Апишев В.И. Баба Лёля Минск, 2015
Данный сборник стихов подготовлен членом Общероссийского Союза писателей «Воинское содружество» Апишевым Владимиром. До этого им были изданы в разные
годы сборники стихов «Соль Земли», «Слово о родном», «Разнотравие». Новый сборник создан в творческом союзе с внучкой бабы Лёли Мамоненко (Коломойцевой) Наташей. В написании сборника использованы мотивы рассказов Константина Паустовского, Ольги Громовой.
Настоящий сборник представляет из себя некую квинтэссенцию, составленную из реальных образов и событий, усиленных некоторым художественным вымыслом, который опирается также на реальные факты. Эта книга даёт зарисовки отдельных членов одной большой семьи. От Гавриiла Борисова до его праправнучки Наташи Мамоненко (Коломойцевой), от 19-го до 21-го века.
Это произведение, написанное в стихах, за короткий промежуток времени даёт представление о нескольких поколениях одной большой, дружной семьи. А фотографии её членов в разные временные отрезки жизни (они напечатаны все вместе в конце книги) делают эту книгу чем то наподобие компактного семейного поэтического архива.
В наш век информационных технологий данный сборник, в котором в сжатом виде изложена родословная семьи, который доступен и понятен любому ребёнку, всегда под рукой , будет украшением книжной полки в любом доме. Эта книга является штучным и единственном в своём роде произведением. Данный сборник является одной из первых попыток превратить факты жизни одной семьи из семейных «баек» в привлекательное поэтическое повествование.
Данный сборник можно найти в интернете. Электронный адрес автора: yladimir.apischew@yandex.ru Контактный телефон автора: 89107426596
Памяти Мосюковой
Елены Гавриловны
Баба Лёля
-1-
Не выбираем мы семьи.
С утробы мамы как из плена
На свет явилась я – Елена.
(В семье как Лёля нареченна),
Шестым ребёнком из семи.
А через год пришла она,
Разруха судеб и империй,
Миролюбивых намерений,
Носитель жутких разрушений –
Кровопролитная война.
И с ней пришла беда и страх.
Была она кому-то в прибыль.
Нам чёрный гриб стал на погибель.
Отец в то время был фельдфебель,
И состоял при лошадях.
Как семь галчат в семье семь ртов,
И в Латвии неважно жили,
Тут немцы Ригу захватили,
И мать с отцом тогда решили:
К родне податься под Тамбов.
Слух к русской речи не привык,
Ведь я другой язык учила,
И по-латышски говорила,
Но всё уменье приложила
Освоить неродной язык.
Пришла гражданская война,
Разруха, нищета и голод,
Они народ весь обездолят
Его безжалостно прополят,
Опустошат их жизнь до дна.
С подворья что-нибудь волок
Махновец, белый, комиссары,
Не гасли всполохи пожарищ.
Уж лучше был бы нам товарищ
Знакомый нам Тамбовский волк.
Веруню «делали» с утра,
И превращалась то в кривую,
А то в тифозную больную,
В косую, страшную, хромую
Моя красавица сестра.
Не умещались на скамье
Мы за столом, но было дружно,
Хотя поспеть всем с ложкой нужно.
Вещают: - Голод миром кружит! –
У нас Любовь – семь я в семье.
В театр превращался дом,
И пьесы наши все хвалили,
Со всей округи приходили,
И так в народе говорили:
- Мы на Борисовых идём! –
Так этим скрашивая быт,
Мы были сами сценаристы,
И режиссёры и статисты,
И театральные артисты,
Творили сами реквизит.
Прошёл тот жизненный виток,
Мы пьесу жизни выбирали,
Братишки наши возмужали,
А мы с сестрою расцветали
Во взор ласкающий цветок.
Уже вниманья не тая,
Мужчины как споткнулись снова,
Увидев нас совсем по новой.
Так Вера сделалась Петровой,
Жизнь потекла у ней своя…
-2-
Была я хороша собой.
Нас познакомили Петровы,
Ты предложил мне торт медовый,
Когда справляли год мы Новый –
Тот памятный – 32-й.
Тогда твой повстречала взгляд,
Вошла как в сказочные двери,
Я в это не могла поверить,
Мне было чувства не измерить,
И в них пролился звездопад.
Мы на Никитинской – ты рад.
Там в доме вниз спадает хрустко,
Весь из порогов и из спусков,
Гремевший деревянно густо,
Марш лестничный как водопад.
Подъезд тот – в жизни поворот,
И мы с тобой не колебались,
А целовались, обнимались
И глубже, глубже погружались
В влюблённых чувств водоворот.
А после в праздник Рождество
Была красива я и рада.
Дом на Никитинской отрада,
И судьбоносная награда,
Ведь тут свершилось сватовство.
Был тут и свадебный наш пир.
Там кто-то в пляс тогда пустился,
Украдкою отец крестился,
А мне в мою в слезу вместился
Весь окружающий нас мир.
Кричали: - Горько! – Нам кругом,
А мы как школьники смущались.
Меня и крали, выкупали,
Потом опять мы целовались
За шумным, свадебным столом.
Гулянье продолжалось в ночь,
Оно взвивалось и бурлило,
Пробрали песни всех до жилок,
Поднять свой водочный затылок
Бутылкам было не помочь.
-3-
Нам было хорошо с тобой,
Ребёночек у нас родится,
Мы счастливы и всё сгодится,
Но надо же приспел явиться
Зловещий тот 38-й.
Рекорд арестам был тот год,
В ОГПУ все лютовали,
Пределов лютости не знали,
И «справедливо» разделяли –
«Враги народа» и народ.
К подъезду ночью «воронок»,
Подъехал. Путь его пропахан.
Был дом пронизан липким страхом.
Зловещим отозвался эхом
Ночной непрошенный звонок.
«Жена врага» - был приговор,
И жизни полное крушение,
Надежды нет. Как завершение –
Неслось испуганно шипенье
Из чёрных, неприятных нор.
И оказалась я в «врагах».
Окаменелое страданье,
И за семью переживанье
В наш час тюремного свиданья
Увидела в твоих глазах.
К окну в тюрьме для передач
Мы, жёны, шли как на работу,
Чтоб о мужьях узнать, хоть что-то,
А в это время у кого-то
Жизнь отобрал уже палач…
Гвоздём сверлила мысль о том,
И призрак смерти был над нами,
А то, что кто-то сапогами
Об нас обтёрся – это сами
Мы как-нибудь переживём.
Одиннадцать их было жён,
Прозвали коих декабристки,
Жизнь «жён врагов» нам боле близки,
И если составлять их списки,
То жён считай, что миллион.
Та очередь, где ждал народ,
Змеёю чёрной извивалась.
То замирала, то пыталась
Ползти чуть-чуть и колыхалась,
Чтобы продвинуться вперёд.
Несчастья были в котелке
В одном, мы это понимали,
Общались, словно обнажались,
И никогда не убегали,
Увидев друга вдалеке.
Все превращения – ничто.
Ведь Бог есть Бог, а червь есть червь –
Ещё никто не опроверг,
Но ГПУшник всё отверг,
В застенках делают не то.
Воспоминания пьянят,
Всё оборвал арест «законный»,
И приговор тот «сочинённый»,
Твои глаза заворожено
Сквозь время смотрят на меня.
-4-
Любовь моя ушла с тобой.
Такое горе – горы гнуться!
Пути навеки разминуться.
Молю, чтоб в небе им сомкнуться,
Мы будем вместе, милый мой!
Кому-то светится закат,
И радуга по небу бродит,
Со мной плохое происходит,
Из сердца с болью жизнь уходит,
Как бабы нервы голосят.
Ту боль за мужа не забыть.
Она со мной всегда на свете,
Во сне я вижу наше лето.
Всю ночь в подушку до рассвета
Опять белугой буду выть.
В жилетку крик живую грудь
Мне разрывает на кусочки.
Над i расставлены все точки,
Не разделил меня и дочку
Жестокий арестанский путь.
Твои засохшие цветы
В хрустальной вазе сохраняю.
Приди, хоть кем – я ожидаю.
Я всё равно тебя узнаю,
В кого б не превратился ты.
Ты всё равно придёшь, к чему
Не хочешь, чтоб теперь всё было,
Я жду тебя, себя забыла,
Открыла дверь, свет потушила,
Тебя любого я приму.
Я знаю, что приходишь ты,
То ветром, то красивой птицей,
То ярко вспыхнувшей зарницей,
А можешь просто обратишься
В мои любимые цветы.
Крадётся ночь, не спит капель,
А в голове одни вопросы:
- Кто не признались – те отбросы,
А кто расстрелян – безголосы?..-
Иду как в прорубь я в постель.
Остужено моё гнездо,
Навис загробный воздух возле,
Следак сказал, что ты отослан.
Но чувствую явилось «после»
И не наступит больше «до».
Дождь убаюкал боль в груди,
В душе не стихнет зуд от гниды,
За нанесённые обиды
И нервы словно инвалиды.
- Придёшь когда, то разбуди…-
…Я в нашу молодость вернусь.
Воспоминанья, замираю!
Любовь была моя без края,
Как ширь полей и синь морская,
За эту память я держусь…
…То ладно в жизни, а то жесть,
Узнает сердце боль и робость,
Зло, грубость и плохую новость.
Нам помогала в жизни совесть
И наша внутренняя честь…
Приговор
Мой следователь кровь сосёт.
Гляжу на стол, плывёт мой столик,
А он «врага» рисует облик,
По оголённым нервам окрик
С размаху плетью больно бьёт.
- Ромашки, небо – синь без дна –
Сон в камере моей приснился,
- Идём по полю: ты и я.
На встречу пелена огня.
Очнулась – мрак и я одна…-
Решила «тройка» без суда.
Не знаю что, но мыслям тесно.
Тюремный двор и выстрел треснул.
Допрос, следак поведал честно,
Что я теперь уже одна.
Вот «единичка» - то расстрел,
А «двойка» - это лишь десятка.
Осталась дочка – ей не сладко,
Теперь нет мамы у кроватки,
И ангел мимо пролетел.
Стряхну слезу как с трав росу,
Судьба вручила злую метку,
Была черна у ней расцветка.
…А майские жуки на ветках
Жужжали в липовом лесу…
Откровение зечки
В воротах лагеря слова:
«Кто тут не был, тот скоро будет,
А кто был, тот не забудет».
И мысли голову остудят:
- Кто ты жена или вдова? –
Осмотрят словно как товар
Пред тем как в баню нас отправить,
Раздеться вертухай заставит,
«Рублёвых» в сторону отставит,
Чтоб им устроить «будуар».
Загонят в баню словно скот,
Глядя на нас – худых, голодных,
Заморенных и обнажённых…
Затем себе «пятиалтынных»
Конвой от сюда заберёт.
Чтоб кто-то не сошёл с ума –
Не помню ни одной недели.
Клопы и вши всех одолели,
Нужду и холод мы терпели,
Косил нас голод как чума.
Оттачиваю ложку в нож,
Ни для того, чтоб взрезать вены.
Хотя те мысли сокровенны,
А срезать волосы мгновенно,
Чтоб не свела гнездо там вошь.
