или записки старого прораба!
"Строительство это большая шумиха, большая
неразбериха, наказание невиновных
и награждение непричастных".
Советская поговорка.
«Какое это счастье сказать, что думаешь и хохотать при этом! И почему у нас это безобидное явление под подозрением? Почему плач не вызывает ни у кого сомнения?» – говорил писатель-сатирик Жванецкий в жанре соцреализма в «эпоху застоя».
За восемнадцать лет правления дорогим Леонидом Ильичом советские люди моего поколения окончили школу, отслужили в армии, приобрели специальности, обзавелись семьями, и стали претворять в жизнь исторические решения партийных форумов. При Брежневе был построен развитой социализм и поговаривали о том, что именно социализм, построенный советским народом, является социализмом с человеческим лицом. Возможно, в мире имелись и другие социализмы, но те были не с человеческим лицом.
Получив диплом инженера-строителя, я собрался отправиться в чужие края углублять, расширять этот самый социализм по распределению Министерства образования СССР. Причем с комсомольским задором – уж я-то покажу себя! Отец, старый колхозник-ездовой, делая на дорогу наставления, пытался осадить мою пылкую энергию, как у колхозного жеребца: «Говори всегда правду. У лжи нет пастуха – даже если ты
привяжешь ее на Дальнем Востоке, твоя ложь раньше тебя окажется у моей двери».
В Грозный приехал раньше времени вылета самолета, чтобы посмотреть премьеру фильма «Мимино» в новом кинотеатре «Юбилейный». «Какая ложь при развитом социализме, он совсем захирел в своем колхозе им. Куйбышева», – думал я в полудремоте об отце, впервые в жизни устроившись в кресле воздушного лайнера АН-24, под монотонный шум моторов и кондиционеров, освежающих воздух в салоне. Когда, подобно небесной гурии, Лариса Ивановна подкатила тележку с пластмассовыми стаканчиками, я пару их осушил до дна, и мне показалось, что из ее рук я получил освежающий бальзам. Хотя эта была противная, полусоленая жидкость под названием «Нарзан».
Ан-24 катился по бетонной дорожке. Я уставился в иллюминатор и любовался проносящейся природой, то есть совсем отсутствием таковой. Там была видна голая полупустыня и где-то мелькнули силуэты «кораблей пустыни» – верблюдов. Лариса Ивановна, то бишь стюардесса, милым голосом попросила пассажиров сидеть на своих местах до полной остановки двигателей. От вида подобного пейзажа я захандрил, поэтому попытался воодушевиться поэзией Маяковского, этого трибуна революции: «Я знаю – город будет! Я знаю – саду цвесть, когда такие люди в стране Советской есть!»
Я одним из первых кинулся к выходу из самолета, но у двери остановился – на меня дунула невыносимая жара, как от пламени из маминой печки, когда в ней поджаривали кукурузу. Недалеко от трапа на меня, лениво двигая челюстями, равнодушно смотрел верблюд с облезлой шерстью. Картина Репина «Приплыли»! Романтизм мой иссяк, как вода на истерзанном от засухи дне озера Иссык-Куль. «Молодой человек, не задерживайтесь», – голос женщины позади меня вернул меня в суровую реальность.
Я впервые в жизни приехал в чужой город, и был удивлён, когда увидел на доске объявлений в коридоре треста приказ о назначении меня, молодого специалиста, на должность мастера. Отыскав кабинет начальника отдела кадров, я решительно постучал в дверь. Хозяином кабинета оказался пожилой толстый казах, который ввел меня в курс дела, рассказав историю края и объяснив, почему у них не хватает специалистов.
– Наши славные космонавты Романенко и Гречко во время длительного пребывания в космосе открыли неиссякаемые залежи нефти и газа на полуострове Бузачи Мангышлакской области Западного Казахстана, и тебе, как молодому специалисту, инженеру-строителю, предстоит обустраивать для нефтяников эти месторождения, построить город в пустыне.
