Фильм о тех, кто защищает свою Родину
День бесприютный, пасмурный, холодный. Но все уже зеленое, на каштанах высокие стрелки белых цветов, на кистях сирени еще не все открытые цветы, оттого аромата не чувствуется. Несколько невысоких деревьев у торгового центра спилили еще прошлой осенью, оттого перед магазином голо, пусто, появились только прозрачные шатры над торговыми прилавками, на которых выкладывают свою продукцию труженики села утром, и собирают нераспроданный товар вечером.
- Обязательно сегодня встретимся, - еще утром говорила мне Ирина Васильевна.
- Обязательно встретимся, - отвечала ей, зная, что мне тоже интересно пойти и встретить человека, который несколько лет назад написал родословную моей семьи, восстановил ее представителей за несколько сот лет.
Но, оказалось, что все, что так намечается, может в один миг изменится. Решила проверить, на какое же число был намечен показ фильмов режиссера документального кино Владимира Эйснера, который приезжает в Москву из Новосибирска. И оказалось, что все совпало, со встречей специалистов, которые умеют работать в архивах и искать документы многовековой давности, не вообще документы, а такие, которые относятся к кому-то конкретному человеку или его роду.
Пришлось позвонить и оправдаться из-за изменившихся планов.
- Значит, не идете? - спросила Ирина Васильевна.
- Не могу, - ответила виновата.
- И в Севастополь не поехали?
- Пока не поехала.
- И как это понимать? Я для вас уже книгу приготовила с портретами Карла Шильдера, и другими разными материалами по Крымской войне.
- Но, к осени напишу книгу об участнике Крымской войны.
- Альманах? Со всеми? Как хотели?
- Нет, свою отдельную. Альманах не успеем. Но книга будет.
- Тогда прощаю, отпускаю.
За станцией метро Таганская стояло три милицейские машины, справа купола церкви, впереди переход на противоположную сторону улицы, потом еще маленький переход, белые полоски на асфальте. Вот и Дом русского зарубежья, дворик, слева магазин книг, вход в здание.
Прозрачный лифт, пятый этаж и, наконец, зал, где будет показывать два своих фильма режиссер из Новосибирска Владимир Эйстнер - «Русские немцы» и «Дети военного времени».
В зале пока зрителей мало, но среди них есть один активный, он ходит среди тех, кто уже сидит на местах, кто уже разместился для просмотра фильма. На мужчине свитер крупной, домашней вязки, серо-бежевый. В объеме свитера теряется сам человек, только видны острые плечи, и, кажется, что свитер и висит на этих острых точках плеч. Черная сумка, небольшого размера переброшена через плечо, спрятана под мышкой, и держится крепко, надежно.
- Вы знаете, что такое карма? - спросил мужчина женщину, которая как он считал, может с ним и поговорить.
Ответа не было слышно. Но ответ был. Мужчина сразу взбодрился, и до этого говорил он громко, а тут еще выше зазвучал его голос, яснее, чтобы все слышали, даже те, кто сидел в самом конце зала на последнем ряду.
– А вот понимаете ли вы разницу между судьбой и кармой?
Подумалось, что человеку скучно одному, вот и ищет собеседника, даже, если его собеседник случайный, а может быть и хорошо, что случайный, что говорил, забудется, и не нужно переживать о том, что и как сказал. Мужчина крепче прижимая черную сумку к себе, выбежал из зала, не вышел, а мелкими быстрыми прыжками выбежал. Но желание поговорить у других, кто его слышал, осталось. Теперь женщина, что отвечала ему негромко, повысила голос, и ее стало слышно.
- Нет, от судьбы не уйдешь. А карма, что она значит? Не для нас это дело, вот судьба, понятно.
На последнем ряду сидели две женщины и мужчина с широким кожаным портфелем, из которого он достал несколько журналов и передал своим спутницам. Было видно, что название журнала – «Посев». Чуть ниже названия можно было прочитать и тему, что в журнале была представлена – Дроздовы. Одна из женщин в ярком желтом пиджаке стала внимательно рассматривать журнал.
- Увлекаетесь историей? Меня зовут Алексей.
- Увлекаюсь, - ответила женщина, меня зовут Светлана.
- А ведь сегодня последнее заседание кино-клуба, - заметил Алексей.
- Жаль, что последнее, - заметила вторая женщина в длинной юбке, из-под которой были видны блестящие лакированные сапоги на широком черном каблуке. Меня зовут Вероника.
- Будем ходить на танцы в Сокольники, - засмеялась Светлана.
- Вальсировать, - добавила Вероника.
Но тема истории и что-то еще в журнале отвлекло женщин от разговора о танцах. Алексей что-то показал им в журнале.
- Так это вы написали? – спросила удивленно Вероника.
- Так вам нужно сразу в союз писателей, сразу же вступать.
- Так я уже являюсь членом союза писателей, - ответил важно Алексей.
- Так вы и в Дом ученых ходите?
- А не знаете ли, что они тоже на летние каникулы закрываются?
- Все уходят на лето, на все лето, до сентября.