Баланда в котелке на дне,
Кусочек хлеба – это ладно,
Совсем другому буду рада.
Как прозвучит: «Отбой»! – команда,
Чтоб доченька приснилась мне…
Крест
Он брёл с ружьём наперевес,
Конвойный – рыжий, добрый малый.
В толпе «бодрячек» было мало,
Зато измученных навалом.
Их ждал на смену зимний лес.
Остановил на перекур,
И арестантки бьют чечётку,
Не убегут, он знает чётко,
Овчарка лучше чем решётка...
...Но в голове сплошной сумбур.
Парнишка с Волжских берегов,
Глаза как синь небес сияли,
И любопытство отражали.
Что перед ним "враги" плясали,
Себя он убедить не мог.
Солдат устал, но здесь не ной.
Приказ, устав – нет выше долга!
Но служба кажется убогой,
В висках морзянкою тревога:
- А всё ли правильно со мной? –
Сухарь дорогую он съест,
К колонне примостится боком.
В кармане у себя глубоком
Нащупает вдруг ненароком
В кисет маманей вшитый крест…
«Враги» из жён и матерей
Шли арестантками по двое
По насту ледяного поля,
А впереди их ждало злое
Грядущее больших потерь.
Платок надвинут, в глазах мрак.
И каждой надо притерпеться,
Душою только б не раздеться,
А то ведь можно разревется,
Тогда завоет весь барак.
Сибирь, тайга, крест на груди,
Не потерявши веру в Бога,
Бредут по каторжной дороге,
Туда, где каждую подругу
Своя Судьба ждёт впереди…
Посвящается Антонине
Коломойцевой (Мосюковой)
Доня
-1-
Уж, скоро роды и живот
У мамы острый, смотрит вправо,
Капуста кислая на «браво»
Идёт на завтрак очень справно.
И рано плод ногами бьёт.
По всем приметам мальчуган
В семье родиться был бы должен,
Но появилась я – так что же…
И первым в жизни моим ложем
Стал папин старый чемодан.
Всё, что не дали б – было в новь,
Я в нём спала, пока укладка
Не стала в детскую кроватку.
Торчала розовая пятка
С постели новой как морковь.
Назвали сына бы Антон,
Ему уж подобрали имя,
Коль так – пусть будет посредине,
Меня назвали – Антонина,
Вопрос был с именем решён.
Озорником была потом,
По дому лился голос звонко
То пострелёнок, то пушёнок,
Была ребёнком как котёнком,
Который мчится за хвостом.
Я состояла из потех,
Мою натуру папа понял,
Прозвали ласково – Доня.
Ко мне весь мир был благосклонен,
И я любила тоже всех.
Отца лица не помню, нет.
Запомнила карман глубокий,
Туда я запускала руку
И находила в старых брюках
Всегда чего-то из конфет.
Тот трюк из папиных затей
Припомнить память меня просит.
Он по секрету мне доносит,
Что гномы вкусное приносят
В карманы брюк тех для детей.
Из детства память не отнять,
Из зеркала смеётся Доня,
В сознанье голос папы тонет.
Его тепло руки я помню,
Когда водил меня гулять.
Как выходной – так с головой
С ним погружались мы в прогулки.
Я помню вкус у сдобной булки,
И наши с папой закоулки,
Тамбов ведь город небольшой.
С огромным свёртком поздравлять
Меня мой папа с Новым годом
Пришёл. Прошло всё эпизодом.
Пол дня сидела непоседа,
Чтоб этот свёрток развязать.
В глазах моих сверкнул огонь.
От радости горели свечкой.
Со сбруей с огненной насечкой,
Весь серый в яблоках с уздечкой,
Из свёртка мне явился конь.
Был всем игрушкам дан отбой,
На ёлке звёзды пошли кругом,
Я засветилась вся восторгом,
Конь для меня стал верным другом,
Скакнув со мной на детский бой.
То атаман я у ватаг:
- Все богатеи, берегитесь!
И вы возможно удивитесь:
- Я то в картонном шлеме витязь,
А то я с шашкою казак -.
Потом. От всяческих невзгод
Мне не пришлось по жизни драпать,
Проблемы складывать в шляпу.
Стал конь мне памятью о папе,
Его подарке в Новый год.
Проснувшись как-то из дверей,
Взглянула в зал и увидала –
Там мишку с тигром зашивала
Моя мамуля. Так бывало,
Когда плюш рвался у зверей.
Ну, так бы шей она и шей,
Но навострила свои уши,
Как рассказала мне «заспуше»,
Что ночью бой был у игрушек,
А вёл его король мышей.
Представив – захватило дух,
Был бой не в шутку – сразу скажешь:
Из шкафа свалена поклажа,
Разорвана подушка даже,
И из неё повылез пух.
Был отпуск папы и на горку
Сводить меня он обещал,
Но своё слово не сдержал.
Сказала мама, что прервал
Он отпуск и уехал в Горький.
Сказала первое на ум,
Что прошептало ей мгновенье,
И это стало откровеньем.
В названье показалось мне,
Что город – горек и угрюм.
Минувшим этим дням протест
В себе нести я не устала.
А мама траур одевала
Всегда в тот день и вспоминала
Как ночью забран был отец.
Не встречусь с ним я на тропе.
Его глаза на звёздной крыше.
Хочу почувствовать поближе,
Чтоб голос бархатный услышать,
И взгляд почувствовать в толпе…
-2-
Нам рядом грозы ухали,
Нас ветры колкие продули,
Мамуле тихо намекнули -
Чтоб с глаз долой. Тогда к дедуле
В деревню мы поехали.
Комиссии, что по домам,
До этого нас «забодали».
Финал такой – квартиру сдали.
Они как гончие дышали
В затылок нам.
Мой деда был мне очень рад.
Спасибо за заботу ихню.
Мамуля мне сказала тихо:
- Когда с арестом всё затихнет,
Возьму тебя в Тамбов назад. –
Я приклоняюсь вновь и вновь
Пред той, что в тёмной телогрейке,
Чей образ сердце моё греет.
Спасибо также той еврейке,
Что приютив, дала ей кров.
Домой по пашне как-то шла,
Узрела в ямке пар рождённый,
И замерла заворожёно…
Я в ней котят новорождённых,
Землёй засыпанных нашла.
Я положила их в подол.
Меня увидев, баба с сада
Попятилась куда-то задом.
В глазах у деда была радость.
Котят увидев, он ушёл.
Всех семерых уже с утра
Из соски бабушка кормила,
И через месяц превратила
В проказ пушистеньких и милых.
Их разобрали по дворам.
Где на попутках, где пешком
Ко мне мамуля многократно
Везла гостинцы аккуратно.
Тамбов, деревня и обратно,
Она металась челноком.
Не мало лет прошло с тех пор.
Я поражаюсь, где берётся
Такая воля, чтоб бороться,
Ведь мама ела, что придётся,
И в основном был «Беломор».
Скучали – грусть не утаить,
Любой рассказ венчает точка.
В Тамбов вернулась майской ночью.
Я с мамой, тетя Люба с дочкой,
Семьёй одною стали жить.
Я вам сейчас не передам,
Завидовала даже кошке,
Что у неё в подвале мышки.
Краюху хлеба и картошку
Делили ниткой пополам.
С конфетой был такой итог,
Как в садике перепадала.
Чтоб детвора не догадалась,
Её от глаз чужих скрывала
Себе в закрученный чулок.
Довольна я была вполне,
Когда мамуля приходила,
И я конфету ей дарила.
Не знала я, что прилетала
Конфета бумерангом мне.
Пошла клубника спелая,
К нам к дому детвора слетелась.
И в Щорса поиграть имелась
Такая мысль. Мне не хотелось,
И для мальчишек спела я:
- Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой земле…-
- Ну разве это командир?
Ведь нет в отряде санитара.
По следу белые нагнали
Наверняка. И порубали,
Устроив им кровавый пир. –
Наш спор закончился тогда.
Играть решили мы в Чапая.
Не забывала я играя,
Коль – Анка! На переднем крае
Я быть в бою должна всегда.
Мы дома, вечер, я лежу,
Мне мама тихо прошептала:
- Зачем про Щорса! Папы мало? –
Тогда я маме обещала,
Что впредь «такого» не скажу.
- Такие времена грядут. –
Она твердила снова, снова:
- Без папы мы и мы без крова,
Своим неосторожным словом
Ты навлечёшь на нас беду. –
-3-
Бродили в Шиловских лесах
И много мы грибов собрали,
Через «Ау» перекликались.
В Воронеже мы обитали
У маминой сестры в гостях.
Начался дождь и частокол
Из струй воды на нас обрушил.
Из всех потом была я суше,
Решили с мамой – будет лучше
Забраться мне к ней под подол.
Грибная ноша не грузна.
Она своя и мы упрёмся.
На замечанье обернёмся.
Нас предупредили: - Что смеёмся?
Ещё не знаете? Война! –
К военкомату – пять шагов,
И первый в них – детей пристроить.
Мамуля всё взялась устроить.
Трёх дочерей от тёти от тёти Веры
С собою увезла в Тамбов.
Всем как-то вместе веселей,
И тёте Вере посвободней.
Она ведь всё же медработник,
Брал военком таких охотно
Для полевых госпиталей.
Любила Томой поиграть,
А Сюся с Калей о романе
Покрыты нежными мечтами.
С работы ж мама на почтамте,
Бинты шла в госпиталь стирать.
Как в женихов играть – беда!
Чапаев, Фрунзе и не только,
Не вызывали кривотолков.
Олеко Дундич был размолвкой
С сестрою Томою всегда.
Бинты сушились на окне,
А мало места – на кроватях.
Шёл человек в церковном платье
По хирургическим палатам,
Смотреть израненных в войне.
На маму взор он обратит.
Она его благословенья
Попросит словно избавленья…
Он после крёстного знаменья,
Мамуле скажет: - Бог простит.
Учёный взятый властью в «круг»,
Перед которым звёзды меркнут.
Для раненых – целитель первый,
Лука – епископ Русской церкви,
Одновременно и хирург.
Равноапостольный святой,
(Потом причислен был он к лику),
Любой из раненых окликнет,
Или с расспросами прилипнет,
Для всех доступный и простой.
Он ангелом вошёл в наш век.
Спасёт, излечит и поставит,
Перекрестит, суставы вправит,
От боли страждущих избавит
Благословенный человек…
-4-
Конец войне. Перебрались
В Воронеж к тёте Вере.
Мы в лучшее хотели верить.
События, в какой-то мере,
У нас другие начались.
Мы спали с мамой в закутке,
А рядом в изразцах «голландка».
Не всё, конечно, было гладко,
Бывало голодно, но ладно
Мы жили в нашем биваке.
Родители, мы – детвора,
Все жили скромно и неброско.
И в школе, где был перекрёсток,
Комиссаржевской и Кольцовской,
Промчалась классная пора.
Мы семьям тем что на войне
Своих кормильцев потеряли,
Всей школой деньги собирали,
Тогда совсем не вспоминали
Погибших по чужой вине.
Так мама денег в долг взяла,
Чтоб семьям тем помочь, хоть как-то,
О том, что у самой не сладко,
Припоминала лишь украдкой –
Крест молча свой она несла.
