Кому не приходилось просыпаться ночью от того, что его ноги делают велосипедные движения, лихорадочно натягивая дырявое одеяло на нижние части конечностей? А если это еще и художник, и ему снится отбойный молоток, коса или поручик Лермонтов – то это точно перед пленерной поездкой с владельцами знаменитых ксив с крупными буквами «МОСХ» на краплаковой обложке.
В тот апрельский день дождь шёл вперемежку со снегом и, несмотря на это, московские художники, бойцы Петра Ивановича, рванули на двухэтажном автобусе "Мерседес" в подмосковный город Боровск. Раз в год автобус с художниками обязательно приезжает сюда. Место проверенное, прикормленное.
Известно, что не в каждом монастыре рады тому, что к ним наезжают подозрительные нерелигиозные богомазы со вставленными наушниками и начинают разбрызгивать краской; и еще не известно, как они отразят нашу прекрасную действительность - как Репин, или как какой-нибудь нехрист Босх.
А в Свято-Пафнутьевском монастыре бородатый батюшка, сам бывший художник, отстоял два года на Арбате, рисуя детей и приезжих иностранцев. Батюшка и монахи обязательно приходили на выставку в конце пленера на фуршет и обсуждение написанных работ, и это знали местные бездомные коты и собаки. Они тоже приходили на выставку, которая всегда и в обязательном порядке выстраивалась вдоль забора или стен. В этот раз в качестве забора был выбран бывший сталинский глиняный барак, в одной из заброшенных комнат которой и жил белый глухой кот с разноцветными глазами. Каким-то своим марсианским чутьем он понял, что приехали его друзья из Москвы, и сегодня ожидается шикарный ужин с докторской колбасой.
Полусонные художники, строгачи (окончившие «Строгановку») и сурки (окончившие «Суриковский»), высыпали из автобуса, закутавшись в плащи и дерюжки, и выстроились для первоначальной фотосъемки. Петр Иванович, как всегда, объявил, что в 5 вечера сбор, а в 7 поедем назад, в родную Москву. И вот после благословения, обвешавшись этюдниками, творческие люди начинают разбредаться в стороны, в поисках самого понравившегося вида, удивляя местное население.
Любой художник, приехавший на пленер в новое место должен пол-часа - час посвятить поиску вида будущего пейзажа. Если скажем, настроение у тебя такое, что хочется смотреть вдаль, в светлое будущее, вздохнуть полной грудью, тогда иди куда-нибудь к речке, в поля. Если же настроение такое, что хочется забиться куда-нибудь в угол, чтобы тебя никто не видел, тогда - куда-нибудь во дворы, под крышу, где голуби воркуют.
В прошлый приезд некоторые художники, без настроения, рисовали здесь сгоревший дом мельника, который был огорожен новенькими лыжами. Сказали, что внук мельника работал заведующим магазина еще при социализме; во время перестройки привезли вагон лыж, а покупателей не нашлось, так что заведующий магазином пустил эти лыжи на забор. Поджигатели из ревности к лыжам и сожгли дом бойца Перестройки. Возле входных ворот монастыря суетились цыганки с золотыми зубами. Поскольку появились явные грешники, то они приставали ко всем потенциальным спонсорам, с обещанием отмолить все грехи, при этом составляя реальную конкуренцию бомжам, которые сидели рядком в кустах, посматривая, как идут дела у тружениц цыганок. Стоять и выпрашивать внаглую они считали ниже своего достоинства. Каждый бомж гордый и душе считает себя художником. К тому же, как сказали злые языки, дом мельника с лыжами сожгли именно они.
В тот день дождь явно дождь подсказывал, что неплохо бы сначала сходить в магазин, закупить согревающее и местные экологические продукты.
Поэтому самые умные поджигатели переминались у дверей лавки с вывеской: "Сельхозпродукты" с песней: "На пиво не будет?".
Когда же они услышали первый заказ москвича: " Ессентуки", то поджигатели сникли и ретировались от долговой книги. Так что далее вполне смело можно было заказать водочку, но тут сзади раздался приятный голосок: "Мне, пожалуйста, вон ту бутылочку, с Пушкиным".
О, это оказалась Вера Лагутенкова, с которой мы ехали в автобусе на последнем сиденье, и зашедшая в магазинчик с той же, что и я, целью! Радость-то какая! Ко мне Вера относилась вполне хорошо, тем более, что когда-то я нарисовал её летящей на фоне облаков, что было признано как несиюминутный шедевр местного значения.
