- Валя! Валентина!! Етит-раскудрит!!!
- Да здеся я, - из-за двери высовывается довольно крупное с грубоватыми чертами лицо, неумеренно и небрежно приправленное косметикой.
- Опять перекур устроила? Вот я тебе! Уволю к чертовой матери! Марш в зал! Клиенты заждались.
- Ой, иду я! Уже бегу! - Валентина суетливо бросает окурок в урну и торопливо направляется в зал, одергивая на ходу голубенький передничек и поправляя юбку, съехавшую набок. Анна смотрит вслед, неодобрительно качая головой: ну и работницу приняли, не официантка, а сплошное недоразумение. Хотя, если честно, то и ресторан их так себе, ниже среднего. Если бы ресторанам, как гостиницам, присваивали звезды, то их «Фаэтон» мог бы рассчитывать самое большее на три хиленькие звезды. Две с половиной малюсенькие звездочки – вот красная цена их «Фаэтону». Потому и клиенты сюда хаживают средние по достатку и имиджу. Потому и официантки долго не держатся – либо уходят в более престижные заведения, либо их увольняют за прогулы и халатное отношение к работе. Вот и эта Валентина одна из кандидаток на увольнение. Впрочем, надо отдать ей должное – работница она хоть и не очень умелая, но старательная. Если бы не ее бесконечные перекуры и не грубые, на грани вульгарности, вид и манеры, то у Анны, как администратора ресторана, к ней не было бы никаких претензий.
Анна прошла в свой кабинет, закрылась на защелку. Одиннадцать часов – время, когда посетителей в ресторане мало. Время завтрака позади, а до обеда еще далеко. Цены у них довольно демократические, не то, что в соседнем «Фаворе», так что на отсутствие клиентов они не жалуются. Впрочем, и элитный «Фавор» не в накладе, хоть клиентов у них на порядок меньше. Анна знает об этом от администратора «Фавора» Елены. Анна и Елена – близкие подруги, но не афишируют свою дружбу, понятно, что владельцам ресторанов может не понравится тесная дружба работников конкурирующих заведений – велик риск разболтать одну из коммерческих тайн. Хотя какие там тайны, господи! И тут и там иногда подают вчерашние гарниры, разбавляют спиртное, и гуще заправляют майонезом не вполне свежие салаты. А что делать? Не выбрасывать же, в самом деле.
Анна сняла жакет, блузу, юбку, стянула колготки, аккуратно повесила все на спинку кресла, достала из-за вешалки скатанный в рулон спортивный коврик, расстелила на полу. Время для занятий йогой. Йогой Анна увлеклась около года назад, когда Елена затащила ее в фитнес-клуб. Анна пошла туда без настроения, уступив напору подруги, и неожиданно ей вдруг все очень понравилось. Позвоночник распрямлялся суставчик за суставчиком, в области солнечного сплетения концентрировалось тепло, и все тело словно беззвучно тонко пело, когда она замирала в позе лотоса. Лена давно переключилась на восточные танцы, а Анна осталась верна йоге, вот только времени постоянно не хватает на посещение фитнес-клуба, но она занимается самостоятельно дома и на работе, а на фитнес ходит по возможности.
Анна сделала несколько упражнений на вытягивание. Встала на четвереньки, прогибала и выгибала дугой спину – упражнение «кошка», самое то для наших закостеневших позвоночников. «Домик», «рыбка», «дерево»… Тело расправлялось, как туго сжатый бутон цветка упруго раскрывается с первыми лучами солнца. Вся она наполнялась умиротворением, энергией и чувством благости. Так, теперь покрутить головою, снимая напряжение с шеи, размять плечи и… «Анна Дмитриевна! – забарабанили в дверь, - Анна Дмитриевна, у нас че пэ!». Она молниеносно вскочила, в два мгновения влетела в одежду, еще пара секунд – осмотреть себя, все ли в порядке, и, поправляя рукой волосы, уже быстрым шагом шла к двери. Открывая защелку, успела подумать: «Пронеси нелегкая от беды».
- Что?
- Там милашка суп на клиента опрокинула. Тот в психе. Орет: «А подать сюда главного!».
- Ах ты… Угораздило её! – а сама мысленно: супы у нас подают не так, чтобы очень горячие, ожога во всяком случае нет, но одежда, естественно, испачкана.
- Суп-то какой? – на ходу, через плечо.
- Харчо.
- Ах ты… - самый жирный и наваристый из супов, надо же так умудрится, еще куда ни шло бы овощной либо вермишелевый.