- Это хорошо, если до сентября. Обычно к октябрю только раскачиваются со всеми мероприятиями, - подвел итог важного разговора Алексей. Вероника, Светлана и Алексей зашуршали страничками журналов, в которых рассказывалось о дроздовцах.
Тоже пришлось немного заниматься историей русской эмиграции. Исказила связь между арестами в 1925 году в Ленинграде выпускниками Императорского Александровского Царскосельского лицея и тем, для чего это было сделано. А в то время в двадцатые годы сражались чекисты и с внутренним врагом и с внешним. Конечно, было известно немного и о дроздовцах. В Париже, где эмигрантов было больше всего, о них, конечно, помнят те, кто хранит русскую историю, но она сжимается, становится все меньше и меньше, как мне казалось, когда смотрела музей Казачьего полка. Материалов много, а места меньше и меньше. Все собирается и концентрируется в одном месте.
В зал стали еще входить новые зрители, некоторые здоровались, немного разговаривали, получалось, что здесь есть и те, кто знаком друг с другом.
- Какие сегодня фильмы?
- Военные. О войне.
- А кто будет?
- Режиссер.
В зале появился фотограф, сделал несколько снимков тех, кто был в зале, пока освещение не было выключено. Затем стал напротив двери, что вела в зал, той двери, что была у сцены и у экрана, подготовленного для показа фильма. Фотоаппарат у него был серьезный, с насадками, что торчали, как подзорная труба, но звезд здесь не было видно, только стены, красные мягкие стулья, и пока белый и чистый экран.
Эйснер Режиссер Новосибирск.
В зал вошел режиссер Владимир Эйснер, с ним рядом шел еще мужчина, по всей видимости, кто-то из представителей Дома русского зарубежья. Они поднялись на сцену.
Режиссера Эйснера уже видела, конечно, узнала.
- Сегодня 10 лет киноклубу, - сказал мужчина, который себя не назвал.
- Действительно, - сказала женщина в шляпке с первого ряда.
- Точно, - подтвердил зритель с черной сумкой под мышкой.
- Владимир приехал к нам из Новосибирска.
- А почему не в Москве живет?
- Как жил в Новосибирске, так и живет в Новосибирске. Там студия, где работает.
- Эйснер лауреат государственной премии.
- Предлагаем посмотреть фильмы, а потом обсудить эти фильмы.
- Принимается.
- Согласны.
- Фильмов будет два.
- Длинные?
- По двадцать шесть минут каждый. Тема военная. И год у нас такой, посвящен памяти о прошлой великой войне.
- Начинаем?
- Начинаем.
Последнее время перестали показывать фильм Ромма «Обыкновенный фашизм». Что-то в нем не соответствует настоящему времени, а жаль, это фильм, который показывает ужас того, что было. И в этом фильме Эйснера, что теперь смотрели в зале, было то, что за гранью восприятия, ужас происходящего. Счастливые лица немецких солдат, которые и не представляют ни Россию, ни русских, ни тяжкую жизнь на просторах огромного государства, которое им понадобилось. И эти красавцы, высокие, сильные немецкие солдаты тащат у нищего народа, у бесправного крестьянина корову, свинью, тряпки, тулупы. Эти сцены грабежа, и так ограбленного народа, за гранью понимания, освободители от ига коммунизма, показывают иго цивилизованного капитализма.
Убитые женщины и дети, скованная холодом и голодом страна. Какие были объяснения войны для каждого из этих немцев? Какие мысли, какая жестокость? Где она таилась? Как вырвалась?
Второй фильм о семье самого режиссера, о семье Эйснеров. Рассказ был о детях военного времени, немецких детях, детях русских немцев. Депортация августа 1941 года. Никто и не думал, что немецкие солдаты дойдут до Волги. Но, что-то заставило поднять целый народ и отправить в Сибирь и Казахстан. Это несметное количество эшелонов. Освободившиеся дома, имущество, скот. Кто все это занял? Как-то об этом никто не говорил. Откуда должно было взяться стольких других людям, чтобы во всем этом, чужом начать жить? Может быть, потому что не было своего и не было чужого.
Иногда рассказ об одном человеке дает больше, чем многие труды, что собраны в огромные книги, которые остаются понятными только самому автору и его друзьям, которые вместе с ним получают деньги на эти фолианты. А оттого и кажется им, что несут они не только знания о конкретном предмете, но и право всех других учить жизни. Той жизни, в которой всем нужна пища, крыша, здоровье.
Удивительным было освоение русского языка теми, кто говорил и слышал только немецкую речь дома, в школе, среди соседей и знакомых. Не школа дала русский язык, а жизнь, что была рядом, в тяжком детском труде. И получен был не только язык, а с ним и все приметы новой существования, в новой реальности. В которой не было никому пощады, а только труд, который уходил тем другим, что боролись с немцами, но уже другими, что вошли на эту землю не крестьянами, а завоевателями. Русский язык так освоен был русскими немцами, что сказать, кто лучше говорит сейчас невозможно, сами русские или русские немцы. Тонкости языка, оттенки каждого слова вплетены в такое понимание этой жизни, пусть в постоянном труде, но той, что существует сейчас, той, что изменить и заменить нельзя.