Ну, это кадровик пытается вешать лапшу на уши, подумал я, чтобы заманить меня романтической перспективой. Бывало, молодые специалисты, которые попадали на окраину Отчизны, получали подъемные и, кто как сумеет, «делали ноги» – уезжали домой.
Начальник ОК отправил меня в общагу треста, и я провел всю ночь, завернувшись в мокрую простыню, под потолочным вентилятором. Жара, даже для меня, южанина, была нестерпимая.
Как бы утешения ради вспомнил слова отца: «Чем отморозить ногу от холода, пусть лучше борода полиняет от жары». Чтобы оставаться дома или получить направление в хорошее место, а еще шикарнее, в Москву на олимпийские стройки (страна готовилась к Олимпиаде 1980 года), надо было быть отличником в институте или сынком директора предприятия, а я не был ни тем, ни другим.
Через три дня после обустройства с направлением в руках явился на стройку к начальнику участка для прохождения курса «молодого бойца». Тот, оценив меня с ног до головы, поинтересовался, пью ли я водку. Получив отрицательный ответ, печально произнес: «Плохо! Если подчиненный не пьет водку, то он с начальником меняется местами». Мой начальник оказался сверхпроницательным: не прошло и года, как мы действительно поменялись местами.
«Шеф» участка отправил меня на «бородатый» объект – спортивный корпус. Я еще учился в школе, когда его начали, но с тех пор окончил школу, два года отслужил в армии, окончил институт, попутно успел жениться и стать отцом, а мой спортивный корпус с плавательным бассейном, оказывается, терпеливо дожидался, пока я завершу свои неотложные дела. В то время, по просьбе заказчика, стройбанк перекидывал деньги с объекта на объект и стройка, оставшаяся без финансирования, ставилась на консервацию на неопределенный срок. Так и этот объект, как бесхозная стройка, подобно несжатой полоске из стихотворения Некрасова, стояла в ожидании своего пахаря, сеятеля. Вот и назначили меня пахарем.
Всё это время в недостроенном спортивном корпусе днем детвора играла в войнушку, а по ночам собирались алкаши и наркоманы. Вообще-то на стройке был ночной сторож. Прорабы иногда проверяли наличие сторожа на месте, но однажды ночью я с трудом вытащил своего, который наглухо заперся в своей каморке и кричал: «Не откроююю!»
Утром, приходя на работу, я принимал у сторожа голые стены с кровлей, и до вечера отсиживался в напрасном ожидании, что сегодня обязательно начнутся работы, но вечером опять сдавал сторожу объект без всяких изменений. Спрашивается: зачем нужен сторож там, где нет забора и где всё, что можно растащить, давно растащили? Так положено – во-первых, таким образом, заполнялась штатная единица, а во-вторых, не дай Бог, в Горкоме партии узнают, что социалистическая собственность без охраны.
Несмотря на все эти несуразности, ознакомившись основательно с делами вверенного мне участка, я составил сетевой график поставки материалов и график движения рабочей силы – все, как учили в институте, чем насмешил всех коллег во главе с главным инженером.
Через две недели мне эта «свистопляска» надоела – я пошел в управление прямо к начальнику и объявил, что окончил Грозненский нефтяной институт не для того, чтобы устроиться у него дневным сторожем, и если он не нуждается во мне, то пусть дает открепление, и я поеду домой. Немного удивленный начальник сказал:
– Добро, мы дадим тебе звено кровельщиков – будешь у нас специализироваться по кровельным работам.
– Это, конечно, славно – отдельная бригада, но я окончил институт по специальности ПГС (промышленное и гражданское строительство), а по кровле пусть бегают кошки…
Закончить начатую мысль начальник СМУ мне не дал – от моей наглости он потерял дар речи и замахал руками, что означало: «Вон из кабинета!»