Перед тем, как шагнуть в зал, на долю секунды замерла, выпрямилась, и вошла походкой быстрой, но не суетливой. Вид чинный и невозмутимый, как у английского лорда. И тут же запнулась: Валентина стоит на коленях перед клиентом с покаянным видом и с протянутыми к нему руками. О, господи… Спектакля еще не хватало, публику тешить. И впрямь все вокруг – и посетители и обслуживающий персонал - внимательно наблюдают сцену. Но тут же до нее дошло: Валентина просто вытирает клиенту облитые брюки салфеткой, встав для удобства на колени. Клиент в трансе. Во-первых, капитально залитые брюки. Во-вторых, виновница происшествия самолично трет его брюки вот уже третьей салфеткой, бросив использованные две на пол, стоя перед ним на коленях и по-бабьи нараспев громко причитая: «Вот я дура, так дура-а!.. Позор на мою седую голову!.. И зачем я только на свет божий родилася… Руки мои – крюки… И вся я кособокая, да неудачливая-а… Такой красивый костюм такому видному мужчине залила… Прямо Брюс Уиллис к нам зашел, а я вон чего натворила-а… Простите меня! Христа ради простите… Виноватая я-а-а!..». И она с удвоенной энергией терла и промокала в области ширинки, куда попала основная часть харчо.
- Да ладно, - вдруг засмущался посетитель, - ничего, бывает. - Он трепыхнулся в желании встать, но Валентина железной рукой мужчину, что напомнил ей Брюса Уиллиса, попридержала. Привстав, взяла со стола солонку, открыла и махом опрокинула все ее содержимое на ширинку.
- Так пока посидите с минуту, - сказала нормальным тоном, - пусть впитается, тогда легче будет отстирать, - она встала с колен и не спеша пошла из зала. «Брюс Уиллис» с засоленной ширинкой продолжал сидеть в трансе. Анна в растерянности посмотрела вслед уходящей Валентине, подошла ближе к облитому клиенту:
- Я, как администратор ресторана, приношу вам свои глубокие извинения по поводу случившегося. Виновная будет наказана самым суровым образом. Нанесенный вам ущерб предлагаю компенсирован в виде бутылки хорошего вина и бесплатного обеда в любой удобный для вас день.
- Ничего, - сказал пришедший в себя мужчина, - с кем не бывает. Не надо никого наказывать. Девушка и без того вся расстроена. Ничего страшного. Я пойду, пожалуй. – Он встал, стряхнул налипшую соль, и пошел к выходу, прикрывая пострадавшее место салфеткой.
Анна проводила его взглядом до выхода, проследила сквозь широкое окно, как он сел в припаркованную иномарку и медленно отъехал. Уф. Пронесло. А то мог такой скандалище закатить – только держись.
- Ну, в чем дело? Быстро за работу! - негромко, но твердо скомандовала застывшим официанткам. Те встрепенулись, привычно засновали. – Всем приятного аппетита, - широко улыбнулась она немногочисленным посетителям, - сегодня у нас акция: каждому посетителю – бесплатное мороженое. – И выходя кивнула старшей официантке смены: обеспечить всех мороженным.
Валентина, облокотившись о косяк, курила на заднем крыльце. Запрокинув голову, она старательно выпускала округлым ртом дымовые колечки: по-по-по… Колечки идеальными окружностями уплывали вверх, медленно растворяясь.
- Ну и что это было? – строго спросила Анна.
Валентина скосила на нее круглый глаз с густо накрашенными ресницами:
- А чего тут непонятного? Случайно облила, как могла исправила ситуацию. Сделала что было в моих слабых дамских силах.
- Если он явится за бесплатным обедом и обещанной бутылкой вина, то их стоимость будет вычтена из твоей зарплаты. А если он жалобу накатает на тебя?
- Не-а, - безмятежно жмет мощным плечом Валентина, - я так каялась, ползала перед ним, разве что волосья не рвала на голове, не, жалобы точно не будет. А прийти – придет, исключительно с целью на меня посмотреть. Со мной мужики если хоть раз пересекутся, то долго забыть не могут. – Сказано это было уверено, но без бахвальства, как констатация факта. И снова: по-по-по – колечки дыма в небо.
Анна только головой покачала: какое самомнение.
- Имей в виду, будет жалоба – полетишь с места только так. И вообще, кончай перекур. Только полтора часа как открылись, а ты уже в который раз дымишь. – Она повернулась, чтобы уйти, но не удержалась от усмешки:
- Спектакль-то устроила. На коленях стояла, прямо кающаяся Магдалена. Клиента в смущение ввела, так полотенчиком между ног терла.
