Сквозь закрытые глаза он видел мутно-белый свет. Но сосредоточиться на нем было невозможно: голову с такой силой сжимали тиски, что временами ускользало сознание. Внезапно боль отступила, но облегчение длилось меньше секунды. Снова резануло протяжно во времени и пространстве, смягчилось полетом вверх, затем вниз и зафиксировалось крепкой опорой, принесшей, наконец, покой и вслед за этим – блаженство…
Некоторое время он неподвижно лежал, смакуя это ощущение, а затем осторожно открыл глаза. Вокруг, сквозь туман, просматривались какие-то яркие лампы, снующие люди, большое пространство, много чего-то белого и блестящего.
Не поворачивая головы, он скосил глаза влево и увидел накрытую по грудь простыней молодую женщину. Она смотрела на него ясными счастливыми глазами. Но его взор тут же уперся в еще не опавший ее живот. В мозгу ярко вспыхнуло: это… это оно – его безопасное, уютное, надежное и теплое убежище, в котором он провел бессчетное количество прекрасных минут, и из которого его только что изгнали. В ужасе от случившегося он дернулся и пронзительно, и громко заорал…
***
Иван проснулся от собственного хриплого крика. Но глаза с влагой в уголках почему-то открывать не хотелось. В груди что-то тупо шевельнулось, учащенно забилось сердце. И только когда различил еще один звук – успокаивающее тиканье будильника в полупустом и тихом доме, - веки дрогнули.
В ногах поднял взъерошенную голову с чуть надорванным ухом старый кот Васька: что, мол, хозяин, не спится?
За окном еще было темно. Посмотрев на часы, циферблат которых освещала луна, Иван вдруг вспомнил: у него сегодня день рождения. Ему исполнилось 60 лет.
День рождения! День рождения?! Это что же, ему сейчас приснилось собственное появление на свет? Чушь какая. Никто не помнит, как рождается. Ни-и-кто. Правда, есть чудаки, которые утверждают, что видят и узнают картинки из прошлой жизни («де жа вю», как говорят французы). Но это тоже чушь. Первое, что он помнит, это как до крови подрался с лучшим другом Колькой, когда им было лет по пять. Не поделили деревянное ружье, которое им на двоих смастерил сосед дед Митяй, к концу жизни по секрету признавшийся пацанам, что служил у Колчака.
А вообще-то Иван всю жизнь с кем-нибудь воевал. С учителями в школе, с матерью и братьями дома, с пацанами во дворе. Все правду доказывал, за справедливость и равноправие боролся. Так думал тогда. Совсем недавно понял, что таким образом выражал он протест одиночеству, которое остро ощутил еще лет в восемь.
…Летняя гроза налетела внезапно. Капли падали крупные, сплошным потоком. Они падали и падали, и уже через несколько минут образовали лужицу, которая еще по ранешней наклонной промоинке потекла в низину, где голубело небольшое озерцо в рамке камыша. И пацану казалось, что оно на глазах наполняется водой, становится больше.
Тогда он поднял глаза к серому мокрому небу и представил, что оттуда сотнями падают и падают китайцы. Много маленьких узкоглазых человечков. Вот они уже заполнили всю деревню и озеро, и близлежащие леса, но в один огромный желтый китаец-колосс не превратились. И так стало не по себе мальчонке, что он горько заплакал. Не от того, конечно, что столько китайцев никогда в их деревне не будет, а от щемящей не по возрасту тоски, что никакая душа не коснется и не согреет его душу, что будет он идти по жизни один среди тысяч других, падая и поднимаясь, надеясь только на себя…
Конечно, через десять минут и слезы высохли, и думы грустные улетучились, но открытие, сделанное им в тот день, оставило отпечаток на всю жизнь…
Именинник еще раз взглянул на старенький будильник и решил, что вставать рано, можно еще поспать, что с удовольствием и сделал, подоткнув для удобства под щеку уголок подушки.
В семье Дороховых Иван был младшим. Мать, вдова фронтовика, простая колхозница, из сил выбивалась, стремясь поставить детей на ноги, вытянуть их к светлой жизни. И это у нее на две трети получилось. Старшим сыновьям дала высшее образование. Колхоз, конечно, помог, а вот на Ванюшку сил не хватило, да и стыдно было в третий раз идти кланяться в ноги начальству.
Так и вышло, что десятилетку он закончил, но профессию получил скромную и очень «скороспелую». Полгода в ДОСААФе проучился и – корочки шофера- в кармане. Внешне ничем не показал свое разочарование – гордость не позволила, а в душе крепко невзлюбил близких людей. Почти не общался с ними, был уверен, что они считают его неровней себе, принижают его способности.
Только к матери у него было двоякое чувство: с одной стороны, она его раздражала своей старомодностью и вечной униженностью и, он грубо с ней обращался, часто упрекал и кричал, а с другой – отходя, жалел, душой понимал ее больную и усталую душу, помогал во всем, защищал. Потому, когда пришло время и старшие сначала обзавелись семьями, а потом и вовсе подались в города культуры набираться, детей на профессоров учить, он остался в родительском доме.