Выгнать с работы не выгнал, наверно, подумал, что уж больно прыткий молодой специалист попался. Только дал задание главному инженеру – кинуть меня на новостройку городского Торгово-общественного центра, где до сдачи объекта было все еще далеко, так сказать, для испытания на прочность.
Главный инженер поручил меня другому начальнику участка, а тот, в свою очередь, своему прорабу и, наконец, я добился маленькой, но личной победы: остался один на один с бригадой рабочих, и начал большой объект с котлована, с закладки нулевого цикла – мечта любого молодого инженера-строителя. Начальник СМУ появился два раза в сопровождении своей свиты, но меня в упор не замечал. Обиделся. «Самодур» – подумал я.
Однако «шефу» участка понравилось, как я отшил его босса, и он велел каждый вечер являться с докладом перед его очами. Вечером, после короткой планерки на завтрашний день, он произносил сакраментальную фразу: «А не пора ли нам послать… гонца?». Его неизменная шляпа, обнажая лысую без загара голову, ложилась на стол вверх дном, куда все ИТР-овцы скидывали по рублю, а гонец – дежурный водитель – стоял тут же на стрёме, готовый «слетать» за водкой и закуской. Пить или не пить – это сугубо личное дело каждого, а вот скинуться по рублю в общий котел обязаны были все.
Секретарь парткома вызвал меня и дал «маленькое, но ответственное комсомольское поручение». Раз партия говорит: «Надо!», комсомол неизменно отвечает: «Есть!». И я по поручению партии развесил советские рекламные щиты: «Совесть – лучший контролер!» – для рабочих, для улучшения качества их работы, и «План – закон! Выполнение – долг, перевыполнение – честь!» – чтобы прораб помнил о долге и чести. Однако, встретившись впервые на производстве с рабочим классом – гегемоном, который роет могилу для мирового капитализма – я загрустил. Мне стало обидно, потому что здесь шло открытое глумление над моими знаниями, над моим дипломом инженера-строителя.
Говорят, что рождённого в СССР можно узнать, если он:
– увидев толпу людей в коридоре, спрашивает: «Кто крайний?»;
– знает дословную расшифровку аббревиатур ИТР, ОТК, ГТО, КПЗ, ЦК КПСС, прораб, и т.д., и т.п.
Возвеличивая роль пролетариата в построении коммунизма, партия принижала значение специалиста с высшим образованием, называя его унизительными словечками типа – ИТР, проРАБ.
Приходя на производство, все вышестоящие руководители пытались заискивать перед гегемоном-рабочим: мол, как дела, как дома, не обижают ли прорабы, «а то мы их!». Просидев всю ночь на кухне за бормотухой, плетя политические анекдоты, строитель развитого социализма, утром отправлялся выполнять историческую миссию «могильщика капитализма», и до 11 часов открытия «аптеки», то есть до начала продажи спиртного, «околачивал груши».
Тем временем прораб «делал ноги» стройматериалам, которые должны прибыть день в день, час в час, согласно графику поставки, составленному и согласованному еще на стадии рытья котлована. Наконец, добившись своего, усталый и счастливый, прораб возвращался на родную стройку, но разгружать стройматериалы уже нечем: автокран из управления механизации из-за простоя забрали на другой объект. Рабочий-гегемон, прохлаждаясь с похмелья в тени, подшучивал над прорабом: «Ванька есть – Маньки нет! Манька есть – Ваньки нет!» Или: «Начальник, стоило тебе пять лет мучиться, чтобы получить такую работу?», добавляя при этом «не было у бабы заботы - купила баба порося». А гегемон нерусского происхождения был настроен лирически: «Пускай работает Иван и выполняет план, а меня зовут Мирза, работать мне нельзя».
Однажды, вернувшись на площадку, я в очередной раз обнаружил подобную картину.
