С первых дней войны Василий, как человек служивый, подготовленный, сразу оказался на передовой. Ему пришлось познать всю тяжесть отступления советских войск под натиском неимоверно превосходящей военной мощи врага.
Последнее место, где намертво закрепилась воинская часть Василия, был полуостров Крым. Подразделение Плюты из двадцати пяти бойцов находилось в большом, хорошо оборудованном и укрепленном доте, который являлся мощной огневой точкой.
Дот был специально сооружен еще до войны с удачным использованием гористой местности. Справа и слева в полу километре от него находились еще два подобных инженерных укрепления. Все вражеские подступы вокруг простреливались пушками и пулеметами из дотов, постоянно отбрасывая фашистов на исходные позиции, и являлись для них непреодолимым препятствием.
Обеспечив огневые точки последним запасом снарядов, высшие командиры дали приказ держать «плацдарм» до подхода подкрепления.
Василию и всем остальным бойцам было невдомек, что их командование в ближайшую ночь было вывезено на большую землю специальным военным самолетом, так как полуостров Крым с суши уже был почти полностью отрезан фашистами от советских войск.
Красноармейцы стойко отражали атаку за атакой противника, ведя оборону в полной согласованности с другими подразделениями, пока не закончились боеприпасы. Связь прервалась. Обещанного командирами подкрепления все не было и не было… И не могло быть.
В наступающей темноте красноармейцы спрятали орудия внутрь, засыпали ниши землей и, в непривычно-тревожной тишине решали, что же им делать. Можно идти на прорыв к своим через линию фронта. Можно было уйти в сторону моря, раствориться, спрятаться в каких-то крымских селениях, добраться до своих войск…
Но бойцы не решились нарушить приказ. Весь день ждали подкрепление, не отвечая на обстрелы противника.
Вечером они услышали нарастающий шум подъезжающего транспорта, но не успели обрадоваться: все явственней слышалась многоголосая, немецкая речь.
Прямо над ними в вечерних сумерках фашисты спокойно располагались на привал.
Василий и его товарищи поняли, что они в капкане. Время для спасения было упущено. Судя по необычной, длительной тишине к концу дня и расслабленности врагов, другие огневые точки, оставленные командирами на смерть, были уничтожены еще прошлой ночью. Проходы враги разминировали.
Выбрав место на ночлег, фашисты обследовали окрестности вокруг своего расположения. Вероятно, они обнаружили наполовину засыпанный вход в подземелье, хотя оно было хорошо замаскировано естественным рельефом, а также дико развороченной землей вокруг в результате затяжных, ожесточенных боев на этой местности. Вокруг не было ничего живого.
Попавшие в отчаянное положение бойцы решили пока себя не выдавать.
Они спрятались в длинное природное углубление, вроде расщелины, в дальнем углу дота, забаррикадировавшись пустыми ящиками из-под снарядов. Слабо надеясь на то, что немцы не станут раскапывать вход, а уж, тем более, разбирать искореженную технику и ящики.
Почему бы врагам не поверить мертвой тишине вокруг после многих дней канонады и тому, что уцелевшие красноармейцы отступили, ушли? Не самоубийцы же они, эти воины, наконец!?
Последняя возможность уйти с позиций действительно была у бойцов Красной Армии прошлой ночью.
Но немцы не были бы немцами, если бы поверили, да и не проверили.
Они тщательно раскопали вход, осветили подземелье фонариками и зашли внутрь, шаря лучами света по закопченным стенам. Когда подошли к баррикаде, то старший над ними, взмахнув рукой, приказал разобрать завал.
Наши бойцы, затаившиеся с оружием наготове, тут же несколькими автоматными очередями положили всех врагов, но сверху уже услышали их стрельбу…
Мощные лучи прожектора прямо от входа резко ослепили советских бойцов. Они продолжали стрелять наугад, уже не видя цели. Зато немецкие автоматчики прекрасно видели лица и глаза обреченных людей, которые, не желая сдаваться, отстреливались до последнего вздоха…
Фашисты остервенело поливали непрерывным огнем узкую расщелину, плотно заполоненную красноармейцами, затем стреляли в упор по уже погибшим до тех пор, пока подразделение из двадцати пяти бойцов не превратилось в бездыханную, кровавую массу…
В доте наступила гробовая тишина. Все было в дыму. А наверху продолжали раздаваться четкие команды. Отрывисто звучала чужая речь. Фашисты, захватив высоту, обстоятельно готовились к ночлегу.