- А мне жалко что ли, с меня не убудет, а мужику приятно, - Валентина невозмутимо стряхивает пепел, свободной рукой кокетливо поправляет прядь волос надо лбом, потом оглаживающим движением проводит по пышной груди и выпуклому бедру. Неожиданно поет высоким сильным голосом: «Хороша я, хороша-а! Да плохо оде-е-та. Никто замуж не бере-ет девушку за э-это!»
Анна беззвучно смеется за ее спиной, поворачивается и уходит, а Валентина еще долго стоит на крыльце с потухшей сигаретой в руке, задумчиво подняв к небу густо накрашенные слипшиеся ресницы, и теплый ветерок шевелит ее выбеленные перекисью кудри…
- Валя! Валентина!! Етит-раскудрит!!! Милашка!
Стоило произнести последнее слово, как «милашка» тут же и нарисовалась: «Ась? Изволили кликать, Анночка Митриевна?»
- Ты опять?
- Ни, ни, ни! – затрясла головой Валентина, - Я же ж обещалась. Просто воздуха глоточек хлебнула.
- Что за воздух ты хлебала, если от тебя несет дымищем?
- Ой, и не говорите, - перешла официантка на доверительный тон, - такая загазованность кругом. Просто ужас! В какое время живем, - она огорченно закачала головой, - что за экология, особливо, в мегаполисе. Сплошной этот, как его, сумел. То есть, смог.
- Быстро в зал. Там клиенты пошли.
- Бегу я. Ой, бегу! – Валентина неуклюже поспешила в зал.
Анна в задумчивости сидит за столом. Сегодня у нее меланхолическое настроение. Вялость, апатия. Ничего не хочется. Должно быть, авитаминоз. Скорее бы лето. Она мечтательно улыбнулась, представив ромашковые поля и влажную от росы траву. Хорошо…
- Хорошо, - сказала сама себе.
- Чево говОрите? – заглядывает в приоткрытую дверь Валентина.
- Жить, говорю, хорошо, - улыбается ей Анна.
- А-а-а… - тянет та, - я чего зашла… Я, Анночка Митриевна, …только вы не смейтесь, ладно?.. я вот смотрю на вас… Вы вся такая ладненькая, стройненькая… Я тоже хочу так. Научите как стать такой, как вы.
- Господи, Валентина! – изумляется Анна, - Да зачем тебе это надо? У тебя свой образ и свой имидж, который так гармонично на тебя ложится. Эдакая российская колоритная красавица. Похудеешь, и потеряется твоя изюминка.
- Вообще-то – да. Я миленькая и изюму во мне не меньше фунта. На меня мужики западают только так. Любят меня мужики, - откровенничает Валентина, - и я их тоже люблю. Они только кажутся сильными и невозмущенными.
- Невозмутительными, - машинально поправляет Анна.
- Ну да, - кивает официантка, - невозместительными, а на самом деле, они ужас! какие ранимые и беззащитные. Иной раз стоит перед тобою эдакий плюгавенький, как окурок, хлипенький, слабенький огрызочек, в чем только душонка держится, и так хочется бедолагу обнять и к груди своей прижать, от всего и всех защитить. Мир наш такой беспощадный. Нет, не для мужиков этот мир устроен. Мы, бабы, - другое дело. Нам все нипочем, жизнь наша собачья нас закалила. Особливо русских баб. Надо – в полыхающую избу войдем. Приспичит – бешенного коня на скаку остановим.
Анна смотрит в горящие вдохновением Валентинины глаза, ее раскрасневшееся лицо, на всю ее налитую силой и мощью фигуру и верит: она и войдет, и остановит. А Валентина от избытка нахлынувших чувств поет своим сильным голосом: «А женщина - женщиной буде-ет. И мать, и сестра и жен-а! Уложит она и разбу-удет! И даст на дорогу вина-а! Проводит и мужа и сына-а. Обнимет на са-амом краю-у-у!...».
Анна не перебивает, она смотрит на самозабвенно поющую Валентину и думает: хорошая она женщина, простая и ясная, без заморочек и подтекстов, из таких выходят отличные жены, верные и хозяйственные, и вот такую жену желала бы она своему повзрослевшему сыну, если бы у нее был сын. Только вот сына нет. И дочери тоже. Никого из близких нет рядом. Ее вдруг окатывает волной эмоций, столь неожиданных и сильных, что Анна еле сдерживается, чтобы не уронить голову на руки, лежащие на столе, и не зарыдает отчаянно и горько.
Они с Валентиной пьют чай в кабинете Анны. В зале затишье, клиентов практически нет.