Кадеты – это силища,
Они уверены с пелёнок.
Оркестр был игрив и звонок,
Во время танцев для девчонок
В Суворовском училище.
Украшен стол конфетами,
Готовились – не лишь бы…
Мы в вальсе радостно кружились –
Так завязались узы дружбы
Со многими кадетами.
По разному жизнь строилась.
Проспект и я, взгляд офицера,
Встречаемого мне лица.
- Ведь это прибыл Коломойцев! –
Фамилия мне вспомнилась.
Когда есть взгляд, не нужно слов,
И в дождь и в непогоду
Другое время года
Приходит пятым у природы,
И ей название – Любовь.
Твердят, что комом первый блин –
Не верно, видимо, учили.
Меж нами искра проскочила,
Сыграли свадьбу, укатили
На край земли – на Сахалин!
По мотивам воспоминаний
Святого Луки «Я полюбил страдание…»
Святой
В тюрьме Таганской первый срок.
Прислал в дар Горький полушубок,
Чтоб холод камеры на убыль
Свести он к минимуму смог.
Хоть был Луке тулуп и дорог,
Другому в жизни он помог.
Вели в клозет. Его привлёк
Своим обличием шпанёнок,
Дрожавший словно как кутёнок.
Он полушубком дрожь пресёк,
Отдав ему. Так стал на Зоне
Авторитет его высок!
Был Север крайний зол и хмур,
Срок следующий стоял в запасе,
Туда он шёл в церковной рясе.
Был путь тот длинен и понур.
Но жили в нём две ипостаси:
Святитель и Лука - хирург.
Этапом шёл на Енисейск.
Абсцесс кости он вскрыл зубами,
Кость вынул ржавыми щипцами,
Как привели их на ночлег.
И рану леской он стежками
Себе зашил уж под конец.
Потом совсем идти не мог.
Как кандалов раздались звуки,
И люд увидев его муки,
В минуту трудную помог.
Поднял Луку себе на руки,
Понёс его и тем сберёг.
Полгода – ночь, затем – рассвет,
Всё это за полярным кругом.
По ритуалу крестил строго
Детей родившихся на свет
В «станке», где дом лишь на округу,
И лишь медведь тебе сосед.
Звучала радостно капель,
Мурлыкал на окне котёнок,
В корыте хрюкал поросёнок,
Заливисто брехал кобель.
Был рядом с таинством телёнок,
И кадкою была купель…
Он бельма резал людям в раз,
Пересадив на эту рану
С губы кусочек взятой ткани.
Тем зренье многим людям спас.
Они как в молодости ранней,
Стреляли точно белке в глаз.
Зараза та пришла как мор.
Казалось, сбылся навет древних: -
«…Ослеп охотник, мрут деревни…»
Беда явилась в каждый двор.
То саван шьют из шкур оленьих,
То погребальный жгут костёр.
Стал свет в очах людей совсем
От катаракты не прозрачен.
Был Север слухом весь охвачен,
Разнёсся по заимкам всем:
- Пришёл, чтоб исцелить незрячих,
Большой Шаман на Енисей! –
Лука протяпал корень зла,
Руками делая прозревших.
Тунгусов заново оживших,
Опять охота позвала.
Ему колонна из ослепших
В дар милостыню принесла.
Как мог он это пережить!
От этой вести всё померкло
Когда узнал о плане мерзком.
Чтоб Вере больше не служить,
В Ташкенте Сергеевская церковь
Должна разрушенную быть.
Решил проделать он с собой,
В ответ на это беззаконье,
Аутодафе на иконах,
Что находились в церкви той.
Хотел своим самосожжением,
Клеймом стать на Советский строй.
По Миру был известен он,
И весть о будущем сожженье
Власть приняла предупрежденьем.
Собор, который обречён,
Его стоическим служеньем
На этот раз был им спасён.
Над первом взрезом йодом крест
Всегда на теле рисовался,
Обряд молитвы совершался,
И только после был надрез.
Счёт операций не считался,
Ведь было в жизни их не счесть.
Был как хирург всегда готов,
Любой надрез считая важным.
К любому он с вниманьем должным
Имел врачебный свой подход.
Остановиться мог на каждом,
Взрезая стопку из листов.
- Хирургом главным в Москве будь!
Ты только отрекись от сана,
Забудь о том, что православный! –
Но Веру было не задуть.
Все «праведники» те бесславно
Свой завершили в жизни путь.
- Ту веришь в Бога? Это да!
Но где твой Бог и где он ходит?
И где находится в природе? –
Суду ответил он тогда:
- Мысль через голову проходит,
А видел кто её, когда? –
Искали во врачах «врагов»,
И Петерс всех их ненавидел.
Вопрос он задал, не предвидел,
Чтобы Лука ответить смог:
-Ума я как-то не увидел,
Хоть много вскрыл я черепов…-
Посвящается бабе Леле
Фрагменты жизни
-1-
После зимы пришла весна.
Домой шли дочка и она.
Свернули к скверу с улицы,
От солнца день волнуется.
И небо словно как в пуху
Застряло в кронах наверху.
Кольцовский сквер –
Влюблённых парочек удел.
На лавочку они присели,
Серёжки на ветвях висели.
А на асфальте лихо
Шла воробьиная шумиха.
Среди листвы зелёной, клейкой
Стояла синяя скамейка.
Была совсем то не цыганка,
А внешне – чистая славянка.
Взглянув в глаза, она сказала:
- Плохого много ты видала! –
И рассказала им о том,
Что было и что ждёт потом.
Что дома кто-то Тоню ждёт,
Она его там и найдёт.
Не просто так там ожидает,
Всё выяснит за чашкой чая.
Не быть ему кем стать он хочет,
А просто голову морочит.
Да! Мужем будет офицер,
Совсем не ждущий кавалер.
Ей взгляд его в толпе укажет,
Сердечко в этом ей подскажет.
Уедет к мужу на край света,
И не взгрустнёт она об этом.
И верно – гость у дома ждал,
Букет цветов в руках держал.
В волнении слова застряли,
Тогда они заулыбались.
Чтоб быть увереннее мог,
Пригласили на чаёк.
Ну, не смогли они помочь,
Сбылись тогда слова точ в точ:
Был взгляд в глаза, потом свиданья,
И полное очарованье.
Потом одними стали дни,
Её рожденья и семьи.
Дочь отбыла не на «авось»,
И предсказание сбылось.
Она тогда из суеверья,
Крестила поездные двери.
И замер в шпалах лязг металла,
В иную жизнь дитё вступало.
Всегда вдвоём – теперь одна,
Стояла молча у окна.
Над парком голуби летели
Как вихрь из сизых пятен,
Мальчишки им во след свистели
С дворовых голубятен.
Гулять дочурка не зовёт,
Прощальный ласточки полёт
Под крышу мезонина.
Кровавит парк рябина,
Край неба завернулся
Оградою чугунной.
Свод неба хмуростью набряк
И спряталась заря.
В её постель она легла,
В «голландском» закутке.
Слезинка путь себе нашла
В морщинке на лице.
Подушка с запахом волос,
- Мою кровиночку увёз! –
Биенье жилки голубой.
Плохое настроенье.
- Лишь было б дочке хорошо! –
Сверкнуло утешенье…
Тоску, как в песне у цыган,
Её не спрячешь ведь в карман.
Но счастье было с нею рядом,
И стало ей оно отрадой:
Вот Жорик ротик раскрывает,
И первый зубик представляет.
Ведь счастье – это как клубок,
Прошлёпал детский в нём шажок,
Пинетки это и слюнявчик,
Как у невесты – сарафанчик,
Пелёнки, сбитые коленки,
Рисунки первые на стенке,
В квартире сладкий, детский дух,
И щебет, что ласкает слух,
Тут ворох сломанных игрушек,
Игра в прихлопы у ладошек,
Меню, понятно – на пижаме,
И брызги с пеной по всей ванне,
Когда вопросы ко всему –
Сплошные: - Что и почему? –
Вот Жорик вытянул ручонки
Из своей детской распашонки.
И Ира бегает, лопочет,
Укладывает куклы к ночи.
Прелестный ласковый ребёнок,
Совсем недавно из пелёнок.
Носочки, розовая майка,
Четырёхлетняя хозяйка.
В своём мирке она хлопочет,
Без дела посидеть не хочет.
-2-
Ладонь ложится на ладонь,
Лежат спокойно и не тронь.
Прошёл период безквартирный.
Тот год Гагарина – был дивный.
И луч пролился ей на душу,
С приездом дедушки Гаврюши.
Дожил он до преклонных лет,
И был в семье не просто свет,
А свет любви и с продолженьем,
Все это знали без сомненья,
Финал проглядывался чётко.
Он – не безвёсельная лодка.
И только знал он лишь один,
Как был ухожен и любим.
В его Судьбе – сплошные даты,
Где ,в каждой был всегда солдатом.
Не выворачивал он душу,
И жил как совесть дед Гаврюша.
Потомкам всем не забывать,
Что на плечах его стоят.
Ведь было в нём такое сердце,
Что можно было в нём согреться.
Добро творил, жил очень просто,
И нёс с собою благородство.
Не говорила лишних фраз.
Цвело в окошках её глаз
Всегда лишь тёплое радушье,
Как будто каждый был ей нужен.
Тут длинный чай, привычный фартук,
Не важно в декабре иль в марте
Сюда за чем-то ты зашёл,
И ощущаешь хорошо
Её гостеприимность дома,
Себя единственным знакомым,
Которого давно здесь ждали,
И наконец-то повстречали.
Был у неё всегда уют,
Нет дома, коль в нём не поют,
Не ждут, не любят, не страдают,
Когда не сопереживают.
Для дома главным был критерий –
Для всех распахнутые двери.
Шел чередой за годом год,
И в каждом был свой эпизод.
Одних из них всего был краше,
Когда на свет пришла Наташа.
Ракета в космосе парила,
А дочка внучку подарила.
Хотя и трудно было жить,
Могла она всегда скопить,
И слала внучке к дню рожденья,
Любимым ставшим угощенье.
Из года в год, опять и снова –
Конфеты те – «Песни Кольцова».
Бежало время – не сдержать.
К ней внучка стала приезжать.
Трудится шла она на почту.
Вела и внучку на работу.
Любила марки она клеить,
От транспортёра просто млела.
На поезд денег набрала,
Ведь внучка в 1-й класс пошла,
И с ней в Приморье поспешила,
(Наташа у неё гостила).
Они за эти восемь дней
Проехали по всей стране…
-3-
Красивый батюшка Байкал
Среди песчаных дюн и скал.
Он всех тревожит с глубины,
Ведь он как совесть у страны.
Священное живое море,
Гуляет на его просторе
Холодный ветер баргузин,
Барашков белых господин.
Тут шум прибоя от волны
Рвёт сеть таёжной тишины,
И мысль людей сверкает искрой,
Что совесть их должна быть чистой.
В зелёных бурунах тайга,
И пихты, ели и луга.
Растут здесь кедры-великаны,
Под утро шепчутся туманы,
Вдаль тропка по траве бежит,
И хвоя голову кружит.
В корзину собери грибы,
Но знай, охрана – комары!