Василий, словно, отойдя ото сна, понял, что он жив. Огнем жгло низ живота. Болело плечо. В ушах звенело. Ног он совсем не ощущал, так как был сдавлен в момент падения телами товарищей в немыслимой позе.
- Если я жив, то, может, еще кто-нибудь уцелел?- подумал Василий и тихо произнес:
- Живой кто есть?
Где-то раздался стон. Василий лихорадочно стал пробиваться в сторону живого бойца, с трудом освобождаясь из-под груды еще горячих, пропахших насквозь порохом и кровью, тел своих погибших товарищей.
В полной темноте, превозмогая боль и слабость, он вытащил бойца, который подавал голос. Им оказался земляк и тезка Василия Плюты, Вася Ерешко, с которым они были вместе с самого первого дня призыва.
Оба они были сильно изранены. Но, находясь в чрезвычайно горячечном состоянии, кое-как в темноте перевязав друг друга, решили немедленно выскочить наверх с автоматами.
Надеялись на внезапность с какой-то исступленной наглостью и безрассудной злостью. Смерть жутким холодом так дышала в лицо, что даже боли от ранений они не ощущали.
«Бежать! Немедленно бежать! Пока враги в растерянности, пока темно. Бежать в сторону поля с какой-то густой растительностью. Больше некуда. Со всех других сторон открытая возвышающаяся местность. Только туда – в сторону поля! Там можно было бы в темноте передвигаться ползком». - решили они.
Удалые казачки, непонятно каким чудом уцелевшие - двое из двадцати пяти, отлично понимали, что надежда добежать до поля почти нереальна. Но другого выхода не было.
Утром их обнаружат и убьют при любом раскладе. Или, уходя, обязательно замуруют вход в «могилу» направленным взрывом. Это немцы. Они все доводят до конца.
Решили – сделали!
Внезапно материализовавшись из-под земли, окровавленные «покойники» стали косить короткими очередями расслабившихся врагов, тут же отбегая от их привала в темноту.
Но фашисты быстро пришли в себя и стали стрелять им вслед. Совсем близко было вожделенное поле, когда в глазах Василия, вдруг, резко вспыхнуло и погасло большое солнце... Он упал.
А очнулся к великому своему недоумению и ужасу в немецком передвижном лазарете.
Через переводчика ему было сказано, что немецкий командир запретил добивать такого смелого русского солдата. Вдобавок, из воинской книжки Василия, ему стало известно, что раненый родом из кубанской станицы, и, судя по фамилии, кубанский казак.
Все тело Васька было укутано бинтами, как кокон. Но, как оказалось, почти все его раны не были смертельно опасны для жизни, кроме ранения в плечо.
Даже сквозная пуля, попавшая ему в ягодицу, когда фашисты стреляли им вдогонку, застряла в паху, спереди, чудом не задев внутренних органов!
Несмотря на большую потерю крови, Васько быстро выздоравливал, тоскливо изнывая от ощущения вражеского окружения. Он крепко забил себе уши ватой, надерганной из перевязочного материала на своем теле, чтобы не слушать чужую, ненавистную речь.
Его мучила мысль: «Добежал ли Василий Ерешко до спасительного поля или погиб?»
Последнее, что осталось у него в памяти, петляющая фигура земляка в стороне, ближе к полю.
- Я отстал от него, - вспоминал он, - очень тяжелыми оказались израненные ноги, а левую руку пришлось крепко держать правой, так как из-за раны в плече, она во время бега вдруг повисла, как плеть. Автомат выпал из рук. И
эта мучительная боль в плече, которая до сих пор еще не утихает…
Но физическая боль была ничто в сравнении с болью душевной.
-Я у фашистов в плену?! Боевой командир Красной Армии! Почему командование приказало ждать подкрепления? Оно ведь точно знало, что его не будет. Эх! Таких отважных воинов погребли в бункере ни за понюх табаку…,- горько тосковал Василий, неподвижно лежа в своем белом коконе.
Перед его мысленным взором чередой проплывали лица бойцов, лица мужчин, молодых, сильных, готовых бить врага и гнать его прочь с родной земли...
-А ведь кроме меня никто не знает об их судьбе. И не узнает,- мелькнула мысль. Зачем мне дана отсрочка? Добежал ли Ерешко до поля?