- Валентина, хочешь, я похлопочу, чтобы тебя оформили по трудовой? Все же ты у нас уже второй месяц работаешь, можно сказать, что испытательный срок выдержала.
- Не-а, - безмятежно машет рукой Валентина, - не хочу. Мне и так пойдет. Какая на фиг разница.
- Не скажи, - не соглашается Анна, - это тебе сейчас без разницы, а когда придет время оформлять пенсию, то каждый месяц стажа пригодится, так же как и вся официальная зарплата.
- Эк, хватили! – удивляется Валентина, - Скажете тоже – пенсия. Ха…
- А сколько тебе лет, если не секрет? – интересуется Анна.
- Да какой там секрет. Что вы, мужик что ли, чтобы мне перед вами кокетничать, годы свои скрывать. Мне тридцать четыре, через месяц тридцать пять шарахнет. Тридцать пять – баба ягодка опять.
- Это в сорок пять баба ягодка опять.
- Ну, в сорок пять еще раз ягодка, так же как и в пятьдесят пять, и в шестьдесят пять.
- А ты замужем?
- Не, я замуж никогда не выйду.
- Почему? Ты что, мужененавистница или принципиальная холостячка?
- Не, - Валентина широко улыбается, - я к мужикам с сочувствием и пониманием. Они хорошие – такие большие, крутые, а внутри неуверенные в себе и слабые, так и хочется по плечу похлопать каждого: не переживай, мужик, все нормалек. Я их люблю. Но замуж точно не пойду. А вы почему безмужняя?
- Должно быть, не встретила еще своего принца на белом коне, - усмехается Анна. Она не расположена к откровенности, особенно сегодня. В пол-уха слушает разглагольствования Валентины по поводу того, что «прынцы нынче из моды вышли, тем более на конях, нынче аллигаторхи в почете».
- Валя! Валентина! Едрит-раскудрит! Где ее опять черти носят?!
- Асеньки? Туточки я, - мгновенно материализуется Валентина.
- Опять перекур устроила?
- Я??? – на лице неподдельное удивление, - Да что вы, Анночка Митриевна. Да разве ж я… Ну да. Курила. И что с того? Я же ж не в зале и не в кухне, я же ж на крылечке заднем. Да я брошу скоро. Совсем. Курение – оно, знаете, какое вредное, - Валентина переходит на доверительный тон, - А для наших женских организмов и вовсе отрава. Чистый яд. Одна капля никотина наповал убивает корову.
- Лошадь, - машинально поправляет Анна.
- Ну да, - кивает согласно головой официантка, - и лошадь, и корову – прям насмерть. А тем более, когда хрупкая женская организма, - Валентина кокетливо поводит здоровенным плечом. Анна еле сдерживается, чтобы не расхохотаться. И смех, и грех с этой Валентиной. Она абсолютно уверена в своей женской неотразимости, что сразу стало предметом шуток в их ресторане. Но Валина простота, беззлобность и добрый нрав разоруживают насмешников, и сводят на нет все попытки высмеять ее. Когда старшая официантка Вера, женщина языкастая и резкая, в насмешку стала звать Валентину «милашка», та с удовольствием подхватила это прозвище, приняв за чистую монету. «Да уж, я миленькая. Что есть, то есть. По мне мужики прям с ума сходят. У меня, как его… харизма и море обаяния. Мне когда первый раз мужик сказал про огромную харизму, я чуть ему в харю не заехала – думала, он на размеры моей физиономии намекает. Оказалось, что харизма – это хорошо. Женственная я и красивая до ужаса. Милашка, одним словом». Официантки так и покатывались, слушая такие разглагольствования. Но Валентине все не почем, она искренне считает, что коллеги так радуются за нее. Она и сама не прочь посмеяться вместе со всеми. Порадоваться их радости.
- Хватит трепаться, - прерывает Анна, она уже по опыту знает, что прекращать разглагольствования Валентины надо резко, иначе не переслушать этот словесный водопад, - марш в зал. – И в спину уходящей официантки, - И чтоб больше сегодня никаких перекуров!
Валентина одергивает на ходу голубенький передничек, перед тем, как выйти в зал, кокетливо взбивает на затылке крашенные кудряшки. Анна качает головой и идет в свой кабинет.
Двенадцатый час ночи. Анна устало разминает затекшие плечи. Пора домой. Завтра опять на работу. Вспомнилось вдруг: «вся жизнь проходит в заботе о хлебе насущном». Чьи это слова? Да какая разница, сейчас это ее слова, под которыми она не задумываясь подпишется. В самом деле: что наша жизнь? – работа. И только крохи жизни, копеечки и огрызочки остаются на все остальное – общение с друзьями, любовь, семью, развлечения, хобби, какие-то поездки, праздники, магазины, больницы, дружбу и вражду, поиски себя и смысла жизни, восторги и разочарования и прочее, прочее.