А в кронах белки-баловницы,
Поют разноголосо птицы.
Там лоси накопытели,
И дятел в пёстром свитере.
Амур, петляя между гор,
Нанайкам подсказал узор
Для вышивания на платье,
Который нёс с собою счастье
Для будущей невесты.
Амура стрелы всем известны!
Разливы солнца розовят
Цветы в некошеной траве,
У сопок от зари румянец,
Выходят кедры из тумана.
Приморье синеглазое
Расцвет встречает радостно.
Тайга травой косматая,
С ресницами мохнатыми,
Багульник в самоцветах
Стоит весь разодетый.
Черта здесь у природы –
Пленит любое время года.
Амур окутался в тумане,
Река—граница разных стран.
Широк, могуч и в русле тесно,
Как будто бы стоит на месте.
Тут ветер набирает силы,
И начинается Россия!
Посвящается Наталье
Мамоненко (Коломоёцевой)
Наташа
-1-
Аэродром был мой роддом,
Не сам, а госпиталь при нём.
Гул самолёта как взлетает,
Звук был не первый, так второй.
Видать теперь Судьба такая –
Жить между небом и землёй.
Оркестра медный перезвон
Будил таёжный гарнизон.
Была дитём обыкновенным,
Но стал навек родным один
Кусок земли благословенный
С названьем остров Сахалин.
Смешались на краю Земли
Тайфуны, тишина долин,
Болота, море, росомахи,
Субтропики и мерзлота,
Медведи, редкостные птахи,
Ну, и людская доброта.
В Приморье же росли пионы,
Среди цветов как чемпионы.
Малину ешь, хоть вся в занозах,
Грибы кто ищет тот найдёт,
И шишками совсем как роза,
Лиственница раз в год цветёт.
На скалах снежный эполет.
Костром зажёгся бересклет.
Лианы – твёрдые верёвки
И волны в море набегу
Застыди неподвижно в сопки.
Спят сивучи на берегу.
Краб на снегу застыл в коралл,
Когда подняли с моря трал.
И кружка не полна малины,
Ведь это зрения игра,
Ты заблуждаешься наивно,
Смотри внимательней – икра!
Румянится в дали заря,
Забросив в море якоря,
Бельчата шмыгают в дозоре,
И осень рыжая в подоле
Прекрасных листьев принесла,
И паутинкой заросла.
Тут – горы, хвойная тайга.
И не вступала, где тайга,
Места в Приморье вам найдутся.
Узнать, чтоб эту благодать,
В неё вам надо окунуться –
Словами чувств не передать.
-2-
Имело детство свой окрас.
Голубоглаз он и вихраст.
Мы были «партизаны в штабе»,
Где «командир» давал «приказ».
Все краски детства тут в масштабе,
Ну, а ребёнок здесь – фантаст.
С солдатской песнью сопряжён
С утра – подъём, а в ночь – отбой.
Склоняло всё к «войне геройской»
Входили в «партизанский» раж,
Причина Блюхера постройки:
Окопы, земляной блиндаж.
Был на слуху у всех «Восток»,
Чей путь по космосу пролёг.
И мы решили – чем мы хуже,
Преграды у мечты ведь нет.
Корабль космический был нужен,
И проездной к нему билет.
Тогда представили себе,
Что ждёт ракета нас в тайге.
Хотели мысль свою одну
Осуществить в реальный план:
Лететь всем дружно на Луну
За золотом для наших мам.
К ракете мы должны дойти,
Билеты к Луне приобрести.
Поесть в дороге надо что-то,
Маршрут к Луне! Ни как-нибудь.
Решили взять мы бутерброды,
Потом уж отправляться в путь.
И посчитали: местом сбора
Пусть будет дырка у забора.
Ушли поесть и в путь собраться.
План – дальше мы в тайгу пойдём.
Мечтали – как все удивятся,
Когда ракету там найдём.
Нас двое к дырке, лишь пришли,
Ребят там не нашли.
И были я и Славка Глухов.
Друзья решили, видно, так,
Что к вечеру темно и глухо –
В тайге ракету не сыскать.
На перепутье трёх дорог,
Нас привела привычка ног,
К избушке, прочно вросшей в почву,
Сюда мы бегали всегда
За нашей гарнизонной почтой –
Нас посылали иногда.
Шумела горная река,
Тоскливо стало нам слегка.
Знакомая пришла случайно,
Чтоб телеграмму здесь отбить.
Нас выслушав с большим вниманьем,
Пошла куда-то позвонить.
Мы слышали обрывки фраз.
Устроивших обоих нас-…
Чтоб Коломойцевой Наташе
И Славе Глухову при ней
Билеты передали спешно
Для пребыванья на Луне.
…Сидели вместе, каждый ждал,
О лунном золоте мечтал…
Явилась мама – непонятки?
Ремень развеял мысли прочь,
Домой бежала – даже пятки
Прилипли к попе словно скотч.
-3-
Не знаю как через забор,
Попал мишутка к нам во двор.
Видать солдаты прозевали,
Но стали бдительнее впредь.
Пока мы с маленьким играли,
Его искал большой медведь…
Был медвежонок – егоза,
Таращил чёрные глаза.
Он всё обнюхал, тронул лапой,
Внимательно всё оглядел,
И обойдя всё косолапо,
На лапы задние присел.
Он, словно, в цирке так сидел,
На нас внимательно глядел.
Дворовая собака Динка
Брехала рьяно через чур,
Но взвизгнув, убежала псинка,
Когда он лапою махнул.
К мишутке наша детвора
Сбежалась со всего двора.
Смех был пронзительный и звонкий
От нас ребят – весельчаков.
У всех в домах была сгущёнка
С отцовских воинских пайков.
За ней метнулись мы домой,
И стало банок целый рой.
Мишутке были как приманки.
Когтём своим он как ножом
Спокойно вскрыл все наши банки,
Вылизывая языком.
За следующей банкой я
Домой влетела, но меня
За руку мама ухватила,
И показав мне на пальто,
Меня спокойно попросила:
- Ты объясни, что за пятно?
И там увидела в тоске –
Медвежью лапу в молоке.
- У нас такой дружок занятный!
Мишутка чудный из тайги!
Но, видно, он не аккуратный –
Пальто испачкал из джерси…-
- Ты мне сказала из тайги?
Скорее в дом и здесь сиди! –
Такой я маму не видала,
Секунда – воск и сразу жесть,
Оперативно передала
В штаб эту «радостную» весть.
И тут завыл сирены вой,
Как при тревоге боевой.
Сбежались на плацу солдаты,
Одной из групп был дан приказ,
Чтоб под охрану автоматов
Был взят в заборе каждый лаз.
Медведица в тайге была,
И медвежонка увела.
В лаз пропихнули, хоть и фыркал.
Она была недалеко.
К ней мишка радостно запрыгал,
Лизнув на лапе молоко.
-4-
Для многих Дальний наш Восток
Погодой кажется жесток.
Зима кому-то как ненастья,
Не правду люди говорят.
В зиме живут флюиды счастья,
Они снежинками летят.
Не греет солнце, а горит
На небе лампочкой. В зенит
Ему подняться – не дождаться.
Нет времени, чтоб разбежаться,
Взойдёт, пройдёт, затем нырнёт,
Кула-то в свой солнцеворот.
Залита в городке гора,
И мы катаемся с утра.
На горку вверх иду с опаской.
- Кто там стоит – посторонись! –
И за собой тащу салазки,
Но долго вверх и быстро вниз
Мы мчимся с ледяной горы,
И, кажется, что как шары
Взлетим от быстрого скольжения
В нас замирает сердце – Ух!
И визг и хохот, всё в движенье,
С детьми несёмся во весь дух!
Залил мой папа нам каток,
Ребята не жалели ног,
Когда на нём они катались,
И даже, если синяки
Им от падения достались,
Не злились на свои коньки.
Тут снега хруст, пусть стынет нос,
Но нет волшебнее красот.
«Амурская зима» как фраза –
На слух нам коротко звучит,
Но долго радуют проказы
Зимы на краюшке Земли.
Рыбалка зимняя – Амур.
В руках у папы «самодур».
Поддержкой папе и подмогой,
Расположилась вся семья
В снегу на шкурах как в берлоге –
Бабуля, мама, ну и я.
Морз и снег, хотя уж март,
Лов корюшки для папы – фарт.
Нам светит солнце неустанно,
Разделись мы в своём «раю».
В «берлоге» принимаем «ванны»,
Хотя мы в северном краю.
На корюшку, подлёдный лов,
Её значительный улов –
Они все завладели
Желанием у всех отцов.
Нам в нос от папиных трофеев
Бил запах свежмх огурцов.
Таких как здесь метаморфоз,
Я привести могу – обоз.
Река и сопки в вальсе кружат,
Кому-то просто снег кружит.
Загар и солнце с папой дружат,
Он в плавках по лыжне бежит.
Ещё, пожалуйста, одна,
Вас позабавит всех она.
Примчалась в гости к нам Бабуля,
Где, можно, стала убирать.
Всё до пылиночки смахнула,
Решила всё перестирать.
Хотела замочить бельё,
- Перестираем мы его
С тобой вдвоём, его не мало,
Не мыкаться тебе одной –
Остановила её мама.
И вот приходит выходной.
Кладёт папуля бутерброды
В рюкзак и на природе
Семьёю хочет отдохнуть.
Бабуля вату в папиросы,
Пытается впихнуть.
В глазах у ней одни вопросы.
- Пойдём же, мама! –
- А стирать? –
Бабуля хочет всё понять.
В глазах у мамочки искринки,
И отвечает ей она:
- У нас «стиральная машинка»
Стоит у речки, где сосна…
Бабуля понимала юмор,
Поэтому рукой махнула:
- Да, ну вас! Ну, пойдём гулять. –
На берегу расположились,
Все стали в «дурака» играть.
И бутерброды пригодились.
Потом папуля взял бельё,
И в реку утащил его.
У нас же на лесной поляне
Всё также отдых проходил,
Папуля всё бельё на камне,
Сложил и в воду притопил.
Колбаска, вкусности, чаёк –
Весь день продлился пикничок.
И потрудилась «Переплюйка»,
Пружинила в воде кувшинки,
Была для нас она чистюлькой –
«Стиральная машинка».
Чистая в реке вода,
Смогла бельё так отстирать,
Оно как будто бы с мороза,
Отмытое в реке.
Вот чем вам не метаморфоз,
Не то, что на материке…
-5-
В Приморье папа мой служил,
С семьёю жил, меня растил.
Пап наших мамы провожали
На службу вместе утречком.
Потом все вместе их встречали,
У КППэ за городком.
Папы, мамы, детвора –
Были все одна семья.
У пап была не просто служба,
С Китаем жили на «ножах».
Щит Родине был очень нужен
На Приамурских рубежах.
На женский день уже концерт
Мы подготовили, но нет –
Не смог тогда он состояться.
Всем женщинам и детворе
На несколько недель остаться
Пришлось одними в городке.
Был женский праздник тогда мрачен.
Даманский остров был захвачен.
Бои в конфликте тогда были,
И кто-то не дожил свой век.
В войсках тогда потери были –
Пятьдесят восемь человек.