Как пролетели годы юности, не заметил. Мать вышла на пенсию, он крутил баранку в колхозе, перевозил хлеб, ездил за запчастями. Короче, что колхозные шоферы делали, то и он делал.
Из себя Ванюша парень был видный: крепкий, чернявый, со взглядом больших серых глаз чуть-чуть из-под бровей. Не пил, не курил, терпеть не мог тех, кто сквернословил.
Такие девчонкам нравятся. Да вот только они ему были почему-то безразличны. Еще в детстве как ушел он в себя, так все больше книжки читал, да мышцы качал. Ну, еще музыка его интересовала. На гитаре играл и песни пел негромким, но приятным голосом.
У лучших друзей, Кольки и Сергея, уже дети в школу пошли, а он все философию изучал, восточных мудрецов штудировал. Сам иногда что-то в толстую тетрадь записывал. А что – никому не показывал.
Наконец, когда ему уже лет 28 стукнуло, в село к тетке Наталье с соседнего села приехала погостить племянница. Юркая такая, глазастая, рыжие кудри по плечам. Однажды Иван шел мимо танцевальной площадки: моцион совершал. А по ту сторону словно золото в электрическом свете блеснуло.
Удивился: откуда такое чудо? Билет купил, вовнутрь зашел. Наверное, за последние лет десять, первый раз. И чуть было задний ход не дал: вокруг пацанва по 14-15лет. Девчонка выручила: подлетела к нему, схватила за руку и потащила на круг, словно всю жизнь знакомы были. И закружилась любовь. Иван словно в затяжном прыжке с парашюта спрыгнул: и страшно, и сладко. А главное – она рядом и больше никто не нужен.
В деревне не приветствовали такой быстрый оборот дела, головами качали, мать, Варвару Ивановну, бдительности учили. Только она светло улыбалась и отмахивалась от досужих приятельниц.
- Пусть, пусть женится. Ну, куда уже тянуть, осенью 29 стукнет. Пора. Пора мне помощницу в дом…
Только не собиралась горожанка в селе красоту свою хоронить, а Иван словно под гипноз попал: что она ни скажет – все делает. Только и улучил минутку, чтобы мать успокоить: «Не переживай. Пока так поживем, приглядимся друг к другу. А уж потом как я решу, так и будет».
И укатили влюбленные в город. А недели через две сын постучал в дверь к матери. Один, пряча глаза. И сколько она ни плакала, как ни выпытывала, что случилось, все молчал. Наконец, прикрикнул:
- Не спрашивай. Закрытая это страница.
С тех пор серьезных попыток жениться не делал. Так, то к одной вдовушке с недельку походит, то другую разведенку приголубит. Но и то с возрастом все реже и реже на подвиги тянуло- все больше у телевизора просиживал да портняжное дело освоил: чтобы в доме копейка была. А необходимость такая встала с особой остротой, когда перестройка началась: колхоз развалился, предприятия, что вокруг него лепились, закрылись.
И остался Иван без работы. Решил было к частнику наняться – развелось их не меряно. Пригляделся: работники у хозяина воруют, а тот старается лишнюю копейку трудяге не заплатить. Не по нутру это такому правдолюбцу, как Иван. И к материнской пенсии стал добавлять то, что огород давал: картошку садил, помидоры, кабачки. Правда, часто раздавал или, в лучшем случае, менял свою продукцию на молоко, сметану, но все равно голодными не были. Иногда нанимался соседям дрова рубить, иногда на рыбалку ходил. Тогда и кот Васька в восторге был, и сами с матерью жирной ушицы из окуньков с охотки хлебали.
Так уж сложилось, что всю жизнь сын с матерью в селе особняком держались. И жили на самом краю села у леса, а как померла Варвара Ивановна, и вовсе не слышно и не видно стало Ивана. Особенно первые два-три месяца, казалось, из дома не выходил. Правда, следы его на местном кладбище неизменно просматривались: могилу матери обустроил хоть и скромно, но с большой любовью и уважением, и даже искусством.
Возвратившись с кладбища и покормив голодно орущего Ваську, как правило, свет не включал, а, наигрывая грустную мелодию, чуть не по дням всю свою жизнь пересматривал. И оказалось, что скудна на события была она, нерадостна. А единственно близким и родным человеком в его жизни была мать. И закипала в груди тоска.
Но сильный духом мужик ожил наконец. Начал как-никак с соседями, дальними родственниками общаться. Виду, что лихо ему, не показывал. Наоборот. Всегда пошутит, анекдот при встрече расскажет. Помощь предложит. И поможет. И последним поделится.
А вот недолюбливали его в деревне и все тут. Гордым считали. А он и вправду ставил себя выше других. И не только себя, но и свое одиночество. В моменты откровения говорил лучшему другу Кольке: «Уединение не всем идет на пользу. От одиночества в душе не только добрые мысли рождаются, но и скотство возрастает. А я человеком остаюсь». Вот только о том, что с детства тайна одиночества гнетет его, умалчивал.