Хотя мобильный кран ещё не успел еще свернуться, прораб с другого участка не позволил мне даже разгрузить машину. Десяток лиц наблюдали за моей реакцией, и во мне проснулся, наконец, дух предков. Всю злобу, накопившуюся за месяц работы, я выместил на бедном коллеге, а потом, схватив первую попавшуюся под руку железяку, двинулся на бригаду, которую успел уже возненавидеть. Рабочих будто ветром сдуло, и я с помощью этой железяки и слов чудесной русской ненормативной лексики начал крушить бытовку.
Успокоившись, ушел в «прорабку». Примерно через час в дверь постучался бригадир, уважительно сообщил, что все идет по плану, и спросил – будут ли новые указания. «Подвиги» мои оценили и решили – вырастет дееспособный прораб. С этого самого дня меня за глаза называли «Кинжал». Этот эпитет следовал за каждым чеченцем с лёгкой руки Лермонтова.
Получил признание и в конторе, а в первую очередь – от своего несчастного коллеги, с которым позже окончательно подружился. «Не-е, – любил говорить мой бригадир, – пока ты кинжал не вытащишь, с нашим контингентом кашу не сваришь».
Как у зэков Солженицына, советскому прорабу надо было «из песка веревки вить, чтобы выжить». Вечером, садясь перед телевизором с чашкой чая, прораб ставил перед собой задачу на завтрашний день, а там «и во сне надо обдумывать, как на следующий день вывернуться».
Не всегда выполнялись и наставления отца, иногда приходилось изображать из себя идиота, и даже признаваться в этом. Великие советские артисты делали это за деньги и славу, прораб же играл эту роль бесславно, но конспиративно. Если каждый обман, выходящий из уст прораба в период отчетности, превращать в человека, то у двери моего отца выстроилась бы очередь, как к дверям мавзолея Ленина на Красной площади.
Прораб не был творческой личностью. Его законы – это проект и СНиП. Шаг влево или вправо от проекта, а также нарушение СНиП уголовно наказуемо. Упадет на голову гегемона кирпич, то, к гадалке не ходи, прораба ожидает казенный дом. А если с самим прорабом случится несчастный случай, его же и накажут за нарушение Правил Техники Безопасности.
С утра прораб натягивал дубовую кожу, включал «дурака», и как бы не узнавал даже собственную жену, а вечером, скинув маску, вместе с женой слушал классическую музыку. Без этой ежедневной процедуры был риск попасть в сумасшедший дом, напевая любимую песню Высоцкого: «А может, от прораба до министра дорастешь!» По идее, на объекте все зависит от прораба, но на деле было наоборот. Пожарная инспекция, санэпидстанция, Стройбанк, а также архитектурные комитеты, комитеты по технике безопасности и охране труда, городской и областной контроль за качеством, проверяющие из родного СМУ и из треста, заказчики всех мастей, различные чиновники до самого министра – все тащили у прораба.
А государево око – прокурор, владея характером его производства, вызывал раз в месяц или в квартал прораба на милую беседу. Все неподкупные и честные граждане развитого социализма оставались на своих местах, один прораб, как бы ни отмывался от дурного глаза, в силу названия своей должности, оставался в сознании трудящихся масс вором, мошенником, расхитителем социалистической собственности.
Как-то вызывают меня к начальнику СМУ. Начальник управления (уже другой) – дядька гигантского телосложения, которого все побаивались, а казахи одарили прозвищем Полтора Ивана, сидел в кресле, закинув ногу на ногу, обувь же его сорок последнего размера выступала под столом. Своим громоподобным голосом он спросил:
– Ты хочешь стать настоящим строителем?
– Э-э-э, так точно, конечно! – не очень внятно и не очень уверенно ответил я, пока не понимая, в чем дело.
– Ты заметил здешних аборигенов, которые разгуливают по коридору управления с дипломами высшего образования в карманах, их мне силком навязали как местные национальные кадры. Работать не хотят, а амбиций у них не занимать. Эти кадры, е-мое, ходят в должности мастера десять лет, и еще будут ходить столько же. А ты, чеченец, можешь стать настоящим строителем.
