Все началось в июле...

Анна Куликова-Адонкина
Стоял жаркий июль. Спастись от духоты нельзя было даже ночью: насыщенный зноем воздух стоял неподвижно и, кажется, обволакивал тело как кокон.
Я была беременна на девятом месяце. И ожидание новой жизни шло не на недели, а на дни. По прогнозам врачей, я должна была родить 13 июля, в понедельник. Ни дата, ни день меня категорически не устраивали, и я буркнула, одеваясь после приема:

 - Не буду рожать в понедельник.

И слово свое сдержала: резкая боль поперек живота разбудила меня в три часа ночи уже 14 июля.

С внезапным страхом я прислушалась к себе и вдруг почувствовала, что постель подо мной становится мокрой. Паника овладела всем существом, никогда не испытывавшим ничего подобного раньше.

- Вставай, Вася, кажется, началось!

Муж спросонья испугался, по-моему, не меньше меня. Он заметался по комнате, собирая одежду для меня и свои джинсы и футболку. За это время я испытала чувство блаженства от какого-то непонятного истинного покоя и  нерешительно сказала:

 -  А, может, это ложная паника? Может, все прошло и еще рано?..

Но тут не очень сильная, но какая-то противная тошнота завозилась в животе. Это был не плод, его я не чувствовала таким образом. Это организм как-то пытался принудить нас  к решительным действиям.

- Ох, надо идти, - обреченно вздохнула я, и, тяжело опершись на руку своего Василька, решительно шагнула в неизвестность.

Роддом в нашем райцентре был в двух шагах от дома, где мы жили. Но дорога показалась длинной. Я то и дело приседала и метила кусты или опиралась на заборы и скрипела зубами.

Наконец мы добрались до роддома. В приемном покое на меня подозрительно посмотрела акушерка или медсестра: мне было не до разборок. Она спросила:

- Что вам надо?

Поскольку я была девушкой пышной да еще в широком плаще, моя беременность была практически незаметна.

 - Так, это... рожать, - дрожащим, и в то же время гордым голосом, сообщил муж.

 - Рано еще, но раздевайтесь, посмотрим, - лениво предложила служительница Гиппократа.

  После осмотра она вынесла вердикт:

  - Сегодня родишь. Но к ночи. Переодевайся.

У меня сразу прекратились все боли в животе, зато закружилась голова и скакнуло давление.

Я лежала на кровати, наверное, с час. Потом мне стало не комфортно. А поскольку в палате я находилась одна, то стала ходить между рядами кроватей, стараясь ни о чем не думать.

Так продолжалось почти три часа. И вдруг в шесть утра схватки начались раз за разом, все сильнее и сильнее.

И когда в проеме дверей появился мой Василек, я ничего ему не сказала, а только яростно махнула рукой, мол, уходи... Он попятился назад со страдальческой гримасой на лице, а я стала бегать по палате и стонать все громче.

Пришла акушерка, посмотрела на меня, снова равнодушно бросила «рано»,  - и убежала пить чай.

Мой стон постепенно превратился в крик. Особенно "доканывал" низ живота. "Девчонка" подумала я, так как была наслышана, что если родится мальчик, перед родами болит спина, если низ живота - девочка. А мы с мужем ожидали наследника, и я заорала во всю мощь.

Но мои вопли никого не волновали. РожЕниц не было, медперсонал мирно похрапывал где-то в своей сестринской. И только в девять утра наконец появился врач. Я смотрела на него и громко кричала. Он помолчал секунд 30, а потом спросил:
 - Ты чего орешь?

Я ничего не ответила, но и не умолкла. Тогда врач сказал:

 - Твое дело. Если нет мочи, сделай одолжение - кричи...- и ушёл.
 
А мои муки продолжались. Я то приседала, чтобы выдавить из себя эту чудовищную боль, то бегала по палате.