Здесь, во вражеском лазарете, Васи Ерешко точно не было. Переводчик, наведавшийся к раненому русскому, о нем тоже ничего не знал.
Как только Василий смог встать на ноги, переводчик немедля доставил его к своему начальству.
Васько говорил с переводчиком смело и нагло, потому что эта сволочь была абсолютно русской, материлась по-черному, говорила совсем без акцента, и повадки ее были точно не немецкие. Предатель!
Вражеский командир спросил Василия, казак ли он по национальности, на что тот с достоинством ответил:
- Нет такой национальности в Советском Союзе. И в книжке воинской национальность указана: русский я. Из казачьего рода.
Далее вражеский офицер через переводчика стал спокойно и обстоятельно рассказывать о том, как сейчас на фронте эмигранты-казаки геройски сражаются против Сталина за освобождение России.
Пришел, якобы, их час спасти от большевиков свою попранную Родину. И перед неустрашимыми казачьими войсками враг бежит, не сопротивляясь.
- Вы хотели бы служить в отборных казачьих войсках под руководством русских командиров?- спросил немецкий офицер.
На что Василий, прошедший срочную воинскую службу в Красной Армии, ответил:
- Прошло больше двадцати лет. Все боевые казаки-эмигранты, если и живы, то уже старики, они не могут воевать. А если какая-нибудь нечисть и командует, то за это поплатится.
Васько не мог знать, что такие, якобы, «казачьи» части специально создаются немцами из русскоязычных военнопленных, которые в большинстве своем не имеют никакого отношения к казачеству, но пытаются таким образом выжить, боясь расправы со стороны своих.
Фашисты серьезно готовили отборные «казачьи» части в своих специальных лагерях, обмундировывали их в казачью форму. В Германии работала специальная фабрика по пошиву воинской казачьей униформы.
Военные командиры из казаков-эмигрантов и бывших царских офицеров, к сожалению, действительно были. Они по-своему оценивали войну с Советским Союзом, так как не понимали, что за двадцать с лишним лет Советской власти почти вся великая страна превратилась в большевиков, в советских людей.
И Советский Союз был этим людям также дорог, как эмигрантам утраченная Россия.
Спланированные «казачьими командирами» военные операции повергали в страх наших союзников, когда был открыт второй фронт. На восточный фронт «казачьи» части немецкое командование старалось не направлять, боясь измены.
Наши союзники в конце войны несли большие потери, приостановили свое наступление и обратились за помощью к Сталину.
Они просили начать наступление Красной Армии раньше назначенного срока, чтобы оттянуть от западного фронта эти «отборные» немецкие войска, состоящие, в том числе, и из «казаков».
К сожалению измученных непрерывными боями советских бойцов на восточном фронте, настроившихся на небольшую передышку и подкрепление, Сталин удовлетворил просьбу союзников: досрочно началось наступление советских войск, а то не сносить бы англичанам головы.
Вот она – грустная ирония исторической судьбы!
И, как закономерный результат, вскоре стал печально известен всему миру своей трагедией город Лиенц.
Трагедия в городе Лиенц
Именно в Лиенце в 1945-ом году пятьдесят тысяч «казаков», воевавших против наших союзников в составе немецких войск, добровольно сдались в плен англичанам, понадеявшись на их милость: кто за свое вынужденное предательство, кто за свое желание выжить или спасти уже не существующую Россию от «коммунизма».
Вспомнить бы англичанам библейскую заповедь: «Не судите, да не судимы будете!» Ведь война уже закончилась! Пощадите пленных!
Не вспомнили.
Плененные по собственному желанию в связи с окончанием всех боевых действий, пятьдесят тысяч казаков, а точнее, советских воинов-мужчин разных национальностей родом со всех уголков Советского Союза, были демонстративно выданы английским руководством на расправу спецслужбам Берии.
До времен милосердия было еще очень далеко.
А что же наш Василий Плюта, удалой Васько – близнец, чудом уцелевший там, где уцелеть было невозможно. На предложение немецкого военного начальника, отправиться воевать в «отборные» казачьи войска на стороне Германии, Васько, немного подумав, ответил:
- Плюта – это древний казачий род. Ни один мой предок-воин не был предателем. И я не буду. Я служу товарищу Сталину точно так же, как вы своему Гитлеру.
Немецкого офицера ответ израненного русского военнопленного не взбесил и даже не рассердил.
