2.
Поистине, не было более благополучного времени в Бургундии, чем прошедшее семилетие. Щедрые урожаи, наплыв иноземных торговцев, рост и укрепление городов, стены, дороги, новые поселения - всё радовало Гунтера и заставляло с гордостью думать, какое достойное наследство оставит он сыну. Сами государственные дела интересовали короля всё меньше, и когда приходилось собирать совет для поправок к законам, для изменения границ и тому подобных вопросов, или вершить королевский суд, он видел с удовлетворением, что его окружают умные и понимающие люди, способные всё разрешить и обустроить. Жажда великих дел, кураж от государственного строительства куда-то ушли вслед за молодостью, от которой остались лишь смутные воспоминания, и теперь Гунтеру гораздо приятнее было сидеть в компании Ортруны и детей, чувствуя, что это и есть настоящее счастье.
- Видишь? Всё это достанется тебе, - говорил Гунтер, стоя на башне с маленьким Годомаром и показывая ему Вормс. Территория города расширилась, было видно, как строился новый квартал; по Рейну ходили пузатые торговые корабли, в городские ворота въезжали гружёные верхом деревенские телеги, а за стеной расстилались аккуратные зелёные поля.
- И вон те дороги? - спрашивал наследник.
- Конечно, и дороги, и ещё те леса, в которых много зверей. У нас большая страна, и ты будешь править ею. Только не забывай слушать старших, чтобы вырасти сильным и умным королём. Слышишь, Годомар?
- А если на нас нападут? - мальчик думал о чём-то своём.
- Тогда мы дадим врагам отпор, - засмеялся довольный Гунтер. - Ты первый пойдешь во главе войска и всех победишь! Не побоишься?
- Н-нет, - пролепетал Годомар, и Гунтер невольно вздохнул. Всё-таки малыш, увы, не сын Брюнхильды… но, может, с возрастом посмелеет?
- Не хочешь пойти поиграть с мальчиками? - Гунтер ссадил его с рук.
- Нет, - скривился Годомар. - Я лучше к сёстрам пойду.
- Я же подарил тебе деревянный меч. Разве тебе не с кем сразиться? Ну чему тебя научат сёстры?
- Мы с ними в жмурки играем…
В жмурки, мысленно повторил Гунтер. Сам он в ещё меньшие годы и то проявлял интерес к оружию, а взять, к примеру, Хагена… У короля даже мелькала мысль, не отдать ли наследника на воспитание Хагену, но тот, конечно, будет отказываться, и его даже поддержат.
- Ступай лучше к королеве, сынок. Она ведь обещала научить тебя стрелять из лука, верно?
- Да, но я всегда промахиваюсь, а она попадает в цель, - обижено заявил наследник. - Это её господин Хаген так научил.
- Вот даже как, - пробормотал Гунтер. - Так и тебе нужно учиться и не сдаваться, и ты тоже будешь попадать в цель… Только терпение, сынок, терпение…
Хаген чаще отсутствовал в Вормсе, зато, кажется, успел побывать везде, где только возникала необходимость - на установлении новых границ, когда осколки развалившейся ксантенской державы переходили под бургундскую власть; на переговорах со старыми и новыми союзниками, на подписаниях условий мира - старые враги, саксы, одними из первых пожелали заключить договор, и это потребовало обсудить немало спорных вопросов; везде, где срочно требовалось проложить новую дорогу, или закладывался новый город, или где возникали мелкие неурядицы - туда отправлялся Хаген, а в Вормс возвращался с новыми вопросами и предложениями. Зато на войну ему пришлось идти всего один раз - когда на баварской границе стало неспокойно.
- Полагаюсь на тебя, как впредь, - заявил ему тогда Гунтер. Сам король и не думал идти воевать, и это уже никого не удивляло.
Хаген всё же напомнил былое.
- Когда-то мы, с вами, мой король, рубились плечом к плечу. Сколько было славных битв!
- Мы были молоды тогда, - ностальгически улыбался Гунтер. - В те годы мы вынесли самое тяжёлое, отстояв нашу свободу от всех врагов, теперь нам, как добрым хозяевам, стОит беречь нажитое. Мне это сейчас более по плечу, - он чуть разводил руками, так что делалось видно заметное брюшко. - Ты же по-прежнему - щит Бургундии, наша опора и защита.
Хаген не возражал; казалось, он и не прочь был тряхнуть стариной и отправиться в поход, тем более что годы, смешавшие его чёрные волосы с сединой, будто ничуть не лишили его прежней мощи. В отличие от Гунтера, он ничуть не погрузнел, не стал выглядеть мягче и обтекаемее; он даже немного похудел, что резче обозначило его стройную и упругую фигуру с широкими плечами и узкими бедрами; жилы на руках стали выпирать заметнее, и весь его облик, немного потеряв во внушительности, стал будто излучать скрытую силу. Хаген почти всегда теперь носил чёрные одежды, походка его сделалась медленней и повадки сдержанней, но в нём стало ощущаться достоинство патриарха, порой смущавшее бургундов, тем более что он был ещё не настолько стар. Возраст делал неизменной печать суровости на лице Хагена, но одновременно придавал нечто неожиданно благообразное. Чёрный глаз смотрел так, будто его обладатель прожил не одну, а несколько жизней, и даже шрам на лице казался таким же следом пережитого, как и неизбежные морщины. Вид Хагена не стал более удобен от таких перемен, но даже суеверные горожане, когда он проезжал по улицам, не решались больше плевать при нём через плечо, а почтительно звали его «господином Хагеном».
Война с баварцами оказалась совсем недолгой, и Хаген, отправив в Вормс донесение, остался для обсуждения вопроса о границах. Фолькер, участвовавший в походе, догадывался, что Хаген не прочь здесь несколько задержаться, и не удивился, узнав, что тот на нейтральной территории встречался с маркграфом Рюдигером.
