И снова "Воронка"...
... А внизу, этажом ниже, праздновали свадьбу. Веселый гул. Громкая музыка. Смех. Песни. "А-абручальное кАльцо-о, Не простое украше-енье!" Время от времени – крики «Горько! Горько!!» А ей хотелось выть от боли, страха, тоски, отчаяния. Ведь она понимала: вряд ли сможет она выйти за Олежку замуж. Не будет этого в ее жизни, никогда-никогда, а если они и смогут когда-нибудь пожениться, примут такое решение, то она сразу окажется оторванной от всех близких ей людей… от мамы, отца. … Сумеют ли они выстоять вдвоем против всего мира? Это если вдвоем. …Но может ли она на него положиться, если он уже сейчас так себя ведет?
... Что говорил ей вчера отец в их задушевном разговоре?
- Да, но он же вот именно это самое и делает постоянно – предает тебя и вашу любовь этими своими художествами! И потом, как ты представляешь себе вашу будущую жизнь? Ты только подумай, ведь он, мягко говоря, не слишком воспитанный, и с его-то отчаянным характером, да еще это его постоянное, ну, скажем так… пристрастие к спиртному. Ты представляешь себе, что могло бы из этого получиться, если бы ты вдруг выскочила за него замуж? Это ведь совсем другое дело, это – не просто встречаться, как сейчас! Нет, это пустой номер.
- Отец… но, значит, когда любишь, часто приходится поступаться уважением к себе, терять достоинство?
- Господи, ну и логика у тебя! Да откуда ты такое взяла? Наоборот! Но это, правда, смотря какая любовь...
Ну что тут возразишь? Отец, конечно, прав…
Она встала и направилась к двери. О чем еще тут говорить?
- И не горюй ты так, Майк, выше нос! Ведь все еще будет, ты уж мне поверь! – сказал отец ей вдогонку.
Она остановилась уже в дверях, обернулась к отцу – и взорвалась:
- Будет, будет?! И сколько же мне еще, интересно, ждать этого самого светлого будущего, прямо как у нас в стране! Все время все только и обещают это самое светлое будущее. Какая-то патологическая любовь к будущему времени! Будет! А когда, скажи? Сколько ждать? До МОрковкинОго загОвЕньЯ, как наша бабушка Юля говорит, так, что ли, да? Но я-то хочу жить сейчас! Понимаешь: я не хочу ждать, когда что-то там будет! А черт его знает, что там будет! Я хо-чу жить сей-час!
И ушла в свою комнату. И долго-долго сидела, не зажигая света. Уже совсем стемнело.
А потом они сидели с Олежкой у него дома, где в эти послеобеденные часы никого не было: даже его домоседка-бабушка куда-то ушла. Напряженный получался разговор, хотя Олежка и пытался разжалобить ее. А она помнила одно: стоит только дать слабинку — и все начнется сначала.
— Майечка, лапа, вот зря ты так говоришь! Правда, ну зачем ты так? Напрасно ты так со мной... Ну, прости ты меня, ну, пожалуйста! Я ведь стараюсь, и я всегда прислушиваюсь к тому, что ты говоришь. Ну, я постараюсь, обещаю тебе. Больше не буду… Послушай, я, правда, не хотел... Знаешь, я сам не знаю… Ну, не понимаю я, как я опять… Я, правда же, не хотел... Я ведь люблю тебя…
Этот его детский лепет, эти его обещания — все это она слышала уже не в первый раз. Ей так хотелось ему поверить, но разумом она понимала: верить нельзя, грош цена его обещаниям.
— Да ты что, вообще, издеваешься, что ли, надо мной?! Послушай, а ты что, совсем уже не можешь не пить? Ты выглядел омерзительно — мне теперь и вспоминать-то об этом противно, а уж тогда!.. Вот видел бы ты себя со стороны!.. Я в своей семье к такому не привыкла. И знаешь что, я всегда считала, что мужчине быть слабым стыдно! Ну, вот как можно настолько не уважать себя? Ты просто слабый, безвольный человек! Разве можно на тебя положиться, опереться? А еще говорил — любишь… Тряпка ты половая, вот ты кто! Понял?!
Он молчал, опустив голову, и она окончательно потеряла самообладание.
— У тебя вообще-то есть хоть капля достоинства или уже вовсе нет? Ну, так, в принципе? Эй! Ты как, ты меня вообще слышишь хотя бы, а?!
Она произносила эти слова, она почти кричала, но чувствовала: да, прав, все впустую, тут уж ничего не поделаешь.
Зыбко… Зыбко все кругом. Болото. Гать. Трясина.
На минуту он оторопел. Опустил голову, тихо произнес:
— Майечка, милая, ну, я постараюсь… Послушай, поверь мне, хотя бы еще раз, ну, пожалуйста. Ты пойми, я правда не могу без тебя! Эти полмесяца, когда мы не виделись, или даже больше... Я не могу так, правда… Пойми, только ты, только ты одна мне нужна, правда, и никто — ну что же теперь делать? Я же люблю тебя, а ты? Ты любишь меня, ну, скажи?