Об этом позже была весть,
Тогда ж догадок жён – не счесть.
Когда прибыли – говорили:
- Был дан приказ, нам выполнять.
Обычные ученья были.
Детали нам не обсуждать…-
Я не моряк, но «с печки – бряк»,
Когда толчок нас всех напряг.
Произошло землетрясенье,
Все бросились из дома – вон,
Жертв не было и разрушений,
Но «очумели» мы потом.
Сейчас я это поняла,
А сделать в детстве не могла.
Там было, как-то, всё на грани –
Пронзительность красот и мест,
Восход в стране – так самый ранний,
И жизнь – так жизнь, а честь – так честь…
Посвящается
Коломойцеву Борису
Зигзаг судьбы
Он беспризорник среди всех,
Не верит в будущий успех.
Шныряет он среди толпы,
И ждёт наивно доброты.
Что бросила – простил он маму,
Хотя и кровоточит рана.
Законы быт свои диктует,
Он их по своему трактует.
На жизнь красивую не падкий,
Из-за неё поступок гадкий,
Не совершит он никогда,
Хоть будет лишь во сне еда.
Стремится быть таким как все,
Но видит это лишь в мечте.
Он хочет жить, не пресмыкаться,
Со своим прошлым распрощаться.
Подвал «надежды» разбросал,
И на ночлег его позвал.
Проблем не мало и забот,
И к позвонкам прилип живот.
От без исходности и мрака,
В обнимку с брошенной собакой,
Мальчишка гибнул втихомолку,
И не отправить похоронку.
Он утром ели-ели встал.
Удача! – Сизаря поймал.
Зажарил голубя на завтрак,
А значит можно жить до завтра.
Но карта в жизни так упала –
Родная тётка повстречала
Его на улице в толпе,
И привела его к себе.
Всегда он помнит ту минуту,
Когда всё изменилось круто.
Порядок был потом без меры
По жизни в воинской карьере.
А стало нерестилищем –
Суворовским училищем…
Мамоненко Игорю
Мальчишка
Лёг нам, как жаркий и сухой,
На память – 72-й.
Леса, поля и ещё сколько
Окутал дымом тот кошмар.
Тайга горела и не только.
Возник ещё один пожар.
Возник в мальчишеской груди,
Все затушили, он один
Горит всё также с прежней силой.
Дороги странствий осветил,
Куда б Судьба не заносила
Его на жизненном пути.
А интересно как возник?
Пожар тот алый из гвоздик.
Из «Спарты», вроде бы, посланцы,
Напали на «девчачий двор»,
Но те ребята как «спартанцы»
Опешили, когда отпор
Девчонка «новая» дала,
Хотя росточком и мала.
У них щиты, мечи, рогатки,
Спартанский боевой настрой.
Она ж совочком и лопаткой
Сумела опрокинуть строй.
Мальчишка тот остолбенел,
Пожар в груди побагровел.
Искра в душе его не гасла.
Взгляд был её таким родным,
И всё мальчишке объяснил.
Батон тот с сахаром и маслом
Потом навек соединил…
Памяти
Михалёвой (Петровой)
Тамары Александровны
Тамара
Из детства нам видна страна,
У каждого она одна.
Там может в классики играем,
А может с прыгалкой летаем...
Всегда, всегда и даже в лунность
У Вас присутствовала юность.
С порога, только стал знаком,
Был вами сразу покорён.
...Уже вы знали о сюрпризе,
Когда под утро я стоял
Меж Ваших окон на карнизе,
Когда от дочки убегал.
Перенести ноги не смог,
Разбился в дребезги цветок
Вскочив от грома спозаранку,
Вы сразу кинулись в чулан,
Ведь слышали – взорвАлась банка,
Я на карнизе чуть дышал.
Тут Бетти в лае вся зашлась.
Светало. Что последний шанс
Имею – это пОнял сразу.
К кольцу чугунному я лихо,
Подобно вору-стенолазу,
Нырнул, схватился, спрыгнул тихо.
Не смог прохожий взять всё в толк,
Что он увидеть утром смог.
День новый. Солнышко вставало!
Уехал я такси поймав...
Но с той поры меня прозвали
Нелестной кличкой – «Цветкодав».
В "застой" продуктов - ваш ответ,
Что приготовить на обед.
Вы дома вол, вне – европейка.
Ваш в жизни помню балансир,
И из каракуля шубейку,
Залысиной глядевшей в мир...
...Лучами греет нас Ваш свет,
Хотя уже Вас с нами нет.
Через небесные ступени,
Сквозь тучи, устремляя бег,
Пролились Вы дождём весенним,
Чтоб в душах всех растаял снег…
Посвящается
Коломойцеву Борису
Беспризорник
-1-
О том не думал, не гадал,
Чтоб беспризорником я стал.
Мать бросила и укатила,
Что где-то я она забыла.
А стал всему тому виновник
Её очередной любовник.
Стал домом для меня вокзал.
Здесь ночевал, а днём дневал,
Когда лишь мусора шмонали,
То вместе с другом ночевали.
Он спал у тётушки горбатой,
Я за окном у этой хаты
Копил я деньги на билет
Чтоб их хватило на Ташкент.
Деньжат «сбивали» вместе с другом,
У на катилось всё по кругу.
То мы «напёрстники» играли,
То жалость песней выбивали.
Но было лучше «попросить»,
Чем пассажиров «обдурить».
И мы стояли у подножки,
Чечётку отбивая ложкой.
Просить копеечку умели,
При этом заунывно пели:
- Эх, молода девчоночка,
Родила ребёночка,
На ноги поставила,
Воровать заставила. –
Одет прискорбно был дуэт,
У нас был в этом свой секрет.
В картуз монеты нам бросали,
Но люди разные бывали,
И если плохо подавали,
Мы вшё тифозную пугали.
Так напустив болезный вид,
(У нас и в этом был прикид)
Мы под рубашкою чесались,
И пассажиркам угрожали,
Что если не услышим звон,
То вошь тифозную пульнём.
Не ясно было, чтоб «врагу»,
Вели шпионскую игру,
Мы с корешами шифровались –
Слог в имени рокировали.
Меня Борискою все знали,
Тут – Рискин-бо друзья прозвали.
2-
Однажды был удачный фарт,
Имели редкостный навар.
Купили требухи и водки,
Махорки и бочковой селёдки.
Поел друг, выпил, закурил.
И тайну мне свою открыл:
- Рванина? Милостынь нужна!
А так есть дома у меня
И сапоги с халявами,
Котлы ещё с двуглавыми,
Рубашка кумачовая,
И куртка чесучовая.
У нас все дети в городах,
Чтоб милостыню собирать.
Она нам помогла премного,
Прошедший год был – слава Богу,
Купили телку и подсвинка,
Сеструхе швейную машинку.
Я здесь в Воронеже живу,
Пока у тётки нахожусь.
Отец мой пьёт и жадный очень,
Домой нас ожидает в осень.
Он за копеечку утопит.
Сейчас отец на избу копит. –
Пустил табачное кольцо,
И потемнело вдруг лицо.
- Давно б сорвался от папаши,
Да жалко ребятишек младших.
С тобой уехал бы в Ташкент,
Но ты не жулик – просто кент!
Маманя тоже в городах
С братишкой малым на руках.
Вагоны поездов обходит,
С ребёнком милостыню просит.
И сколько мы не привезём,
Всех всё равно побьёт кнутом. –
-3-
Всё время с другом в поездах
Мы колесили в поездах.
Вагон на стыках громко бряцал,
Я на ступеньке ехал зайцем.
Открылась дверь, услушал лязг
Вид проводника меня потряс.
- Шпана! – дыхнул он горячо.
Схватив за ухо и плечо,
Потом ударил больно в спину,
И я подножек был им скинут.
Удар был головой о шпалы.
Куда - то сердце вниз упало.
Пронёся рядом стон рессор,
Мне захотелось вдруг на «двор»,
А рельсы гнулись и вздымалась,
И шпалы тяжело дышали.
Гу постепенно удалялся.
Болело всё, но я поднялся.
До станции был путь не близкий,
На встречу шёл рабочий в блузке.
- Тебя бы проучить ослину
Сухою тонкой хворостиной.
Ну, кто так прыгает с подножек,
Ведь запросто убиться можно! –
И добавил: - Обормот!
Ну, разве можно прыгать в бок?
Ведь надо прыгать по движению,
За убегающею тенью,
И по земле бежать, растяпа,
Её чтоб носом не протяпать. –
В конец меня он обозлил,
Но я ему не возразил.
Дружку был фарт, видать побольше,
Он ехал на другой подножке.
Небось, увидел меня нету,
И ждёт, наверно, меня где-то…
-4-
Когда на станции пил чай,
То друга встретил невзначай.
Он оказался в этом месте.
- Решил! Поехать с тобой вместе.
В твой тёплый, солнечный Ташкент,
Мне без тебя и жизни нет.
И пусть мой батя ждёт меня,
Я жить не буду с ним и дня.
Ведь мы – «Ворнеж – не догонишь»,
Теперь с тобой мы компаньоны! –
Но с другом были без понятий,
На сколько денег наших хватит.
Посадка и вокзальный гвалт,
Котёл, где плавили асфальт,
Чтоб им потом залить платформу,
И контролёры все по форме.
- Жиганы в разных городах
Ночуют вот в в таких котлах.
Тепло там даже и в мороз! –
Мой кореш тихо произнёс.
Ночь незаметно подошла,
В котле застывшая смола,
И ночевать нам где-то надо,
Всё выходило очень складно.
Друг мне в котёл залезть помог,
Заснули там без задних ног.
Проспали вместе мы полдня,
И удивились он и я.
Котёл был также на платформе,
Но почему-то на вагонной.
Пока мы спали глубоко,
Отвёз нас поезд далеко.
Пока мы в сновиденьях были,
Видать котёл и погузили.
В «вагоне спальном» незаметно
Промчали сотню километров.
«Купе» пришлось освобождать.
Нас охватила благодать –
Под сотню вёрст мы ближе стали
К своей мечте. Ведь подмотали
Свою дорогу, словно ленту,
По направлению к Ташкенту…
-5-
…В Ростове мне сказал мой кореш,
А что сказал с тем не поспоришь:
- Всё, деньги кончились, их нет
И вот тебе такой совет:
- Смотри как я и побирайся,
Кончай стесняться, просыпайся!
Я не хрчу один лопатить.
Успели деньги все потратить. –
Мы с ним приехали в Ростов,
Ещё нам ехать – будь здоров!
Я вспомнил с грустью о подножках,
Решил поведать о серёжках.
- Помог я барыньке однажды,
Такое не бывает дважды.
Не знаю, что произошло,
Но лошадей вдруг понесло.
На барыньку она летели.
Она от страха аж присела.
Все мужики оторопели,
А кони мчались и хрипели
Чтоб как-то отвернуть беду,
В прыжке схватился за узду,
На морде у коней повиснул
И их от барыньки оттиснул.
Она же в обморок упала,
А я направился к вокзалу.
Почти я у платформы был,
Когда лихач остановил
У носа прежних лошадей,
Я сразу вспомнил всё о ней…
…Она откинула застёжки
И вынула с ушей серёжки…
Я знал, что это расскажу.