- О! «Не дремлет и не спит хранящий Израиля», - Фолькер уселся возле палатки рядом с полулежащим Хагеном. - Делал разведку, не так ли?
- Встречался с другом моей юности, - ответил Хаген, крутя в руках меч и глядя в ночное небо. - А ты всё богохульствуешь.
- Ничего не могу поделать - богохульником сотворил меня Бог, - развязно улыбнулся шпильман. - Так есть ли что новое или ты ездил за старым?
- Нам с Рюдигером много есть что вспомнить за чашей вина, - сказал Хаген. - А хорошим новостям из страны гуннов я всё равно не верю.
- Может быть, зря? - поскрёб щёку шпильман. - Годы идут, и тревоги уменьшаются.
- Когда всё слишком хорошо, Фолькер, это тоже настораживает, ибо всё проходит. Особенно когда под боком есть враг, пусть даже притихший.
- Скажу тебе, Хаген, что ты мрачнейший из всех пророков.
- Это я-то пророк? - рассмеялся Хаген невесело. - Если бы…
- Тогда тем лучше, а то тебе вечно мерещится дурное. Даже сейчас, когда и повода-то нет…
Хаген только хмыкнул в ответ. Было прохладно; лёгкие рваные облака отступили и открыли луну, будто насаженную на кончики высоких елей.
- Я, Фолькер, старею, - неожиданно произнёс Хаген.
- Скажи это своим врагам, которые подвернулись под твой меч! - хохотнул шпильман.
Хаген довольно погладил свой клинок.
- Я не о том. О памяти.
Фолькер понял, что лучше сейчас помолчать.
- Я стал помнить давние годы лучше недалёкого прошлого, - продолжил задумчиво Хаген. - Даже то, что казалось забытым, стоит перед глазами живее вчерашнего дня… Я был ещё молод, когда был здесь последний раз, Фолькер, и кажется, что помню здесь каждое дерево. Сколько раз я переходил эту границу и в ту, и в другую сторону! А сколько было битв…
- Тебя здесь до сих пор не забыли, - решился вклиниться Фолькер. - От одного твоего имени у всех загораются глаза - тот ли это неукротимый воин, Хаген-Хагана или как тебя тогда называли?
Хаген чуть качнул головой.
- Что и говорить, мне грех жаловаться на жизнь. Всякое в ней бывало… Хоть и кажется мне иногда, что я только и делаю, что гоняюсь за ветром, но…, - Хаген отмахнулся, - это тоже стариковское. Вот будем возвращаться в Вормс, и я повторю свой давний путь на родину.
Он отложил меч и свободно растянулся на земле, вдохнув полной грудью, будто здешний воздух ещё хранил его юность.
- Мы-то будем с войском, а ты был один и дороги не знал, - Фолькер улёгся на живот, подперев голову и болтая ногами. - И как гунны тебя не нагнали!
- Нагнали. Но так и я был не безоружен, - сказал Хаген и улыбнулся: - Смотри, не слишком здесь об этом распространяйся. Этцель пустил слух, будто я уехал с его позволения, и не верить в это лучше на более безопасном расстоянии.
- А чего бы ради Этцелю сейчас вспоминать об этом?
- Не хочу подставлять Рюдигера, раз уж пересёкся с ним. Если я - беглец, то мы не имели права встречаться. Он должен был меня выдать. Потому мы и соглашаемся, что Этцель отпустил меня сам, а значит, и претензий к нам никаких.
- Всё-таки это несправедливо по отношению к тебе, - призадумался Фолькер. - Ты сбежал из ненавистного плена, отбился от преследования, выдержал такой нелёгкий путь…
- … и бродил потом по берегу Рейна как ошалевший, - вновь засмеялся Хаген. - То был, наверное, самый счастливый миг моей жизни. Но и он прошёл, как и не было… Давай, Фолькер, спой лучше что-нибудь, раз и тебе не спится.
Шпильман, подумав, осторожно начал нечто странное:
- Oh, wie viele Jahre sind vergangen,
seit ich Mueller bin an diesem Ort.
Die Raeder drehen sich, die Jahre vergehen,
ich bin schon alt und voellig grau..
Хаген нахмурился и стал поглаживать бороду. Фолькер уже смелее продолжал:
- Ich habe gehoert, man will mich verjagen
weg von dem Dorf und von der Muehle
Die Raeder drehen sich, die Jahre vergehen
oh ohne Ende und ohne Ziel.
Песня показалась довольно длинной. Хаген приподнялся; глаз недовольно блестел. Фолькер это заметил, но попытался допеть до конца.
- Wo werde ich wohnen? Wer wird mich schonen?
Ich bin schon alt, ich bin schon muede.
Die Raeder drehen sich, die Jahre vergehen,
und auch mit ihnen…
- Достаточно, - оборвал его Хаген. - Что за уныние ты затянул? Ты знаешь, я не люблю жалостных песен.
- Но печальные тебе всегда нравились.
- Печальные, но не жалостные, понимаешь? - произнёс с нажимом Хаген, поднявшись и взяв в руки меч. - С тех самых пор, как мы бежали из Треки и отец дал мне в руки нож, сказав, что я должен уметь защищать себя… С тех пор я не могу слышать ничего жалостного. Ясно?
- Ясно, - повторил Фолькер, надеясь, что в темноте не будет видно, что у него кровь прилила к ушам.
- А откуда ты знаешь эту песню?
- Во Франконии от одного мужика слышал, - ответил шпильман. - Но не ожидал, что тебе придётся настолько не по нраву.
Хаген вонзил меч в землю.
- Вернёмся в Вормс - научу тебя паре хороших песен, раз тебе стало нечего петь.
- Ба, до чего я дожил… Ты будешь учить меня пению? О позор на мою голову, - трагически произнёс Фолькер.
- Не всякой песне нужно, чтоб все её знали… Die Rаеder drehen sich, die Jahre vergehen… Чёрт, теперь же это от меня не отвяжется. Ты бы лучше сыграл что-нибудь…
Шпильман покрутил в руках скрипку.