Анна вздохнула. Сегодня она весь день в меланхолическом настроении, что ей вообще-то не свойственно. Сегодня она настроена философски. И из ее философии вытекает вывод, что ее собственная жизнь складывается как-то не очень. Нет, в материальном плане и в плане карьерного роста вполне ничего, а если смотреть из другого ракурса, то тоже ничего. Ничего хорошего. Анна опять вздыхает, на этот раз протяжно-тяжко. Вдруг она улыбается. Вспомнился сегодняшний разговор с Валентиной, случившийся между делом в период затишья, когда Валентина, воспользовавшись паузой, тут же кинулась на перекур на заднем крыльце, где ее и застукала Анна.
- Опять? А как же наш уговор, что ты больше не будешь курить? – мягко пожурила официанту.
- У-го-вор… - с расстановкой произнесла Валентина, нимало не смущаясь выпуская дым двумя струйками через ноздри и повторила, - у-говор… хм… так понимаю, что «говор» - это типа разговора, а «у» - значит «около». Около разговора. Стало быть, болтовня. Получается, мы с вами просто поболтали. А натрепать чего хочешь можно.
Анна поразилась этому логическому рассуждению, столь неожиданному для Валентины. Она даже не нашлась что сказать. Только пролепетали: «Шеф узнает про твои бесконечные перекуры – уволит».
- Не узнает. Вы меня не выдадите, вы же хорошая. Девочки меня тоже не предадут. Никто не продаст. Меня же все любят. Потому что я милашка, - и стряхнув пепел, добавляет, - А если уволят, то даже лучше. Пойду работать текстильным контактом.
- Кем?! – поразилась Анна.
- Текстильным контактом. Я по телеку видела вчера про это. Там такие бабки можно срубить ни за что, за несколько месяцев миллионеркой сделаюсь, - Валя в предвкушении скорых миллионов задумчиво улыбаясь перебирает свободной рукой свои крашенные локоны.
Как выяснилось, Валя видела в американской передаче сюжет об одиночестве людей в мегаполисах и о том, что в последнее время в США получила распространение довольно странная услуга: человек платит деньги (восемьдесят – сто долларов), и в течение часа женщина обнимает его, лежащего на кровати, гладит по голове, плечам, прижимается к нему, что-то ласково нашептывает. И ни намека на интим.
- Тактильный контакт, - догадывается Анна.
- Ну да, - кивает Валя, - я и говорю: людЯм не хватает сейчас текстильного контакта. И они за это готовы платить бешенные бабки. А мне жалко что ли, с меня не убудет коли я кого обниму, да к груди своей прижму, да за денежки. У меня этого текстильного контакта – море!
Анна смотрит на Валину грудь не меньше шестого размера: да, такой груди хватит на многих. А Валентина между тем занимается арифметикой: сто баксов за час, двенадцать часов в день пообнимаюсь, и в месяц выйдет… так, так… ф-ф-ф… сто на двенадцать – это тысяча двести… потом на тридцать перемножить… так, и в рублики перевести. Ни фига себе! Анночка Митриевна, это же самое малое – полтора миллиона на круг выходит! Конечно, если без выходных обниматься. Это же ж в год аж восемнадцать лимончиков получается! – Валентина демонстрирует неплохие навыки арифметических действий, - Анночка Митриевна, давайте бросим на фиг этот «Фаэтон» и на пару будем текстильно контактировать, посменно, чтобы без перерывов? А?..
Пора домой. «Пора-пора-порадуемся на своем веку…» - мурлычет Анна, переобуваясь в сапоги. Замолкает, подходит к окну и замирает. Долго вглядывается в ночь за окном. Напротив двенадцатиэтажный жилой дом. Анна смотрит в светящиеся окна. За каждым из них своя жизнь. Люди пьют чай перед сном, укладываются спать, смотрят телевизор, выясняют отношения или мирятся, что-то планируют на завтра. Кто-то один. Вокруг живет, дышит, колышется жизненный океан огромного города, а человек словно на крошечном островке – совсем один и никому нет до него никакого дела. И он дико тоскует, изнывает в своем одиночестве, как пожизненно заключенный в камере-одиночке. Вот и Анна – вроде постоянно среди людей, целый день в беготне и заботах, а разобраться – одинокий путник на своем жизненном пути.