Он хладнокровно объяснил Василию, что в таком случае он будет отправлен в специально организованный «гуманным немецким командованием» лагерь для советских военнопленных «Малый Тростенец».
И добавил для информации, что в лагере этих военнопленных, его, Васьковых собратьев, за первые месяцы войны, уже скопилось больше миллиона человек!
- Врешь, собака, насчет миллиона! – подумал про себя Василий, - Быть такого не может!
- Да, уже больше миллиона! – словно услышал его мысли вражеский офицер и продолжил речь о том, что ему, казаку, между тем, будет время передумать. Он в любой момент сможет прервать свою лагерную жизнь, которая «не имеет никаких перспектив».
- Если бы я вас сейчас взял и отпустил,- сказал в заключение немец,- то вас немедленно расстреляли бы «свои». Так что похвальной безумной преданностью Сталину вы ничего не добьетесь.
Так Василий Плюта в числе нескольких сот таких же пленников, как он сам, был отправлен в Белоруссию, в лагерь для советских военнопленных «Малый Тростенец».
Малый Тростенец
Этот лагерь был одним из первых немецких лагерей смерти в Советском Союзе, созданный в самом начале войны на территории Белоруссии.
Там были насмерть замучены голодом сотни тысяч советских бойцов, попавших в плен в самые первые, трагические недели боевых действий с многократно превосходящей силой врага.
По сравнению с этим лагерем самая жуткая российская каторга была просто домом отдыха. Здесь все было построено на железных порядках, непроходимой, жестокой охране и несовместимым с жизнью питанием, а чаще его полным отсутствием.
За малейшее неповиновение военнопленного – расстрел на месте без всякого предупреждения.
Василий сразу понял, что он попал в такое страшное место, где ни о побеге, ни о какой бы то ни было деятельности или борьбе нечего и мечтать.
Фашистам пока было не до пленных. Они были уверены в своей скоропалительной победе.
Основная задача, поставленная высшим немецким командованием перед руководством лагеря - это надежно удерживать в данный момент мощную, здоровую боевую массу противника за колючей проволокой.
Молодые, полные жизненной энергии советские воины-мужчины неделя за неделей, месяц за месяцем доходили до полного истощения и погибали от голодной смерти или от пули охранников, пытаясь протестовать или как-то бороться за свои человеческие права.
Несмотря на десятки ежедневно умирающих узников, лагерь становился не меньше, а наоборот все больше и больше, так как постоянно пополнялся новыми военнопленными красноармейцами.
Истории попадания наших бойцов в плен были все похожи одна на другую: окружение, тяжелое ранение или приказ командиров стоять насмерть.
У деятельного и предприимчивого казака «мозги кипели» от безысходного протеста. Не было недостатка в товарищах. Они помогали друг другу, поддерживали, пока могли.
И каждый день под дулами автоматов они хоронили, хоронили, хоронили безымянных мужчин великой страны.
Выкапывать, а затем закапывать бесконечные рвы, не ставя ни крестов, ни других похоронных знаков, было единственной, ежедневной работой тех, кто пока еще был жив.
Василий, как любой нормальный человек, считал, что у войны тоже есть свои законы, которые противники должны соблюдать. В частности закон о военнопленных. Но фашисты изначально и во всем попрали все законы и писанные, и не писанные.
«Видно, не матери родили этих немецких супостатов, что решились не в бою, а в своем Адовом котле мученически отнимать тысячи и тысячи Богом данные людям жизни!» - думал, теряющий силы Васько, беспомощно сжимая кулаки.
Временами его брало за горло самое жуткое отчаяние.
«Да невжежь не пересилит ворога Красная Армия? Невжежь загинет Великая Советская страна?»- спрашивал он сам себя и тут же слышал свой внутренний голос:
«Не бывать тому! Никогда не бывать. Даже, если я сдохну в этом Малом Тростенеце, братовья мои, Андрей, Димитрий и Александр одолеют треклятого ворога! Непременно одолеют! Отомстят за меня! Отомстят за всех».
Недолеченные раны на его теле гноились и болели. От нарастающей слабости и постоянного озноба он бредил наяву.
От изнуряющего чувства голода стали уже привычными видения перед ним. Виделось ему то победно улыбающееся лицо брата-близнеца Сашка, то беззащитно голубые Варюшины глаза и реально пахнущая степью копна ее светлых волос.
И теплело в груди у казака. И твердил он про себя:
«Одолеем! Одолеем! Одолеем!»