Пойдем тебе их покажу.
Их продадим и с тем довеском
Нам хватит денег на поездку.
Нам на еду и поезд хватит ,
Повыше нос держи, приятель! –
Я вынул свёрток – обомлел,
Он на серёжку похудел.
Бумага, видимо, порвАлась,
Серьга куда-то задевалась.
- Наш крах с тобою поправим,
Одну серьгу мы продадим. –
Сказал уверенно мой друг,
- Грустить с тобой нам не досуг! –
И мы на рынок с ним пошли.
Хоть шаг был наш нетороплив,
В конце имели лишь нули,
Продать серьгу мы не смогли.
Кто своровал, кто проглядел,
Толкучий рынок весь кишел,
Как головастиками,
И голытьбой и частниками.
Стоял торговый гомон,
Шныряли фармазоны.
Как филин милиционер,
С ним кобура и револьвер,
Под носом у него два вОра
Юнца раздели до оборок.
Напился, не подаст и голос,
Теперь проснётся утром голый.
Хоть все всё видят – не гу-гу
Боятся – бритвой полоснут.
Где бочки – винными рядами.
Мужик, измученный «трудами»,
Отдал последнюю рубаху,
И растянулся возле шляха.
Серёжку не отважились
Продать. Здесь кочевряжились.
Опять направились к привозу,
В ряды поставленных обозов.
Товар так и не продали.
Хоть слава Богу, обменяли
На ситный хлеб и сало.
Ну, а торговка нам сказала:
- Серёжку я цыганам сплавлю,
Они их по одной цепляют
Мы с корешем нырнули в скверик,
И там на лавочке поели.
Друг вдруг спросил: - Ты воровал? –
И ветчину мне показал.
- Пока нам про цыган твердила.
Я у неё и стырил.
Не жаль. Она сама воровка,
Видал, нас обдурила ловко. –
И тётка вспомнилась вдруг мне.
- Гореть им в адовом огне. –
Так говорила о ворах.
Чтоб не кипело в головах,
Я другу намекаю,
Сходить на попку-попугая.
Мужик с культяпистой ногой,
Найти в лотке билетик свой
Всем предлагает,
Отдавшись в лапы попугая.
Облезлый на плече сидит.
Его хозяин всем хрипит:
- Без порожнего. И пустого нет.
Каждый билет имеет предмет.
Кто за деньги билет покупает.
Попугай ему вручает.
Кто играть желает?
Он позовёт, а где пошутит,
А сам свою шарманку крутит.
Вот в «счастье» парочка играет,
И попугай им помогает,
В лотке пакетик выбирает,
И на мгновенье замирают
Влюблённые, как им открыть
Конверт, который должен убедить,
Что « сыр бесплатный – в мышеловке».
Шарманщик поступает ловко.
Отдаст билеты без убытка.
Призы их – лента и открытка.
- Да, жаль, что с нами денег нет!
А то бы вытянул билет.
Наколку, чувствую, что знаю –
Нельзя тут верить попугаю.
Удачи надо лишь немножко,
И я бы вытащил гармошку! –
Друг на минуту вошёл в лес,
И навсегда потом исчез…
-6-
Я те развалины засёк,
И шел теперь на огонёк,
Мерцающий в оконной раме.
Как в дверь войти, на миг я замер.
Вздыхала жалостно гармошка,
И пахло жапеной картошкой.
Спустился на огонь костра.
С мокрицами напополам
На стенах там мелькали тени.
Ногой нащупал я ступени
И оказался в комнатушке,
Услышал уркину частушку:
-Мне милиция знакома,
В уголрозыске родня,
Получил четыре года,
Отсидел всего два дня.
- С дороги сброд, навоз плывёт –
Услышал крик я от ворот.
Потом удар был больно в спину,
Который со ступенек скинул.
Жиган проник блестящей змейкой
В намокшей, женской кацавейке.
- На нём же чистое лаве –
Парнишка в рваном галифе,
Меня увидев, громко крикнул.
И я в душе чуть-чуть поникнул.
- Эй! Пацаны, ну что за харя,
Такую точно не видали,
Ведь, мама не горюй, свежак =
Сказал «поношенный пиджак».
- Поспать, наверное, хотите?
Ну, что ж конечно отдохните.
Не много, правда, заплатите,
Пардон, вы нас уж извините. –
Ответил честно я в ответ,
Что, хоть убей, но денег нет.
Сказал и вывернул карманы.
Давно они поют «романы».
- Бесплатно значит вы хотели?
И шутовски дуэтом спели:
- Эх, яблочко,
Куды котишься?
Уркам в рот попадёшь,
Не воротишься! –
- Бесплатно хочешь проживать?
Так тебя надо «прописать» -
Окурком руку мне прижгли,
Сказав при этом: - Не ори!
Мы сразу видим – ты не местный,
Такой обряд здесь повсеместно. –
Чернели в хохоте их рты,
Но были помыслы чисты.
Шутейно, вроде бы, вертели,
Свистели, прыгали, галдели…
- Ша! Хватит, пошумели!
Вы задолбали пацана,
«Прописка с ним завешена! –
Донёсся голос «кацавейки»
Все разошлись по компанейски.
- Ищи местечко – подсказали.
Они ещё не знали,
Что через миг произойдёт,
И планы мне перевернёт.
В углу на топчане с азартом,
Бурился» поединок в карты.
Вор говорил: - Зачем садишься?
Нет фарта, значит пробуришься! –
«Копчёный» - речь велась о нём,
О чём-то думал о своём.
В глазах был холод душегуьа,
Набычился, кусая губы.
Картуз, пиджак, свои ботинки
Он проиграл в том поединке.
Был проигрыш, как в горле кость,
Хотел на ком-то сорвать злость.
И взглядом он искал кого-то.
В нём прочитал: - Да, вот – он! –
Он бросил щепок для огня
И обошёл вокруг меня.
- Побиться об заклад готов,
Он стоит 25 хрустов.
Послушай, Амба, вот босявка.
В буру он будет вместо ставки.-
Тот подошёл. – Ну, дай покнацать –
Потрогал ткань. – Даю пятнадцать! –
- Зануда, ладно, обдирай,
Пошли на место. Ты сдавай. –
И крепко взяв меня за хлястик,
Мне дал понять какой я «масти»
Опять он также проиграет,
- Маруха по тебе страдает! –
Тут пОнял, что произошло.
- Пацан, снимай-ка барахло. -!
Обдал парами он спиртными
Я вздрогнул. – Неужели снимет?
Ударить? Не босяк с рогожей,
А всё же вор, хоть с пьяной рожей. –
Бесцеремонно был лишён
Я своей куртки и штанов.
- Побудешь без портков – тепло!
Валяется в углу тряпьё,
Бери себе, считай, задаром. –
Дыхнул он винным перегаром.
И стал ботинки мне снимать,
Нагнулся, чтоб расшнуровать.
Шнурки от грязи закорузли,
В тот миг не знал, что сам замыслил…
- Копыта подними повыше! –
Но я его уже не слышал.
Удар ботинка быр в лицо.
Я чуть не выпрыгнул с кальсон.
И голова вора мотнулась,
И дверь железную боднула.
Произошло «землетрясенье»,
Все замерли от удивленья.
Стрижом нырнул в проём окна,
Светила тусклая луна.
Я приземлился на колена,
Что делать дальше, совершенно
Не знал. Мозги как будто бы взорвАлись,
Укрылся в кирпичах развалин.
За мной Копчёный прыгнул в грязь,
Упал в канавы матерясь.
Кричал, когда он в яму падал:
- Меня ногой! Зарежу гада! –
Я в кирпичах побыл немножко,
В проём стены шмыгнУл как кошка.
Потом проходов лабиринт
В нагромажлении руин.
Там, где поднялся, где спустился –
Не знаю, где я очутился.
Маячил свет. К нему я вышел,
Знакомый голос вновь услышал:
-…Старый товарищ бежать пособил,
Долго я звонкие цепи носил… -
И мне дошло, где нахожусь,
Не думал, что опять вернусь
Туда – откуда только смылся.
«Копчёный» точно б удивился,
Но я во мраке притаился,
И слышал как он возвратился.
Как был вопросом огорчён.
- Ты знаешь воровской закон,
С тебя должок есть за «колёса»! –
- Поймаю завтра без вопросов! –
Дружки сказали дружелюбно:
- Не будет хода. Кинем в бубну. –
Пораньше утром убежал,
И припустился на вокзал.
Т ам подождал совсем совсем немножко,
И прыгнул в поезд на подножку.
Ребята ехали Псковские,
- Куда карета?
- Едим в Киев!
-7-
Язык до Киева ведёт,
Об этом знает весь народ.
По улицам его шатался,
Прекрасным «вольный» мир казался.
Мазурничал, когда охота,
И не ленился подработать
- Помочь вам? – И на мой вопрос,
Дал мне мешок, чтоб я роднёс
С вокзала и до дома.
Был тот мужчина как знакомый,
Позвал меня к себе обедать.
Я согласился это сделать,
И в комнатку к нему вошёл.
Три стула, койка, грубый стод.
Он улыбнулся удивленно
На майку и мои кальсоны,
- Уж осень, ты полуодетый!
Давно ты ходишь так по свету? –
Хоть был я и безус,
Умел я вышибить слезу.
Мой батя, мол, красноармеец
Погиб, свидетельство имею.
Иать схоронил вот тольк-только.
Сам с Дальнего востока.
Имею давнюю мечту,
Определили, чтоб в приют.
Приехал к тётке я в Воронеж,
Спалилась, мол, на самогоне.
Мечтал, что ремесло освою,
А сам скитаюсь вот с братвою.
Он заглянул ко мне в глаза,
И задумчиво сказал:
- Ты друг одет не по сезону. –
Взгляд кинув на мои кальсоны.
- Давай ка ты не ерепенся,
От сына всё – переоденься! –
Пшеничный хлеб был на обед,
Картошка с дюжиной котлет,
И сало с чесноком, с прослойкой,
Коляска из колбаски свойской…
Всё это не могло присниться,
Гостинцы были из станицы.
Он сразу в жизнь мою проник,
Назвал ёго я «большевик».
Достал мне сахара головку,
Располовинив её ловко,
Кусочек чая от брусочка.
Налил мне кружку кипяточку.
Клеёнку предо мной утёр,
Продолжил наш с ним разговор.
- Всех беспризорников посадим
В котёл и переплавим
В большевиков, врачей, рабочих!
Вот так вот, миленький дружочек. –
- Мы барахло твоё сожжём,
И в баню на Подол пойдём,
Чтоб ты немножечко отмокнул. –
Ион взъерошил мои лохмы…
Когда шли с бани, предложил,
Чтоб у него чуть-чуть пожил.
Мне было сытно и тепло,
Когда я жил с «большевиком».
Работал он в губкоме,
А я хозяином был в доме.
По моим меркам жил шикарно,
Ходил на рынок, кошеварил.
Сработы как-то он пришёл,
Сказал, что, кажется, нашёл
Решенье варианта.
На службе у него, у коменданта
Деды в станице так решили –
Подростка бы усыновили.
- Мне в дом чужой идти дитём?