 - Только в туалет не бегай! - закричали из соседней палаты, - а то ребенка потеряешь

И принесли горшок: в горшок, значит, можно разродиться…

В один из таких моментов я вдруг почувствовала  что-то неладное и завопила, что есть сил:

 -О-О-О-О! Ребенок!!!

На мой крик сбежался весь дежурный медперсонал. Я смотрела на них, выпучив глаза и расставив ноги на ширину плеч, словно собираясь сделать какое-то невиданное упражнение.

Медики заохали, захлопали себя руками по крутым бокам и потащили меня на кресло, подхватив под руки и, стараясь, чтобы я не передвигала ногами сама... Через несколько минут я услышала низкий булькающий крик и голос акушерки:

- Девчонка!

Так на свет появилась моя дочь Вика. У меня обессиленно слипались глаза и было все равно: девчонка, так девчонка. Будет Вика, Виктория, то есть, Победа. С этой мыслью я провалилась в глубокий сон.

Ребенка мне принесли через день, упакованного как в космический скафандр в застиранные пеленки. Но мои глаза застыли на ее чуть видимых голове и лице. Голова оказалась по форме продолговатой как огурец, венчавшийся шишкой. Глаза - узкие и припухлые, к тому же закрытые, а под ними до самых скул простирались черные круги. Я долго смотрела на свое «произведение», не чувствуя, как по щекам катятся слезы... 

Глава вторая

По сельским обычаям, я вышла замуж довольно поздно: в 25 лет. Но как все девчонки, с отроческого возраста мечтала о принце на белом коне и детях.
 
Сама не блистала красотой: обыкновенный подросток. Выдающимися были только густые каштановые волосы, заплетенные ,как правило, в толстенную косу. А так: высокие скулы, не очень большие и не особо красивые глаза орехового цвета, и вдобавок нос с горбинкой, делающий меня похожей на кавказскую девушку не первой свежести. Отличалась я и ростом, и дородностью. Но все это как-то не очень волновало. Я зачитывалась Толстым, Тургеневым, Чеховым, Драйзером. И мои мысли убегали далеко вперед, в те времена, когда я закончу школу, институт, выйду замуж, рожу детей, которые будут много красивее меня, умнее, а, может,  станут выдающимися из общего людского и известного мне ряда. Первым, согласно мысленным планам, должен был появиться на свет наследник, а потом девочка - мамина помощница.
Замуж я вышла за парня, как принято говорить, приятной наружности. Обаяния ему придавали круглые как у совенка серые глаза, но очень добрые, их подчеркивала светлая улыбка и хулиганистый волнистый чубчик.

Мы знали друг друга с детского сада, жили по-соседству. Наверное, внешность поэтому не играла такую роль, как если бы мы встретились внезапно: прошли мимо друг друга и не оглянулись. Но я знала его как скромного, спокойного, рассудительного, никак не "бабника". Он, видимо, усмотрел во мне хозяйку и верную спутницу жизни. И мы, не раздумывая долго, когда пришло время, поженились. 
Так как оба работали в школе, нам, молодым педагогам, выделили однокомнатную квартиру, но теплую и уютную. Как могли, мы её обиходили, и в этом процессе очень сблизились. Обоюдное желание сделать свое гнездо самым дорогим и желанным, нежностью и теплотой объяли нас, как если бы мы очутились на необитаемом острове где-нибудь в Баренцевом море.

А через два месяца я забеременела. Мы были счастливы. Только и было разговоров, что о детях, именах, внешности наследника.

Рядом с нами, на одной площадке, жила семья. У них был сын лет одиннадцати - двенадцати.  Мальчишка как мальчишка, но глаза... Описать их невозможно: чистого лазоревого цвета, в глубине которых, казалось, мелькали белые яхты, особенно когда он насупливал густые, почти сросшиеся брови, и прикрывал их длинными ресницами.
Я вздыхала: «Вот бы у моих детей были такие глаза». А мама смеялась: «Надо было за красавца с такими глазами замуж выходить, и самой быть...Впрочем, все нормально. Вырастет твое дитя не хуже других».

