Меня выписали из больницы спустя две недели после того, как я очнулась. У меня даже встать с постели получилось не сразу, я едва не училась ходить вновь. Но тело быстро вспомнило всё, и уже на четвёртый день мне удалось дойти до окна и выглянуть наружу. Уже выпал снег?.. Ни Риан, ни миссис Миранда, которая была со мной надменно-холодна и отчуждённо-вежлива, не говорили мне ничего о том, что происходит. Брат лишь дважды забежал впопыхах, сияя от радости и улыбаясь, чтобы убедиться, что со мной всё в порядке. Я пыталась спросить, в чём дело, но Риан лишь отмахивался, обещая рассказать позже, умоляя, чтобы я ему верила. Но сегодня я, наконец, получу все ответы.
Мы стоим на крыльце небольшого особняка, дожидаясь, когда же нам откроют, зайдя в тень, чтобы с улицы не было видно даже силуэтов. Риан сказал, что именно здесь мы будем жить до весны, пока вновь не откроется сезон поездов. И здесь же будет наша следующая работа.
— Наконец-то! — дверь распахивается, и к нам навстречу выбегает совсем ещё маленькая девочка, размахивая фонарём. — Ты привёл её? Привёл?
— Да, вот. Знакомься, Ева, это Кассандра, Кас, это Евангелина, моя сестра.
— Ух ты! И вправду красные! — совершенно ошарашенная взрывом восторга, я не успеваю отскочить в сторону, как едва ли не визжащая девочка крепко охватывает моё лицо, заставляя наклониться. И тут же слышен топот копыт и дребезжание проехавшего по улице экипажа. А девочка, не обращая ни на что внимания, с сияющим восторгом рассматривает меня, совершенно позабыв о фонаре, который брат поспешно потушил.
— Кассандра, да? Может, стоит зайти? — голос звучит неуверенно, даже жалко, не могу понять, почему мне так неловко, а она и не слышит: дёргает за ленту на моей голове, и аккуратно стянутые в тугой пучок волосы падают на плечи.
— Кас, может, хватит уже? Ты же знаешь, нам не следует светиться на людях, — Риан беспокойно оглядывается, машинально поднимая руку за моей спиной, а я замираю в ступоре: Кас? Лицо против воли кривится в маску отвращения, но они это, кажется, даже не замечают. Что же произошло за эти полтора месяца? Риан ведь никогда не любил такие резкие имена-сокращения. Ему явно придётся многое мне рассказать.
— Точно! Быстрее, заходите! — девочка делает шаг в сторону, и брат затаскивает меня следом за собой. Хозяйка поместья неотрывно рассматривает меня, чувствую её немигающий взгляд на своей спине. Замечаю цвет её глаз, и тело сводит судорога, на мгновение отказывают лёгкие. Её глаза такие же, как у чистильщика Кевина — до фальши безупречные голубые глаза.
— Реино я уже рассказала. Теперь ты, — голос Кассандры звучит ужасно холодно, и я замираю, машинально разглаживая складки юбки, вдруг чувствуя себя непроходимой невежей рядом с этой девочкой. Она вмиг изменилась, и теперь напротив меня стоит взрослая женщина, а не ребёнок. Даже вопрос об имени брата отошёл на второй план, уступая место какой-то непонятной покорности. На плечо ощутимо приземляется рука Риана, и это успокаивает, позволяя сосредоточиться на Кассандре, а не на воспоминаниях о чистильщиках. Всё её восторженное настроение, с которым она нас встретила, исчезло, стоило двери закрыться, стоило пропасть кроваво-красному солнцу в закате. Теперь вокруг только сумерки и холодные стены особняка. Я следую за девочкой хвостом по всему поместью, послушно жму руку дворецкому, представляясь, пока Кассандра рассказывает свою историю и условия договора, который заключила с братом. Мне с каждым новым её словом становится всё страшней. Риан, что же ты наделал?..
— Ты согласна сделать это? Отыграть это поместье и выплатить долг? — Кассандра смотрит на меня выжидающе, но теперь её глаза не горят колючим холодом, в них застыл немая мольба. Обжигающее отчаяние, словно на кону стоит всё, что у неё есть. И эти чувства протекают сквозь моё тело, оседают неприятным осадком в сознании, вызывая давно похороненные картинки-воспоминания. Понимаю, что не могу отказать девочке, да и не имею права: нельзя так подвести брата.
— Да, — слегка осипший голос не то от долгого молчания, не то от всплеска чужих эмоций, но она не обращает на это внимания, вздыхая с облегчением, расплываясь в наивной улыбке. И из глаз исчезает холод, а голос в вновь возвращается детский тон. Жутко...
— О небо, я рада! Что ж, отдыхайте, я позову вас на ужин. Реино, покажешь Еве комнату?