Там будет видно – поживём .-
А на словах сказал: – Конечно!
- Да, пруха не бывает вечной –
В уме себе подумал:
- Закончились мои изюмы. –
На службу утром он ушёл,
А я черту всему подвёл.
Но прежде чем совсем уйти,
Решил я в доме навести
Порядок настоящий
Взгляд упал в открытый ящик.
А там на дне лежал
Кавказский наградной кинжал.
И я смотрел заворожено
На изумрудный цвет у ножен.
Узор манил на малахите,
Не думал я кинжал похитить,
А взять и просто поносить,
Перед друзьями пофорсить.
М взял его не безвозвратно,
Поклялся, что верну обратно.
Смахнув над печкой паутину,
Гостеприимный дом покинул…
-8-
Базар как жил так и живёт,
Кинжал под майкой жёг живот.
Затылок, обхватив руками,
Малец лежал за рундуками.
Его глаза остекленели,
И пена изо рта на теле.
Искусанная в кровь губа
И рана свежая у рта
Одет он был порядочно,
И я решил – припадочный.
Уже видал падучую,
Хотел помочь ему.
Кинжалом зубы я разжал,
Мальчонка сипло задышал,
Закисшие глаза открылись.
Над рынком вороны кружились.
Подняться на ноги пытался,
Но падал он и спотыкался.
- Пойдём к извозчику - сказал,
Я сделал как он пожелал.
- Что прётесь! – крикнул бородач,
Но сел «падучий» как богач,
Ему червонец в руки кинул,
Меня к себе плотней придвинул.
- Давай езжай к чайнОй «Уют»,
Там кореша давно уж ждут. –
Видать, что здесь он приземлился,
А я поднЯл и он не злился.
А ведь подумаешь заморыш,
Ошибку знал лихач матёрый.
«Уют» - пристанище воров,
Здесь их приют и здесь их кров.
Что своровали, то сбывали,
И тут же сразу пропивали.
Есть деньги значит дверь открыта.
«Уют» держал купец-барыга.
…Клоп был авторитетный вор,
Со мной затеял разговор:
- Ты говорят у нас фортовый,
Кинжал взял на «гоп-стопе» клевый! –
Я вспомнил как мальцу хвалился,
И с участью «пера» смерился.
Взял, посмотрел: -Подаришь мне? –
И я подумал о себе:
- Ну, ты и с «мякушкой» мальчишка -,
Увидел профиль его хищный.
Слова ведь не вернёшь обратно,
Кинжал исчез мой безвозвратно.
Шалман воров гулял слегка,
«Заморыш» был как «сын полка».
- Тебе я просто приукрасил,
Кинжал не мой. Его на часик
Взял у порядочного дядьки,
С ним поступил ужасно гадко. –
На ухо я юнцу шепнул.
- А твой гоп-стоп, ты что загнул?
Сам виноват – справляй поминки! –
И дал взамен мне нож свой финский.
Поступок был мой беспределен,
Пошел куда глаза глядели…
-9-
Товар в лотках через плечо,
Мальцы сбывали кто почём.
Зубасто львы с афиш глядели,
Красноармейцы шли в шинелях,
Из окон ресторанов песни,
И звон м гул, которым тесно
По главной улице витать,
Но всё вмещалось – благодать.
Я оказался на бульваре,
Здесь беспризорники шныряли.
В привычный мир я возвращался,
Чтоб разговор наш завязался,
Их попросил я закурить,
Приостановлен был мой путь.
Все «Беломор» они смолили,
Но предложить мне не спешили.
- Да это же жиган знакомый,
Который опустил в притоне
Забубённого вора,
Дай закурить ему, братва!
Его я знаю по Ростову!
- Здорово! – Мне сказал знакомый.
- И не глядите, что обструган,
Он духовой и отчаюга! –
Ушёл с Ростова «налегке»,
Сейчас был в новом барахле.
Как не обученный чурбанчик
Им снова привирать я начал.
«Гоп-стопом» взял, мол, на тропинке
И показал жиганам финку.
Потом пощли поспать в котёл,
Я закурил. – Нуи осёл! –
Подумалось и стало грустно.
Во сне причмокнул кто-то вкусно.
В тревожный сон я погрузился,
Зимой дыхнуло, снег кружился…
Памяти Гаврiилу Борисову
Дед Гаврюша
-1-
Есть прозвище и человек,
Они повязаны на век,
И каждый своего достоин.
Моя фамилия – побед.
Борисов – это славный воин,
А значит он всегда в борьбе.
Я помню, что из года в год
В усадьбе конный был завод.
И по скотине фельдшера
Потом уж люди величали,
Кто, может, помнит, что вчера,
Нас звали просто – «коновалы».
Кугашев – знатный коневод,
Известен был его завод,
Где был манеж. Коням раздолье –
Зелёные луга,
И выездное поле,
В его усадьбе в Липягах.
Лечением скота
Мои все пращуры всегда
Умело занимались,
И это наше ремесло
Из рода в род передавалось.
Как «коновал» оно вошло
В понятие людей,
Так как лечили лошадей.
В роду у нас все были рослы,
Имелась сила рук и ног.
Любой из наших взрослых
Коню «подкладку» сделать мог.
И как бы не катились дни,
Всегда уход за лошадьми
Считался самым первым.
У нас в семье один был страх.
Коль если мужики на нервах,
То значит с лошадьми не так…
Свой первый шаг шагнул к отцу,
Когда спешил он к жеребцу.
Иной раз мать и не разыщет,
Всегда в конюшне – там и сям.
И навсегда пронёс по жизни
Любовь и ласку к лошадям.
Наверное, я не солгу,
Ночного лучше на лугу,
Уверен не бывает,
Все звёзды плавают в пруду,
Костра завеса дымовая,
Таинственный рассказ: - В сундук
Колдун алмазы положил,
И где-то здесь в лесу зарыл
Под древнюю ракиту…-
Распахнуты ребят глаза,
И рты полуоткрыты.
Треск от костра и тишина…
Но это только лишь на миг,
Ночь прорезает крик и визг,
Коней мальчишки объезжают,
Несутся наперегонки,
И в воду с головой ныряют
В проём между ветвей ракит.
Я на поверхности пруда
Лежу и тёмная вода
Луну и звёзды отражают.
И не понятно мне зачем
Друг друга люди убивают,
Ведь красоты хватает всем.
К нам приходил вчера сосед –
Опять наш царь источник бед,
Уже второе покушенье.
Был выстрел мимо, не убит.
Хоть в этом видно утешенье –
Знать Александра Бог хранит…
-2-
Деревня Куньи Липяги –
В могилу предки здесь легли.
Кугушев Алексей Петрович –
Наш князь, поэт и коневод,
Был театралом безусловно,
И рысаков имел завод.
Сосновый лес – лесняк,
Берёзовый – так березняк,
Дубовый лес – дубняк,
А липовый – липяг.
А почему назвали Куньи?
Озёра наши широки,
В них жили норки попрыгуньи,
А в перелесках – барсуки.
У хаты ивы три росли,
В них гнёзда вили журавли.
Трухлявый ствол их был утыкан,
В него вбивали костыли,
Сыночек тёткин в люльки хныкал,
Висели рядом чугунки.
В деревьях яркий перламутр.
- Давно ракиты тут растут? –
На что мой дед давал ответы,
Что сколько помнит он себя,
Он столько помнит эти ветлы,
А кости век уже скрипят.
Конфеты мало кто познал.
Их чаще жёлудь замещал.
- Печёных жёлудей не ели7
Когда их палочкой с огня
Ты выкатишь и ели-ели
В ладонях держишь у себя…-
Мы, обжигаясь их едим,
Довольны лакомством таким.
Когда печёные, то сладко
От них становится во рту
Пусть жёлуди не шоколадка,
Но очень вкусно – я не вру!
…Рисунок жизни уязвим,
О первой, о моей любви,
Рассказывать мне страшно,
Мне было только восемь лет,
А ей - на девять старше,
Ни что не предвещало бед…
Двоюрдной мне была сестрой,
Пришла к реке она со мной.
Был день тогда – Иван Купала.
Бросают девушки венки,
И тот, что не тонул, а плавал,
Огонь не гаснул у свечи,
Предвестником хорошим был,
И в ворожбе девицам мил.
Девчата замирали молча,
Всё скажет миг – удача чья!
На столько будет счастья больше,
Чем дольше прогорит свеча.
Свеча сестры потухла первой,
Ход ворожбы тогда был прерван.
Домой мы с ней пошли пешком,
Кем буду я? Она спросила,
И я ответил: - Моряком! –
Хотя мне море только снилось.
- Меня к себе меня возьмёшь?
- Сестра, конечно.
- А не врёшь?
Берёшь стряпухой иди прачкой? –
И взгляд перехватила мой.
Я дал ответ, как вскрыл болячку:
- Возьму тебя к себе женой! –
В её глазах блеснул огонь,
И сжала мне она ладонь.
Подул в лицо вдруг свежий ветер,
Раздался гром, пришла гроза.
Чудесней никогда на свете
Не видел у людей глаза.
Закашлялась в платок цветной,
Увидел красное пятно.
Не чем мне не помочь любимой,
Взгляд затуманила слеза
- Ты напугался, мой родимый!
Не бойся – это лишь гроза! –
Поднялся ночью во мне жар,
В горячке месяц пролежал.
За это время повзрослел я,
Стал подниматься лишь к весне.
Всё о сестре хотел узнать я,
И мама рассказала мне.
Был у неё туберкулёз,
Который жизнь у ней унёс.
Была у ней она короткой,
Прощальный колокол пробил.
Скоротечная чахотка –
Таков у ней диагноз был.
Как я почуял, что здоров? -
На предложения дружков
Стал вдруг охотней откликаться,
Ходил и на рыбалку, в лес,
От мыслей грустных отказался,
Во взоре появился блеск.
Настала Пасха, кончен пост,
Пошли мы с мамой на погост.
Ромашек нёс рыжеволосых,
Фиалок голубой букет.
Сестра цветы вплетала в косы,
Когда ей лился с неба свет.
Зазеленел могильный холм,
И крест берёзовый зацвёл,
Переживал – неизгладимо,
Взор затуманила слеза.
Гром! Содрогнулись небеса.
И вспомнил я её слова:
- Ты испугался, мой родимый!
Не бойся – это лишь гроза…-
-3-
Вошли к нам в хату старики,
Оставив в сенях сюртуки.
Встречала у порога мама,
Всё как всегда обычно,
Обоим руки целовала,
Таков был в старину обычай.
И тётка поклонилась в пояс.
Вино вишнёвое густое
Налил им папа до краёв
В раскрашенный бокал,
И пригласил за стол дедов
Покушать их чем Бог послал.
Позвать их в гости был предлог,
Из них погибнуть каждый мог.
С Ходынки старые прибыли.
О том, что под Москвой видали,
Какие там событья были,
Поев деды нам рассказали:
- Земля Ходынки в скатертях,
А в балаганах, теремах
Лежали царские гостинцы,
Когда народу их дарили,
Как ненасытные ордынцы,
Друг друга люди подавили.
Никто не думал умереть,
Найти в том поле смерть. –
Разгорячились, вспоминали
Ходынскую трагедию.