С новой силой захотелось жить Ваську, когда от вновь доставленных в лагерь пленных красноармейцев, он узнал о победе под Москвой.
Несколько недель голодного пребывания в лагере «Малый Тростенец» превращали молодых мужчин в животных. И Васько не был исключением.
Он был уже на грани голодной смерти. При его могучем телосложении и росте под метр девяносто он весил всего сорок пять килограммов.
Фашисты зачем-то регулярно взвешивали и осматривали узников. Ходить без поддержки более «свежих» товарищей Василий уже не мог.
Каждый узник в лагере смерти выбирал свой путь сам: кто-то просился в немецкие «спецвойска», кто–то ложился на нары и до конца не вставал, кто-то напрашивался на пулю охранника, кто-то охотился на мышей, крыс и на все, что летало и ползало, надеясь на чудо...
И никого из них мы не смеем судить, никого! И никто не смеет, потому что каждый человек рожден в этот земной мир для жизни.
В Германию...
Несмотря на сильное истощение, Васько со стороны еще не производил впечатления павшего духом, совсем не дееспособного человека, поэтому его и включили в списки первой большой партии военнопленных, которая переправлялась из Белоруссии в концлагерь на территорию Германии.
- Прощай, Малый Тростенец! – усилием воли собирая в кулак угасающие силы, думал Василий, - какой ты, к черту, малый! Ты огромный Ад на Земле! И не дьявол тебя создал, а забывший Бога человек, что страшнее дьявола.
«Нет ничего страшнее человека, забывшего Бога!»- эти слова он не раз слышал от своей матушки, Татьяны Корнеевны, но никогда не вникал в их смысл. Теперь же, оказавшись в этом адовом котле, он понял сполна их подлинное значение.
Отправление в Германию происходило ночью, на безымянном полустанке. Пленники долго шли далеко растянувшейся колонной, увязая в снегу. Их сопровождал большой конвой автоматчиков в белых маск-халатах с настороженными немецкими овчарками на коротких поводках.
Васька по очереди вели товарищи. Под конец уже не вели, а волочили. Он шутил, как в сильном хмелю, благодарил товарищей, понимая, что если они его уронят, то он будет тут же пристрелен.
Василий не только был истощен, он так и не восстановился после кратковременного пребывания в немецком лазарете. Раны в плече и в паху, в распухших, как колоды, ногах все эти недели, счет которым он давно потерял, саднили и не заживали.
Как и во все предыдущие дни, его то знобило, то кидало в холодный пот, а все происходящее казалось нереальным, как во сне.
Перед ним, как в тумане, все маячили и маячили родные, улыбающиеся лица.
Вот - Сашково лицо! Вот - матушкино! А за ним - Варькино, с весенне-голубыми, зовущими глазами. И он шел и шел вперед к ним, родным, навстречу из последних сил, как мог.
На высокую железнодорожную насыпь уже не только Василий, но и некоторые его помощники не взбирались, а ползли, помогая друг другу. Вокруг не было ни строений, ни платформы, ни каких бы то ни было признаков жилья среди небольшой снежной равнины, окруженной лесами.
- Шнель! Шнель! Шнель! – торопили многочисленные охранники. Громко лаяли служебные собаки, натягивая поводки.
Переводчик объявил, что стоянка товарняка будет не более пятнадцати минут, так как за ним вскоре проследует специальный скорый военный эшелон. Товарняк должен был быстро убраться в сторону не далеко расположенной большой узловой станции, откуда потом следовать на запад.
Поезд задерживался. Конвойные нервничали, так как время предстоящей стоянки сокращалось. Они разгоняли вдоль путей, кучкующихся поближе друг ко другу, одеревеневших от холода пленников. Мороз стоял лютый.
Наконец из-за поворота стал быстро приближаться к полустанку ярко светящийся в темноте глаз паровоза.
Поезд примчался, резко тормозя. Он обдавал встревоженных людей горячим паром, угольной гарью и окончательно не останавливался.
Громко заскрипели в морозном воздухе, торопливо раздвигаемые конвоирами, деревянные двери вагонов.
Грубо подгоняемые охраной, сотни людей бросились к высоко расположенным над насыпью дверям товарняка.
Шум, крики, стоны, лай собак, мощное пыхтение паровоза – все это слилось для Василия в один звук.
Он упал у самых дверей вагона, оторванный толпой от своих помощников, и десятки ног в темноте и сутолоке пошли по его израненному телу.