Упаковавшись основательно напитками и сельхозпродуктами, мы добавили и докторскую колбасу, которую ждал белый двухцветный кот.
Душа рвалась на простор, но дождь распорядился так, что метров через 20, по пути к простору, к мосту, под проливным дождем, мы с Верой, обвешенные этюдниками, с мешками и холстами, прижались к старому вязу, и не долго думая, Вера открыла бутылку с Пушкиным. Докторская колбаса оказалась прекрасным дополнением, также как и домашние пирожки.
Под деревом Вера преподала пушкинисту первый Мастер-класс: "Саша, слухай мастер-класс: коньяк нужно покупать самый дорогой!" Тут же мы проверили эту гипотезу из одноразовых стаканчиков. Неплохого качества оказалась и докторская колбаса.
Тут в просвете улицы, в тумане дождя, на фоне Свято-Пафнутьевского монастыря, шарахалась от одной калитки к другой какая-то тень. По мере приближения к нашему дубу стало ясно, что это Петр Иванович с холстами и этюдником. Из-за одного забора на него залаяла собака, под шум дождя он открыл калитку и исчез за ней.
Мы с Верой, перебегая от лужи к луже, бросились за ним. У калитки стояло сооружение с громадной бочкой сверху, это был летний душ, и под ним Петр Иванович прицеливался поставить свой этюдник. Ясно стало, что втроем нам под душем не поместиться, поэтому мы стали стучать копытами о мокрый забор и тут на счастье на шум вышла хозяйка дома и впустила нас под навес во дворе. Свято место пусто не бывает, и вскоре к нам на огонек забрели еще "строгачи" Оля и Марина.
И вот мы впятером очень уютно разместились под навесом, расставили этюдники и для начала решили согреться. Пушкин уже кончался, но у Петра Ивановича был специально сшитый рабочий фартук, в каждом из карманов которого было по тройнику (и не только "лак + льняное масло + скипидар").
Собачка стала лаять на такое грехопадение так, что пришлось ей отдать часть оставшейся докторской колбасы. Собачка по имени Барбос, кстати, оказался очень породистым, возможно даже столичного происхождения, и никакой не провинциал.
Над нами шумел дождь, воздух дымился. Тройник полился чистейшим ручейком, краски, особенно ультрамарин и краплак выдавливались дружно.
Под душем умостилась Марина и начала живописно писать забор. Марина писала забор, Оля писала Барбоса, Петр Иванович писал Олю, Вера писала Петра Ивановича, а Веру писал пушкинист, спрятавшийся за кустом и выходивший из своего укрытия только на призывы Петра Ивановича согреться.
Вслед за гостеприимной хозяйкой, которая вынесла альбом с видами Боровска 19 века, и подтвердила, что сгоревший дом принадлежал богатому крестьянину Боровска, у которого даже гостевал Григорий Распутин, из дома вышла кошка и уместилась прямо под этюдником. Барбос стал лаять уже на кошку, как конкурентку на докторскую колбасу.
На этот лай завернул еще один известный художник, по имени Рубен. А известно, что Рубен не ходит просто-так. О том, что у Рубена самый проверенный коньяк из Армении, знает все Правление МОСХа.
И вот настало 5 вечера. Дождь, на счастье сник, и из всех уголков монастыря, леса, из всех щелей земли, стали выползать груженные холстами художники.
Нас обогнали русалки в синих дождевиках, какой-то леший с квадратной корзиной на колесах, московская дама в валенках. Услышав, что время идет к фуршету, всех обогнали два местных художника-поджигателя.
Фуршет, хотя и под дождем, но удался. Двухцветная кошка бегала под этюдниками, празднуя удачные этюды. Этюды были все удачные, со смаком, с маслом и водой. На одном этюде была изображена Пушкинская кошка с Пушкинским коньяком в лапах и обнимающий её Барбос. Барбос был сразу в раме.
Петр Иванович под одобрительные аплодисменты объявил, что художничество России будет прирастать Провинцией!
И вот стемнело, пора в обратный путь. Весь путь до Москвы наш двухэтажный автобус содрогался от пения художников с последней лавки, откуда раздавалась "Катюша" и "Надежда - наш компас земной". И только один поклонник коньяка с Пушкиными пел:
"У Кошки четыре ноги,
Позади у нее длинный Хвост.
Но трогать ее не моги, не моги,
За её малый рост, малый рост".
И вот Москва. На эскалаторе метрополитена имени товарища Ленина художники прослушали советы незамедлительно сообщать о незаконных правонарушителях, которые могут представлять реальную опасность, и о том, что один пропущенный террорист может стоить жизни.