И вот он наступил этот час. Но в тот жаркий июльский день мне стало холодно…
Через пять дней нас выписали. Мы с Васей принесли свою Вику домой, уложили в заранее купленную кроватку. И замерли. Тишина стояла такая, словно пролетавшая муха застыла в полете.

 -Ничего -, сказал муж, обняв меня. -Она перерастет и станет такой девкой !!!

Я глубоко вздохнула и сказала себе мысленно: "Это плоть от плоти моей, кровь от крови моей, надо радоваться, что она есть, что она со мной. Например, так:  вот моя рука, вот голова, глаза и т.д. Я что? Бесконечно лелею, целую их и обожаю? Ну, есть он, и замечательно, что каждый орган выполняет свою функцию. А если мне оторвало ногу, руку разве не было бы больно? О! Еще как. Вот и у меня получается подобное: пока Вика здорова - я спокойна, но стоит ей заболеть - теряю голову. Так что брысь, всякие дурные мысли."И с души словно камень свалился.

Мы распеленали кроху, налили в ванночку воды 37,7 градусов, кинули марганцовки и тихонечко опустили ее в воду. Дочка вдруг открыла мутные серые глаза, но вполне обычной величины, и снова закрыла их. 

Ночью она спала, не просыпаясь. Да и потом, когда день цеплялся за день, а месяц вязал осень, зиму и весну, Вика росла спокойной, смышленой, жизнерадостной. Я часто подходила к её кроватке,  смотрела на спящую, и как мантру твердила : "Это моя дочь, моя девочка", - чувствуя, что она становится мне все ближе.

Но душа - как комната без окон и дверей. Как в неё попадают любовь, страсть, вера, безграничная нежность? И все же экстрасенсы, ворожеи, колдуны, маги и всевидящие утверждают, что именно душа - кладезь и хорошего, и плохого. Но меня это не убеждало. Я избрала другой путь: через глаза.
 
Пристально стала присматриваться к людям и их отношению к детям. И чем больше анализировала различные ситуации, сначала туманно, а потом все яснее и яснее приходило понимание истины. И убеждение, что отдать человеку можно то, чем богат сам.
 
Через несколько месяцев я вышла на работу, и стала оставлять Вику у бабушки(садика боялась как черт ладана). Мамуля моя была далеко не молода и больна. Но потускневшие глаза её вдруг оживали, теплели, когда она брала спящую внучку на руки и прижимала её к себе. А когда вечером я забирала малышку домой, на глаза её наворачивались слезы. 

Каждую свободную минуту проводил с дочкой и муж, нежно поглаживая крошку по мягким, пушистым, реденьким волосам. И однажды меня как током ударило: "Они её любят. Сердцем любят, а не потому, что это разум подсказывает им, мол, она ваша дочка или внучка, и вы должны её любить».

Любила ли я своего ребенка? Да, конечно, до определенной черты, которая тормозила меня на одном месте, не давая развиваться и крепнуть. Успокаивала себя тем, что со временем все изменится.

Вике исполнилось два года. Она уже бегала, что-то лопотала, знала некоторые буквы, узнавала на картинках разных зверюшек, любила рассматривать фотографии и слушать музыку. Волосы её стали гуще ,глаза широко открылись и в них появилась какая-то взрослая осмысленность. Во мне росла материнская гордость, на душе потеплело. Я старалась больше разговаривать с ней, хвалить, ласкать. Она отвечала мне тем же, улыбаясь беззубым ртом.

 Но вот однажды, вернувшись с работы домой, я встретила встревоженную бабушку:

 -У Вики температура!

 Мы срочно вызвали "Скорую", и нас тут же забрали в больницу. Всю дорогу дочка лежала у меня на руках с закрытыми глазами, тяжело дыша. И только щеки горели алым цветом.