Соображал он плохо и медленно, но почувствовал, что его влажный от лихорадки лоб мгновенно прилип к ледяному рельсу. Этот факт мигом встрепенул в нем угасающие силы!
Он стал по частям подтягивать к рельсу свое распростертое под ногами напирающих узников тело. Сначала на рельсе оказалась шея, потом грудь. Потом он перевалил и все свое костлявое туловище через рельс, оказавшись на спине.
Выдернуть из толпы почти бесчувственные ноги оказалось трудней всего…
И вот он, красноармеец Василий Плюта, лежит под скрежещущей и пыхтящей махиной железнодорожного состава во весь свой длинный рост в, слегка углубленном, межрельсовом пространстве, как старая, темная ветошь, или слегка возвышающаяся черная копоть…
И, вероятно, так мало жизненной энергии было в его истощенном и больном теле, что даже неумолимые немецкие овчарки не сумели его унюхать.
На какой-то миг Васько то ли окончательно потерял сознание, то ли задремал от бессилия и оглушающего железного лязга.
Когда же он открыл глаза, то вообще ничего не понял: вместо грохочущей тьмы над ним - высокое небо с огромной полной луной в туманной дымке! Кругом звенящая тишина!
Спасение
-Что это???
Ни поезда, ни пленников, ни врагов, ни собак – никого! Он улыбнулся луне, и постепенно его стало заливать состояние полного счастья.
- Свобода! Свобода! Свобода! – стучало в висках. Ни холода, ни боли, ни голода он не чувствовал. Собственного тела он совсем не ощущал, как будто душа уже покинула его.
Его состояние было подобно сильнейшему алкогольному опьянению: мысли шевелились, а тело им не подчинялось.
Тут он вспомнил о том, что за товарняком должен был следовать скорый вражеский эшелон.
- А, может, он уже прошел? – мелькнула мысль.- Или я замерзаю? Так хочется спать. А не сошел ли я с ума?
Усилием воли Василий заставил себя пошевелить головой, туловищем и, подтянувшись с помощью рук за рельсы, медленно сесть.
Впереди на железнодорожном полотне прямо перед собой он увидел нескольких белых призраков, похожих на людей.
Люди тоже его увидели. Он резко откинулся на шпалы.
- Конвойные еще не ушли! – с отчаянием подумал он. – Или не уехали с пленниками? Только конвоиры были в белых маск-халатах. Идиот! Как глупо! А где же собаки? – он закрыл глаза и не шевелился.
- Виткиль ты тут такий взялся? – услышал Васько над собой живо-спасительную украинскую речь, и снова радость захлестнула его: «Свои!»
- Немцы, сволочи, меня потеряли! - слабо откликнулся он в своей обычной манере.- Лежу вот тут пока и думку гадаю: чи идти до них назад, в лагерь Малый Тростенец, чи не идти!
Вот, не смерть была Василию, не смерть! Не каждую ночь партизаны взрывают эшелоны. Не часто концлагерь теряет охраняемых узников.
И, конечно, не всегда место минирования на многокилометровых магистралях совпадает с точкой, где замерзает умирающий человек!
И уж совсем невероятно, что тень этого чудом приподнявшегося призрака успели заметить партизаны, которым в этот момент была дорога каждая минута.
Оказалось, что небольшая группа партизан, дождавшись в лесу отправления товарного состава, быстро пересекла на лыжах пространство между лесом и железнодорожной насыпью. Четко и слаженно работая кирками и ломом, народные мстители в нужных местах заминировали железнодорожное полотно, по которому вскоре должен был проследовать особо важный, вражеский военный эшелон.
Партизаны блестяще выполнили свое боевое задание.
Когда пара саней, запряженная резвыми лошадками, неслась по снежному, накатанному насту вглубь леса, со стороны железной дороги так рвануло, что задрожала вся земля окрест!
Эхо от мощного взрыва пронеслось над заснеженными лесами, протяжно затихая вдали.
Только Василий Плюта взрыва уже не слышал. Его полуживое тело сонно блаженствовало в овчине и соломе после нескольких глотков спирта из партизанской фляжки.
А счастливая Васькова душа, соединенная с этим телом тончайшей серебряной нитью, радостно неслась за санями сквозь остроконечные верхушки вековых елей, понимая, что теперь-то это большое, беспомощное тело оставить никак нельзя…