Она не могла ему поверить.
Молчание провисало все чаще. Ей так хотелось ему поверить, но перед глазами возникал отец, с его скептической усмешкой, и его слова звучали как приговор: "Не верю я ему! Свежо предание..."
Олежка подвинулся к ней поближе, обнял, попытался поцеловать. Она отвернулась, резко встала, пошла к двери. Не слушая его уговоров остаться, побыть с ним еще хоть полчасика, хоть несколько минут, надела шубку, сапожки, вышла из квартиры, не попрощавшись.
Она шла быстро, почти бежала, сама не понимая куда, а в сознании, как в клетке, билась мысль: «Все! Это конец! Не-при-ем-ле-мо! Без-на-де-жно! За-пре-дель-но!» Алые буквы этих слов выстраивались перед глазами, сами собой складывались в слова, как лозунги на первомайской демонстрации. С непонятной ей самой отстраненностью она отметила: странно, почему так весело, радостно, звонко стучали ее каблучки по тротуару, уже совершенно освободившемуся от снега и льда, отбивали каждый слог. Да, вот уже и весна, а ее это совсем не радует.
Как исцарапана душа, прямо до крови. Словно ее руки в детстве, после игры с котенком Рыжим.
Долго-долго бродила она по городу в тот вечер, пока совсем не выбилась из сил, и сама не очень понимала, куда идет, зачем, который теперь час. В голове почему-то крутилась дурацкая скороговорка «Шла Саша по шоссе…» Надо же! Привязалась, проклятая…
Мартовский вечер сегодня вышел из дома позднее обычного и широко шагал ей навстречу, торопясь на работу, быстро расстегивая на ходу пуговицы своего длинного, до пят, широкополого темно-синего кашемирового пальто, потому что от быстрой ходьбы ему стало жарко. А распахнув его, наконец, ласковый вечер улыбнулся приветливо и открыто, протянул к ней руки, словно стремился заключить ее в теплые душные объятия, укутать с головы до ног в свое необъятное жаркое пальто. Он достиг ее, поймал, ободряюще похлопал по плечу, обнял и поцеловал. Ей стало жарко, неуютно, неловко: ведь она-то жаждала совсем других объятий и поцелуев. Но увидев ее расстроенное, нахмуренное лицо, синий вечер недоуменно поджал губы, резко повернул в другую сторону и в смятении устремился прочь.
«Вот, даже вечер отвергает меня», — с горечью подумала она.
Где это она читала, что ничто в мире не происходит просто так — случайно, и вовсе не разум, а сердце выбирает, в кого влюбиться? Может быть — кто знает… Но если это так, то зачем тогда вообще пересеклись их дороги? Для чего они встретились, если чувства заводят ее в тупик?
Потом, когда от долгой ходьбы начали гудеть ноги, она села в полупустой 41-й автобус, удобно устроилась на заднем сиденье и поехала без всякой цели до конечной остановки и обратно. Возвращаться же домой? Нет, и домой ей совсем не хотелось. Надо было побыть в одиночестве, подумать, принять какое-то решение.... Нет-нет, только не домой!
Что же ей теперь делать? Разумом она понимала: наверное, она просто выдумала себе Олежку. Он вовсе не такой, каким кажется, и надо отказаться от него, вычеркнуть из своей жизни. Но ведь это невозможно! Нет! Одна лишь мысль о разлуке с ним вызывала нестерпимую боль. Ой, как больно! Но и быть с ним она тоже не может.
Мысли судорожно заметались в голове. Она понимала: завтра, через три дня, через неделю он позвонит, они встретятся, и все начнется сначала. Ну да, сколько-то там времени он будет стараться вести себя как надо — весь вопрос только в том, когда он снова сорвется. Да, это неприемлемо. Но что делать ей, если белый свет на нем сошелся клином и невозможно избавиться от этого наваждения?
Любовь выплескивалась из нее, и брызги попадали в лицо, на мех шубки, на сапожки. Ничего она не может с этим поделать. Это донкихотство, борьба с ветряными мельницами. Все равно ничего не выйдет. «Пус-той но-мер», — словами отца выстукивали ее каблучки безжалостную дробь по асфальту. — «Да-да! Да-да! Да!».
Да! Против нее — привычки его и ее семьи, его окружение, среда, в которой он вырос и живет сейчас, — все и всё ополчились против их любви.
Но все же это ее Воронка... Теперь она начинала смутно осознавать: это что-то темное, теплое, тихое, уютное, безопасное — и очень счастливое. Тогда она должна ее защищать всеми силами. Как то внутреннее, лично ее пространство, которое она создавала себе сама и раньше, когда замыкалась в себе.
Когда создавала себе свой уютный, свободный от жизненных бурь, выдуманный книжный мир.
© Лана Аллина
Это еще один отрывок из романа "Воронка бесконечности".
Фото взято с сайта