— Конечно, — Риан уводит меня наверх, в моё новое жилище, и с порога падает на кровать, демонстрируя полное безразличие к каким-то манерам, заставляя меня усмехнуться и отвлечься от глупых мыслей. Кассандра не имеет никакого отношения к чистильщикам. Чёртова аристократия.
— Ты чего? Иди сюда, не волнуйся, всё в полном порядке. Я говорил, Кас иногда пугает. Но она редко так себя ведёт, поверь мне, она просто волновалась перед встречей с тобой, — брат хлопает рядом, приглашая, и я со вздохом падаю на кровать, переводя взгляд на потолок. А Риан ложится головой на мои колени, и я, пользуясь моментом, запускаю пальцы в непослушные вихры. Как же я, оказывается, по этому всему соскучилась. Его волосы даже чуть-чуть не выцвели, как это обычно бывает. Значит, он выходил только ночью, когда не было этого палящего солнца? И отросли снова, хотя я, казалось, остригала их совсем недавно... Ах да, прошло ведь полтора месяца.
— Расскажи мне о ней. Как вы встретились?
— Это было... Глупо. Можно я не буду вспоминать? Тебе это не понравится, — Риан морщится, изо всех сил подавляя улыбку, и я уже в который раз остаюсь без ответа. — Кстати, Кас, оказывается, всего шестнадцать лет, представляешь?
— Эй, не называй её Кас. Просто не надо, хорошо? И ещё, какого чёрта она называет тебя «Реино»? Что за игры? — не могу удержать внезапного раздражения, а Ив только колюче усмехается где-то в глубине сознания.
«Да уж, звучит глупо. Реино. Я думала, ты не обратила внимания тогда. Интересно, почему не хочет об этом говорить? Мне казалось, он всем с тобой делится», — чувствую всплеск добродушного удивления, и хочется улыбнуться: Ив ужасно наивна. Она искренне расстраивается, когда узнаёт, что брат многое, очень и очень многое от меня утаивает. Сколько же было из-за этого ссор?..
Ловлю на себе непонимающий взгляд, мимолётный, почти незаметный, и Риан улыбается слегка снисходительно, а я подавляю в себе желание намотать прядь его волос на кулак. Вот что-что, а раздражающая привычка смотреть на меня так, что в глазах читается «глупый ребёнок», у него осталась. Неужели и на этот вопрос не ответит? Но брат всё-таки рассказывает:
— Она спрашивала меня, что значит моё имя. И в итоге, узнав, что «имени» у меня нет, решила его придумать. Глупо, но что поделать. Она такой ребёнок!
— И поэтому ты тоже придумал ей «имя»? Ты же ненавидишь прозвища. Тем более сокращения, даже меня звал полным именем до десяти лет.
— Тебя это так волнует? Мне без разницы, как она меня называет. Я вообще сначала представился Бэком, но она каким-то образом сразу раскусила, что это псевдоним. Пусть делает, что хочет. Пока она укрывает нас и молчит, я могу закрыть глаза на то, что моё имя теперь «Реино», — Риан резко поднимается и, когда я случайно выдёргиваю несколько волосков, морщится, бросая на меня недовольный взгляд. Кажется, он разозлился. — Пусть лучше имена придумывает, чем устраивает допросы. Ей ведь ничего не известно, я не...
— Я поняла, — обрываю Риана, пока он совсем не разошёлся, и брат, переведя дыхание, ложится обратно на мои колени, а моя ладонь вновь приземляется на его голову. Молчание, тяжёлое, натянутое, длится ужасно долго — слишком резко закончилась эта беседа. А мне хочется продолжить.
— Ты не рассказывал Кассандре про нашу цель, верно?
— Нет. Не вижу смысла — она даже не поймёт, о чём я. Да и не хочу... Это наша мечта, понимаешь? — Риан кривит губы как ребёнок, и я не могу удержаться от улыбки: он не меняется в отношении Парадиза. Единственный, кто знал об этом — Ирэна. Брат вздыхает и достаёт колоду карт, поднимая на меня многозначительный взгляд.
— Надо за зиму успеть. Мы должны отработать поместье до того, как начнётся сезон поездов.
— А как собрался это делать? Я же в розыске. Неужели ты хочешь всё делать в одиночку?
— Нет, почему? Просто нужна маскировка, но это не проблема. Здесь мы даже своим ростом не будем выделяться, мы ведь в Портрии! — Риан, мгновение назад хмурившийся, улыбается, и мне становится немного легче. Брат начинает без умолку рассказывать обо всём, что произошло за эти полтора месяца, про княжество, игры, казино... И напряжение, преследовавшее меня от самой лечебницы, сходит на нет. Всё как раньше, всё в порядке. Даже стены поместья перестают быть холодными, а темнота, прячущаяся в углах, больше не пугает. Теперь это тёплый и маленький мирок, согреваемый огнём свечи. Может быть, все мои вопросы должны остаться без ответа. Действительно, мне не нужно знать это, я должна доверять Риану.