Почти год как они расстались с Кириллом. До Кирилла была пятилетняя связь с женатым человеком. Мучительная, страстная, невыносимая, болезненная привязанность к чужому мужчине. Если бы не встреча с Кириллом, она сама никогда не сумела бы разорвать тот порочный круг. Но появился Кирилл – легкий, яркий, сильный, веселый, энергичный. Ничейный. Свой. И закрутилась ее жизнь вихрем совсем в другой виток. Думалось, верилось – вот оно, настоящее, то, к чему шла так долго, что вымучила, выстрадала, вымолила у жизни. И был праздник. Яркий праздник длинною в год. Но праздник не может длиться вечно. Праздник длинною в жизнь не бывает, да и не должен быть. От праздника устаешь не меньше, чем от тяжкой изнурительной работы. «Давай поженимся, - это сказала она, - и будем вместе всю оставшуюся жизнь, рука об руку, и умрем в один день и один час, на общей подушке». «Нет, - сказал он, - стабильность и рутина не для меня. Прости». - И новогодним вихрем полетел дальше, рассыпая на своем пути розы, звезды и конфетти. А она осталась. Одна. И это состояние абсолютного одиночества заковало ее. Так и существует внутри панциря одиночества маленькой беззащитной черепашкой. Черепашка Ниндзя – смешная, нелепая, слабая, никому не нужная.
Анна плачет. Горько и безутешно. Расстегивает, стягивает с ног сапоги, небрежно отшвыривает их в сторону. Достает из кладовой свернутый матрац, стелет его прямо на палас в своем кабинете.
Долго лежит в темноте с распахнутыми глазами.
В голове крутится и крутится: «Одиночество-сволочь, одиночество-скука. Я не чувствую сердце, я не чувствую руку. Я сама так решила, тишина мне подруга. Лучше б я согрешила, одиночество-мука…». Она кутается с головой в старенькое байковое одеяло. Ее начинает трясти – то ли от прохлады в комнате, то ли от черных мыслей. Вот уже и губы трясутся, и зубы выстукивают дробь. И внутри все тоже дрожит и бьется, словно голубь, попавший в силки. «Одиночество – сука!» - бессильно шепчет Анна злые слова, слизывая стекающую соль с щек, и бьет, бьет изо всех сил кулаком в жесткую плоскую подушку…
- Валя! Валентина!.. Где милашка? Опять перекур устроила?
- Здеся я, - высовывается из-за двери голова в ореоле химических кудряшек, - Чего изволите?
- Да я… так просто. Давай чаю попьем?
- Айдате. Чего ж не попить чаю в приятной компании, - согласно кивает Валентина, - только девчонок предупрежу где меня искать ежели чего.
Пьют чай. С лимоном и круассанами, что прихватила на кухне Валентина.
- Нравитесь вы мне, Анночка Митриевна. Такая вы миленькая, да ладненькая, как козочка молоденькая. Цок-цок-цок каблучками как копытцами. – Валя говорит и говорит, словно ручей журчит. Анна смеется:
- Стало быть, я на козу похожа? Вот спасибо за комплимент! А я сегодня здесь ночевала, - делится неожиданно для себя, - подумала: а чего домой кататься туда-сюда, чтобы несколько часов поспать в своей постели. Все равно дома никто не ждет.
- Не страшно было?
- А чего бояться? Разве что собственных мыслей или своего одиночества. А от этого никуда не убежишь.
- А чего своих мыслей бояться? Ежели, конечно, никого не убила и тайком в землю не закопала.
- Похоже, что закопала, - вздыхает Анна, - себя закопала, свое будущее.
- Это как? – не понимает Валя.
- Сама не знаю, - еще глубже вздыхает Анна, - скорее даже не закопала, а не откопала. Не нашла. Не сумела.
- Ой, загадками говОрите, Анночка Митриевна. Я изотоповский язык плохо различаю.
- Какой язык? А… эзоповский, должно быть, то есть иносказательный?
- Ну. Он самый. Я и говОрю – изотоповский.
- Смешная ты, Валя, - улыбается Анна, - нет, ты не думай, я не смеюсь над тобою. Ты славная, хорошая. С тобою легко. Без заморочек разных.
- Дура простая, хотите сказать. А я бы хотела стать такой умной, как вы.
- А зачем? Оно тебе надо? Ты смотришь на мир просто и ясно. И живется тебе от этого тоже ясно. А вот когда начинаешь заниматься самокопанием, искать смыслы разные, задавать вопросы «зачем» и «почему», то тошно делается и все видится в черно-белом, потому что неизбежно приходишь к тому, что все напрасно, все зря. Много ли счастливчиков среди мудрецов, философов, писателей, поэтов? В писании сказано, что приумножающий знание приумножает печали, а мой любимый поэт Дольский написал: «От открытий ума стал я идолом каменным».
