелыми преступниками. Наши солдаты пороли их почти ежедневно за гадкие проделки. Они были неисправимы, например, мочились в суп. Наконец, солдаты, потеряв терпение, решили их расстрелять. Первой батарее нужна была соль. Я дал им мешок соли с условием взять от нас мальчишек и нам их больше не возвращать…
Я уже набрал 16... 17... 18... 19... еще остался один. Они чувствовали, что шансы уменьшаются, и все смотрели на меня с мольбой и надеждой.
Кого взять? — затруднялся я.
- Ты, — я указал на типа в шапке. Он пошатнулся от радости. А я недоумевал, почему я его выбрал? Ведь ясно, что он коммунист. Но дело было сделано, было бы жестоко менять.
— Куда вы уводите этих пленных? — спросил кавалерийский офицер.
— Они мне нужны для батареи.
Он пожал плечами, и я их увел. В это время остальных изрубили армяне.
Я ходил, как работорговец, от орудия к орудию, предлагая людской товар. Третье орудие взяло у меня типа в шапке, потому что он был высокого роста. У меня осталось восемь человек.
— Подождем немного, — сказал Обозненко, — и потом отправим их к кавалеристам. Думаю, что теперь их не станут расстреливать.
Он ошибся.
Когда через час мы их отослали, их тут же расстреляли».
Тут очень характерен способ отбора Мамонтовым людей, для своей батареи, из обреченных на смерть пленных. Он отбирал их ПО ВЫРАЖЕНИЮ ЛИЦ!!!
Коммунистов, даже среди пленных, которые понимали, что их сейчас расстреляют (а то и зарубят самым зверским образом) белые определяли по выражению их лиц, по тому, как люди смотрели на своих палачей.
Тех, кто смотрел на врагов гордо, не отводя трусливо глаза, (то, что Мамонтов называет «имел твердость, даже жестокость в глазах») белые безошибочно причисляли к коммунистам.
Такая оценка врагов дорогОго стоит…
В связи с этим вспомним и еще один трагический эпизод Гражданской войны, рассказанный одним из самых знаменитых белых генералов, последним командиром Дроздовской дивизии, Антоном Туркулом в его книге «Дроздовцы в огне»:
«Курсантов начали приводить ко мне. Среди них ни одного раненого.
— Коммунисты?
— Так точно, — отвечали они один за другим с подчёркнутым равнодушием.
Все были коммунистами.
— Белых приходилось расстреливать?
— Приходилось.
Мои стрелки настаивали, чтобы их всех расстреляли. Курсантов вывели на двор, их было человек тридцать.
Они поняли, что это конец. Побледнели, прижались друг к другу.
Один выступил вперёд, взял под козырёк, рука слегка дрожит:
— Нас вывели на расстрел, ваше превосходительство?
— Да.
— Разрешите нам спеть «Интернационал»?
Я пристально посмотрел в эти серые русские глаза.
Курсанту лет двадцать, смелое, худое лицо. Кто он? Кто его отец? Как успели растравить его молодую душу, что Бога, Россию — всё заменил для него этот «Интернационал»?
Он смотрит на меня. Свой, русский, московский курноса, Ванька или Федька, но какой зияющий провал — крови, интернационала, пролетариата, советской власти — между нами.
— Пойте, — сказал я. — В последний раз. Отпевайте себя «Интернационалом».
Выступил другой, лицо в веснушках, удалой парнишка, оскалены ровные белые зубы, щека исцарапана в кровь. Отдал мне честь:
— Ваше превосходительство, разрешите перед смертью покурить, хотя бы затяжку.
— Курите. Нам бы не дали, попадись мы вам в руки…
Они затягивались торопливыми, глубокими затяжками.
Быстро побросали окурки, как-то подтянулись, откуда-то из их глубины поднялся точно один глухой голос, воющий «Интернационал».
От их предсмертного пения, в один голос, тусклого, у меня мурашки пошли по корням волос:
— С «Интернационалом» воспрянет…
«Род людской» потонул в мгновенно грянувшем залпе».
И ЭТО описывает не какой- нибудь «большевистский агитатор», или «еврейский комиссар», а один из самых смелых, талантливых и жестоких полководцев Белой армии.
Способен кто-нибудь из нынешних российских кинорежиссеров, обвесивших друг друга разными призами и «никами», снять ТАКУЮ сцену?!
Вопрос, конечно, риторический…
В следующей главе мы рассмотрим еще несколько примеров из реальных событий и сражений Гражданской войны.
На фото: "сыновья полков" Гражданской войны.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/06/30/493