***
За ужином Кассандра, не смолкая, рассказывала всякую чушь, смеялась над собственными шутками, ругалась с Винсентом и пыталась развлечь нас, словно ей было стыдно перед сестрой. Кажется, дворецкий разъяснил своей госпоже, что она сделала не так. А Ева не сводила с неё странного взгляда, не то выжидающего, не то подозрительного. Неужели тоже заметила, насколько их голоса похожи? Кажется, она всё ещё не доверяет Кас. Ну же Ева, прекрати, чёрт тебя подери!.. Просто расслабься, всё в порядке. Но вот ужин заканчивается, и девочка со вздохом уходит куда-то, ведомая Винсентом. Мы с сестрой, наконец, остаёмся наедине.
— Что с тобой? — она вздрагивает, и её пальцы, до побелевших костяшек вцепившиеся в кружку, дёргаются, отчего кофе разливается по столу. В нос ударяет неприятный запах, и Ева, видя это, вскакивает в поисках салфетки. Не отвечает, лишь молча вытирает стол, слишком тщательно, чересчур аккуратно. Скрывает что-то, держа в себе и без того тусклые чувства. Но голос не дрожит, он звучит даже обыденно.
— Меня пугают её глаза.
— Почему?
— У того чистильщика они тоже были голубыми. Фальшивыми, — Ева снижается до шёпота, перегибаясь через стол, и я чувствую, как у меня по спине тоже пробегает холод. Перед глазами мелькают картинки-воспоминания, и я почти чувствую давящее безумие и удушье, словно опять несусь в лечебницу, молясь успеть.
— Скажи, чего они хотели? — в тот раз сестра не позволила мне даже спросить об этом, перебив сразу же. А сейчас, кажется, сама готова рассказать мне всё. Устало падает на стул, отбрасывая салфетку в сторону, и прячет лицо в ладонях, испуская усталый вздох, а я пытаюсь взять себя в руки, которые уже начинают трястись. Я стал плохо себя контролировать.
— Они меня обвиняют в смерти некого Альберта, князя Доминиона, — она сжимает кулаки и усмехается, протянув руку за банкой с кофе. Я и сам не могу сдержать нервной усмешки. Сколько было догадок? Сколько предположений?.. Но такого я никогда бы не подумал, чёрт подери!
— Доминиона? Самого восточного княжества, которое закрыто от всего мира? Мы же не были там ни разу! — снова усмешка, чтобы голос не задрожал, и сестра вскидывает голову, шипя, что ей это известно. Её глаза начинают краснеть, она вот-вот заплачет, хоть и сдерживается из последних сил. Каково ей? Насколько ей страшно?
— Не держи всё в себе. Опять кошмары сниться будут, — тянусь к её ладони, сплетая пальцы, и Ева, закусив губу, отворачивается. Её плечи начинают подрагивать, и мне вдруг вспоминаются слова отца. Один из последних с ним разговоров одиннадцать лет назад. Еве едва исполнилось девять, а мне было почти десять лет.
Я помню тот день до мельчайших деталей. Каждое слово Яна:
— Никогда не позволяй ей даже подумать о том, чтобы приближаться к Доминиону. Никогда! Это место — табу. Для вас обоих! — отец тогда был непривычно серьёзен. Я заметил, что в руках он сжимал белоснежное письмо, которое потом с отвращением бросил в камин, сжигая. — Доминион — это родина Евы, но... Понимаешь, её там не любят.
— И что? Её и здесь особо не жалуют, — я искренне не понимал, в чём проблема. Я не любил эту девочку, которую папа настойчиво заставлял называть сестрой.
— Риан, молчи, иначе я больше ничего не расскажу, — этот голос заставил меня закрыть рот, проглотив все слова, что я собирался обрушить на голову отца. Я не мог ему перечить. Почему-то с самого детства не мог, даже несмотря на то, что знал, всегда знал — мы не родные, он не мой отец. — Там всё гораздо сложнее, понимаешь? Ты уже большой, ты поймешь. Просто там ей грозит опасность.
— Какая? — в груди начал разгораться интерес, и мне даже стало несколько лестно — папа разговаривал со мной совсем как со взрослым. Он говорил серьёзно, доверял свои тайны.
— Я не знаю. Если бы знал, устранил бы её, — усталый вздох и раздражение — отец никогда не любил лишние объяснения. — Поэтому и прошу тебя о помощи.
— Что-то случилось? — мне не нравился его тон, очень не нравился. Что-то нехорошее, что-то опасное.