И тем не менее у Ивана Дорохова было немало друзей, которые понимали его, искренне любили и принимали таким, какой он есть. И когда случилось несчастье, посовещались и решили, что негоже ему бобылем жить, нужна в доме хозяйка. На удивление и Иван практически не протестовал, только условие поставил: раньше года со смерти матери разговор об этом не заводить. Так и порешили.
Первую претендентку привезли ему из соседней деревни. Как раз на годовщину. Муж у нее умер лет пять назад, дети своими семьями жили.
«Сваты» внимательно следили за «женихом» и «невестой». Последняя была полновата, приятна лицом, почти ровесница Ивана, по всему видно, домовита, хорошая хозяйка и кулинарка. Чувствовалось острое и искреннее желание понравиться хозяину.
Совсем другие чувства испытывал Иван: далеко до окончания поминок они поняли, что шансов у их протеже – ноль.
И тогда за дело взялись женщины. Через месяц они нашли повод для встречи, и привезли хозяину вдовушку из города помоложе. Одета – с иголочки, талия – в рюмочку, как у 17-летней, ресницы длиннее наклеенных, глаза серые, манящие. Загорелся Иван ярким пламенем. Весь вечер не отходил от Светланы, а затем всю неделю названивал ей. Ну, прямо молодость вернулась.
Светлана была лучшей подругой дальней родственницы Ивана, которая от всей души желала ему добра. И когда последовал ответный визит, всей компанией поехали в город, знакомиться ближе. Зашел Иван в городскую квартиру новой знакомой и, пока женщины возле зеркала вертелись, посидел на диване от Патютьков, потрогал кресло-качалку из карельской березы, погладил диковинное карликовое деревце из сада Рёандзи.
Потом за стол сели, кальмаров в белом вине ели, бутерброды с красной и черной икрой, палочками суши ловили… Когда хороший коньяк поднял настроение, интеллектуально поговорили, стихи почитали.
Пришло время – домой засобирались. Светлана прильнула к Ивану: «Останься…». Он отстранил ее и, не улыбнувшись, проронил: «Рано».
С тем и ушли он сам и сопровождавшие его лица. А когда ехали домой, женщины с досадой потребовали ответа. Он только и проронил:
- Вы что, хотите, чтоб я у нее дворецким был?
И сколько Светлана ни звонила, как ни уговаривала продолжать отношения – отказался напрочь. Так и пришлось пробивной бабенке выйти замуж за другого, менее щепетильного.
И снова, только теперь уже в последний раз, дал себе Иван зарок подобных попыток не делать. Ходили слухи, что вроде как по мужской части у него не все в порядке, но это была неправда. Дело было в другом. Это может показаться смешным, но он мечтал о любви. Не хотел просто так: щи варить да носки стирать сам умел классно. А вот о том, что у мужчин его возраста с молодыми красотками любовь возникает, как правило, при наличии толстого кошелька у последнего и, как минимум, мировой славы, он как-то не подумал. А может, просто был таким самоуверенным. И продолжал ждать и делить дни, месяцы и годы с сильно постаревшим Васькой.
… В 8 часов Иван проснулся. За окном светило солнце, и августовский день обещал быть теплым и ласковым. «А что, если по-быстрому за грибами смотаться? Наверняка Колька с Васькой на часок заглянут поздравить».
Мужчина легко соскочил с кровати, сделал халявную зарядку (не хотел терять время), позавтракал и пошел в сарай. В канистре бензина плескалось чуть-чуть. «Ничего, в баке есть, километров на 20 хватит».
Он кинул лукошко с бутылкой воды и куском хлеба в люльку и дал по газам старенького «Урала». Каска приглушала звук ветра, настроение было хорошее, и он вдруг вспомнил выпускной бал в школе. Звучала музыка, они кружились и кружились с одноклассницей Люськой, и в конце концов были признаны «королем» и «королевой»… Это было приятно даже спустя более 40 лет. Иван совсем перестал следить за дорогой и на полной скорости вылетел с боковой на основную трассу, по которой в это время тоже на большой скорости несся МАЗ… Визг тормозов, лязг металла, огонь, разбрасывающий клочья пламени вокруг… и совсем безболезненный мощный взрыв внутри мотоциклиста. И густая тьма…
Но уже а следующий миг черная стена оказалась позади, а впереди голубел виртуальный мир. Невидимая нить, вобравшая в себя уже не одно бытие, соединила эти два мира, и второй тут же превратился в реальный – теплый и прозрачный, наполненный звуками и запахами.
Эта метаморфоза произошла мгновенно в умирающем мозгу окровавленного тела, лежащего на асфальте. В реальности же это был все тот же мир, и та же планета. Только ядро «я» погибшего, или по-другому воля к жизни, - единственно, что остается неразрушимо после смерти, вырвалось из небытия и продолжало жить…