- Мне теперь впору разбить её от стыда.
- Брось паясничать. Она ещё тебе пригодится.
- Да, расколотить её об голову маркграфа Гельфрата, если он опять на переговорах будет держаться, как победитель, а не как побитый подлый трус, кто он и есть!
- Ты говорил, в этой скрипке половина твоей души.
Фолькер вздохнул.
- И то верно. Дьяволу её продать не так жалко, как разбить о дубовую гельфратову лысину… Но ты действительно хочешь что-нибудь послушать?
Хаген отошёл в сторону, но Фолькер видел, как он тяжело дышит, и понимал, что забрался в недозволенное. Иногда лучше и впрямь обойтись без слов, подумал он, рассеянно водя по струнам, и задним числом удивился тому, как повернулась его собственная жизнь.
Год спустя они были совсем на другом краю - вели переговоры с франками, проезжали мимо Аргоннского леса, и у шпильмана в голове так и вертелось название «Трека». Но Хаген и словом не обмолвился о родном городе, оставив Фолькера только удивляться тому, как отец Хагена выбрался целым из таких чащ, да ещё с маленьким мальчишкой на руках.
- Тебе Хаген что, так ничего и не рассказывал? - спрашивал у Фолькера Данкварт. - Ну, не удивлюсь… Он и мне-то рассказал в минуту слабости и наверняка сто раз об этом пожалел. Жена его точно знала всё, но она… Он же себе жену, знаешь, из своих выбрал. Говорил, кое в чём она разбиралась лучше, чем он сам, да чёрт их поймёт. А в Треку он специально ездил всё узнавать, да и сам кое-что помнил и от отца, и от себя самого. Память у него адская…
- Я догадываюсь, что там произошло, - произнёс Фолькер.
- А Хаген, наверное, догадывается, что ты догадываешься, - невольно усмехнулся Данкварт и тут же стал серьёзен как на похоронах: - Ты прав, что не заговариваешь с ним об этом. Убить их там хотели, вот что.
Фолькер кивнул без тени удивления.
- И не просто убить, а сжечь, - Данкварт понизил голос. - То ли какой дурак злыми колдунами их объявил, что ли… Дурацкое-то дело нехитрое - сдохшую корову на колдовство списать, особенно если сосед богатый. Это я так предполагаю, а Хаген вообще говорил, что кто-то таким образом решил Страстную неделю отметить. Но это ж чепуха какая-то?
- Не такая и чепуха, - мрачно отозвался Фолькер.
Данкварт пожал плечами.
- Не пойму я этого всё равно - чтобы в светлый праздник... Словом, выжил Хаген чуть не из огня, матери только не повезло. Обоих отец бы не спас. Так-то, Фолькер… И не удивляйся, что он и говорить об этом не хочет, и возвращаться бы туда не стал ни за какие коврижки.
- Только Бургундия!
- Вот-вот. И ещё - он с тех пор всякую опасность печёнкой чует, хоть и кажется иногда, что зря…
Фолькер остерегался расспрашивать Хагена, несмотря на весь интерес, и решился лишь вскользь упомянуть Треку. Хаген ответил так, будто Фолькер и в самом деле всё знал, что немало удивило шпильмана.
- Они там над пепелищем часовню построили, - злобно выцедил Хаген. - Теперь мне туда и вовсе путь заказан… Ну их к чёрту, Фолькер. А ведь хороший был когда-то город. У нас был очень богатый дом, виноградники…
- Сколько ж тебе было, если ты такое помнишь?
- Мало. Но память странная вещь, Фолькер - хранит то, чего давно уже нет.
Хаген явно хотел отбиться от прошлого и тихо запел про Аргоннский лес.
- Удивляюсь, есть ли места, где тебя не было? - притворно удивился шпильман.
- Представь, бОльшая часть земли, - Хаген с облегчением улыбнулся. - А вот по этой самой дороге, дружище, я вёз домой Рейну, когда выкупил её у франков…
- О, да у тебя здесь остались и приятные воспоминания.
- Она всю дорогу держалась за мою кольчугу, так что пальцы - а они у неё были совсем тонкие - застревали в кольцах, и всё жалась ко мне… Нет, не от большой любви. От бессилия. Она была совсем слаба… По-настоящему слаба, - зачем-то он счёл нужным подчеркнуть это. - Я её поддерживал, чтобы она не соскользнула, - Хаген сделал жест, будто приобнял кого-то в воздухе.
Фолькер заметил, что глаз Хагена будто осветился изнутри.
- Она была королевского рода? - спрашивал Фолькер.
- У неё в роду были такие властители, которых до сих пор чтит полмира. Но что и для кого это значит?
- Жаль всё-таки, что я её не застал. Хотелось бы увидеть единственную хозяйку Тронега.
Хаген вздохнул.
- Хорошо, что она успела расцвести и порадоваться жизни, прежде чем умереть. А так.., - он помрачнел. - «Кто знает, что хорошо для человека в жизни, в считанные дни его суетной жизни, которые он проводит, как тень?»
Хаген смолк, а Фолькеру воображение дорисовало всё, о чём он не смог или не захотел сказать.
Они уже приближались к Вормсу, когда Хаген ядовито заметил, что теперь-то Фолькер наверняка окончательно передумал писать про него поэму.
- Ты меня столько лет сбивал и отговаривал, а теперь уже и время ушло - и не смогу, даже если надумаю, - так же ядовито ответил Фолькер. - Я ведь тоже, дружище, не молодею. Стихи становятся всё тяжелее, песни всё грубее… Если бы не скрипка, я бы вообще бросил стихи и перешёл бы в летописцы.
- Ты - летописец? - Хаген рассмеялся. - Уж не в монахи ли ты собрался?
- Да ты что, я и монастырь - это вещи несовместимые. Так что не будет вам из меня летописца. Только вот и поэм про тебя, увы, не будет.
Хаген удовлетворённо кивнул.