— Береги её. Я обещал, я клялся, что защищу её, поэтому... Никогда не позволяй Еве попасть в Доминион. Не спрашивай почему. Там сложные люди, там очень странные порядки. Если меня не станет... Молчи! Если меня не станет, оберегай её. Бегите отсюда далеко, так далеко, как сможете. Риан, сын, я очень тебя прошу, защити её. Ты поймешь, обязательно поймешь, когда станешь старше, — отец протянул руки, и я привычно схватился за них, чувствуя, как под ногами исчезает опора.
— Прости. Некому больше её защитить.
— У неё никого нет? — мне впервые стало даже жалко Еву. Я впервые испытывал к маленькой девочке-альбиносу сочувствие.
— Никого.
— Только мы?
— Только ты, Риан, — я непонимающе смотрел на Яна, а тот лишь улыбался краешками губ, как только он умел, одновременно печально и светло. — Только ты сможешь её защитить. Прошу тебя, пообещай мне, что защитишь её.
— Хорошо, папа, — я искренне не понимал, о чём он сказал, но поклялся, пообещал себе и ему, что выполню его просьбу. Отец тогда улыбнулся, благодарно, как равному себе. А через несколько дней Яна убили. Никто не знал, что случилось, как это случилось, но все понимали — это неспроста. Кто-то сказал, что за Яном давно наблюдали, кто-то сказал, что это было самоубийство. Ева плакала, а я — нет. Тогда я вдруг понял: это всё из-за неё. Она была так дорога ему? Настолько, что он готов был бросить и меня тоже?.. И лишь позже пришло осознание: он тоже обещал. Просто вдруг всё встало на свои места. Я нашёл дневник отца в его комнате. Это ужасно, неправильно, но это — правда.
— Папа... — рука дрогнула, и из-за старой потрепанной обложки вылетела фотография — мужчина и женщина, держащиеся за руки. Уже тогда я смог ясно увидеть, что женщина как две капли воды похожа на Еву, на мою... сестру. А мужчина, стоявший рядом с женщиной и бережно державший её руку, не был Яном. Это был другой человек. Тогда я впервые плакал после похорон. Тогда, после прочтения дневника отца, я понял, что он имел в виду. Я сжёг дневник и письма в камине, запер кабинет, выбросив ключ в море. Долго не мог смириться с правдой, в которую оказался втянут, но осознавал, что назад дороги нет. И теперь я оказался единственным, кто может спасти Еву. Я не знал, что делать, и кричал от безысходности, надрывая связки, проклиная мир, который так любил. А Ева плакала от страха, но была рядом, держалась за меня, из последних сил пытаясь не сойти с ума. Тогда я понял, что обязан, просто обязан её защитить. Тогда и она поняла, что никак нельзя больше порознь.
— Помнишь его мечту? — тогда голос сестры показался мне странным. Будто она знала что-то. Я словно очнулся от какого-то транса. — Давай исполним её? Парадиз ведь исполняет все желания?
— Это невозможно. Парадиза нет, это всего лишь легенда, миф, — я сам тогда не верил в свои слова, не хотел верить. Все ещё надеялся, что решение придёт само.
— Он есть! Если отец верил, значит, он существует! Или, по-твоему, Ян врал нам?
Я не мог ничего ответить. В голове была лишь звенящая пустота, все мысли разбежались, ускользнули. Я слушал море и ждал ответов. Уже под утро, когда я, не справившись с собой, уснул на берегу, мне приснился странный сон, где кто-то настойчиво пытался мне что-то объяснить, но каждый раз я закрывал уши, умоляя, чтобы меня оставили в покое. Но, когда я очнулся, будто от удара, будто кто-то разбудил меня, я знал, что делать. Ведь я обещал отцу забрать Еву из Иремарии, я ведь пообещал бежать подальше из этого княжества...
На шестой день после смерти отца мы уехали, бросив дом, в котором прошло наше детство, бросив княжество с ярким солнцем и солёным морским воздухом, бросив улыбчивых и открытых людей, которым оказались не нужны. Тогда я поклялся на могиле отца, вместе с сестрой поклялся, что мы исполним его мечту. Что я не позволю Доминиону добраться до неё.
Но почему? Лишь сейчас я задаюсь этим вопросом. Ничего не понимаю...
— Риан? Ты что-то знаешь? — голос Евы заставляет судорожно глотнуть воздуха, отчего по горлу режет неприятной духотой, а палец прошибает боль — я снова его прикусил. Чёртова привычка. Сестра уже не плачет, уже успокоилась, и теперь обеспокоенно заглядывает в глаза, а потом, ничего не спрашивая, тянется к окну, распахивая его настежь. В комнату вливается холод, тут же обволакивая тело, остужая мысли, замедляя их судорожный, беспорядочный бег.
— Нет. Понятия не имею. Почему ты? — вопрос, и Ева опускает голову, вздыхая и доставая из-под ворота рубашки медальон. Платиновая печать ложится на стол, и рубины на солнце блестят непривычно пугающе.