Начальник наступил на любимую мозоль каждого чеченца – на его национальное самолюбие: его слова и у меня вызвали легкий трепет, как у боевой лошади перед атакой.
Благословив меня на подвиги, не давая долго размышлять, но позволив попрощаться с семьей, начальник посадил меня в служебный УАЗ и сам отвез за 350 км от города, где намечалось с нуля закладывать строительство того самого, о котором заявлял кадровик треста, вахтового поселка и промзоны для нефтяников в новом месторождении. Туда не было ни пути, ни дороги, ни электроснабжения, ни телефонной связи. Путь в никуда.
Лето, пустыня, жара +50 градусов. Пока мы ехали, вдали на горизонте появлялись миражи в виде озер, домов, прекрасных дворцов и других немыслимых, нерукотворных сооружений, на что начальник обращал мое внимание, говоря, что мне, как комсомольцу, предстоит превратить всю эту сказку в быль. Реальный советский романтизм.
Начальник мой, Осипов Владимир Иванович, как и все большие люди, оказался не самодуром, а добрым человеком, не лишённым иронии. Он обладал потрясающим чувством юмора, обожал анекдоты, и всю дорогу пытался отогнать уныние.
Еле отыскав в вечерних сумерках дорогу по барханам, поздней ночью прибыли в палаточный городок и попали, как говорится, с корабля на бал, то есть на вечернюю поверку условно освобожденных зэков, в народе «химиков». В строевые две шеренги перед нами стоял спецконтингент, в черных зоновских робах, со следами от нагрудных нашивок. Здесь же находился и отдел милиции.
Владимир Иванович выступил перед вставшими на путь истины вчерашними ворами и рецидивистами:
– Отныне этот молодой человек – ваш папа.
Похлопав меня по плечу и слегка подтолкнув вперёд, он перечислил мои достоинства, о наличии которых до этой минуты я не подозревал.
Контингент искоса зыркнул на меня и одобрил: «Ничего, сойдет».
Рано утром Владимир Иванович простился со мной и другим кавказцем, начальником спецкомендатуры азербайджанцем Мамедовым.
Пожелав нам успехов в труде и бою и уверив, что «два кавказца вместе горы свернут», мой начальник укатил обратно.
С утра я приступил к перековке моих рецидивистов, мошенников и
джентльменов удачи в передовой рабочий класс. Для начала нужно было разбить спецкотингент по звеньям и бригадам, учитывая специальность каждого в мирном деле построения коммунизма. На мой вопрос:
– Что ты умеешь делать? – многие отвечали :
– Могу копать.
– А что ещё можешь?
– Могу не копать…
Шутники.
Чеченцы считают, что приблатненное слово «чех» нашему народу принесла война в 1995 году. Отнюдь. Один из зоновских шустряков, растопырив пальцы, обратился ко мне:
– Начальник, ты чех?
– Чехи в Европе, а чеченцы на Кавказе! – прикинулся я простачком.
– Ну, это одно и то же. Чехи, в натуре, в зонах везде мазу держат, а у меня кореш Сайд-Ахмед», – продолжил мой собеседник.
По его тону я догадался, что непременно должен был знать лично того самого Сайд-Ахмеда, а он, осчастливив меня радостным известием, как будто надеялся, что отныне мы будем жить по понятиям.
Среди 250 бывших зэков, прибывших за несколько этапов в течение месяца, можно было найти любого специалиста, а их личные дела лежали передо мной, но главной находкой для меня оказался Юра Новицкий, бывший маркшейдер. Обширную территорию мы с Юрой разбили на квадраты сеткой, установили трубы с отметками, и начали привязку будущих зданий и сооружений к этим трубам.
За всё время работы я никого не отправил обратно в зону как субъекта, не подлежащего перевоспитанию, хотя такие были, а я был обязан это делать. Одной моей писюльки на человека было достаточно, чтобы его арестовали и без учета времени, проведенного на «химии», забрали обратно на зону.