- Достаточно того, что моё имя и так склоняют не по делу.
- Так ведь насколько не по делу, Хаген! - горестно воскликнул Фолькер. - Вот жалкий Зигхер, запертый в своём Ксантене. Да, не он сам. Его шпильманы, вывернувшие наизнанку все мозги в объяснениях, почему от них подданные разбежались, а у их лучезарного героя не нашлось ни единого верного друга, и всё раздувающие и раздувающие этот драконий пузырь…
- Надо же им как-то утешиться в своих нерешённых проблемах, - пренебрежительно бросил Хаген.
- Но их бумажки расходятся по миру.
- Слава Богу, не в Вормс. У нас этим хвалам и плачам цену знают.
- Но в других местах несведущие люди подхватывают.
- Тебе-то какое дело?
- А справедливость? - почти вскричал Фолькер, но тут же снизил голос. - Знаешь, что меня больше всего удивляет? Они же совершенно не скрывают того, что сделал Зигфрид королеве Брюнхильде, и всё равно считают его невинной жертвой, а обвиняют её!
- Да, королеву мне более всего жаль, - помрачнел Хаген. - Если такое обращение с ней считают похвальным, то за кого они её держат? Или она для них кусок мяса, об который можно вытирать ноги и ещё ставить ей это в вину? Или мир действительно начал сходить с ума…
- А сколько проклятий достаётся тебе! Твою верность предательством обзывают. У них в самом деле такая бурда в голове?
Хаген отмахнулся.
- И не такое слышал. Собака лает - ветер носит. Но чую, что не к добру мы такой разговор затеяли. Посмотри, нас какие-то гости опередили!
У вормсских ворот действительно выстроилась некая процессия.
- Что это за петухи? - не удержался от смеха Фолькер.
- Не узнаёшь? - замогильным голосом произнёс Хаген. - Поехали в объезд. Не хотел бы въезжать в город вместе с ними…
***
- Ты очень кстати, Хаген, - заявил Гунтер, не успел Хаген войти. - К нам явилось некое посольство, но никто этих людей не знает, и на тебя вся надежда. Сможешь сказать, кто они?
Хаген лишь для приличия бросил взгляд в окно.
- Те двое, что носят самые яркие и нелепые наряды - Вербель и Швеммель. Это, с позволения сказать, шуты гороховые при дворе Этцеля.
- То есть шпильманы, - поправил Гунтер.
- Да, если можно так назвать тех, чьи любимые шутки - швыряться дохлыми крысами и рассыпать горох под ногами. Право же, Этцель мог отправить более достойных послов. Полагаю, их снарядила ваша сестра.
- В таком случае мы им очень рады, а твой развязный тон неуместен, - Гунтер осуждающе стрельнул взглядом в Хагена и велел пригласить шпильманов.
Вербель и Швеммель, разодетые так ярко, что недоставало только павлиньих хвостов, с небольшой свитой вошли в зал и с преувеличенной любезностью приветствовали короля, его братьев и приближённых. Хаген, стоящий неподалёку от трона, был мрачнее тучи.
- Очень рад получить весть от нашего верного союзника, короля Этцеля, и от нашей сестры Кримхильды, - произнёс Гунтер. - В добром ли они здравии?
- Наш государь вошёл в преклонные лета и больше не ходит в битвы, - Вербель кланялся так, будто его подбивало распластаться на животе. - Но он по-прежнему здоров и благополучно правит своей державой. Королева тоже здорова, счастлива, всеми почитаема и растит прекрасного наследника, в жилах которого есть и ваша кровь.
Лицо Гунтера стало ещё более довольным. Глаз Хагена тревожно замерцал.
- Лишь одно омрачает счастье нашей госпожи - тоска по родным, - продолжил Вербель. - Она шлёт вам заверения в своей любви и выражает желание, что к солнцевороту вы явитесь на праздник, который устроит наш король.
Хаген сдержался, чтобы не податься вперёд.
- Какая прекрасная новость, - сказал Гунтер. - Но путь до Этцельбурга будет далёк для нас.
- Потому королева Кримхильда послала нас заранее, - вклинился Швеммель, - чтобы вы успели приготовиться так, как вам приличествует, и могли не торопиться в пути. Она шлёт привет каждому из своих братьев в отдельности и уверяет, что будет рада видеть всех вместе, и ваших приближённых тоже.
- Вы передали нам приятную весть, - произнёс Гунтер. - Но, учитывая трудности пути, мы должны посовещаться и всё обдумать. Через семь дней мы сообщим вам свой ответ, а пока наслаждайтесь нашим гостеприимством.
Члены посольства поклонились, и вдруг Вербель нахально выступил вперёд:
- А мы можем видеть королеву Брюнхильду?
Его тон чрезвычайно не понравился Гунтеру, но прежде чем он сообразил что ответить, вступился пришедший с Хагеном Фолькер:
- Прошу прощения, но моя госпожа сегодня не в духе и никого не сможет принять.
- Жаль, - простецки бросил Вербель, тогда как Фолькер поймал благодарный взгляд Хагена.
- Посетите лучше королеву-мать, - сурово заметил Гунтер. - Ей было бы интересно узнать, как поживает её дочь.
Вербель обречённо вздохнул.
На королевском совете ещё раз было зачитано послание от Этцеля. Всех оно необыкновенно воодушевило, и только Хаген сумрачно молчал, слушая восторги других по поводу предстоящего пира-на-весь-мир и ещё большего сближения с Этцелем. Гернот и Гизельхер особенно порадовались, что увидят свою сестру, которая теперь-то, уж в этом сомнения нет, самый преданный их союзник и разворачивает Этцеля в нужную сторону.
- Что скажешь ты, Хаген? - спросил, победно улыбаясь, Гунтер. - Ты один не сказал ни единого доброго слова, когда все уже почти пришли к согласию.
- Вижу, вам хочется принять приглашение, - ответил размеренно Хаген. - Но если вы это сделаете, то не вернётесь назад. Ни вы, ни те, кто будет вас сопровождать.