— Из-за этого медальона. Кажется, это герб княжеской семьи Доминиона. Правда, понятия не имею, какого чёрта.
Рука застывает над печатью, словно руку парализует. И холод на мгновение пробирается под рубашку, скручивая всё внутри. Что?..
— Это ведь подарок отца! — голос звучит слишком громко, а кулак врезается в стол. И, кажется, падает стул, гулко ударившись о пол. А Ева даже не шелохнулась.
— Именно. Но и герб княжеской семьи, который сняли с тела убитого два года назад Князя. Понимаешь? Два года назад... Ты мне его тогда и подарил, — Ева переводит взгляд с медальона на меня, и в глазах видно подозрение.
— Нет, даже не думай. Я тебе клянусь, этот медальон не имеет никого отношения к князю Доминиона. Отец отдал его мне перед смертью, велев подарить на твое восемнадцатилетие.
— Тогда где он был всё то время, пока мы скитались?
— Неважно!.. — срываюсь на крик, и кулак гулко ударяет о столешницу опять, и Ева на этот раз отдёргивается назад, замолкая. Мне хочется взять её медальон, убедиться собственными глазами, что крови Альберта Доминионского на нём нет. Но руки почему-то вместо медальона хватают ладони сестры.
— Ева, я клянусь тебе, ты не имеешь никакого к этому отношения. Ты не виновата, это ошибка. Они до тебя ни за что не доберутся, — пытаюсь убедить её, но она только хмурится, и через секунду закрывает глаза, опуская голову и вздыхая. Тянется ко мне через стол, обнимая, успокаивая, когда я чувствую, как меня начинает трясти. А рубины медальона, который лежит на краю стола, всё так же сияют зловещим светом.
Словно кровь на бледном обескровленном лице. Или остекленевшие алые глаза на фоне разметавшихся по земле белых волос. Почему эта вещь оказалась у сестры? Почему отец завещал подарить медальон именно на её восемнадцатилетие? Почему именно его? Неужели сестра как-то связана с княжеской семьёй? Она ведь из Доминиона... Вопрос за вопросом, и пульс начинает судорожно стучать где-то в висках. Нет, не думать. Ни за что! Ева — это Ева, мне плевать на её прошлое и происхождение. Она — моя сестра, самый дорогой и близкий мне человек. Я не должен сомневаться. Закрываю глаза, пытаюсь взять себя в руки. Я не имею права сомневаться.
— Что мне теперь делать, Риан?
— Не думай об этом. Я не позволю им забрать тебя. Я защищу тебя. Просто поверь мне, хорошо?
И сестра, на мгновение засомневавшись, улыбается натянуто и насквозь фальшиво, но кивает. Она верит мне.
***
Стойкий запах дорогого табака, ароматы духов и легкие ноты алкоголя туманят разум, заставляя полностью отдаться атмосфере. Это какая-то страшная, жестокая, но по-своему притягательная сказка, где выживают только сильные духом. И только мёртвые сердцем.
Отделанная золотом зала, где собралось всё подпольное общество Портрии, роскошные кожаные кресла, на которых восседают совершенно пустые люди: красивые оболочки с всепожирающей бездной внутри. Негромкий стук непривычно высоких каблуков, и все глаза обращены на меня, а на лице невольно расплывается победоносная улыбка. Я скучала по этим ощущениям, по этому азарту и вечно тугому узлу волнений и опасений в животе — кажется, единственные чувства, которые я способна испытывать в полной мере.
— Прекрасно выглядите, мадам! Вам очень идёт этот цвет, — мужчина, осматривая меня с ног до головы, подмигивает и скрещивает пальцы, не сводя с меня выжидающего взгляда. И я принимаю его невысказанное приглашение, с надменной благодарностью опускаясь в мрачные объятия угольно-чёрного дивана. Незаметным движением руки отбрасываю подол длинного алого платья, скрывая невесомую повязку на бедре, и немолодая дамочка с роскошной причёской прикрывает скривившийся в презрении рот рукой, демонстрируя россыпь бриллиантов на кольцах, а мужчина, сидящий прямо напротив меня, выпускает в воздух облако сиреневого дыма. Даже бесстрастный крупье, серый неприметный мальчик, бросил короткий взгляд с толикой заинтересованности. Надо же, а платье-то действительно оказалось эффектным, не думала, что Риан достанет нечто подобное. С губ срывается хрипловатый смешок: сегодня ночь будет долгой, сегодня ночь будет страшной. Сегодня я, наконец, смогу ощутить все эмоции, на которые не способна. На меня смотрят внимательные глаза молодого темноволосого мужчины, следят за каждым моим движением, и остальные игроки уходят на второй план, сливаясь в моем сознании с мебелью и музыкой. Они — ничто, сейчас здесь поединок, сейчас здесь лишь я и этот человек, единственный, кто не смотрит на меня как на куклу, а остальные — зрители в полупустом прокуренном зале. Мы смотрим друг на друга в упор, не упуская ни малейшего движения, а перед нами на столе пять карт.