А здесь все-таки нет вышки, нет забора и колючей проволоки. «Химики» дорожили и этой свободой, можно было в любое время вызвать семью, у кого она была. Были, конечно, такие, кто «становился на лыжи», что означало «самовольный побег со стройки народного хозяйства, которую тебе Родина доверила, хотя ты не заслуживаешь того, как зэк». Такого беглеца объявляли во всесоюзный розыск, ловили, судили, и давали новый срок.
Прошел ровно год. Мы с азербайджанцем Мамедовым, начальником спецкомендатуры, жили на этом пустынном полуострове как местные советские баи.
У нас своя сауна со всеми удобствами, построенная великолепными мастерами своего дела – у советских зэков фантазия переливалась через край.
Для нас работала отдельная кухня с поваром-узбеком, расхитителем социалистической собственности – бывшим шеф-поваром ресторана «Алма-Ата», который три года кормил граждан столицы Казахстана тухлыми яйцами и другими деликатесами последней свежести.
Для нас на берегу моря денно и нощно без отрыва от производства под бдительным оком рыбнадзора (наш человек) трудились бывшие астраханские браконьеры – два рыбака.
За 100 километров от нас был животноводческий совхоз, у директора этого совхоза был нерадивый сын, который воспитывался под чутким руководством спецконтингента, поэтому наши продовольственные запасы еженедельно пополнялись свежей бараниной и верблюжатиной.
Контингент наш расширился, ведь подобным «товаром», с марксистской точки зрения, «зэки-стройка-зэки», СССР был впереди планеты всей, а город Шевченко, где в ХIХ веке отбывал царскую ссылку украинский кобзарь Тарас Шевченко, был напичкан лагерями всех тюремных режимов. Для контингента был создан прекрасный городок: 3-4 человека на один вагон, с кондиционером, столовая с тремя вольными снабженцами, промтоварный магазин.
Любого из своих воспитанников мы могли нелегально отпустить на несколько дней домой к любимой теще, также без отрыва от производства, но за свой страх и риск мы имели все, чего были лишены наши коллеги, работающие в благоустроенных городах Союза.
Когда начинал «задувать коэффициент» – так называли 1,7 % надбавки к зарплате за безводную пустыню и песчаные бури – приходилось очень трудно. Но работу останавливали только в исключительных случаях.
Как правило, песчаная буря продолжалась несколько дней – песок проникал через все щели и даже хрустел на зубах. Вот почему арабы носят длинные рубахи и платки!
В июле с двенадцати и до четырех часов полагался отдых.
При всем при том мы не забывали о своем долге. И вот посреди пустыни выросли современные панельные дома, магазины, столовые, склады ОРСа (отдел рабочего снабжения), НПС – нефтеперекачивающая станция с нефтепроводом длиной 420 км, строился аэропорт для малой авиации, промзона бурения – словом, все для нормального функционирования крупного рабочего поселка городского типа.
Объект имел статус союзного значения, сюда съезжались министры нефтегазовой отрасли. Задачи партии и правительства мы выполняли с опережением графика.
Видеть союзного министра на своем объекте для советского прораба было большим и редкостным событием. А мне посчастливилось лицезреть сразу трех:
министра нефтяной промышленности СССР Мальцева, кстати, выпускника нашего Грозненского нефтяного института;
министра газовой промышленности Оруджева – бакинца, отца-основателя газовой промышленности СССР, и
министра строительства нефтяной и газовой промышленности Щербина.
А однажды нагрянули их замы с огромной толпой сопровождающих лиц, в числе которых был и 1-ый Секретарь обкома. Остановившись на одной из стройплощадок, один из замов задал вопрос: «Кто здесь главный?» Пригласили управляющего трестом. «Нет, – говорит зам, – этот не главный!» Выставляют начальника СМУ. Зам проявляет своё недовольство, и чуть не переходит на крик: «Я спрашиваю, кто здесь производит работы?!» И тут с хвоста сопровождения раздался нахальный голос: «Я здесь главный производитель работ!» Толпа расступается, дает коридор, и с удовольствием пропускает меня вперед.