Воцарилась тишина. У всех сошли улыбки с лиц.
- Почему же, Хаген?
- Потому что это ловушка. Кримхильда хочет заманить нас, чтобы уничтожить.
Голос его был холоден и твёрд.
- Ты говоришь нелепости, - Гунтер пришёл в раздражение. - Если бы она хотела нам зла, то у неё на это было целых семь лет. Но ничего не случилось, вопреки твоим мрачным пророчествам. Ты хочешь, чтобы я поверил в них теперь?
- Пусть вас не сбивают с толку прошедшие годы. За это время дракон мог вырасти достаточно, чтобы захотеть крови…
- Он о драконах заговорил! - нервно хохотнул Гунтер. - Хватит, Хаген. Что было, то прошло. Сестра давно забыла свои печали, став великой королевой. Она даже намекает нам, - Гунтер с улыбкой помахал этцелевым письмом, - что муж её стар, а наследник мал…
- Эти намёки - сыр в мышеловке, государь. Даже если Этцель, с годами впавший в слабоумие, впрямь стал нам союзником вернее некуда, его супруге верить нельзя. Ваша сестра, мой король, да позволено мне будет сказать как есть - очень лживая женщина.
- Не смей так про неё говорить! - взвился Гизельхер. - Ты причинил ей столько зла…
- Прошу прощения, я должен снова напоминать, как всё было?
- Не нужно, - осадил его Гунтер. - Мы и так хорошо помним, что ты заставил бедняжку страдать не меньше, чем матерь божью, и теперь продолжаешь злобствовать против неё! Или тебя так раздражает всё небесное и непорочное?
Хаген, ошеломлённый такой внезапной тирадой, всё же спокойно продолжил:
- Мой король, даже если вы всё забыли...
- Не смей говорить со мной таким тоном. Мало тебе было свершить великое злодеяние, чтобы порочить теперь страдающую невинность!
Хаген смолк на мгновение, глядя на всерьёз разгневанного Гунтера, не понимая, откуда вдруг прорвалось то, о чём семь лет не было и подозрений. Но удивление быстро прошло, и Хаген снова заговорил, снизив голос:
- Я предупреждал вас, что этот страдальческий культ может обернуться большой кровью. Вы хотите настоящих страданий и смерти? Она нам их обеспечит, можете не сомневаться.
- Умерь свою дерзость, - угрожающе сказал Гунтер. - Я помню твои слова, но ты неправ. Сестра помирилась с нами, и ей не с чего вдруг спустя столько лет строить против нас козни. Это ты по-прежнему видишь врага в несчастной слабой женщине!
- Она давно не слаба и несчастна, мой король. Она гуннская королева. В том же, что ей нельзя доверять, мы имели возможность убедиться.
- Я требую прекратить говорить гадости про нашу сестру. Она и так достаточно настрадалась по твоей вине, чтобы ты опять ей мешал.
Хаген перевёл яростный взгляд на Гернота.
- Я тоже не вижу причин отказываться от поездки, - сказал Гернот. - Это было бы и неучтиво с нашей стороны. Что бы мы сказали в своё оправдание? Извините, мол, но Хаген слишком боится Кримхильды?
Среди придворных раздался смех. Хаген вспыхнул.
- Вы думаете, речь идёт о моей жизни? - произнёс он с деланным спокойствием. - Это касается вас, господа. Вы все погибнете, если поедете в страну гуннов.
- Меня Кримхильде не за что ненавидеть, в отличие от тебя, - высокомерно сказал Гизельхер.
- Не надейтесь, что это послужит вам защитой, - отозвался Хаген.
- Невиновным и тем, с кем она помирилась, бояться нечего, - важно заявил Гунтер. - Ты же, Хаген, дал сегодня худший из своих советов, ещё хуже, чем твой отец давал моему отцу.
Хаген побледнел.
- Советовал ли мой отец что дурного? - спросил он переменившимся голосом.
- Уже то, что говорил чепуху о несправедливых преследованиях, - жёстко сказал Гунтер. - С нами такого не будет, запомни. И с вами такого наверняка быть не могло.., - взгляд Гунтера сделался ехидным, и он громко произнёс, не сводя глаз с Хагена. - Как и не будет того, чтобы человек из проклятого рода указывал нам, что делать.
На мгновение в зале повисла тишина.
- Вы высоко ценили мои советы…, - начал было Хаген, но Гунтер властно оборвал его:
- И достаточно. Думаешь, я не вижу, какую власть ты здесь приобрёл?
- Но, мой король…
- А твоё сближение с королевой? Я на всё смотрю сквозь пальцы за твои заслуги, но…
- Простите, но нас с ней не в чем подозревать. И я, и она знаем своё положение…
- И потому вы оба почти взяли страну в свои руки?
- Что вы…
- Или вы позабыли, кто здесь король?!
- Вы, государь.
Все выстроились полукругом около Хагена и Гунтера с его братьями. Гунтера будто прорвало и он готов был вскипеть. Хаген стоял выпрямившись, но грудь беспокойно вздымалась, взгляд был полон ярости и отчаяния одновременно.
- Совершил ли я что недозволенное, мой король? - спросил вдруг Хаген с выражением усталости.
- Почти ничего, - бросил Гунтер, успокаиваясь. - Кроме того, что надо и место своё знать. Я не сомневался в твоей преданности, но почему ты сейчас идёшь наперекор всем? Ты противоречишь мне назло?
- Я далёк от таких мыслей, мой король.
- Так зачем ты споришь со всеми? Считаешь себя умнее других? Смотри, тебя никто не поддерживает, - почти с торжеством сказал Гунтер.
- Я всё же буду настаивать на своём, - произнёс Хаген, - ибо это дело жизни и смерти, а не моей правоты или власти. Вы не должны ехать к гуннам. Вас приглашают не на пир, а на убой.