Игра началась.
— Пас, — спустя несколько минут женщина с раздражением протягивает свои карты крупье, мужчина, её спутник, почти болезненно морщится, старательно обдумывая что-то. Мой оппонент, на секунду закрывший глаза, бросает на него полный ироничной жалости взгляд и, улыбнувшись, произносит:
— Повышаю ставку, — и придвигает внушительную стопку фишек.
— Поддерживаю, — отдаю такую же стопку, принимая вызов. Проходит, кажется, вечность, и за столом наконец остаётся двое — третий мужчина, сдавшись, ушёл ни с чем. За нами наблюдает уже не один заинтригованный взгляд. Крупье терпеливо ждёт, зал замер в ожидании. А мужчина, сидящий напротив, оценивает меня, словно позабыв об игре, лениво изучая каждый сантиметр лица. Его взгляд падает на разрез платья, слишком глубокий, слишком откровенный, туда, где висит обычно медальон. Но сегодня его там нет. Сегодня странница Ева спит крепким сном, уступив место ненасытному чудовищу. Молчание затягивается, мне начинает надоедать этот вечер, а ароматы вишни и табака – действовать на нервы. Вся суть игры пропала, интрига — тоже. Этот мужчина так просто не сдастся. Эта игра может длиться ещё одну вечность, в ней больше нет никакого смысла.
— Вскрываемся, — крупье, кажется, тоже устал.
— Фулл-хаус, три валета и две десятки, — оппонент улыбается, но тут же разочаровывается, стоит мне бросить карты рубашкой вниз.
— Стрит-флеш. От восьмерки до дамы.
Моя комбинация выше. Мужчина смотрит напряжённо, но тут же его глаза закрываются, признавая поражение. И я улыбаюсь, испытывая наслаждение победой и забирая огромную сумму. Три тысячи нитов! Кажется, такой большой выигрыш у меня впервые. Ни в одном казино мне не удавалось столько достать. Риан будет рад, возможно, этих денег хватит на то, чтобы раздать все долги. Кажется, он всё ещё не расплатился с миссис Мирандой, хоть и скрывает, что вообще имеет с ней дело.
Через несколько часов хозяин игорного заведения объявляет о его закрытии, и посетители, негромко переговариваясь, покидают его один за другим. Сегодня много победителей, много проигравших. Но завтрашней ночью они соберутся снова, чтобы подразнить удачу.
— Мадам, не составите мне компанию? — тот мужчина с чёрными волосами, что был моим противником последние несколько часов, галантно протягивает руку, ослепительно улыбаясь. Краем глаза замечаю, как хозяин заведения, говоря что-то огромному мужчине в форме охранника, кивает в нашу сторону и протягивает револьвер.
— Пожалуй, соглашусь, — улыбаюсь в ответ и охотно принимаю приглашение. Моя ладонь ложится в его, и мы спускаемся с высокого крыльца, вновь привлекая к себе внимание. Так даже лучше. Пока на нас смотрят столько людей, они ничего не сделают. Незаметно сжимаю сумочку с выигрышем, кутаюсь в шубу и вдыхаю свежий воздух, ощущая, как по лёгким, принося облегчение, разливается прохлада. Ненавижу запах вишни, который буквально пропитал то помещение. А в экипаже позволяю вырваться из груди вздоху облегчения. Как же я устала, как меня утомила эта лживая, но такая желанная игра. Мужчина расслабляет галстук, расстёгивает пиджак, и его глаза загадочно блестят в приглушенном свете луны, а на губах играет улыбка.
— Сегодняшняя ночь была великолепна, не так ли?
— Абсолютно согласна, — позволяю себе, наконец, расслабиться и сбрасываю тяжелую шубу, обнажая плечи. Мужчина смотрит на меня, я смотрю на него. Но пора сбросить маски: кажется, экипаж набирает скорость.
— За нами слежка, — Риан улыбается нервно, недовольно, склонив голову в сторону. Чёрная краска с волос осыпается на лоб, а аккуратно заведённые на затылок пряди вновь становятся привычно растрёпанными.
— Я заметила, — стягиваю надоевший за столько часов золотистый парик. Бесцветные волосы рассыпаются по плечам и спине, обжигая теплом, даря ощущение эфемерной свободы, но тут же руки привычно скручивают их в тугой пучок. По венам толчками бежит напряжение, раззадоривая, а губы сами расползаются в оскале.
Игра ещё не закончилась. Эта ночь продолжается.