Одежда русской женщины, что живет в селе, что трудится одна за всех. Это фуфайка и платок. Сапоги или валенки. У детей остатки всего, что только можно было одеть на себя, что можно было смастерить матерью или родственницей из остатков взрослой одежды. Только один кадр был, где можно было увидеть мужчину, который на коне проезжал как полководец женского войска, и то он был без руки.
Думалось, что такие пронзительные фильмы и обсуждать не стоит, но вопросы зрителей к режиссеру Эйснеру были.
- А есть ли у вас фильмы о современной жизни??
- Как снимаете? Что снимаете?
- Как появляются сюжеты?
- Где фильмы показывают?
- Снимаете ли художественные фильмы?
После этого вопроса подумалось о том, что фильмы режиссера Владимира Эйснера не совсем документальные фильмы, как говорилось самим режиссером документального кино. Раньше для документального кино использовалось слово – хроника. Хроника дня, года, события. Информация зрительная должна была убедить больше, чем та, что преподносится через слово. Здесь же нет хроники, а только документальные кадры. Нет хроники войны, нет последовательности в показе какого-то сражения, есть близко лица, счастливое лицо захватчика отбирающего последний кусок у нищего народа, у крошечного ребенка, которому не суждено выжить. Складывающего в коробки, мешки добро, в ячейки яйца, когда у ограбленного может вообще ничего не остаться. Порядок для уничтожения. Ограбить и убить, вводятся новые правила для всякого русского. И ведь что-то в этих словах есть – русские немцы. Или существующие сразу русскими, или ставшие такими русскими.
- Не хотелось ли, вернуться на свои земли?
Этот вопрос важный для тех, кто проживал в Республике немцев Поволжья. По тому, что сами немцы в фильме говорят об этом можно сделать только один вывод, который касается возможности или невозможности возрождения республики. По всей видимости, ассимиляция немцев за период с 1941 года по наше время произошла такая необратимая, что возвращение невозможно. Правда, героиня фильма «Русские немцы» сказала об этом проще и понятней, просто ей, реально понимающей каждое движение, что требуется сделать, чтобы все вернуть в то положение, что было до августа 1941 года. Сняться с тех земель, где прожиты десятки лет тоже невозможно без боли, без усилий. На старых местах живут другие люди, которых тоже нужно переместить, к тому же мало кто думает, как все попало в руки тех, кто там уже стали хозяевами.
Здесь же еще один вопрос стоит, о возвращении на историческую родину, в Германию. И, здесь не так все просто, вне языка и вне свой земли, что уже столетиями вошла в жизнь каждого, осваиваться в новых условиях не так просто.
В 2013 году разговаривала сама с несколькими уехавшими в Германию, такими сильными мужчинами, которые там, в Германии живут на пособия, хотя сил для труда у них хватает. Но нужно отказаться от работы, чтобы иметь льготы, иметь возможность с меньшими затратами учить своих детей, встраивать в жизнь новой страны, что теперь вернулась к ним как новая родина. И эти хитрости, эта невозможность жить на свои собственные средства, полученные за свой собственный труд, накладывает свой отпечаток на характер. Русский, русский немец, ратует за справедливость, стремиться показать себя тружеником и свое слово должен говорить по любому поводу, который его касается или нет.
А те, кто не выехал, по всей видимости, уже и не хотят этого делать или считают, что ничего особенного в их жизни не произойдет, если вся жизнь прошла здесь, в России. И с немецким языком тоже не все так просто. От немецкого языка произошел переход к русскому языку, который полностью вытеснил немецкий.
Проблемы немцев Поволжья - это проблемы немцев Поволжья. Но думается, что без какой-то территориальной структуры для немцев сохранить память, сохранить историю всего народа невозможно. Никакие общественные организации не могут этого сделать, здесь, словно волны накатываются на берег, и следующие приходящие общественники начинают вновь делать то, что до них уже делали другие, и этот вновь построенный песочный домик размывается, чтобы все повторилось, как было уже не один раз.
Была в России еще и одна группа немцев, что жили на прибалтийских землях, и оказались в составе России вместе с этими землями. Их адаптация к новым условиям проходила другим путем, они входили в русскую жизнь, осваивая различные области, военную или управленческую, культурную, техническую. В этих областях не было необходимости и не требовалось оставаться только в немецкой среде. Хотя многие браки прибалтийских немцев заключались в их среде, но и браки с русскими тоже становились обычным делом. И все достижения и знания этих немцев оказывались неотрывно связанными с русской наукой или историей, и таким образом сохранялись.
- Где вы учились?
- В Москве. ВГИК.
- Не хотели заняться чем-то другим?
- Нет. Даже в сложные времена не менял профессию.
Уже после ответов на вопросы, когда режиссер Владимир Эйснер спустился со сцены, к нему подходили зрители и разговор продолжался. Что хотел сказать этими фильмами режиссер Эйснер, то он и сказал, но зритель, что смотрел эти фильмы, наполнял их другим содержанием, тем, что имело отношение к его жизни или к его знаниям или к его впечатлениям, его эмоциям.