 Сердце защемило, но честно говоря, я не собиралась паниковать : дочь уже три раза болела воспалением легких, но все обходилось, словно это был простой насморк.
В больнице нам температуру сбили, Викуся повеселела, и я почти успокоилась. Через три недели, когда нас собрались выписывать, начался рецидив. Дело в том, что у дочки был сильнейший колит с самого рождения, и врач назначил на животик парафиновые аппликации, а в физкабинете было холодно. И как результат, иммунная система снова дала сбой, и легкие "запылали" сильнее, чем когда-либо. Мало того, врачи заподозрили еще и скарлатину.

Да, ту самую, пришедшую из Италии и бушевавшую в России почти треть ХХ века, и с которой было в конце концов покончено. А моё поколение вообще мало что знало об этом заболевании и считало её, как холеру и чуму - давно исчезнувшей с земли. И вдруг…

Но наши медики хоть и родились больше века назад и учились дольше, чем земские врачи, с диагнозами жутко не дружили, как, впрочем, и с лечением. На себе испытала. Однажды ночью, уже много лет спустя, случился приступ. Мне поставили диагноз «остеохондроз» и всадили добрую дозу противовоспалительного. Наутро разобрались-прободная язва. Где Москва, а где Париж!?

Но вернемся назад, в прошлое: нас перевели в отдельную палату и отгородили от всего мира. Я никогда не была на зоне, но первое, что пришло на ум, было слово «карцер»: железная кровать, умывальник, туалет и какой-то длинный предмет, похожий на кувез, но больше.

По степени опасности и состоянию ребёнка, а ещё потому, что врачи велели мужу приходить в шесть утра и в десять вечера, я похолодела: прозвучало как приговор. 
И когда в первое утро мне принесли завтрак, я отказалась от него. В обед повторилось то же самое: Вика лежала пластом, закрыв глаза, и я даже не глянула на еду. Вечером у дочки поднялась температура, и мне стало дурно  от принесенной  санитаркой каши.

На следующий день повторилось то же самое, моя девочка лежала как неживая,а я сидела и смотрела в угол, не мигая, напомнив  картину одноклассника  «Раздумье», где он изобразил меня жутко холодной и несчастной.

Привел меня в себя голос врача.

 - Мамаша, вы бы хоть стакан компота или киселя выпили…

Я ничего не ответила, но сделала глоток какой-то жидкости. Меня тут же вырвало. Больше попыток я не делала, зато в голову стукнула неожиданная мысль :«Может,  мне родить второго ребенка?» Но тут же словно током ударило: пережить все сначала? Ни за что!

Семь дней мы прожили с дочкой как зомбированные. И если она еще делала глоток—другой жидкости, то я не могла смотреть на еду: горло тут же сжималось, и я даже ложку не брала в руки. Санитарки качали головами, врачи ругались, Вика оставалась в том же тяжелом состоянии.

Но однажды её унесли, а потом спящую принесли назад минут через 15. Я с тревогой смотрела на синие круги под глазами, бледные щечки. Однако дыхание было тихое, спокойное. Позже я узнала, что ей сделали внутривенное вливание в голову,  которому я долго противилась.

Когда Вика проснулась, то обвела глазами палату и показала пальчиком на печенье и сок. Я остолбенела от удивления и радости. Схватила худенькое тельце на руки, стала ее кормить. И вдруг сама почувствовала зверский голод. Полезла в тумбочку, нашла сухарь, кефир трехдневной давности, и по примеру дочки, стала жадно есть. Проглотив последний кусок, я блаженно улыбнулась, прижала к себе малютку и поняла,  что я нормальная мать, и нет ничего дороже этой крохи.

Это было начало всех начал: физических, психических, моральных. Во всяком случае тепло, спокойно и радостно. Я любила всех: врачей, сестер, мужа, который за эти дни почернел. Но больше всех в те минуты я любила себя : потому что поняла, теперь я смогу любить свою девочку, потому что мне есть что ей дать - ту, особую, материнскую любовь. И даже  при 18 градусах, как на гауптвахте, в душе постоянно звучала музыка, а маленькие ножки  все тверже ступали по полу, обутые в смешные,  очень теплые тапочки, связанные бабушкой из собачьей шерсти; ручонки всё чаще обхватывали меня за шею, а я прижимала худенькое тельце и боялась, что упаду от счастливого головокружения.