- «…От открытий души стал я мягче травы», - продолжает Валя, и Анна смотрит на нее изумленно, а та как ни в чем ни бывало продолжает, - А я так вам скажу: счастье и смысл жизни в том, чтобы просто жить. А наше бабское счастье и вовсе наипростейшее – встретить хорошего мужика, чтобы было на кого опереться и за кого спрятаться, детишек нарожать, дом чтобы был полная чаша. Вот и все.
Анна долго молчит. «Не так и проста наша милашка. Ах ты, Валя, Валечка-Валюша. Умница ты моя».
- А ты чего ж тогда не нарожала? Ты ведь меня постарше. Или не встретила еще мужичка того?
- Я-то?... Я другое дело. Я по другому ведомству, - непонятно отвечает официантка.
- Небось, денег сначала хочешь заработать? Этим… м-м-м… текстильным контактом. А потом уже гнездо вить. Думается мне, что из тебя выйдет отличная мать, жена и хозяйка.
- А-ха-ха-ха!!! – столь громогласно и раскатисто хохочет Валентина, что Анна вздрагивает от неожиданности, - Простите! Ой, простите Анночка Митриевна! Ха-ха-ха!!!
Поздний вечер. Почти ночь. Конец рабочего дня. Анна быстро обходит все помещения, проверяя все ли в порядке. Все в порядке. Теперь домой. Сегодня она не останется здесь – дома привычнее и уютнее, спится крепче, к тому же с завтрашнего дня у нее начинается двухнедельный отпуск.
Но не спалось и дома. Опять тоска. Да еще какая. Сильнее, глубже, чернее. Безысходнее.
О, господи…
Что делать?
Что?!.
Извечный вопрос, на который никогда не будет ответа.
Зачем она живет?
Чего она хочет?..
Чего-чего… Любви она хочет. Любви. Простого женского счастья. Жалости, сочувствия близкого человека. Понимания. Сострадания. Общей с кем-нибудь радости. Общего восторга. Общей цели, к которой шли бы вместе, рука об руку, помогая, поддерживая, восхищая и восхищаясь.
Но нет никого рядом с нею.
Одна.
Совсем одна.
Одинокая, никому не нужная человеческая единица.
Анну трясет в ознобе.
Что с ней?..
Господи, что с нею?.. Это истерика? Скорее всего. Просто истерика. Или конец…
Дрожащей рукой набирает номер.
- Валя, прости. Разбудила тебя? Валя, что делать?.. Как жить? Что со мною? …Не знаю…
Валя прилетает мгновенно.
- Ну, будя, будя, - обнимает ее, поглаживает по плечам, - Успокойся уже, Анночка Митриевна. Пойдем, пойдем, милая. – Она ведет ее к кровати, укладывает, укутывает, как маленькую, сама ложится рядом, гладит по голове, по спине. Что-то шепчет и шепчет на ухо. Обычные, простые, такие понятные, добрые слова, как из далекого-далекого детства. И Анну отпускает. Ей становится хорошо и уютно. Уткнувшись лицом в сильное надежное плечо Вали, она мягко уплывает в сон – сладкий и ясный.
…Еще не раскрыв глаза, Анна понимает: утро, и далеко не раннее. За окном солнце ярчайшее. Первое апреля! Анна смеется: «Никому не верю!» А в душе твердо верится, что все будет у нее хорошо. Все будет распрекрасно! Очень скоро и только так!
На кухонном столе под клетчатым полотенцем завтрак: бутерброды с колбасой и сыром, два вареных яйца. Валентина позаботилась. Сама, видимо, на работу ушла. Вот и записка.
«Я на работу. Вы кушайте. Советую поехать куда-нибудь подальше, отдохнуть. Ежели чего – звоните. Прибегу. Я люблю вас. Валя»
Она последовала совету Валентины и уехала на весь отпуск по горящей путевке. Из холодной грязной весны в жаркое лето, к пальмам и океану, который первой же окатившей волною волшебным образом смыл с нее все печали-заботы, все переживания и вопросы.
На работу вернулась загоревшая, легкая душой и телом. Сияющая и свежая. И первая же ошарашивающая новость: Валентина уволилась.
- Как? Почему? Натворила чего, и попросили уволиться? – огорчилась Анна.
- Никто толком не знает, - шепотом информировала старшая официантка Вера, - но чего-то там произошло. Вроде, шеф застукал Валю за чем-то предосудительным, той ничего не оставалось, как написать по собственному.