***
Рывком расслабляю галстук, на секунду почувствовав раздражение: не могу отделаться от мысли, что мы поторопились с игрой. Три тысячи чёртовых нитов!.. Слишком много, кажется, нам придётся позабыть об этом казино, жаль. Экипаж начинает трясти от большой скорости, а снаружи слышна ругань Винсента: дворецкий не скупится на выражения. И я не могу сдержать колючей улыбки, глядя на сестру.
— За нами слежка.
— Я заметила, — Ева стягивает парик и, мгновенно скрутив волосы в пучок, кивает мне. Она уже серьёзна, в глазах ни капли сомнений, ни толики прежней усталости, хотя секунду назад она улыбалась и выглядела утомлённой, как и подобает беззаботной аристократке. Тень Оливии Кассель всё ещё проступает, но привычная Ева, готовая идти со мной рука об руку куда угодно, уже возвращается. И по венам разливается азарт. Было бы скучно, если бы всё было так легко. Они не отпустят нас так просто. Усмешка, и мы одновременно тянем друг к другу руки, уже зная, что делать. Эта ночь продумана до мелочей, время рассчитано по секундам. Сегодня мы готовы как никогда. Мы ни за что не совершим ошибку.
Экипаж резко сворачивает, набирая скорость. Значит, пора.
— Три, — резкий звук замка на сапогах разрезает пространство, и гул колёс становится ярче, громче.
— Два, — крепко сжимаю талию сестры, выжидающе всматриваясь во тьму ночи. Винс отлично знает, что от него требуется, а Ева просто вновь следует за мной, не задавая лишних вопросов, она всегда так делала.
— Один! — отталкиваюсь от подножки экипажа, устремляясь в короткий, но опасный полёт. Чувствую холодные пальцы у себя на плече — Ева на секунду испугалась. Под нами исчезает опора, и мы летим вниз, а ветер, остервенело бросая пучки холодного воздуха в глаза, отшвыривает нас в сторону, и с губ срывается грязное ругательство на эрийском. Хватаю запястье сестры, возвращая нас в нужную траекторию. Подол кроваво-красного платья развевается на ветру, оставляя причудливые узоры в ледяном воздухе, очерчивая наш краткий полёт — я на мгновение забываю, что делать. И мы летим, свободные, будто птицы. Вновь в моей руке рука Евы. Так привычно, так правильно.
Этот полёт длится вечность. Этот полёт длится не более секунды. Вдох, и мы падаем в полную мягкого сена телегу, что была заранее подготовлена. Дыхание сбивается, в сознании всё ещё гулко отдаётся стук перепуганного сердца. Я сдерживаю своё тело, не позволяя себе глотнуть воздуха. Закрываю лицо, чтобы не видеть этого пронзительно-чёрного неба, которое простирается над головой, усыпанное серебром звёзд. И где-то далеко, в недосягаемости, на нас надменно взирает равнодушная луна. Сколько времени проходит — не знаю, но мороз, сначала охватывая кончики пальцев, подбирается к самому сердцу, и оно, пропустив удар, начинает биться быстро, истерично. По мостовой мчится экипаж наших преследователей, устремляясь за Винсентом, который точно собьёт их со следа и сможет удачно скрыться. И только после возвращения тишины, когда окончательно стихает стук колёс по брусчатке, я глотаю горький и холодный воздух. И из горла вырывается победоносный вскрик.
— Удалось... — слабый выдох, и в груди разгорается пожар. — Я думал, мы погибнем. Но это не так страшно, как прыгать с поезда.
— Я даже не успела понять, что произошло. Нас отбросило в сторону?
— Ага. Но всё обошлось. Встать можешь?
— Конечно, — и Ева, не глядя, протягивает мне руку, поднимаясь с колючей соломы. А я успокаиваюсь, теперь уже не страшно. Мы избежали смерти в который раз. В который раз моё сердце ликует. В который раз я счастлив, что вновь одержал победу над целым миром.
— Тогда идём. Я замёрз, — трясу головой, избавляясь от сена в волосах, и Ева слабо проводит рукой по моему лбу, смахивая осыпавшуюся краску. Надо привести себя в порядок, за поворотом нас ждёт ещё один экипаж, и кучер уже тянет руку за деньгами — он знает, кто мы, но точно будет молчать, пряча за пазухой десять нитов — огромная сумма для такого бедняка, как он. В тесной повозке, предназначенной явно не для перевозки людей, я поднимаю глаза на Еву, и внутри что-то рвётся, падает вниз, заставляя меня замереть. В полутьме на меня смотрела совершенно незнакомая мне женщина. Слишком яркая, слишком живая. Слишком пронзительны её глаза...
— Чего?
— Тебе идёт красный, — говорю первое, что приходит в голову, и Ева только фыркает, отводя взгляд, и тут же раздражённо стирает помаду, оставляя едва заметный след на щеке, который в темноте кажется чёрным.