- Твоё мнение мы выслушали, - пренебрежительно заявил Гунтер. - Но решение будет за теми, чья совесть так же чиста, как и кровь в жилах. Что скажете, господа?
Хаген тихо отошёл в сторону. Он молчал, пока другие повторяли свои доводы в пользу поездки. Совет разошёлся с предварительным решением - ехать.
Ночью, когда воспаривший духом Гунтер уединился с Ортруной, Хаген и Фолькер постучали в покои Брюнхильды. Она сама открыла дверь - при ней никого не было - и когда Хаген вошёл, плотно их затворила. Фолькер остался сторожить коридор.
- Что там было? - глухо спросила Брюнхильда.
Хаген не ответил.
- Значит, мы всё-таки сорвались?...
- Да.
Хаген подошёл к окну. Брюнхильда, неслышно подобравшись, тронула его за плечо.
- Это западня?
Он кивнул.
- О Господи, - вырвалось у неё. - И что же, никто не понял?
- Никто.
- А ты…
- А что я? - перебил он её. - Я наёмник из проклятого рода. Решать будут они. Чистые и непорочные.
Брюнхильда резко отступила, будто её оттолкнули, затем села на постель, сжав руками опущенную голову. Хаген глядел в окно, лицо его казалось каменным.
- Всё на свете имеет свой конец, - негромко заговорил он. - И королевства, и их властители тоже не вечны. Но чтобы так глупо… по такой нелепой наивности…
- Гунтер даже не удивил, - скрежещущим голосом произнесла Брюнхильда. - Он давно не совершал глупостей, вот и настала его пора… Но остальные? Неужели никто не прислушался к тебе?
- А зачем? - он криво оскалился. - Не моё это нечистое дело.
Брюнхильда встала, пошла к нему и обняла со спины, положив ему голову на шею. Он закрыл глаз.
- Я говорила тебе, что никогда ты здесь своим не станешь, - почти прошептала она. - Что бы ты ни сделал для них, тебе напомнят, кем считают на самом деле, как только окажется нечем тебе возразить. Так и случилось…
- Моя жизнь не так дорого стОит, - уставшим голосом сказал Хаген. - Но они? Или они настолько потеряли всякую предосторожность?
- Да они самоуверенные глупцы, - бросила Брюнхильда. - Сколько раз ты выручал их и был «уважаемым Хагеном», но как пошли вести от вдовы лжегероя, лучезарного до тумана в глазах, так ты уже и нечистый?
- Похоже, это неуничтожимо, госпожа, - сказал он со сдерживаемым сарказмом.
Она обхватила его крепче.
- Ради чего ты старался, Хаген? - тоскливо произнесла она. - Ты всю свою жизнь потратил на это королевство…
- Потому что оно было моё! - рявкнул он с внезапным гневом. - Я вложил в него не меньше сил, чем они…
- Вот и прими благодарность, - глухо сказала она. - Это всё равно не твоя страна, Хаген.
Он резко освободился от рук Брюнхильды и отошёл от неё, тяжело дыша. Она не сдвинулась с места, сжав руки на груди и глядя на него с горечью и почти с нежностью.
Хаген перевёл дух.
- «И возненавидел я жизнь, ибо дурные дела, по-моему, вершатся под солнцем, ибо все – суета и погоня за ветром… Ибо что получает человек от всего труда своего и стремления сердца своего, когда он трудится под солнцем? Ведь все дни его – страдания, и дело его – огорчение, даже ночью нет сердцу покоя. И это – тоже тщета….», - тихо повторял он.
- «Нет ничего лучшего, чем радоваться человеку делам своим, ибо это доля его, - отозвалась королева. - Ибо кто приведёт его взглянуть на то, что будет после него?» Нет, Хаген, не идёт тебе роль проповедника.
Хаген приблизился к ней и обнял её, склонив голову к её плечу.
- Мой Хаген, - тихо сказала она, поглаживая его волосы, - ты сделал достаточно для своих господ и покровителей, но ты не будешь сильнее судьбы. Ты снова хочешь защитить их, но как защищать тех, кто сам сдуру несётся навстречу гибели?
- У меня ещё шесть дней для борьбы с глупостью.
- Ты как будто не знаешь Гунтера. Он мягок и податлив, но если вдруг захотел стукнуть кулаком об стол - с ним сам сатана не справится. В том же, что касается сестры, он и вовсе теряет разум… Грешно говорить, мне не жаль его, но... Он же погубит кучу людей!
Она с тревогой отстранила Хагена.
- Если они поедут… ведь ты тоже?
- Само собой.
- Нет, - выронила она, садясь на постель.
- Это будет мой долг.
Брюнхильда смотрела на него столь беспомощным взглядом, какого он никогда у неё прежде не видел.
- Да, разумеется, - пробормотала она. - Будь ты другим, я и не ценила бы тебя… Но гибнуть за них… Во имя рогового чудовища, требующего крови!
- Моя королева, - он сел рядом с ней, - я поеду ради тех, кому я верен.
- Ради Гунтера? - её рот недобро скривился. - Того, кто показал тебе, за кого тебя держит?
- Я не пёс, госпожа. Но и не всякое глупое слово достойно великого внимания, - он отвернулся от неё. - И Гунтер не единственный, с кем связывает меня верность. Это же готовое стадо на убой. Я их не брошу.
Брюнхильда мучительно вздохнула.
- Ты же погибнешь, - через силу произнесла она.
- Скорее всего.
- И потом скажут, что всё случилось по твоей вине.
- Даже не сомневаюсь, - он злобно усмехнулся.
- Да за что? - она резко развернулась, глаза бешено горели. - К чему эти жертвы во имя их глупости? Ты только и делал, что убирал последствия их нелепых решений, а теперь…
- Госпожа, - он улыбнулся как можно мягче и дотронулся до её лица. - Невинной жертвой я не буду.
Её лицо сделалось суровым.
- Ты о чём? - спросила она с вызовом.