Так прошло ещё три  недели.  Викуля окрепла, всё чаще звучал её звонкий  смех,и всё чаще, цепляясь за отца, она мило лепетала: «Домой асю, домой». Наконец наступил тот счастливый день, когда мы вернулись…

Глава третья

Шли дни,  месяцы, годы. Дочь училась  только на пятёрки, учителя расхваливали её на все лады.  Но её это мало волновало.

- Мамуля,  если бы не  ты, мне троек  хватило. Я стараюсь для тебя.

Я каялась про себя: может,  мне надо завуалировано рекомендовать ей не перенапрягаться, но гордость и бальзам на сердце не давали  это сделать. И я говорила:

 - Умница моя, разумница, ты лучше всех! 

Бывали, конечно, и форс-мажорные обстоятельства, но все вместе  мы благополучно преодолевали их, потому что любили друг друга.

Дочь закончила школу с золотой медалью и сказала нам:

- Я не помню как болела, как лечили меня, но что-то живет во мне, что подсказывает: моя стезя - медицина, помощь людям, и,прежде всего, - детям.

Наконец семь лет учебы остались позади, и моя дочь стала замечательным доктором Викторией Васильевной, которую за глаза больные звали не  иначе как «Мать Тереза». Возле её кабинета всегда выстраивалась очередь. И домой  уходила она, когда за дверью не оставалось ни одного человека. Но что самое важное и достойное, так это то, что к ней обращались и взрослые больные, и она никому не отказывала. Где добрым словом, где используя связи с хорошими специалистами, а где и сама брала на себя ответственность, помогая  совсем незнакомым людям.

Она не стала красавицей, но друзья звали её милашкой, а мужчины задерживали взгляды на живых озорных глазах темно-орехового цвета,  милых кудряшках на лбу,  пухлых губах и стройной фигуре. А когда узнавали её ближе, понимали, что самое красивое в этой девушке - душа. 
               
Будучи студенткой, она делилась со всеми и всем,  что у неё есть. И когда в очередной раз я не обнаруживала в шкафу её платье или свитер, беззаботно махала рукой:

- А,Валюше нечего носить!

Или сокурснику всю стипендию  отдавала, а потом  ласкалась ко мне как котенок и мурлыкала :

- Ма, дай денежку, Сашке позарез джинсы были нужны.

Меня беспокоило одно: долгое время она не могла  сделать свой личный женский выбор, но, наконец и к ней  пришла любовь , настоящая и, я надеюсь , на всю жизнь…

Не помню, кто сказал, но афоризм звучит так: "Счастье, когда тебя понимают, большое счастье - это когда тебя любят, безграничное счастье - когда любишь ты...".

Викуля любит весь мир. А я люблю ее.

Американцы утверждают, что обитель любви - все-таки душа, которая весит семь - девять граммов. Но как оно, огромное, светлое чувство помещается в ней и делает половину человечества (а, может, и больше) душевными миллионерами?

Для меня это загадка. Но я рада, что никогда её не разгадаю.

С возрастом забыла почти все стихи. Одно - Николая Доризо – помню, словно выучила вчера. Я не буду приводить его здесь все, но заканчивается оно следующими словами:

 ...Что ж, может быть, в далекий век ХХХ
 В растворе человеческой крови
 не лирики, а физик бородатый
 Откроет атом вещества любви...
 Его прославят летописцы века,
 Молва о нем пойдёт во все края...
 Природа, сохрани от человека
 Хотя бы эту тайну бытия!
   
Я уверена: она сохранит, потому что любовь - это жизнь. А жизнь не
познаваема.