«Начальник участка, такой-то», – представляюсь я.
«Ну, так веди нас, показывай хозяйство», – командует зам. Думаю: «Пан или пропал!». И, встав впереди всей колонны, как туристический гид в столице, непрерывным потоком речи излагаю значение каждого объекта, сроки сдачи, отвечаю на вопросы – без запинок и заиканий. И так в течение трех часов. Управляющий трестом записывает все, что я говорю. В конце зам спрашивает: «Уложишься в сроки, которые ты сам назначил?» – «Всенепременно, если мои заявки, согласно графика поставки материалов и оборудования, прошедшие защиту в нашем Главке, министерстве, выполнят в полном объеме и в срок».
Начальники МТО (материально-техническое обеспечение) – в народе их называли снабженцами или толкачами – колесили в Москву, брали с собой деликатесы для чиновников Главка, министерства, которые крепко держали вожжи снабжения производства огромной страны: балык, икру, коньяк. Особенно ценился «КВ», наш грозненский коньяк «Вайнах».
Эти чиновники, наверное, даже песок в пустыне взяли бы под свой контроль, если бы годился в строительстве. Все распределялось централизованно: от гвоздя до сложного технологического оборудования. С бюрократизмом так и не смогла справиться советская власть с ее мощным аппаратом в виде МВД, КГБ и народного контроля.
И это одна из причин, если не главная, почему с молчаливого согласия народа распалась такая огромная страна. «Может, это к лучшему?» – подумал великий советский народ. Союз развалили, но бюрократизм не победили, он оказался живее всех живых.
Но вернемся на наше производство. К радости моих прямых начальников, я возложил всю ответственность будущей стройки на самого уважаемого гостя из Москвы. Так всё начальство области и треста стало уже моими замами по снабжению. Под конец большой зам поинтересовался, откуда я родом. «Из Чечено-Ингушетии», – ответил я.
«Знаю, знаю, приходилось встречаться с вашим братом» – погрозив пальцем, с улыбкой сказал 1-ый зам. министра Миннефтегазстроя СССР Хуснутдинов.
Через три с половиной года «каторжного» труда благодарный Владимир Иванович перевел меня в город на строительство микрорайонов, дал новую квартиру на самом берегу Каспия, а еще раньше машину вне очереди. На прощание Мамедов Мурзафа (Миша) спросил:
– Хочешь, я установлю мраморную доску, на которой будет написано, что первый колышек под строительство этого городка забил чеченец?
– А почему бы и нет, – ответил я.
После этого разговора ребята потрудились на славу, и на торце пятиэтажки появилась большая надпись крупными буквами, которую было видно с дороги: «Вайнах»*.
И самое главное, нам были признательны наши трудящиеся, любой из которых мог теперь рассчитывать на УДО (условно-досрочное освобождение), причём с хорошим заработком в кармане. Тем, кто имел семью, давали возможность жить за забором от спецконтингента вместе с семьей, а женские руки – они везде нужны. Поэтому старались найти для них работу на разных хозучастках. Правда, они быстро уходили в длительные отпуска, чем раздражали моего начальника – оплата их декретных отпусков ложилась бременем на общий фонд заработной платы.
Через полгода такой жизни бывший уголовник выходил из образа советского зэка и становился обыкновенным советским гражданином.
Возможно, кое-кто из привередливых читателей назовёт меня невежей, но я никогда в жизни не покупал цветы. А мои рабочие после освобождения отыскивали городской адрес моей семьи, и у нас на столе частенько красовалась ваза со свежими цветами.
«Джентльмены, удачи вам в жизни!» – мысленно провожал я покупателя цветов.
Окончание: http://www.proza.ru/2017/11/01/480
Вайнах*- буквально наш народ. Общее название чеченцев, ингушей.