— Неправда. Вульгарный цвет.
— Это как посмотреть. Но тебе очень к лицу, — я ещё долго смотрю на её губы. Они слишком яркие на фоне белой кожи.
— Какой-то сомнительный комплимент. Тем более, от тебя. Это намёк? — недоверчиво усмехается, состроив ироничное лицо, а я смеюсь, отбрасывая ненужные мысли:
— Это всего лишь платье.
И Ева подхватывает смех, мгновенно расслабляясь. Эта ночь теперь точно закончилась. Ещё чуть-чуть, и мы будем дома...
***
Уже почти засыпая в своей комнате, ощущаю сильный толчок где-то в груди, глубоко-глубоко, и тут же воздух будто накаляется, в лёгких камни, я не могу вздохнуть. Душно. С силой сдавливаю виски, надеясь, что чувство горького опустошения и одиночества, внезапно накрывшее с головой, уйдёт, но этого не происходит. Только судорожный вздох Ив и её тихий плач, полный ужаса.
— Ив?
«Прости, просто... Просто это тяжело принять. Это сложно, понимаешь? Не думала, что то место так страшно, в твоих воспоминаниях всё было гораздо легче», — срывающийся голос, и из глаз брызжут скупые слёзы. Не мои слёзы, уже давно не мои. Это я зачерствела, окаменела, а она — нет, ей тяжело после таких ночей.
— Успокойся, Ив. Всё хорошо, слышишь? Хватит, — пытаюсь приободрить её, но не могу. Чувствую, как в ответ на её истерику в груди зарождается и моё давно убитое отчаяние. То самое, от которого я так долго избавлялась, о котором позабыла четыре года назад. Оно возвращается. Чёрт подери, только не это! Надо идти к Риану. Может быть, он успокоит это чёртово сердце, ведь раньше ему это удавалось. После каждой ночи в казино я засыпала в его постели, ощущая дикое опустошение внутри, почти отвращение к себе и всем своим маскам. Я ненавидела себя, я ненавидела весь мир, и он словно отвечал мне тем же. Но почему сейчас это всё вернулось? Как же не вовремя!
Срываюсь, оборачиваясь в одеяло, чувствуя порыв холода где-то внутри, и распахиваю дверь комнаты брата. Он сидит, держа на вытянутых руках рубашку, и огромная тень от крохотного огонька свечи занимает всю комнату. Превозмогая судорогу в лице, изо всех сил замедляя стук сердца, пытаюсь улыбнуться. Чёрт, Ив, успокойся, всё позади, Ив!
— Ты что-то хотела? — Риан склоняет голову набок, вглядываясь в моё лицо, и я прячу его в ладонях, делая вид, что протираю глаза. Чёрт, что же делать...
— Ну...
— Не спится? Давай спустимся, ты очень вовремя. Я голодный.
— Да. Давай спустимся. Я тоже не прочь поесть, — шёпот, потому что голос не слушается, и брат, хмурясь, пожимает плечами. Зачем я до сих пор несу с собой одеяло? Почему мне до сих пор так холодно? Ив, чёрт возьми, успокойся. Всё хорошо, слышишь?
— У тебя проблемы со сном? Или снова отдача? — Риан, глядя на меня выжидающе, с подозрением, протягивает кружку с кофе и садится прямо на стол, лениво разламывая хлеб. Не сразу понимаю, что делаю, какой-то давно погасший порыв вновь разгорается в груди. И кружка гулко ударяется о стол, отчего её содержимое едва не выплёскивается наружу, а я смыкаю всё ещё дрожащие руки на спине брата, утыкаясь лицом в грудь. Он всё понимает, даже спрашивать не нужно. Только вздыхает и, не задавая вопросов, не говоря лишних слов, лишь придвигается ближе, накрывая нас обоих одеялом. И жуткий холод внутри угасает. Наваждение проходит, всё хорошо, я не одна, вот он — мой самый дорогой человек — совсем рядом. Я не одинока. Словно в подтверждение моих мыслей за окном серое небо прорезают тонкие золотые ленты первых лучей, причудливо тая в сиреневой дымке утреннего тумана. Они будто рассеивают тьму, разгоняют тени. Вот из-за чёрного леса показывается совершенно белый кусочек солнца, и небо возле него окрашивается насыщенно-розовым. Лес загорается всеми оттенками алого, а столетние сосны, до этого казавшиеся уснувшими исполинами, вспыхивают пламенем.
— Красиво, да? Давно я не встречал рассвет, — хрипловатый шёпот доносится уже откуда-то издалека, а я проваливаюсь в сладкий сон, не успевая ответить, что тоже давно не видела зарождающегося солнца. И под веками загорается рассвет, тёплый, густой и уютный. И очень сильно пахнет хлебом. Надо же, кажется, именно такой любила печь Ирэна...