За упокой слезу пускали –
Печальное наследие.
Всего тогда не осознал,
И с нетерпеньем утра ждал.
Был молод я и было жалко,
Но не прослеживалась нить,
А пруд меня манил рыбалкой,
И думал вечно буду жить.
Из дома рано выходить,
Вдвоём с отцом идём удить.
Пруд для меня – очарованье,
Туман залез в ивняк на ветки,
Мы с карасями ждём свиданья.
Сидят кувшинки как наседки.
Волшебный мир воды,
Довольно в нём мне простоты,
Готов сидеть я тут без меры ,
Хоть до захода солнца.
В присядку водомеры,
Танцуя, делают коленца.
Отец бросает в пруд уду
И появляется в пруду,
Прут из пера гусыньки,
Который на воде застынет.
Но задрожат кувшинки,
Когда он резко запружинит.
Курится слабенький дымок
У шалаша, у самых ног.
Ведро воды я набираю,
И карасям для настроения,
Траву в него бросаю,
И жду свидания с нетерпением.
Подсечка, долгожданный всплеск,
Над прудом золотистый блеск.
Отец на берег рыбу тащит,
В ней карася уже признали,
Глаза янтарные таращит,
Перебирает плавниками.
- Тяжёлый и большой карась,
Давай, ко мне в ведро залазь! –
Удар хвостом и брызг фонтаны,
И обалдевший я стою
В заре багряной будто пьяный,
Восторженно на всё гляжу.
И думаю: - Вода в ведре,
Такая – не найти вкусней,
Почти что – грозовая.
Попью и верил я в секрет,
В то, что она совсем «живая»,
И буду жить две сотни лет…
-4-
«Жил добрый великан Кристалл,
Всегда он людям помогал.
И делал это просто,
Он в Даугаве не тонул
Из-за большого роста,
И на плечах он словно мул,
Людей переносил.
Старался из последних сил.
Ведь каждый был уверен,
Что великан перенесёт,
И с берега на берег,
Любой пришедший попадёт.
Услышал как-то он в ночи,
Что кто-то жалобно кричит.
Где начинался берег,
Ребёнок на земле сидел.
Его в своей пещере
Он накормил и обогрел.
А утром смотрит – нет его.
Где был, теперь вместо него,
Лежала куча золота,
И было его столько,
Что застучали молоты
И началась постройка.
Давнишней было то мечтой –
Соединить между собой
Два берега. Благоустроили –
Один откос, другой откос
Взялись всё и построили –
Надёжный и просторный мост.
Расти тут стал за домом дом,
На месте рядышком с мостом.
Торговля появилась мигом,
И на ворота герб прибит.
Назвали этот город Ригой» -
Про то легенда так гласит.
Ливонец и поляк и швед
Здесь правили не мало лет.
По службе я сюда попал,
Чужая речь на площадях,
Служить царю здесь присягал,
Был в армии при лошадях.
Я по латышски словно пень,
Она по русски – слово в день.
Вот как то так мы с ней общались,
Финал такой – в денёк весенний
Мы с Тоней в церкви повенчались
Господня Вознесенья.
Сейчас пожаловаться грех,
Неплохо жили при царе.
14-й – никудышен:
Народ наш о войне узнал.
Но, слава Богу, шесть детишек
Господь уже в семью послал.
По дому визг и смех слышны,
Все дети были шалуны.
Шестой родилась дочка Лёля,
Исполнился ей только год.
С рождением явилось горе –
Война стояла у ворот.
Пришёл приказ – нам воевать,
Присягу надо выполнять.
Вокзал, гармошка, слёзы возле.
Товарный лошадей вагон.
Всю нашу жизнь как «до» и «после»
В Судьбе разрезал тот перрон.
Осталось только вспоминать,
Мгновенья были не отнять.
Ушли на месяц нам казалось,
И быстро выграем войну.
Но как вернулись – увидали
Другую жизнь, не ту страну…
-5-
Солдатский шёл поток,
Лик у войны жесток,
Обеспеченье сзади было:
Тут кашевары с кухнями,
Врачи, попы с кадилами,
Штабной народ с гроссбухами.
С конями коновалы шли,
И утварь кузнецы несли…
Нас били, мы громили.
В бою треск пушек громовой,
Я расскажу, что поразило
Меня на 1-й мировой.
Нам подпустили газ в лицо
В сражении под Осковцом.
Трава вся сразу пожелтела,
Зелёный на металле слой,
Деревья сразу облетели,
Народ лежал полуживой.
В атаку унтер всех поднял,
Солдатам громко прокричал:
- Ребята! Хлор! Мы все погибнем!
Вперёд! Германца нам стереть!
Его из укрепленья выбьем,
А там уж можно умереть!
В бой шли с обожженным лицом,
Потом «атакой мертвецов»
Тот подвиг обозвали.
Тогда остался я живой,
Мне мокрую тряпицу дали,
В порожней кухни полевой
В котле я «газы» переждал.
И с «мертвецами» наступал.
Германцев мы свалили
Атакой зверской штыковой.
За это после наградили
Меня Георгевским крестом.
Потом мы знали наперёд,
Что кошка дико заорёт,
Перед атакой газовой.
И был приказ, чтоб в каждом взводе
По кошке быть. Показывать
Её на утреннем разводе.
Мы жили все одной артелью.
Названье наших артиллерий:
Есть конная и полевая,
Одна находится с пехотой,
И вместе с нею ковыляла,
Другая делает налёты,
Сквозные рейды по тылам,
Сегодня здесь, а завтра там.
Залп пушки был оранжевый,
От пороха был чёрный дым –
Цвета Российской гвардии,
Они на ленточках видны.
В войсках имелись пластуны,
Быстрее гвардии они,
В тылу врага перемещались,
Тишком и под прикрытьем кошм,
Они всегда предпочитали
Бой рукопашный и свой нож.
Однажды вместе с ними был,
Когда на лошадях тащил
Отбитые мортиры.
Как резать, надо бы понять –
Испортят новые мундиры,
И цену их теперь не взять.
У них одежда № 8, -
«То что отняли, то и носим».
Они сыны любой войны,
В ней удаль, смерть и радость.
Тогда за действия свои
Я получил медаль «За храбрость».
В расположении стоял
«Запорожский» их кагал.
Вояки всё им разрешали –
Их «вольный дух», помятый вид.
Из ставки свита возвращалась,
Царь обещал, что наградит
Он самолично пластунов.
Помост к наградам был готов.
День церемонии назначен.
Хозяйский взвод подмёл листву,
И батька штабом озадачен,
Дать кандидатов к торжеству.
На «Круге» пластунов – совет.
Кто поприличнее одет,
Того к царю и выбирают.
Что все достойны – нет вопросов.
- Давай дадим царю Михая! –
- Так вин же босый! –
- Тогда давай дадим Мамая! –
- А у него штанов чёрт мая!
И «Круг» решил – быть всё по правде,
Сложить, что поновее в кучке,
Чтоб кандидат был при параде,
А кто пойдёт – тащить по спичке.
У пластунов манёвр был прост,
Тут «волчья пасть и лисий хвост».
Приказ: - К полёту боевому
Готов отряд машин чужих? –
- На полосе аэродрома
Все самолёты – муляжи! –
Доклад после разведки был,
Тогда их батька пошутил:
- Нас держат как за истуканов! –
И пластуны в своей манере
Ту полосу с аэроплана
Бомбили бомбой из фанеры.
Вели позиционный бой,
И так случилось, что с собой
Привёл к хирургу я в палатку
Бойца с оторванной рукой.
Баюкал руку словно куклу.
Одна на жилке голубой
Соединялась лишь с плечом.
Кровь оросила горячо
Меня, хирурга, его столик.
В руках сестрички шприц возник,
Чтоб страданья облегчить,
Укол хотела в этот миг
Она солдату совершить.
Сестре успел он возразить:
- Укола делать мне не надо! –
В ушах последние слова.
После укола шла разгадка –
Поникла сразу голова,
Он ею ткнулся и затих…
И о событиях таких,
Потом мне не хотели верить.
Сомненья трудно перегрыздь.
Я убедился на примере,
Как уязвима наша жизнь…
-6-
В войне заряжены в пистоль
Смех на привале, чья-то боль.
Здесь первый вылечит вторую,
И все невзгоды по плечу,
Заветную и фронтовую
В жизнь воплотят мечту.
Кто в жизни весело идёт,
Того кручина не берёт.
И на привале остроумы,
Нам были так необходимы.
На фронте главный козырь – юмор,
Их много – мы непобедимы.
И коллективный юмор был,
Он где-то даже нас сдружил
С германцем. Пасха – перемирье,
Обмен даров произошёл.
На поле состязались в тире,
Играли с немцами в футбол.
А как то раз аэроплан
Нам сбросил с неба чемодан,
На парашюте приземлился,
Все думали, что будет взрыв –
Народ весь испарился.
Сапёр тот кейс сам отворив,
Глазам своим не верил:
- 1 АПРЕЛЯ - НИКОМУ НЕ ВЕРИМ! –
Открытка с надписью была,
Презенты нам оставили.
Германцы нас с днём дурака
Так с юмором поздравили.
А каждый танк был назван так –
По виду боевых атак.
В названье целая наука,
Но главное, конечно, цель.
Коль только пулемёт, то «сука»,
А если пушка, то «кабель».
Трофейный танк на поле сдох,
Его движок в грязи заглох.
К нему немецкий танк причалил,
Стучали и сдаться в плен
Танкисту в щель кричали,
Но, видно этот инцидент
Решил танкист пересидеть,
Что будут делать – посмотреть.
И. видно, немцы так решили:
Два лёгких танка прицепить
И в том уверенные были,
Что им удастся утащить
К себе тяжёлый этот груз,
Но впереди их ждал конфуз.
Вдруг от толчка «наш» танк завёлся,,
Германцы испытали шок.
Как он в движение привёлся,
То оба «немца» уволок.
Зима та памятна для всех,
То время не будило смех.
В округе волки нападали
На всех собак и лошадей,
И от клыков их погибало
Не мало и среди людей.
Установили снова мир,
А для волков кровавый пир.
Теперь пластун за волком рыщет,
Готовит серому патрон.
Их истребили больше тыщи,
И этим занимался фронт.
После войны, уже потом,
Запомнил я - в 22-м,
Читал в газете, где-то в мае
Про Осковецкие валы.
Их все взорвали, отступая,
И вот, что там сейчас нашли.
Тогда направленной волной
Всё было в них погребено.
Решили строить всё по новой
Разрыли не один пролёт.
И слышат окрик часового:
- А ну-ка, стой! Там кто идёт! –
Там был дивизионный склад,
Один оставшийся солдат,
Которого с часов не сняли,
Оставили в чужой земле.
И пост, который не меняли
Все долгие шесть лет.
Нёс службу в полной темноте,
Но был с едой и в теплоте,
Со зрением совёнка.
Немаловажная деталь –
Вода, сгущёнка и тушёнка,
И рядом шла теплоцентраль.
Услышал часовой в ответ,
Что той России больше нет.
Его поступок никудышен,
А долг его уже нелеп.
И он из подземелья вышел,
Взглянул на солнце и ослеп…