- Я ещё не забыл, что был тогда в Изенштайне, госпожа.
Брюнхильда замерла, губы безвольно приоткрылись. Глаз Хагена холодно поблёскивал в темноте.
- О Господи… Даже я не виню тебя в невольном соучастии, - королева взяла его за руки.
- Потому что вы великодушны. Но это не имеет значения для всего того, что я покрывал и чему не мешал, пусть и невольно.
- Все три причины, - отчеканила Брюнхильда.
- Да.
На время в комнате повисла тишина. Брюнхильда беспокойно сжимала руки Хагена, жёсткие и узловатые.
- Хаген, - почти угрожающе сказала она, - не вздумал ли ты найти оправдание своей смерти? Ведь я тогда виновата больше всех, это я направила Зигфрида к трону… Очень было умно, нечего сказать! Как будто одно его появление не показало, кто он такой…
- Не вините себя, - прервал её Хаген, бережно погладив её руку. - Не всё постигается с первого взгляда, и глупость долго ходила кругами, пока не накрыла нас, - он улыбнулся, и улыбка невольно вышла зловещей. - «И даже не знает человек час свой, подобно рыбам, захваченным злой сетью». Вот этот час, вероятно, и настал.
Брюнхильда отрицательно помотала головой.
- У нас ещё шесть дней, Хаген, шесть дней… Ведь решение не окончательное, верно? Не сдадимся же, даже если все против нас… Я поговорю с Гунтером, - она встала и прошлась по комнате, скрестив руки на груди. - Этой поездки нельзя допустить… Не зря мне эти послы сразу не понравились…
Раздался осторожный стук в дверь.
- Я должен идти, госпожа.
Брюнхильда кивнула. Хаген быстро вышел, а королева со вздохом села на постель, заложив ногу за ногу и опустив лицо на руки.
***
Совет собирался ещё в течение шести дней, но быстро превращался в обсуждение поездки, как будто окончательное решение о ней было уже принято. Хаген постоянно нарушал единогласие, твердя, что их зовут на смерть. Он пытался подколоть своих господ, которым-де не терпится увидеть, кому их отец платил дань, настаивал на том, что в Кримхильде нужно видеть только врага, даже если таковым перестал быть сам Этцель, и уж тем более не обольщаться намёками на власть, но его одинокий голос тонул в равнодушии, протестах или насмешках. По ночам Хаген выходил на стену и долго стоял там в задумчивости, тогда как в замке царило нездоровое возбуждение - поездка к Этцелю представлялась как нечто грандиозное.
Послы проводили много времени с Утой, которая расспрашивала их о Кримхильде и внуке, и хотя шпильманы говорил только хорошее, что-то беспокоило старую королеву.
- Чует сердце - не к добру они здесь, - пожаловалась она Брюнхильде. - Они что-то скрывают. Такие сладкоязыкие оба, а будто ядом капает с их слов… Не знаю, что будет, но… так тяжко на душе, словно змея её обвила и давит.
Ута стариковски вздыхала. Она сильно сдала за эти годы, и ходить могла только с помощью палки.
- Будь я помоложе, поехала бы сама, хоть душа бы успокоилась. Да куда мне теперь, старой развалине… Останусь тут одна помирать…
- Вы здесь не одни.
- Страшно мне отпускать всех своих сыновей, дочка.
Брюнхильда подала Уте палку и помогла подняться, чтобы та перебралась в постель.
- Может, вы поговорите с ними?
- Кто ж меня слушать станет? Они давно не дети… Скажи, хоть кто-нибудь возражает?
- Хаген.
- Он, - мрачно качнула головой Ута. - Значит, он что-то знает… Нехристь он поганый, прости Господи, но за ним мудрость и первородство, и я бы не пренебрегала его словами.
- Ещё бы убедить в этом Гунтера, - сказала Брюнхильда, усаживая старуху на кровать.
- Ты уж постарайся, дочка, - прокряхтела Ута. - А то какие сны дурные видятся, Господи помилуй!
Однажды Брюнхильда вошла к Гунтеру без оповещения и велела отослать прочь всех посторонних.
- Что за вторжение? - сурово заявил Гунтер.
- Итак, дорогой супруг, - жёстко начала Брюнхильда. - Ни ваша собственная жизнь, ни судьба Бургундии вас совсем не волнуют?
- Прекрати мне «выкать», Бруна, - у Гунтера ещё больше испортилось настроение. - Чем ты изволишь быть недовольна?
- Я ведь всё знаю, - она села в кресло, опершись одной рукой на подлокотник. - Послы прибыли от Кримхильды. Её муж отмечает языческий праздник солнцеворот, а она решила дополнить его жертвоприношением. Давно солнцеподобный в кровушке не купался, верно?
- Что за чепуха! - раздражённо бросил Гунтер, резко поднявшись, и его возглас получился похожим на кряк. - Сестра приглашает нас в гости. Мы будем рады её навестить и скрепить союз с её мужем.
- Вашей кровью.
- Глупости. Что ты злобствуешь против моей бедной сестры? Она чиста, как ангел. В отличие от некоторых.
Брюнхильда чуть побледнела, взгляд стал жёстче.
- И вы готовы ехать по зову этого непорочного ангела с жалом змеи?
- Замолчи, Бруна, - рассердился Гунтер. - Не тебе судить её. Она желает нам лишь добра, а ты… а я даже не обязан спрашивать у тебя позволения на отъезд.
- Я здесь ещё королева, Гунтер.
- Королева благодаря моей милости, - с упрёком заявил он. - Не забывайся, Бруна. Если тебе интересна наша поездка, лучше встретилась бы с послами. Ты им снова отказала?
- Я и так знаю, что услышу от них, - бесстрастно произнесла королева. - И принимать их я не стану. Мне гораздо приятнее слушать песни Фолькера.
- И речи Хагена, надо полагать?
- Тебе бы тоже не помешало.
- Это он тебя подучивает, да? - начал закипать Гунтер.