- Не верю я, чтобы Валя приворовывала. Не похоже на нее, - не верит Анна.
- Ой, не ручайтесь. Я за саму себя не поручусь. Такая жизнь, - вздыхает Вера.
Анна тоже вздыхает. Все ее прекрасное настроение улетучилось. Ей так не будет хватать Вали, с ее смешными словечками, задушевными разговорами, бесконечными перекурами…
- И все же она хорошая, эта Валя. Такая простая, милая тетка.
- Милашка, - смеется Вера.
- Анна? Привет! – звонит администратор «Фавора» Елена, - Прими мои глубочайшие соболезнования по поводу окончания отпуска.
- Принимаю, - улыбается Анна, - я тебе привезла с острова сувенир – ожерелье из кораллов. Миленькое такое. Когда встретимся?
- По возможности скорее. У меня для тебя потрясная новость! Ты будешь в шоке.
- О, если можно, без шоков, пожалуйста. Только нервы в порядок привела.
- Ишь, хитрая какая, - не соглашается Анна, - вернулась в цивилизацию, изволь получить причитающуюся порцию стрессов. Короче, жду в обеденный перерыв у себя. Заодно и пообедаем.
- Буду.
- …Ну? Что за сногсшибательная новость у тебя? – ковыряясь вилкой в фаршированной рыбе, спросила Лену. У той аж глаза блестели, не терпелось рассказать.
- Тут такое!.. Ты не поверишь! В общем, было так. Твой шеф заглянул в гости к нашему. Они ведь тоже приятельствуют. Так вот, Борисыч меня погнал за кофе. Ну, я налила им кофе, на тарелочку печенюшки-пироженки бросила, сливки в сливочник плеснула, несу. Перед дверью замешкалась с подносом и услышала!.. ТЫ НЕ ПОВЕРИШЬ!!! Я и сама обалдела! Ваша Валя, та, которая уволилась на днях, вовсе не ваша Валя!
- А чья?
- Она не ваша Валя. Она ВАШ Валя!
- ?????
- Ну мужик она! В смысле он. Понимаешь? Блин. О, ё-моё! Не Валя, а Валентин! Андестенд? Ваш шеф застукал его, когда тот тайком брился. Брился! Ну и вытянул из него все. Оказалось, тот работал журналистом, но у него как-то не сложились отношения с новым главным редактором. Тот, якобы вообще не фурычит в этом деле, но стал тут же свои порядки устанавливать. А этот, ваш Валентин, в журналистике уже пятнадцать лет, свору собак съел на этом деле. В общем, не знаю из каких соображений, но этот Валентин после увольнения устроился на работу к вам в качестве Валентины.
- Трансвестит? – совершенно растерялась Анна.
- Да нет же! Мужик был, натурлих мужиком и остался. У нас тут не загнивающая и разлагающаяся Европа, чтобы так запросто пол менять. Это у них там бородатые Кончиты распевают, а мужик на мужике женится. Может, в качестве эксперимента решил побывать в бабской шкуре – бесценный опыт для настоящего журналюги. Может, игра такая ролевая, психологи советуют время от времени примериться то к одной роли, то к другой, якобы, отлично помогает избавиться от стереотипов, а также понять других и себя. Может, просто для прикола. Хер его знает. О! Кстати, что подумала вдруг: вот вы там называли ее милашкой, так ведь есть фильм «Тутси», по нашему «Милашка», с Дастином Хоффманом в главной роли! Там как раз безработный журналист переодевается теткой и становится очень популярной журналисткой. Помнишь?!
Анна машинально кивает: помню. И тут же вспоминает последнюю ночь перед отпуском. «М-м-м-м… - она морщится как от зубной боли, мотает головой, - фу, какая гадость... Какая гадость, эта ваша фаршированная рыба!»
Спустя год.
Анна заправляет салат оливковым маслом, когда в прихожей щелкает замком входная дверь. Она торопливо вытирает руки кухонным полотенцем, идет в прихожую.
- А кто это к нам пришел? А это к нам пришел наш папочка, сынок, – Анна гладит ладонью округлившийся живот, подставляет для поцелуя свою щеку, - Ну, как прошел день главного редактора?
- Все хорошо! – Валентин чмокает жену в щеку, - Голоден как собака. Замотался, даже пообедать не получилось. Перекурю и ужинать.
- Опять перекур? А кто мне клялся-божился, что больше ни-ни? Забывчивым напоминаем: капля никотина наповал убивает корову! Марш мыть руки и на кухню. Буду кормить мою дорогую милашку.
29.05.2015г.