По молодости я регулярно захаживал к Генке Михайлову, который жил в стареньком частном доме на Сенежской улице, и неизменно заставал его отца-инвалида дядю Петю в подпитом состоянии.
– Он у тебя когда-нибудь просыхает? – поинтересовался однажды у приятеля.
– Очень редко, только когда совсем денег нет, – ответил Генка.
– А с чего квасит?
– Война жизнь испоганила – вот и квасит.
Мы сидели на лавочке в тени куста жасмина. Июльская жара и бутылка Алиготе не располагали к активному времяпровождению.
– Хочешь, расскажу, как война по отцу проехалась? – после короткой паузы спросил Генка, затягиваясь сигаретой.
Я, кивнув головой, приготовился слушать и не пожалел – рассказ получился интересным.
Перед самой войной дядя Петя, или просто Петька, как тогда его величали, служил в военизированной пожарной части – в связи с этим двадцатилетнего парня не призвали в армию в самые первые месяцы фашистской агрессии. Несмотря на молодость, он был женат – причем на женщине с ребенком от первого брака. После оккупации города в ноябре 1941 года отсиживался дома, однако вскоре пришлось выйти на улицу, где его сразу взял патруль – во-первых, одет в шинель, хотя и без знаков различия; во-вторых, офицерская стрижка полубокс (солдат стригли под «ноль»). В комендатуре, которая разместилась в здании бывшего районного отдела НКВД, насилу убедил – никакой он не красный командир, а всего лишь пожарный. Шинель носит, потому что форма такая у пожарных и одеть кроме нее нечего, что касается полубокса – извините, мода!
Тем не менее, Петьку следующим утром этапировали в Клин – в пересылочный лагерь для военнопленных. Там их не кормили, но особенно и не охраняли. По периметру лагеря, огороженного всего лишь одним рядом колючей проволоки, стояло несколько вышек с часовыми-автоматчиками. Военнопленные пытались согреться у костров, разжигаемых из остатков разрушенного барака.
Петька быстро сообразил – надо бежать, иначе каюк! К вечеру третьего дня он заприметил старуху, тащившую по ноябрьской пороше санки с дровами, Выждав, когда часовой на вышке отвернется, стремглав перескочил в сумерках через колючую проволоку, разодрав в клочья полы злополучной шинели, и пристроился толкать санки сзади – будто везет их вместе со старухой. Часовой ничего не заметил или поленился стрелять и поднимать переполох. Вне поля видимости часовых Петька распрощался со старухой и почти бегом устремился в сторону родного города. Передвигался по перелескам вдоль ленинградского шоссе, на само шоссе выходить боялся – сплошь забито немецкими танками, машинами, подводами. Поздним вечером достиг города, уткнувшись в екатерининский канал, который поначалу даже не признал. Задворками пробрался домой. Там новая напасть – немцы на постое. В гостиной расположились три офицера-танкиста. Ужинают. Жена прислуживает.
– Партизан!? – всполошились немцы и потянулись к кобурам.
У Петьки от страха подкосились ноги, в соседней комнате заплакал ребенок.
– Нет-нет! Какой партизан! Это мой муж! Из деревни вернулся, больную мать навещал! Ради бога, не трогайте его! – взмолилась жена.
Немцы успокоились, убрали пистолеты.
– Садись, Иван, ешь, – сказал один из них на ломанном русском языке.
Петька сел. На столе – бутылки, вареная курятина, колбаса, фрукты, еще какая-то снедь. Безропотно выпил налитую рюмку шнапса, закусил ветчиной и ананасом, который до этого видел только на картинках. Немцы были крепкие, загорелые. Их часть недавно перекинули из африканского корпуса Роммеля на решающий штурм Москвы. После второй Петька захмелел, и немцы отпустили его спать. Устроившись за печкой, мгновенно отключился. Рано утром проснулся от рева моторов. Во дворе немцы заводили танки желто-песчаного маскировочного для пустыни цвета – не успели даже перекрасить. В комнату зашел говорящий по-русски немец.
– Возьми, матка! – протянул он Петькиной жене приличный сверток. – Ешь продукты, корми свой киндер и муж.
– Спасибочки большие! – запричитала жена. – Да как же вы сами обойдетесь!
– Скоро их нам уже будет не надо! Русиш зольдат карашо дерется – у Москвы мы получать капут!
Через неделю после освобождения города Петьку вновь арестовали – на этот раз НКВД. Парень попал в ту же камеру, где сидел при немцах. Кто-то настучал, что он был в немецком плену, и ему светило десять лет лагерей – якобы за добровольную сдачу. Жена бросилась к начальнику, повалилась в ноги, умоляла разобраться и отпустить мужа, который никоим образом не сдавался в плен. Незаметно сунула в карман кителя завязанный узелком носовой платочек с двумя золотыми кольцами. Петьку отпустили и сразу призвали в действующую армию. В первом же бою его тяжело ранило осколком в левую ногу. Больше года валялся в госпитале, однако ногу спасти не удалось – ампутировали.
– Вот так война проклятая катком проехалась по отцу, – закончил рассказ Генка и вновь закурил, – Мать говорит, после госпиталя вернулся домой, малость оклемался и запил. С тех пор не просыхает – уже тридцать лет!