- У меня и свой разум есть, - ответила Брюнхильда.
- Разум? Какой у тебя разум? Да это ваша нечистая совесть перед моей сестрой! Это вы оба разрушили её счастье и заставили страдать!
- Гунтер, - понизившимся голосом произнесла Брюнхильда, глаза потемнели, - по-твоему, я сама себя обесчестила?
Гунтер с размахом сел в кресло.
- Нашла о чём вспомнить, - раздражённо бросил он. - Скажи лучше, зачем Хаген обучал тебя стрелять из лука?
- Потому что это единственное из воинских умений, которым я не владела.
- А зачем тебе воинские умения? - его глаза недобро сузились. - Не для того ли, чтобы, помогая натягивать лук, он при этом обнимал тебя?
Брюнхильда выпрямилась в кресле.
- Знаешь, Гунтер, после того, как ты напустил на меня Зигфрида, не тебе высказывать мне упрёки в столь невинных объятиях.
- Невинных? Мерзость-то какая! Или он регентшу из тебя готовит? - Гунтера понесло.
- Если ты поедешь в страну гуннов, то так оно и получится, - холодно отрубила она.
- Хватит! - Гунтер ударил кулаком по воздуху и тут же забыл, что хотел сказать дальше.
- Но если ты останешься в Вормсе, то будешь и впредь королём, - Брюнхильда старалась быть спокойной. - Хагену твоя корона не нужна, и он первый не допустит появления самозванцев. К тому же, если ты уедешь, он последует за тобой. Пощади хотя бы своих верных людей, если собственная жизнь тебе наскучила.
Гунтер думал, беспокойно теребя край плаща.
- Ты король, - сказала Брюнхильда, - и нечасто твоё решение оказывалось столь судьбоносным. Не дай нам сорваться в пропасть, Гунтер.
Он поднял на неё властный, тяжёлый взгляд.
- Большинство, - сказал он с нажимом, - согласно со мной. Тебя же попрошу удалиться и не досаждать мне.
- Если тебе досадно…
- Ты слышала, что я сказал? Не заставляй меня уводить тебя силой.
Она медленно поднялась, не сводя с него взгляда. У Гунтера был самый неумолимый вид, какой можно было у него вообразить.
- Удались, Брюнхильда, и займись лучше женскими делами.
Она резким движением запахнула плащ и вышла. Уйдя в свои покои, она не раздеваясь бросилась на постель; её била дрожь. Чтобы успокоиться, она взяла Библию, раскрыв на одном из заложенных мест. Но на словах: «Посмотри на деяния Бога; разве кто может выпрямить то, что Он искривил?» - она отложила книгу, склонилась лицом в покрывало и тихо застонала.
Настал последний, седьмой день, когда Гунтер собирал совет по поводу приглашения Этцеля. Он казался скорее формальностью, и обстановка была почти непринуждённая.
- Надеюсь, господа, сегодня мы надолго не задержимся, - бодро объявил Гунтер. - Все уже высказались, все вопросы обговорены. Есть ли кому что-то добавить?
Выступил Хаген.
- Я повторюсь, мой король, что в Этцельбурге нам готовят не пир, а заклание.
- Если тебе больше нечего сказать, то вопрос можно считать решённым, - важно произнёс Гунтер. - Мы едем в Этцельбург, господа!
Раздался одобрительный гул.
- Мы должны явиться в достойном виде, - сказал Гернот. - Пусть Этцель видит, что мы сильны и богаты.
- Вести во все концы уже разосланы, - светло улыбался Гунтер. - Мы не посрамим себя перед гуннами. Лучшие наши люди будут с нами.
Хаген, стоя в стороне, обречённо смотрел на довольных бургундов.
- До солнцеворота ещё достаточно времени, - говорил Гунтер. - Мы успеем достойно подготовиться. Доставайте самые дорогие свои одежды. Румольт!
- Да, государь.
- Назначаю тебя регентом в моё отсутствие.
- Как… я? - растерялся начальник кухни.
Придворные невольно захохотали.
- Да, ты. Ты так превосходно заведуешь кухней, что справишься и с государством. Да не будь таким ошалевшим, - добродушно улыбнулся Гунтер. - Я дам тебе все необходимые наставления.
- П-покорно благодарю, мой король.
- Ты, Ортвин, тоже останешься, - заявил Гунтер. - Не возражай: тебе я поручу охрану наших женщин. Благодарю вас, господа, за единодушие, проявленное при обсуждении столь важного вопроса.
Он встал, и тут вновь вперёд выступил Хаген. Гунтер еле удержался от недовольной мины.
- Ты поедешь с нами? - быстро спросил он, не дав Хагену открыть рта. - Если боишься мою сестру, можешь оставаться.
Вокруг раздался смех. Хаген на этот раз остался невозмутим.
- Вам ли не знать, страшны мне битвы или нет, - сказал он. - А что прольётся немало крови, нет сомнения.
- Ты опять за своё! - гневно произнёс Гернот. - Долго мы будем слушать эти трусливые речи, достойные разве что бесчестных альбов?
Хаген посмотрел на Гернота с неприятным удивлением, тут же угасшим до снисходительности.
- Я не в силах перечить вашей воле, - сказал он спокойно. - Но советую вам отправиться хорошо вооружёнными.
- Это дело, дорога опасная, - согласился Гернот. - Но ты едешь с нами? Ты один хорошо знаешь путь в страну гуннов.
- Разумеется, я провожу вас, господа, - Хаген сдержанно поклонился.
Вечером он снова постучался к Брюнхильде. Она открыла ему полуодетая, с растрёпанными волосами, под глазами были мешки.
- Всё? - хрипло спросила она.
Он кивнул.
Брюнхильда молча обхватила его за шею.
_________________________________________
"Oh, wie viele Jahre" - песня Марка Варшавского ("Dem milners trern"), в оригинале на идиш.
Цитаты из священных текстов здесь и далее не комментирую.
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/04/25/1047